Глава вторая

Глава вторая

Мы развелись, но жили вместе с Машей еще несколько месяцев. Я еще больше замкнулась в себе, с Машей была немногословна, но зато мы меньше ругались. Мы по-прежнему вместе проводили время, и нас всё также все приглашали к себе в гости вроде как семейной парой. Нас обоих это устраивало.

Я сидела на кухне и ела борщ, ела опять его на ужин. Я успела сегодня и чудесно пообедать, — с Катей мы заехали в Максиму-Пиццу на Соколе, и там я съела мой любимый «Цфезарь с креветками» и мою любимую пасту «Летучий голландец». И вернувшись в студию, я опять ела и ела целый день, снимая Марину Хлебникову для ее нового диска. На съемку мы всегда покупали много еды, всегда заказывали пиццу — одну «Маргариту» и одну «Четыре сыра» из на Усиевича. И сейчас уже перед сном, задрав голову на слишком высоко повешенный мною же телевизор, абсолютно неголодная, я всё равно ела на ужин ароматный приготовленный разведенной со мной женой борщ. Сама я борщ никогда не готовила и не умею готовить до сих пор. Я, наверное, чувствовала, скорую утрату такой, казалось бы, незатейливой возможности вкусно покушать борщечка и использовала каждую возможность насладиться этим простым атрибутом семейной жизни.

От всех моих последних бесконечных переживаний, а, может, я просто простудилась, у меня началось воспаление тройничного нерва. У меня это уже раз случалось, — болит голова, болит лицо, пьешь по несколько таблеток баралгина в день, а головная боль, найдя в мозгах уютное гнёздышко, никак не хочет из них вылезать.

То же самое было у меня и сейчас, я несколько дней уже ходила с головной болью, не находя себе места. Я приходила на работу, ложилась на дурацкий черный диван из ИКЕИ, и полдня потихоньку стонала, делая перерывы на съемки или на встречи с клиентами. Хлебникову снимала сегодня на «автопилоте», ничего не соображая, еле-еле дотянув до конца кажущейся бесконечной съемки. Что там получилось? А вечером я ложилась дома в постель, и продолжала стонать и ныть, а моя разведенная со мной жена, ухаживала за мной, приносила в постель чай и десятую таблетку болеутоляющего.

В прошлый мой подобный недуг мой поход к врачу чуть было не закончился веселой грузинской свадьбой. Телефон врача-невропатолога мне дала наша знакомая и, созвонившись и договорившись о приеме, а принимала врач на дому, я поехала в подмосковный Реутов. У веселой здоровенной тетки, оказавшейся кандидатом медицинских наук, убегали на плите из огромной кастрюли кислые щи, и она со страшными криками убежала спасать свое первое блюдо, а я вторым номером с опаской и с неловкостью вошла в предложенную мне комнату для ожидания. О боже! В кресле в красивой позе сидела яркая красивая девушка с длинными темно-русыми волосами и нежной, бледной, почти белой кожей. Я успела рассмотреть, выглядывающую из красных брючек тонкую изящную щиколотку, любимых размеров округлые бедра под ними, полную грудь в глубоком разрезе её белой кофточки. Огромные выразительные глаза смотрели спокойным взглядом на больного головой нового пациента. Мы поздоровались, и жутко стесняясь друг друга, уткнувшись в телевизор, почти не разговаривали, но за это пятиминутное немногословие мы всё-таки успели познакомиться, и я, набравшись наглости, с колотящимся от волнения сердцем, пригласила девушку в кино. Тут меня уволокли в соседнюю комнату — «медицинский кабинет», и, убрав с кровати огромные стопки, приготовленного для глажки белья, меня зачем-то раздели, осмотрели и начали безжалостно мять мою спину, потом потыкали электродами мою несчастную голову, типа иглоукалывание: На этом сеанс моего исцеления не закончился. В программу дальнейшего моего лечения частный медицинский сектор любезно включил: наконец-то, доварившиеся кислые щи, продолжение знакомства с прекрасной грузинской девушкой Медико и приготовленную ею же вкуснейшую лазанию. Разве захочется потом пойти после такого лечения в районную поликлинику?

Медико, действительно, оказалась замечательной девушкой, и у меня, действительно, были мысли — «А не жениться ли мне на ней?» Согласилась бы она на это, я не знаю. Но она вскоре уехала в свой Кобулетти и вернулась через восемь месяцев, она собиралась поступать в московский институт. Мы встретились, и я не узнала улыбающуюся мне солидную тетю, идущую мне навстречу. Милая, уже восемнадцатилетняя Медико, обрезала свои чудесные длинные волосы, сделала себе «шикарную» пережжённую «химию» и очень пышненько поправилась на одиннадцать килограмм. Свой новый образ она дополнила костюмчиком с рюшами, с люрексом и с невероятных размеров бантом на плече. Конечно, я прошла мимо и шарахнулась от нее с мыслью: «Что за дура-тетка идет мне навстречу и нагло так улыбается?»

— Борис, куда ты? Ты меня не узнал? — услышала я знакомый голос с милым грузинским акцентом. Ещё раз взглянула на тётю, но всё равно её не узнала.

— Здравствуйте, узнал: узнал: — беспомощно улыбалась я в ответ незнакомой тёте, я перебирала всех возможных носителей таких внешних признаков, все возможные кандидатуры были исключительно из маминых знакомых.

— Боря, как тебе не стыдно? Забыл меня? Я — Медико.

Я чуть не провалилась от стыда, бежать окрыленная на встречу с любимой девушкой и пробежать мимо, не узнав ее. Мы поболтали: В следующий раз мы встретились через десять лет. Симпатичная, опять с длинными волосами, но вся седая, неожиданно крупная, и неожиданно взрослая: За десять лет она закончит не только институт, но и аспирантуру, выйдет замуж за грузина и переедет из Кобулетти в Батуми. Всё у неё было хорошо.

В этот раз, по-русски понадеявшись на авось, само всё пройдёт, я также промучилась от головной боли несколько дней, и, убедившись, что без лечения она никуда не денется, добитая вконец этим изнуряющим недугом, предварительно созвонившись, поехала к врачу. Телефон «хорошего», так его мне отрекомендовали, частного врача-невропатолога мне дал один очень известный певец, не пишу его имени, не буду его компроментировать таким «милым» его знакомым врачом.

Доктор, не помню, как его зовут, долго объяснял, как найти его дом и потом великодушно согласился меня встретить на улице. И встретил: Молодой мужик, удивительно похожий на доктора Грина из сериала «Скорая помощь», может быть, только покрепче и ниже ростом поздоровался и сразу перешел на «ты». Его обходительность и внимание мне сразу стала понятной, — доктор был «голубым» и, конечно, меня он принял с моей дурацкой женственной внешностью за своего. Вот зараза, мне так хотелось просто попасть к врачу и просто избавиться от головной боли. Мы пришли к нему домой, трехкомнатная приятная квартира, я прошла в комнату, никаких грузинских девушек, как в прошлое мое лечение не сидело в красивых позах, в некрасивых тоже. Зато мускулистый загорелый парень на огромном плакате закрывал собой полстены и ревниво смотрел с него наглым сожителем доктора Грина.

— Чай? Кофе? — спросил меня доктор.

— Ну, давайте чай? — скромно согласилась я.

— Может быть, пообедаем? У меня тушеная индейка.

Мне становилось забавно, докторишка взялся за мое лечение всерьез. Вообще, я редко нравилась голубым, им нравятся обычно накачанные мужественные парни все в мышцах, я была не такой. Я могу пересчитать по пальцам одной руки количество «голубых», проявивших ко мне внимание в моей жизни. Я не обманывала себя и не думала самонадеянно, что могу понравиться уже как женщина, интересовала я доктора оставшимися, к моему сожалению, в большом достатке мужскими своими качествами. Но я была, как всегда голодна и согласилась на его индейку. Как он обрадовался! Он засуетился, поставил перед диваном маленький старинный ламбертный столик, красиво его сервировал, вкусно запахло едой, и он принес, украшенные, как в ресторане тарелки с обещанной птицей. Этого ему показалось мало для того, чтобы меня соблазнить. Он многозначительно взглянул на меня, а таких взглядов будет еще много в течение моего приема, достал из бара бутылку шампанского «Мартини» и, открыв ее, разлил в большие элегантные бокалы.

— Я очень рад, что познакомился с тобой, давай выпьем за это, — вылитый доктор Грин пристально и со значением смотрел на меня, смотрел уже с очень близкого расстояния, сидел он совсем рядом со мной на диване.

— Да, давайте: Я тоже рад. А Вы как меня будете лечить? Вы рефлексотерапию назначаете при воспалении тройничного нерва или Финлепсин мне выпишите? — доктор Грин непонимающе посмотрел на меня, он уже, конечно, забыл о цели моего посещения.

— А?: А, да. И то, и другое. Вначале я должен осмотреть тебя, а потом назначу лечение, — последнюю фразу он произнес нараспев. «Тьфу ты, вляпалась!»

— А у меня кроме головы ничего не болит, чего на меня смотреть? У меня уже было всё то же самое. Говорят, при воспалении тройничного нерва хорошо иглоукалывание или электропунктура, мне в прошлый раз так делали.

— Ладно, о болезнях потом, не переживай ты так, я тебя ото всего вылечу. Узнаешь ещё, какой я доктор! А теперь давай выпьем за наше знакомство, — мы чокнулись нашими бокалами, он опять многозначительно, чуть сощурившись, смотрел на меня — ну, прямо бразильский сериал какой-то, отрепетировал подлец, наверное, перед зеркалом. Я не зная, что делать, неловко поерзала под его взглядом, но щурься, не щурься, аппетит мне этим не испортишь. Я пододвинула тарелку и, стараясь по своему обыкновению не чавкать, что было моей отвратительной привычкой, стала с удовольствием есть поданное мне блюдо его «голубого» приготовления —:вкусно! Я увлеклась едой, а доктор Грин мне все рассказывал о чем-то и рассказывал: Мы закончили есть, а он все говорил и говорил: Мы пили чай с вареньем, и я его слушала и слушала… Я уже вошла в роль, что за мной ухаживают, я объелась, расслабилась и от шампанского глупо хихикала. Он поставил какой-то диск с музыкой, многозначительно назвав сложное имя исполнителя. «Знаешь?» — с уверенностью, что я знаю, спросил меня он. Неторопливое нытье с диска издавал, конечно, исполнитель-гей. «Нет, первый раз слышу», — простодушно ответила я. Он достал альбомы со своими фотографиями, и мы их посмотрели. На фотках, конечно, только парни, смотрелись его друзья весело, было видно, что время они проводить умеют. Походы, поездки, разные города, веселые лица — социализированные, адаптированные благополучные геи.

— А ты видел новый номер журнала:, - и произнёс название, уже его не помню. Я, конечно, не видела ни нового номера, ни старого, я вообще не знала такого журнала, но понимала, что и журнал этот, наверняка, тоже для геев.

— Вот возьми, посмотри, вчера купил. Классные ребята:, такие съемки! Тебе как фотографу должно быть интересно, — он осторожно вставил мне в руки этот журнал. И опять внимательный взгляд, ожидающий моего восхищения от просмотра этих пидеристических картинок. На некоторых страницах предполагалось, что я буду вскрикивать от восторга, но я небрежно перелистала журнальчик и положила его на диван между нами.

— Ну, как, понравилось?

— Да. Ничего, — осторожно ответила я. Он достал еще пачку подобных журналов, сел поближе и стал сам их показывать, рассчитывая помочь, мне дремучей, понять гомосексуальную эротику: «Вот, посмотри, какой красивый парень!», «Ты видишь, какое красивое тело?». Мускулистые мужики бесстыдно обнимались на глянцевых картинках, хватая друг друга за члены и за мускулистые ягодицы: Пидоры — кого им еще обнимать, как не друг друга. Тьфу, гадость! Я не хотела обижать лысого доктора, но смотреть на все эти анально-оральные, воняющие членами потные сцены, почти все хреново снятые такими же фотографами-пидорами, мне надоело. Я решительно отложила толстую стопку недосмотренных журналов: «Я не люблю журналы, никогда не покупаю: картинки, картинки:, все одно и то же. А Вы будете мне делать электропунктуру, или Вы что-то говорили про иголки? Сами говорили, что Вы — такой специалист!»

— А я уже показал тебе каталог садомазохистских аксессуаров? — вопросом на вопрос ответил мне доктор Грин.

— Нет, — жалобно простонала я, мне уже захотелось или лечиться, или идти домой, мне надоел озабоченный доктор. Но он уже достал еще один толстый журнал.

— Вот, друг подарил, посмотри, — садомазохистские принадлежности мне было смотреть интересней. Я была ко всему прочему ещё и мазохисткой, мне нравились всякие ошейники, кожаные наручники, соответствующе одетые девушки в латекс. Я любила секс с насилием, я любила ощущение власти и превосходства надо мной, и всякие другие мелочи, типа когда меня связывают и прочее, прочее: Но действия эти я любила получать от женщин, к тому же любимых, мужчины меня не возбуждали и в этой области.

— Нравится?

— Нравится, — искренне сказала я. Мне действительно нравились всякие кожаные штучки в каталоге, некоторые такие же или похожие были мной давно уже куплены. — Вообще, у меня есть мазохисткие наклонности, мне нравится такой секс, — честно призналась я доктору. — У меня была когда-то девушка, — от слова «девушка» доктор поморщился, — мы с ней долго жили, она была типа главной в наших отношениях, — чтобы не огорчать доктора, я не сказала, что таких девушек у меня было даже две. С одной красивой наполовину буряткой, я прожила полгода, с другой девушкой с именем Ира — почти три. Иру я любила.

— Очень хорошо, — доктор Грин вздохнул с облегчением, даже упоминание о девушке не поколебало его уверенности в том, что я гей. И такая удача, его «голубой-преголубой» пациент еще и мазохист. Во, блядь, повезло! Какое уж тут лечение! Это тебе не иголками тыкать в голову, тыкать он засобирался в меня совсем другое.

Добрый доктор достал большой пакет с надписью «ИКЕА», и вытряхнул его содержимое передо мной на диван. Ба! Неужели в ИКЕЕ стали продавать такие забавные вещи. Кожаной горкой предо мной легли хлысты, плетки, ошейники, кожаные маски, последними вывалились из пакета обыкновенные ментовские наручники.

— Только в наручниках замочек сломался, поэтому их лучше не надевать, я боюсь не смогу их снять потом с тебя, — извиняющийся голос доктора привел меня в чувство. Я поняла, что слишком долго хихикала, что вела себя явно обнадеживающе на секс, что доктор теперь имеет не только планы меня выебать, но и некоторые основания. Я сидела уже напряженная, пошло такое лечение на хуй, я думала только о том, как мне смотаться, да так, чтобы это не выглядело глупо. А доктор безобидно сидел рядом и очень нудно рассказывал, что он любит в сексе: — что он садист, что любит насилие над своим партнером, что без этого он не может и что вреда он никому не причиняет и т. д… «Мудак, ты должен меня лечить», — я посмотрела еще раз на бубнящего, ссутулившегося лысого доктора и только успела подумать: «Ну, что за тюфяк, тоже мне садист, только пиздит часами». На этих моих мыслях подлый докторишка закончил свой познавательный монолог, схватил меня за волосы и мощным рывком поставил меня на колени перед собой и голосом страшного «бармалея» прохрипел мне в лицо: «Я сейчас сделаю из тебя гаремного мальчика». Не угадал, лысый, я хочу быть девочкой, фраза про мальчика была для меня, как ушат холодной воды. Вообще, у меня уже были мысли — «ну, вот, я чувствую себя женщиной, собралась менять пол, и вот, как раз тебе нормальный мужик, даже вроде очень доминирующий. Насилие тебя же так всегда возбуждает!? Попробуй еще разок, вдруг получится и понравится». Но этот доминирующий мужчина хотел, блядь, мальчика. Меня это не устраивало.

— Сергей, подождите, — по-моему, его звали всё-таки так, — подождите, давайте поговорим, — он по-прежнему крепко держал меня за волосы, — давайте поговорим. Я сейчас ничего не хочу, давайте я к Вам специально потом приеду: На следующей неделе, к примеру:

— Рот закрой! Будешь делать, что я скажу, — пиздец, доктор вошел в роль, причем он больше старался даже не для себя, а для меня, он думал, что я просто ломаюсь, типа я «целка», и хотел сделать мне приятное — быть со мной построже.

— Я Вам обещаю приехать потом. Сергей, мне больно, отпустите меня, — ну, какая глупейшая ситуация! Я чувствовала себя идиоткой. А доктор тем временем уже ловко расстегивал джинсы и доставал на свет Божий свою уродливую «гениталию». Я не хотела его обижать и лезть в драку, бить его в нос и ломать переносицу, я сама чувствовала свою вину за происходящее. Я не отрезала сразу — «Мне это противно» и теперь платила за свою глупость и легкомыслие. Я еще раз попыталась сказать ледяным голосом: «Сергей, я хочу уйти, я не собираюсь заниматься сексом. Мне неприятно».

— Кто тебя здесь спрашивает? Говорить будешь, когда разрешу. Будешь послушным мальчиком, дам тебе конфетку. А пока тебя надо учить, — и этот мудак отвесил мне пощечину. Мне не было страшно, но я ощущала тогда такое чудовищное чувство неловкости! Сейчас я это вспоминаю со смехом. Решить наши разногласия по-доброму и сделать нашему доктору скромный минет мне было всё-таки слишком в падлу, и мы долго с ним боролись и мутузили друг друга.

Вначале мы перевернули старинный ламбертный столик, мраморная столешница, слава Богу, не разбилась. Компенсируя такую прочность старых времен, с грохотом и звоном разбилась, зато, вся посуда, стоящая на столе. Я ничего не соображая, тяжело дыша, бездумно повторяла одну и ту же фразу: «Сергей, давайте поговорим, я Вам всё объясню. Сергей, давайте поговорим:». Сергей иногда останавливался, чтобы меня выслушать, но одно и то же — «Я к Вам приеду потом» его не устраивало, его вставший от насилия хуй, требовал продолжения насилия и моих ответных действий для достижения его, хуева, оргазма. И он, придурок, по-прежнему считал, что вся эта борьба и мои отказы только для моего мазохистского удовольствия, предварительные сексуальные игры, так сказать, куда же без них.

Добрый доктор Серега упал спиной на диван, держа меня и увлекая за собой, я упала на него сверху, и, вырываясь, только смогла сползти на колени на пол, но только этими усилиями поставила себя в удобную для него позу.

— Молодец, детка! Давно пора! — похвалил меня он. — Поломался для приличия, бери теперь в рот, — он опять ловко схватил меня за волосы и начал тянуть их в нужном направлении. Его член маячил уже очень ясной перспективой оказаться у меня во рту, и маячил он уже перед самым моим носом. «Блядь, как он, оказывается, мерзко воняет!». Не боясь обидеть своего «нового друга», я непроизвольно брезгливо поморщилась. Находчивый врач, не отпуская меня одной рукой, потянулся к прикроватной тумбочке, на ней стояла не уместившаяся на столе и потому оказавшаяся целой, хрустальная плошка с медом. Он щедро ковырнул пальцем мед и вымазал им свой немножко кривой, смотрящий куда-то в сторону член.

— Чай с медом любишь? Попробуй теперь мой медовый пряник, — приторный запах мёда, перемешанный с очень хуевым запахом хуя, вызвал у меня обильное слюноотделение, я почувствовала, что меня сейчас вырвет, первый позыв сдавил горло.

— Меня сейчас вырвет, — прохрипела я. Еще позыв, мое тело дернулось, я повернула лицо в сторону, чтобы не выблевать вкусную индейку на «медовый пряник», но только большая порция предрвотной слюны заполнила рот, и я, не стесняясь доктора, сплюнула её на пол. Хуёк у Сереги под медом сразу уменьшился от такого конфуза, почувствовал первым, что сделал что-то не так. Поверил мне и его хозяин, он нервно схватил салфетку и стыдливо стал стирать мёд со своего члена. Салфетка прилипала, тут же рвалась и оставалась на члене бумажными струпьями.

— Извини меня. У тебя что, на мёд аллергия?

«У меня на хуи аллергия, — устало подумала я. — Мудак ты, а не врач-невропатолог», — мёдом он меня окончательно разозлил.

— Я не подумал об этом, извини. Действительно, глупо — мёд: Зачем я его намазал? Извини, ради Бога, я ничего не соображал, не знаю что на меня нашло, — бормотал он.

Пока я увлеклась борьбой с тошнотой, я упустила момент всё прекратить. Неутомимый доктор уже сидел со мной на полу и липкими руками пытался гладить под моей маечкой моё тело, руки не скользили и прилипали, как на клею. Ну, что за мудень!

— Сергей, отъебись ты от меня. Всё, я ухожу, — решительным голосом сказала я и попыталась встать.

— Прости меня, не уходи, — он, удерживая меня, истерично хватал меня руками. — Ты сам не представляешь, как я сделаю тебе хорошо.

— Сергей, пошел на хуй, блядь. Заебал! Понимаешь такое слово — за-е-бал!? — слово «заебал» я, широко раскрывая рот, произнесла ему прямо в лицо по буквам. — Я женщин люблю, мужики мне противны. Отъебись. Услышал? О-о-тъе- бись! — повторила я.

— Ты просто злишься. Вот увидишь, ты простишь меня, — не верил моим убедительным фразам доктор, он крепко держал меня, я вырывалась. — У тебя такая нежная кожа, извини, но я уже не могу тебя не выебать. Я себе этого не прощу, — и опять борьба, на этот раз молча, как на ринге. Я не справилась с ним, он повалил меня на спину и замер, он озабоченно смотрел куда-то выше и левее моих глаз. Я осторожно потрогала рукой это место, пальцы были в крови. Пока я пыталась вырваться, я, видимо, сильно поранила голову о разбитую посуду, скорее всего об осколки массивной пепельницы, разбитой нами, и даже этого не заметила. Вид крови, слава Богу, врач был не хирургом, сразу успокоил его. Он с тяжелым вздохом встал, принес перекись и оказал мне медицинскую помощь — врач всё-таки.

Потные, запыхавшиеся, с трясущимися от долгой борьбы руками, без всякого столика и красивых сервировок, мы молча выпили чай. На мёд я смотреть не могла, и мне его уже не предлагали. Доктор Грин любезно меня проводил.

— Мне показалось, тебе было как-то фиолетово, — обиженно сказал он мне на прощание. Я не хотела его обижать:

— Сергей, извините, но я не могу: вот так: в первый раз, в первый день знакомства. Я вроде лечиться приехал, всё было слишком неожиданно, — ласковым, извиняющимся голосом я решила не обижать своего доктора и не становиться причиной его комплексов неполноценности.

— Ну, приезжай еще. Хочешь, приезжай завтра, — доктор заискивающе заглянул мне в глаза. Тьфу ты, какая зараза неугомонная, я сразу пожалела, что произнесла прошлую фразу так по-доброму и уже сухо отрезала:

— Завтра не смогу, приеду в другой раз. Я позвоню, — и мы простились.

* * *

Я вернулась домой, у нас были гости, приехала наша подружка Аня Федорова. В дверь я вошла с улыбкой — рот до ушей.

— Заечкин, неужели тебя так быстро вылечили? Ты чего улыбаешься? — Маша с Аней вышли мне навстречу в прихожую.

— Меня невропатолог пытался изнасиловать, — и я наклонила, как забавный трофей, привезенный с боев, свою разбитую голову.

— О-о-о! — с уважением к происшедшему заголосили все.

— Заечкин, надо в милицию сообщить и в суд подать, пусть его посадят, — ябедным голосом предложила Маша.

— Ой, Маша! Не понимаешь ты жизни. Нечего будет вспоминать, если ничего не будет происходить. Я жив-здоров и мне весело. Кстати, голова перестала болеть. Надо же! — удивилась я. Может, у него метода такая лечить, голова действительно не болела, вылечил меня «голубой» доктор Грин.

Я его приглашу через месяц на свою выставку, и он, культурный террорист-невропатолог, придет поглазеть на мои картины. Мне почему-то хотелось похвастаться перед ним, какой я супер-дупер-фотограф, повыделываться так сказать: А чтобы он мне не разбил голову среди моих же экспозиций, я не приехала в момент его посещения. Мы не увидимся на выставке, и не увидимся никогда. Он позвонил мне со своими восхищениями позже, я их выслушала. Он долго, и нудно говорил об искусстве, это я тоже выслушала терпеливо, удивляясь схожести произносимого им монолога с тогдашним его рассказом о его доминирующем положении в сексе. Предложил заезжать в гости, я сказала — «обязательно».

Мы сидели с Машей и Анькой всё на той же нашей кухне и весело болтали. Я с удовольствием ела борщ, мне достались его остатки с самого донышка кастрюли. Я набрала телефон Кости Рынкова, узнать про выставку гильдии рекламных фотографов.

— Привет, Костик! — поприветствовала я коллегу.

— Здорово, Борян! Как дела?

— Нормально, снимаем потихоньку. А я звоню узнать про выставку, когда она будет?

— Гильдии? Да пошли они на хуй вместе со своим Желудевым, — если бы мы стояли на улице, Костик бы обязательно сейчас смачно сплюнул. — Заебала гильдия. Ты был на последней выставке на Гоголевском — «Эротика:» и что-то там еще? Видел какая там хуйня висит?

— Ну, с Катей были, у нас даже две картинки там висели. Твои, по-моему, тоже, — ответила я и тоже попыталась вспомнить название этой выставки: «Эротика и порнография» — нет, такого названия не могло быть: эротика: эротика: Как же она называлась? От «Эротики в Москве» и «Эротики в России» в голову пришел совсем немыслимый вариант — «Эротика в Тушино». Почему в Тушино? Я там прописана. «Эротика в фотографии», «Эротика в рекламе»: Не помню: а ведь неделю назад мы в ней участвовали.

— Да, ваши видел — классные! Молодцы! — сомневаюсь, что искренне, похвалил нас Костик. — Но остальное — полная хуйня, Желудев — педофил со своими девочками-малолетками: А эта пьяная бородатая рожа: как же его фамилия, блядь: Не помню. Повесил, видел что? Причём тут эротика?

— Ну, да, наверное:, - осторожно поддержала я его возмущение. Про пьяную бородатую рожу было сказано справедливо и про выставку в целом тоже. — А мы недавно вышли из гильдии, — продолжила я, — мне теперь наплевать на это, — открестилась я от гильдии, быть её членом, действительно, стало уж слишком позорно, и членом я быть не хотела ни гильдии, и никаким другим членом тоже. Над нашим членством в ней даже стали подсмеиваться некоторые рекламные агентства: «Ну, зачем вам это надо», — резонно спрашивали они, зная других ее участников.

— А ты видел последнюю рекламу Боско ди Чильеджи — Королев снимал? — неожиданно спросил Костик.

— Не помню уже: Видел, наверное: — я, конечно, сразу вспомнила седого бородатого мужчину с молодой, но взрослой уже женщиной и ребенком на серии картинок с этой рекламой: они все втроём сидят безучастно; так же безучастно прыгают; потом прыгает один седой: Хорошие снимки! Я задумалась, но кроме этих картинок других больше не вспомнила.

— Я тут провел исследование, проанализировал: и пришел к выводу, это снимал не Королев. Он вообще ничего не снимает, — разоблачительным голосом прокурора сообщил Рынков эту новость.

— И кто же это снимает? — усмехнулась я, мне стало брезгливо-жалко Рынкова. Хороший фотограф:, очень хороший фотограф: Но нереализованные амбиции быть первым не давали ему покоя, Королев костью сидел у него в горле. Доморощенный российский рекламный рынок не давал много солнечных мест для фотографов, а козырное место первого оно везде одно, на то оно и первое. И Миша Королев накрепко прибил себя к нему гвоздями: А некоторые были совсем рядом, очень рядом, достойные, профессиональные, опытные, со студиями и дорогой аппаратурой, с теми же и творческими, и теми же техническими возможностями, но не первые. Не делится Удача на равные части, по законам природы кому-то всегда достается её больший кусок.

— Снимает его ассистент, парнишка такой у него работает. Я уверен в этом, — продолжал изобличать Королёва его добрый коллега.

— Костик, ну что ты чушь несёшь, — перебила я его. Знала я этого парнишку, но описываемая Костей ситуация была полнейшим бредом, рожденным в его завистливом мозгу. — Этот парнишка работал у Королева не всегда, и, если бы, как ты говоришь, снимал этот парнишка, он давно работал бы сам на себя. На хуй ему работать на кого-то? Чушь! — еще раз подтвердила свои слова я.

— Я тебе говорю! Я точно знаю это, — Костик совсем разгорячился, и понёс какую-то хуйню в виде других безумных доказательств бездарности Королева.

Я вспомнила, как все вместе к нам в студию приезжали и Рынков, и Королев, и другие. И сидя у нас за столом, все друг другу улыбались — все распиздатые друзья, а в душе, завидуя и ненавидя друг друга. Что за люди! Что за народ!

Я не слушала уже Костика, терпеливо ожидала окончания нашего разговора и с улыбкой наблюдала за Анькой: как она, положив себе на колени большой картонный стакан Баскин Роббинс, хрюкала и смешно шевеля лицом, ела шоколадное мороженое. Вся перепачкавшись, ела, как будто не ложкой, а как неуклюжая свинка из корыта, вокруг рта всё шоколадно, нос тоже в мороженном. Наблюдала я за ней с научным интересом, как исследователь-антрополог. Некоторые происходят, может быть, от обезьян или инопланетян; некоторые гордятся, что сконструированы из чьих-то ребер, — это те, кому гордиться больше нечем; кто-то уверен, что не выструган папой Карло из дерева, последних деревянных особенно много: А наша милая Анечка имела происхождение от свиньи — теплой и розовой, простодушной и доброй, от хорошенькой молодой свинки, в этой родственной связи не было ничего плохого и стыдного. Мы были с ней знакомы бесконечное время, и я когда-то очень давно, развлекаясь с милой Анькой и её главной достопримечательностью — грудью шестого размера, нашла верные доказательства её свинячьего родства, я нашла еще другие её грудки, конечно, не шестого размера, но два рядочка бледных и незаметных на первый взгляд сосочков-атавизмов тянулись по животу от ее огромных сисек куда-то вниз. Смотрелось это не противно, даже очень мило. Я сразу со смехом поставила ее на четвереньки посмотреть, усилиться ли сходство с ее предполагаемым предком. Попросила ее похрюкать, но похожая в одежде на крестьянскую девку полногрудая Анька, голая и в такой позе была похожа на шикарную порнозвезду. Огромная и тяжелая, упругая и тугая, обманув все законы физики, не обвисшая грудь выглядела на худеньких ее плечиках настоящим чудом природы. С модельным ростом 176, с длинными гладкими ножками, с тоненькой талией, с нежной кожей без единого волоска на теле, не от волосатых же кабанов она произошла, а от благородной свинки, она вышла замуж за начальника отдела какого-то банка. Я ей искренне желала за президента или управляющего, ей достался начальник отдела. Начальник отдела почему-то во все времена года по неведомым никому веяниям моды делал у себя на голове живинький перманентик и был похож, поэтому на ебнутого одуванчика. Но зато был безобидным верным и обеспеченным мужем.

— А вот этот его снимок, помнишь? — Костик продолжал докладывать о результатах своего расследования. Я даже не ожидала, что один человек может быть так во всем виноват.

— Костик, я так пристально не слежу за творчеством своих коллег. Я и журналов то никаких не покупаю, — про журналы я уже говорила сегодня кому-то.

— Этот снимок — это же плагиат с Ньютона*! — начиналась новая бесконечная тема.

— Хуй с ним с Ньютоном: и с Королевым тоже. Костик, твои картинки самые лучшие, Ньютон с Королёвым отдыхают, — постаралась польстить и успокоить я Рынкова.

— Да, ладно, Борян, — засмущался Костик, поверив в мой комплимент.

— Ладно, Костик, пока: прощаюсь: пойду ребенком заниматься, — и с нехорошим чувством я положила трубку.

* * *

После Нового года почти весь январь тянулся кажущимся бесконечным «мертвым сезоном»: не в смысле обилия вокруг вас покойников, а в смысле отсутствия у нас заказчиков. До пятнадцатого можно было даже не дергаться, и не выглядывать нетерпеливо в окошко и не брать с надеждой телефонную трубку, никто не позвонит и не осчастливит Вас высокооплачиваемой работой, из года в год эти две недели активно используемы всеми для отдыха или пассивно для ничегонеделанья. С середины января, наконец, что-то всё-таки начинало неожиданно выскакивать, в виде опоздавших снять до Нового года какую-нибудь глупую рекламу клиентов.

Вот и сегодня мы снимали не для ахти какого журнала «Здоровье» их взывающую к здоровому образу жизни обложку. Январский номер уважаемая редакция вышеупомянутого журнала заказала снять аж нескольким фотографам ещё в ноябре, чтобы потом выбрать из них одного лучшего на целый год, типа организовали тендер*. Помню в их числе товарища Преображенского, это такой фотограф-задохлик в обязательной кожаной жилетке и озабоченным собственной важностью лицом. Запомнила я его по причине необыкновенной звучности его фамилии, и, кроме того, знала я его уже по рассказу одной своей знакомой визажистки Оксаны Дробышевой, очень красивой девушки с чуть азиатской внешностью. Она поработала вместе с Преображенским на какой-то съёмке, и он через неделю после неё осчастливил Оксану приглашением в ресторан. «А чего не пойти?» — логично оценила эту ситуацию она, рассказывая эту историю мне. — «Фотограф, вроде как мой заказчик, схожу, думаю, вдруг будет приглашать на хорошие съёмки».

Они долго сидели за столиком и что-то нудно и напряжённо ели. Товарищ Преображенский смелости набрался пригласить шикарную барышню в ресторан, а на всё остальное духу у него не хватило, и заволновался парень, не зная, что делать дальше с не по зубам красивой для него девушкой. И разозлился он на себя за это: Ещё больше он разозлился на красивую Оксану, неторопливо ковырявшую в своей тарелке костлявую форель: и на эту форель разозлился тоже, он за неё заплатил, чтобы показать какой он кавалер «с возможностями», чтобы Оксана ела и благодарно смотрела на него с восхищением: Оксана ела, некрасиво лежащую на развёрнутой фольге со сморщенными запеченными овощами эту рыбину и на Преображенского почти не смотрела, и в редких её взглядах не было ожидаемого им восхищения, только вежливость, а в её словах желания, только смущённая растерянность. И злится товарищ Преображенский дальше: Привычно разозлился он на скромное своё материальное положение: и на свою чрезвычайную и некрасивую заморенность, и на сковавшую, от этих неожиданно вылезших в его мозгу беспощадных, уничтожающих самолюбие самооценок, робость: и заодно на весь окружающий мир. На всех успел разозлиться худенький Преображенский, на всех у него хватило говна в его маленьком костлявом, как в съедаемой Оксаной форели, теле. Всё это никак не складывалось в его же собственном представлении в гармоничную пару с яркой красотой рядом сидящей девушки: и он сорвался, не выдержал бесперспективности для себя ситуации.

— Кто ты такая? — неожиданно зло начал он. — Почему ты не принесла своё портфолио на встречу со мной? Я известный фотограф, а ты? Кто ты? Начинающая визажистка, приходишь на встречу со мной без портфолио.

— Ты ничего не говорил про портфолио, и мы уже работали с тобой вместе, ты знаешь уже, как я работаю. И я не начинающая, — возразила вначале робко Оксана своему несостоявшемуся ухажёру. — Я уже два года работаю визажистом в хорошем салоне. «Бьюти» — шикарный салон, — попыталась защититься репутацией своего салона Оксана.

— Ты знаешь, для каких журналов я снимаю? — продолжал высказывать вслух свои неуёмные амбиции товарищ Преображенский. — Ты что, не хочешь больше работать со мной? Да, кто ты такая?

— Да, успокойся ты, — тут добрая Оксана хотела по-женски поддержать уязвлённое самолюбие амбициозного фотографа, но добрые слова так и не слетели с её красивых пухлых губ. Она положила деньги на стол за недоеденный ужин и ушла в свою жизнь подальше от больных идиотов.

Оксана была девушкой, которая мне тоже очень нравилась, она не могла не нравиться. Я даже описывать её не буду, скажу только, что выглядела она материализовавшейся прекрасной мечтой страстного человека, знающего толк в женщинах.

В будущем уже после смены пола я поведу себя ещё глупее товарища Преображенского, я так же, как и он, после очередной съёмки приглашу Оксану в ресторан. Я позвоню и скажу ей следующее: «Оксана, ты в рестораны ходишь только с фотографами-заморышами или от фотографов-подружек ты приглашения принимаешь тоже?» Сказала я это шутливым и разбитным тоном, но волновалась я при этом невероятно, сердечко прыгало внутри, видимо, подсказывая, — «дура, не звони, зачем ты, выкроенная хирургом баба, ей нужна? Как ты сексом с ней собралась заниматься, если она нормальная девушка и ей нужен член?» Но, одуревшая от видений, в которых, как в калейдоскопе, её пухлые губы трансформировались вдруг в круглую гладкую попу, затем она превращалась в полную грудь с непристойно крупными сосками, потом опять появлялись губы и пытались мне что-то сказать, но они только беззвучно открывались, маня меня и не давая оторваться от этих сладких видений: Конечно, я ей позвонила: «Ой, Олечка! И ты туда же!» — рассмеялась Оксана и, видимо, чтобы не обижать свою больную знакомую, согласилась. Мы договорились сходить в назначенный, к примеру, на послезавтра день и: я, испугавшись, ей не позвонила. Я подумаю в этом своём недалёком будущем, — ну, зачем я ей нужна, и на какой хрен я её вообще пригласила, вспомнив при этом всю эту дурацкую историю с Преображенским. Конечно, она не отказалась, потому что я — её клиент-работодатель. Ну, чего я буду мучить эту милую девушку? И не позвонила. Этого мне показалось мало, после следующей совместной работы, рассматривая её красоты целый день, я, вдохновившись или обезумев от увиденного вконец, пригласила её снова. «Хорошо, давай завтра сходим», — согласилась она. Я посмеялась вместе с ней над прошлым своим малодушием и нерешительностью, она снисходительно тоже, и: опять я ей не позвонила, снедаемая теми же самыми своими прошлыми сомнениями. Неделю назад, а это уже года два или три спустя от этих глупейших историй, снимали мы с Оксаной главу представительства BMW и, соответственно, виделись с ней, она поправилась на три килограмма и стала выглядеть ещё умопомрачительней лучше.

Вторым, осчастливленным вниманием журнала «Здоровье» фотографом оказался товарищ Королёв, и, по-моему, был кто-то ещё третий. Запомнилась мне и собственная фамилия в этом дружном социалистическом соревновании, никогда не забуду её родную. Сняли мы с Катей на этот январский номер вездесущего Бабенкова Пашу с его славным простым лицом «нашего из народа парня», настолько простым и настолько «из народа», что снимали и будут его снимать все ещё очень долго, с каждого второго щита он смотрит на вас до сих пор, как бы извиняясь за такую обширную и навязчивую свою экспансию. Сняли мы его в обнимку с маленькой премиленькой и голубоглазой годовалой девочкой, дочкой нашей знакомой Тамуны Шенгелия и Матвея Гонопольского. И Бабенков-«папа» и его «дочка», завернутая в оранжевое полотенце, стоящие на глубокого синего цвета фоне, завоевали наше право снимать для «Здоровья» аж целый год. Не ахти какая радость, и, может быть, и не радость вовсе, но скромная и небольшая работа, имеющая стабильный характер.

Занимались этими съемками арт-директор «Здоровья» Мирошниченко Володя, хороший мужик туговатый на оба уха, удобно имевший для этой непростой работы родственную связь с главной редакторшой этого же журнала, был он её родным брательником, и девушка ярко-еврейского происхождения Аня Сикорская — внучка покойного художника Радамана*.

Перед первой съемкой мы даже все встретились в кабинете главной редакторши, превосходной и приятной тётки советского образца, в хорошем понимании этого слова. Встретились: в творческих потугах посидели, никто ничего не представлял, что нужно для уважаемого советских времен журнала: и разошлись с облегчением, решив, что должно быть всё красиво.

Тут же в коридоре встретились с нашим старым знакомым Юрой Балушкиным, красавчиком высокого роста педиристической наружности, работавшем ранее в другом медицинском журнале «Семейный доктор». «Голубой» он или не «голубой», у нас с Катей сомнений никогда не возникало, мы сразу сошлись во мнении, что «голубее» не бывает. Но, дружно согласившись в этом, мы всё равно все годы знакомства с ним продолжали спорить на эту не касающуюся нас тему, при этом, по-прежнему без колебаний соглашаясь друг с другом и находя всё новые убедительные доказательства его «голубизны». Любил Юра белые одежды, особенно в летние месяцы; имел он близко посаженные глаза «в кучу» и вытянутое, может быть, чересчур лицо, но при этом всё равно красивое и приятное; имел манеры, направленные на завоевание отнюдь неженского сердца, излишне как бы интеллигентные, излишне мягкие, с прорывающимися жеманностями и немножко суетливые. И, как и большинство геев, он меня не любил, поэтому его лицо растянулось в такой улыбке, что чуть не лопнула кожа на его лице. «Сто лет не виделись!» — воскликнул он, не уточняя, расстраивается он от этого или безумно этому рад, глаза его при этом уехали куда-то в сторону мимо меня. «Балушкин!» — воскликнула я с теми же интонациями. — «Ты шикарно выглядишь!» Я знала его нелюбовь ко мне и тоже улыбнулась порядочно, ловко скопировав с его лица точно такую же улыбку в ответ, только взгляд мой тяжелый и устойчивый, как паровоз, спокойно смотрел на длинного Балушкина. Удивительный и лживый мир! Мы поохали, поахали и с нехорошими друг о друге мыслями разошлись.

Снимали мы сегодня уже третью обложку, то есть на март. Володя, уравновешенный, спокойный и не вмешивающийся в процесс. Аня, пухленькая, немножечко с короткой шеей, но при этом, в общем-то, пропорциональная, с немного слащавыми глазками из-за длинных коровьих ресниц, она всегда, переполненная энтузиазмом, сыпала бестолковыми идеями, слава Богу, не требуя их немедленного воплощения. Работа эта была мне интересна своей стабильностью и запланированной периодичностью, — вот он безработный январь, но никуда вы не делись, мои ежемесячные денежки за «Здоровье».

— Борюшон, тебя к телефону, — Катя спустилась со второго этажа вниз и протянула мне телефонную трубку. Я взяла её, злясь, что меня отвлекают и недовольно в неё аллокнула:

— Привет, это Марина, — услышала я приветливый голос.

— Извините, какая Марина? — я никогда никого не узнавала.

— Борь, не узнал что ли? Марина Хлебникова.

— А, Марин, привет. Ну, как дела, слайды получила?

— Ой, Боречка, спасибо тебе огромное, так всё классно получилось! Я такая красотка! — слушала я восхищенный голос Марины в трубке. А я вчера с головной болью даже не посмотрела отснятые мной слайды с ней. Пленки привезли с проявки, Катя с Аней порезали их в сливеры, а я в это время лежала рядом, скулила и постанывала, это было до моего лечения и столь удачного исцеления. Вся вчерашняя съемка была, как в тумане. Что я там наснимала!?

— Да? Ну, ты и в жизни красотка. Как тебе еще выходить на фотках? Только такой же красавицей, — неуверенно выдавила я из себя комплимент.

— Знаю, знаю, ты всегда такой скромный. А я чего звоню, ко мне подъехала девушка-дизайнер, мы всегда вместе работаем, она и прошлый диск мне делала. Она замечательная женщина! Мы вместе посмотрели слайды, и она тоже в диком восторге, — мне уже самой захотелось посмотреть, что я там сняла с больной головой. — Я хочу вас познакомить. Мне кажется, вы будете с удовольствием вместе работать.

— Да? — я не любила подобные знакомства, но и обижать «девушку-дизайнера» и Марину тоже не хотелось, — Ну, давай познакомимся: Ты дай ей мой телефон.

— Я ей трубочку лучше сейчас дам, она еще у меня. Вы сами договаривайтесь.

— Хорошо, давай. Я тогда с тобой прощаюсь.

— Здравствуйте, Борис! Меня зовут Ольга, — приятный, неуверенный голос девушки-дизайнера уже первыми словами нарисовал в моем воображении красивые алые губы, они были у самого моего уха и мурлыкали мягким вкрадчивым голоском: Я оживилась.

— Здравствуйте, мне очень приятно, — уже бодрее отозвалась я.

— Я увидела Вашу работу, и мне она очень понравилась — такое настроение, так профессионально, такая светлая энергетика: — продолжали литься её слова тёплым потоком. — Мне очень понравилось.

— Спасибо большое, мне очень приятно, — мне было неловко, я абсолютно не помнила о чем идет речь, я не помнила свои же слайды, хоть езжай через всю Москву посмотреть на них.

— Я работаю с разными артистами, у меня бывают разные проекты, мы могли бы поработать вместе, — подвел итог сладкоречивый голос.

— Ок, я с радостью, — но радость не отразилась в моем голосе, промямлила я это растерянно и не одна радостная интонация мне в этот раз не удалась. — Вы возьмите тогда у Марины мои телефоны.

Такие предложения о «проектах» я слышала почти каждый день, большая часть из них ничем не заканчивались, поэтому сами по себе такие разговоры никакого энтузиазма и восторженных ожиданий у меня не вызывали.

— А вы раньше с каким фотографом работали? — неделикатно сунула я нос не в своё дело.

Ольга помялась:

— С Костей Рынковым обычно мы работаем вместе, уже давно работаем.

«Легок на помине», — подумала я, и представила, что он будет говорить про меня, если я уведу у него клиента. Так потом и вышло, периодически разные люди передавали мне его слова обо мне: Всё «по-доброму»! Его отношение к Королеву по сравнению с отношением ко мне — это просто страстная и беззаветная любовь. И тут ещё совсем уже скоро я сама дам такой хороший повод для злословия, сменив пол.

— Костик — хороший фотограф. Мне нравится, как он снимает моду, да и вообще: — я была искренна, мне нравилось, как Рынков снимает моду.

— Да, конечно. Но мне очень понравилась ваша «Хлебникова», я хочу попробовать поработать с вами, я позвоню Вам, — на этом и порешили, на этом и попрощались.

* * *