Глава первая
Глава первая
Я шел мимо радостных новогодних витрин, проталкиваясь через истеричную предпраздничную суету, я шел, ничего не замечая: «Скоро Новый год, блядь. Весь год профуфукал, ничего не сделано. На хуй надо было покупать дорогой ежедневник, чтобы к концу года он остался пустым!» Я перечислял, что собирался сделать в течение года, собирался каждую неделю…, собирался 52 раза… Благие намерения записывать, планировать, важно заглядывать с утра в эту красивую кожаную книжицу, — все утонуло в болоте моей безалаберности и инертности. Это не было традиционным распиздяйством, отличающим многих фотографов, работал я хорошо, работал я организованно, и записывать ничего не надо, — хочешь получать деньги, никогда ничего не забудешь…
«Девушка, с наступающим Вас! Заполните анкету, будете участвовать в новогоднем розыгрыше призов», — мне уже сунули в руку желтый листок, и я тупо его рассматривал…
«Приз?… Какой, на хуй, приз!? Блядь, опять таймшер*!» — быстро раскусила я самый вероятный вариант предстоящего обмана.
Но мне было приятно, когда меня называли девушкой, а называли, путая меня, все чаще и чаще, я начинал даже привыкать к этому. И я послушно стоял, растерянно улыбаясь, отловленный рекламным агентом. Посылать ее среди нарядных новогодних витрин, в царящей, как на детском утреннике, атмосфере, не хотелось.
— Вы сможете прийти на следующей неделе в наш офис на Маросейке? Только надо вдвоем с мужем? Вы замужем? Или с кем-нибудь прийти можете, — тараторила агентша, довольная моим слабоумием. «Блядь, если парочкой, то точно таймшер: Заебали: Новый год и никаких тебе призов, суки!»
— Уже не девушка, — привычный для меня ответ в подобных случаях и привычный для меня собственный грубый мужской голос. Этот момент меня всегда забавлял:, агентша заткнулась и покраснела:, она подергала свой безумный, вязаный берет:
— Как не девушка?…Ой, извините, я так устала за день… Просто… просто… — она рассматривала меня, она пыталась объяснить себе, почему она обратилась ко мне, как к женщине… Она еще раз уставилась, на торчащие через куртку ей в лицо мои сиськи.
— Вот, возьмите эту пластиковую карточку, Вы стали участником нашего розыгрыша призов: от телефона, как минимум, до телевизора, — и заговорщицким, доверительным голосом. — Вся эта реклама стала неэффективной. Телевидение, журналы… — никто ни во что не верит! Руководство нашей компании решило работать непосредственно со своим потребителем. Говорите свой номер телефона, Вам позвонят, скажут точно, что именно Вы выиграли.
Я уже вертела вместе с желтой бумажкой красивую пластиковую карточку, машинально трогая пальцем эмбоссированный выпуклый номер на ней.
— Это — точно не таймшер? — спросила я строго, но вопрос прозвучал предательски неуверенно.
— Не-е-ет, конечно нет. Просто приезжайте получить Ваш подарок, — голос ее уже был снисходительно-повелительный. Я растеряно кивнула головой и неловко ткнулась в не успевший раскрыться турникет перед входом в продуктовый отдел.
* * *
— Привет, Заечкин, — дверь открыла жена.
Я с трудом ввалилась с огромными сумками и сразу увидела себя в зеркале — вся в снегу, с красной от мороза рожей. «Да уж, тоже мне девушка», — увиденное разочаровало, я все-таки не понимала, как меня могли путать с особями женского пола. Из угла в коридоре выскочила моя дочка. «Ав!» — напугала она меня и, заливаясь смехом, прижалась ко мне.
— Ой, папа, какой ты холодный! — она отбежала от меня, вся съежившись.
— А это я сейчас на улице с Дедом морозом встретился, вот он меня и приморозил чуток, — объяснила я с серьезным лицом причины своего крайнего оледенения.
— Ты врёшь, он только к маленьким детям приходит, — не поверила мне дочка.
— Так я же просто мимо него проходил, случайно его встретил, поздоровался и напомнил ему, чтобы не забыл зайти к тебе.
— И что он сказал? зайдёт? — с надеждой направила на меня свои смешные карие глазки Лиза.
— Конечно, зайдёт. Сказал, что помнит тебя, и соскучился с прошлого года по тебе и что уже ищет для тебя хороший подарок.
— А ты сказал Деду Морозу, что я хочу такую Барби, я тебе уже говорила: её не Барби, а Анастасией зовут? И она в таком же красивом платье, в котором она на балу в мультике танцевала. Вот я такую хочу. Пусть он принесет мне такую.
— Лизулька, ты нарисуй ему красивую открытку, положи её под нашу новогоднюю ёлку и три раза скажи: «Дед Мороз, Дед Мороз, подари мне паровоз!», и Дед Мороз тогда принесёт тебе всё, что захочешь, — ответил я своей дочке и поцеловал ее в щеку.
— А почему паровоз? Я же Анастасию хочу в синем бальном платье, мне паровоз не нужен, — возмутилась Лиза.
— Потому, что паровоз в рифму, и это волшебный паровоз, он приезжает, а Дед Мороз достает из него подарки, которые у него просят маленькие детки.
— Сейчас нарисую: Я тогда нарисую две открытки и попрошу себе ещё одну Анастасию, где она в другом платье, — и она убежала в свою комнату.
— Лизочка, а вдруг у Деда Мороза не хватит денег на вторую? Ему ещё нарядную зимнюю курточку в подарок тебе покупать, — крикнул я вдогонку, но было уже поздно.
Я сел на кухне перед тарелкой борща, ковырнул ложкой самую его гущу и очень обрадовался выныривающим над красной свекольной поверхностью большим кускам разваренного мяса, бухнул в борщ большим белым комком густую жирную сметану, и, зажмурившись от удовольствия, съел первую ложку. Я за весь день не успел нигде нормально пообедать, и это было внутренним оправданием для меня, почему я ем борщ на поздний ужин. А ещё тут же передо мной на столе уже красиво уложенные на тарелку терпеливо меня ждали и обещали своим сытным видом не дать мне умереть от голодной смерти четыре больших тефтелины, подпирающие своими залитыми подливой боками желтую волнистую горку картофельного пюре. А чтобы я ни в коем случае не похудела ни на грамм, огромные безе, купленные в пекарне у Коптевского рынка, по-зимнему покрыли сугробом большое плетеное блюдо и сильно озадачивали меня, сколько их съесть за чаем — одно, два: или всё-таки, может быть, съесть три — вовсе не будет преступлением и помехой моему планирующемуся похудению. От борща и безе меня отвлекал свисающий над столом на черной подставке старенький телевизор: Я пытался наблюдать за развитием событий в очередном сериале, ничего не понимал в сложно-запутанном бестолковом сюжете и украдкой рассматривал свою суетящуюся на кухне жену:.
За десять лет совместной жизни она внешне совсем не изменилась. «Как это ей удаётся?» — думал я, окуная большую мельхиоровую ложку в тарелку с борщом. Я искренне удивлялась этому физиологическому чуду. Я иногда разглядывал ее лицо, я подводил её к окну и пытался в дневном свете увидеть новые морщины. Морщины были, но все те же самые родные и знакомые морщинки вокруг глаз, которые пугали меня еще при нашем знакомстве. Я тоже тогда их внимательно рассматривал, подло пытаясь подсчитать, сколько она будет выглядеть молодой, если мы поженимся. Морщины эти, видимо, имели очень дурной характер, ни одной новой с ними не ужилось, лицо двадцатилетней девочки так и осталось лицом двадцатилетней девочки.
А вот дурацкой майке чуть ли не до колен, купленной Машей год назад, не повезло. Нелепая и немодная тогда, сейчас, заляпанная борщами, супами и разными шкваркающими из сковородок подливами, висела на Маше облезлой, в застиранных подтёках, половой тряпкой. Так быстро состарившаяся майка и совершенно не стареющее всё такое же молодое и красивое лицо… И тельце ее… спортивное и маленькое, ну никак не хотело превращать мою жену в обрюзгшую, взрослую тетку. Видимо, сговорившись, лицо и тело решили еще долго обманывать и выдавать Машу за юную школьницу. Когда она куда-то собиралась и бегала по квартире в разной степени обнаженности, я до сих пор после десяти лет совместной жизни по-прежнему смотрел на неё с желанием и удовольствием. Я неожиданно вспомнил, что весь секс за последние несколько месяцев нашей ставшей крайне конфронтационной жизни происходил именно в такие моменты. Пробегая десятки раз в трусиках и колготках между мной и телевизором, ей всегда удавалось завладеть всем моим вниманием и оставить телевизор в сиротливом ожидании без меня. Вначале, не поворачивая головы, одними глазами я наблюдал за её ногами, — они суетились, приседали, терлись друг об друга… Лицо её, отвлечённое делами, не изображало в эти моменты непримиримой борьбы со мной и не искажалось злобой, и даже приобретало утерянные теплые черты той милой девушки из моего десятилетней давности счастливого прошлого. Что мне оставалось делать? Я шла, смотрела, где и чем занимается наша дочка, и сколько она будет занята своими играми, ловила Машу, бестолково пробегающую мимо, и тащила её, как правило, в ванную:
«Зачем она постоянно носит эту майку? Как ее ебать в ней?» — потихонечку про себя возмущалась я. — «Ноет о сексе, так оденься нормально, мне много не надо, только не ходи в этой половой тряпке. Сколько их у нее? Ведь одна! Но каждый день с завидным постоянством эта ебаная майка превращает мою жену в пугало. Стирает она, что ли, её на ночь, как трусы, и сушит на батарее?»
— Маша, когда ты выбросишь эту футболку? — осмелилась я в этот раз спросить свою супругу. — Тебе не стыдно в ней ходить?
— Никогда! — отрезал голос из вражьего стана: Не голос жены!
— Маш, но ведь:, - начала было я.
— Другой нет! — убедительно рявкнула моя спутница жизни и покосилась на меня недобрым глазом.
Я отодвинула тарелку, борщ я доела:, и опять уставилась на напряженную в нервах Машину спину. Мне стало грустно. Лицо жены, жопа тоже, а голос не той девочки, с которой я познакомился когда-то, тогда это был голос маленького ангела, и одевался дома этот ангел, не как уборщица из овощного магазина. «Ну, как же ее всё-таки ебать в таком виде? Блядь, никакая острота ощущений не притупляется с годами, сними ты с себя это говно, и я выебу тебя в любой момент. Так нет, ни хуя, еби меня такую. Что за дура!»
Это были ленивые мысли, вовсе не злые, думала об этом я каждый день, и привычная их ежедневная порция закончилась. Я допила чай, не помню, сколько штук безе влезло в меня в тот вечер после борща и тефтелей, и пошла к своей маленькой дочке.
* * *
Черные отглаженные брючины, черные ботинки на желтом линолеуме… В разных направлениях в черных костюмах мимо меня проходили мужчины, много мужчин, я видела только их ноги, точнее смотрела я только на них. Я опять сидела на кухне и растерянно озиралась: «Где Маша с Лизой? Куда они делись?»
В центре этой вокзальной толкотни, непонятно как уместившейся на двенадцати квадратных метра кухни, сидела наша кошка. Только успела я ее заметить, как из-под нее начала растекаться жидкая, поносная лужа, края ее медленно угрожающе ползли в разные стороны и уже почти касались ее задних лап. «Опять срёт не на месте. Откуда во всех столько говна? — справедливо возмутилась я. — Опять мыть ее придется». И чтобы наша полосатая киска не испачкалась, я схватила ее и переставила на другое место… и переставила еще… и еще, а она все гадила и гадила…
«Папа, я муравей, я по тебе ползу. Просыпайся», — я открыла глаза, по мне совсем не как муравей прыгала в смешной пижаме моя пятилетняя дочка. Я схватила её и затащила под её визги к себе под одеяло.
«Какой хороший сон!» — обрадовалась я. Вспоминать, к чему сниться говно, мне было не надо, что это значит, я хорошо знала, и такие сны всегда сбывались. Мои денежки! С хорошим настроением я вскочила с постели и начала с остервенением делать зарядку.
— Телефон! Мобильный твой звонит! — я взяла из Машиных рук трубку и, пытаясь отдышаться, села на край кровати.
— Боряныч, привет! Это Петя. Как дела? — я услышала знакомый бодрый голос одного нашего питерского клиента.
— Привет, Петь! Нормально… снимаем. Всё как обычно, — осторожно ответила я.
Звонка я этого ждала давно, за отснятый нами новогодний сюжет для наружной рекламы «Петра 1» уже месяц не отдавали деньги: Как у меня дела?…Ни хрена не интересовали его мои дела. Он хотел услышать, что работаю я с утра до вечера, он хотел услышать названия известных фирм — моих клиентов… Задушенный провинциальными комплексами, он подсознательно хотел еще раз убедиться, какой он классный и правильный функционер рекламного агентства, как он правильно нашел правильных фотографов, и хотел слышать подтверждения всех этих правильностей. Теперь все другие наши клиенты должны были ему это доказывать: «Петя, ты поступил правильно, мы тоже обратились к Борису Фомину и денег заплатили не меньше, чем ты…» Он хотел это слышать, я привычно озвучила — все шикарно, все ОК! И перечислила, немножко привирая, что мы снимали за последние две недели.
— Классно, классно! Дела идут: А мы хотим денежки отдать вам к Новому году за последние съёмки. Сколько мы там должны — четыре двести?
— Ну, вроде того:, - неуверенно согласилась я.
Я сама уже абсолютно не помнила точную сумму, но на четыре двести перед Новым годом я была очень согласна, и вереница возможных новых покупок и новогодних подарков праздничным вихрем пронеслась у меня в голове.
— К Лене Зеленовой заезжайте. Можете уже сегодня. И для «Русского стиля»… Мы с тобой говорили о съемке… очень предварительно… Я перезвоню тогда позже, поговорим, — закончил деловую часть Петя, и мы еще раз начали расшаркиваться по телефону, многократно поздравлять друг друга с наступающим и, наконец, попрощались.
Четыре двести — это первая кучка говна! Да-а, просто так снятся только эротические сны, сны про говно у меня всегда к деньгам. «Всё-таки Петька — хороший парень, несправедливо и по-сучьему я его описала», — тут же подумала я, положив трубку. И всё их питерское агентство «Бизнес Линк» было очень приятным, работу они организовывали супер, не спустя рукава, работали они с энтузиазмом и даже, я бы сказала, с радостным воодушевлением и к тому же очень дружно. Привычная для многих московских рекламных агентств снобистская атмосфера самолюбующихся бездарностей не наполняла их офис, обычные приятные люди были обычными приятными людьми. После работы с ними я полюбила Питер.
Пока я собиралась на работу, пока я доехала до нее, мой телефон звонил еще несколько раз. Что за чудо-сон!? Мне все пообещали вернуть деньги и заказали две съемки. Надо завести еще одну кошку, пусть гадят в моих снах вдвоем — денег будет больше.
* * *
Я притормозила перед поворотом на родную Зорге и без зимней резины, с повернутым направо рулем, покатила, как на лыжах, абсолютно прямо по жидкой снежной каше и ткнулась бампером в, слава Богу, засыпанный снегом бордюр.
С десяток машин тупо и возмущенно забибикали, мужик из облезлого «каблучка», чудом успевший проскочить у меня перед носом, не поленился остановиться, вылезти и что-то долго орать… Я ничего не соображала, ДТП — единственная паранойя в моей жизни. Вкус во рту изменился, руки дрожали… Чего все сигналят?… Идиоты! Радовались бы, что ни в кого не въехала. Странно, но, когда заскользили колеса, и машина понеслась прямо в этот сранный «Москвич», первым возник не страх и не мысли о травмах и об ущербе, первой появилась мысль: «Вот как хорошо! Врежусь сейчас прямо у работы, эвакуатор вызывать не надо, сэкономила 50 долларов». Снег, валивший всю эту ночь, и чуть не ставший причиной аварии, в то же время спас мою машину даже от царапины. Не такой уж он плохой и коварный — этот русский снежок!
Обозначенный с утра вещим сном про говняшки, подтвержденный «хорошими» деловыми звонками и ДТП без последствий, сегодня точно был особенный и счастливый день. Я бодро вошла в студию, стопроцентно уверовавшая в это.
Сейчас, сейчас, сейчас…
Быстрей, быстрей, быстрей…
Я раскрыла свой ежедневник — скорее надо всё записать, составить план на жизнь до Нового года, всё запланировать именно в этот день, всё, что собиралась сделать… Я долго листала его, пытаясь найти конец своих записей. Последняя красной ручкой была сделана в сентябре — «1 сентября — Начало учебного года». Я тупо уставилась на нее. С какой целью я ее сделала? В свои 34 года я шла в первый класс? Нет. Может быть, в десятый или в институт? Нет, я нигде давно не училась, моя дочка ходила в садик… Я посмотрела на почерк, почерк у меня неустойчивый и всегда разный, но узнаваемый — корявый и мой. Я не понимаю себя спустя пару месяцев, не понимаю саму себя! А как меня понимают другие люди?
Настроение было мобилизовано на активные действия — на войну, штурм и победу, копаться в себе не хотелось. «Начало учебного года» — ну, и наплевать, написала и написала… Представила себя юной школьницей в нарядном платьице и в белом фартучке… Что такого? Не все разве взрослые мужики представляют это? Не все? Тоже наплевать, буду одна такая… Я решительно открыла первую попавшуюся страницу ежедневника и записала: «План». Рука дернулась на следующую строчку и застыла… Я растерянно уставилась в потолок, с него свисал одинокий, электрический провод — не хватило ему при прошлогоднем ремонте сэкономленной красивой лампы:
«А какой у меня план?» — озадачено задумалась я. — «Работа?: Она идет своим чередом, пиши, не пиши — больше её не станет. Да, смешно было бы записать — „24 декабря снять рекламу для „Мальборо““. Это, как у Мюнгхаузена „после обеда подвиг“. Работа, работа… Как на нее повлиять — до сих пор для меня загадка…»
Я ещё долго так сидела в растерянности и неподвижности, медленно съезжая со стекленеющими глазами и затекающими членами вглубь плетёного кресла:.
И: наконец, рука моя ожила и уверенным бодрым движением смело сделала первую запись: «1. Сходить к сексопатологу». Сделала и тут же засомневалась, отбросив от себя дешёвую шариковую ручку, в правдоподобной возможности такого, казалось бы, несложного с виду мероприятия.
Сходить на приём и консультацию именно к этому врачу я хотела уже давно. Давно — это несколько лет, несколько лет я планировала и малодушно переносила это на потом, а потом — опять на потом: Я не знала, что ему скажу, да и куда идти — это вам не терапевт в районной поликлинике. Да и не в русской традиции таскаться у нас по сексопатологам, уж у кого-кого, «а у нас с этим всё в порядке», — хором заявляют все. И психоаналитикам в нашей стране не скоро удастся заработать, — за просто попиздеть никто платить ещё не хочет, пойдут лучше разопьют бутылочку с соседом, изольют свою «загадочную», но без всяких загадок русскую душу. Какой уж тут, на хуй, психоаналитик!? И психоаналитик «отдыхает» и тоже идёт к соседу распивать бутылочку. А слово «психиатр» в нашей стране вообще пугает и звучит угрожающе, в принудительном порядке с милицией доставляют к нему, в добровольном — приходят только к психиатру молодые непатриотичные люди «откосить» от армии.
Поэтому собиралась я сходить к сексопатологу: собиралась, собиралась:, но так и не посетила по вышеуказанным причинам этой разновидности доктора.
А была я транссексуалкой*, transsexual male-to-female* называлась по медицински я точно. Я ощущала себя с рождения девочкой, но при этом я не только родилась мужчиной, я очень старательно стала им. Очень неуместно к моей неправильной половой самоидентификации я страстно любила женщин, любила их тела, любила их глупые мысли: любила их вдвойне — любила их самих и любила себя, спроецированных на них. И, чтобы нравиться им, я усердно была мужчиной, я заботилась о них, защищала их, я безрассудно влезала в драки…, мне было страшно, но я отважно била рожи мужикам — женственная внешность и гипертрофированное мужское поведение… Мои женщины не должны были испытывать неудобства от моего состояния, я гордилась ими и делала всё, чтобы они могли гордиться мной. Я никогда не скрывала, кто я, все мои женщины знали, что я TS*, никто от этого не падал в обморок и особенно не огорчался моим странностям. Все более и более немужественная, с растущей набухающей грудью от приема женских гормонов, я была мужчиной в неизмеримо большей степени, чем большая часть встречающихся человеческих особей мужского пола.
Да, сходить к сексопатологу — хорошая мысль. Эта запись так и осталась единственной в моем предновогоднем плане. Пока я листала «Желтые страницы» в поисках нужного медицинского учреждения, на работу пришла Катя, девушка, три года назад устроившаяся на работу ко мне в студию на Юго-Западной, по причине неожиданно возникшего у неё непреодолимого творческого интереса к фотографии и по причине удобной географической близости её места учёбы в МГИМО к моей студии. А училась чудесная девушка Катя уже на последнем курсе этого учебного заведения: И, мгновенно заполнившая всю мою голову своими выпирающими из вечно малюсеньких кофточек и еле умещающихся в брючках, своими самыми чудесными, самыми нежными и самыми вызывающими на свете своими округлостями. И также быстро я оказалась работающей в её студии на улице Зорге и делящей всю свою прибыль с ней пополам.
— Привет, Олечка! — по-утреннему улыбнулась она мне.
Она всегда называла меня так. Это имя так и осталось со мной потом навсегда. Через два года, меняя пол, меняя документы, я робко заикнулась, что не хочу быть Олей, хочу себе другое имя, имя поинтересней. Как все запротестовали! Не дали мне стать ни Юлей, ни Леной, ни Дашей, ни Глашей: моя бывшая жена и моя бывшая девушка. На все предложенные мной варианты Катя и Маша возмущенно орали: «Ты совсем одурела? Юля? У меня сестра Юля, я называть тебя так не буду». Юля — младшая сестра Кати, я смиренно, с испуганными глазами соглашаюсь: «Да, действительно, „Юля“ мне не подходит».
«Лена? Под Лену Соколович хочешь закосить? Обойдешься. Леной ты не будешь», — опять не повезло, Лена Соколович — моя предыдущая девушка перед Машей. Моя бывшая жена жестоко выдавила её из моей жизни, заняв ее место рядом со мной. Я не жалею об этом, я жалею Лену. Слабая и при этом необычайно гордая девушка, высокая, с удивительным телом, она всегда понимала меня и никогда не пыталась мне что-то доказать в этой жизни, как это упорно делали и делают все остальные. Три года полной любви и при этом удивительно спокойной без конфликтов жизни прожили мы с ней… Я любила её и потом всю жизнь вспоминала ее каждый день. Спустя больше чем десять лет после нашего разрыва, я всегда останавливаюсь на страничке «С» в своей записной книжке, грустно смотрю на её фамилию, я хочу ей позвонить… Но что сказать ей? Она заслуживает большего, чем глупые вопросы: «Как дела?»:.
Где она теперь? С кем?:.
Я встретила ее однажды на «Октябрьском поле», ужасно перепугавшись, что мне нечего ей сказать… и нечего уже предложить… Но она не узнала меня, она прошла мимо… со своей мамой… такая же длинненькая… десять лет спустя в своей той же самой шубке. Богатого мужика, значит, не встретила она на своем пути. Бедняжка! Почему такая шикарная женщина с телом, как с обложки «Плэйбоя», осталась одна? Почему мужики не сбежались и толпой не заняли очередь за право быть ее мужем? Почему всё так хреново? Достойные женщины и недостойные их мужчины… Почему все складывается почти всегда не в пользу этих женщин? Ох, моя Леночка, подло я тебя бросила, и ничем не лучше я остальных кретинов.
Как хорошо было бы быть супербогатой, я бы обеспечивала всех своих баб, — и совесть не мучит, и душа за них не болит, и, глядишь, «дадут» по старой памяти.
Катя заглянула через плечо на мою лаконичную запись.
— Правильно, давно пора, а лучше сразу в психушку, пусть тебя подлечат. Ты хотела зимой на курорт? Вот отдохнешь в люксе с решетками. Вместо пляжа душ Шарко, — и она вульгарно расхохоталась мне в лицо.
— Уйди от меня, торговка, не брызгай слюнями. Поинтеллигентней научись смеяться, разрешу за один стол со мной сесть, — и мы расцеловались: холодные губы, ледяные, не успевшие согреться, щеки. — Всё, меняю пол, надоело всё, и вы все надоели. Мне 34, еще чуть-чуть и будет поздно. Как мужчина, я пожила и пожила очень неплохо, поживу теперь женщиной.
— Го-о-осподи, так день хорошо начинался! — простонала Катя, я ей сто раз уже позвонила, рассказав и о сне, и о деньгах, и о предстоящих съемках.
Она плюхнула свою демонстративно обессиленную задницу на стул, руки повесила беспомощными тряпицами, а голову запрокинула, уронив её на высокую спинку стула, выразив этим всё свое нежелание бороться с моими причудами.
— Ну? И что будет с твоим членом? — наконец, ожила Катина голова, приподнявшись. — В баночке принесешь, идиотка?
Членик мой давно не интересовал моего партнера по бизнесу, секс между нами периодически обрывался надолго и случайными лотерейными выигрышами радовал теперь исключительно редко, но рациональная сущность этой еврейской девушки интересовалась, останется ли мой запасной хуй для неё на всякий случай? Такой всегда доступный и всегда любящий ее? Или надо будет рассчитывать только на конкурентный выбор и поиск в злой суровой жизни свободных и не очень мужских пиписек?
— Ладно, Кать, я пока просто иду к сексопатологу. Успокойся, — у меня, действительно, не было ответов на эти вопросы, и я быстро сдалась, не став спорить и доказывать свои права быть женщиной: собачкой или белочкой… По степени идиотизма — это выглядело бы одинаково.
— Ну, сходи, развлекись, но большего я тебе не разрешаю, — теперь ожили и Катины руки, и они уже совершали наглые повелительные движения в моём направлении. — Ты и так давно баба, хватит. Ходи в нарядных юбочках, может, кому и понравишься, — таким же наглым повелительным голосом Катя очертила рамки моей жизни.
— Дура ты. А что? Это новость для тебя? По-моему, с первого дня нашего знакомства ты знала об этом. Я тебе вообще сказала, что я уже после операции, и мой член был приятным сюрпризом для тебя, когда ты первый раз туда полезла своей ручкой. В этот момент было забавно на тебя смотреть, — напомнила я ей подробности нашего знакомства.
— Ой, а помнишь, как мы в первый раз с тобой поцеловались? — неожиданная реакция, Катино лицо сложилось в мечтательную гримаску. — Нет, я не спорю, ты, конечно, женщина, но отрезать тебе ничего не нужно, — расчувствовавшаяся моя бывшая девушка точно хотела оставить мой членик на худой конец, про запас, на всякий пожарный случай: ОК, буду грустным паровозиком на её запасном пути.
Пришла еще девушка Аня, работающая у нас за компьютером, и звонила я уже записываться к сексопатологу при хохочущих зрителях. Они угорали. Чего смешного? Но я рада была их хоть чем-то развлечь.
Внимательно перелистав «Желтые страницы», я нашла единственное знакомое название, связанное с транссексуализмом, — Центр репродукции на Иваньковском шоссе. Неоднократно разрекламированный телевидением, с умным и телегеничным лицом армянский хирург Акопян, работающий в этом центре, — это всё, что я знала о смене пола на тот момент.
Я взяла трубку, я волновалась. Что сказать? «Запишите меня к сексопатологу, я хочу стать женщиной» — не поворачивался язык. Идти на прием к мужчине и изливать ему душу — тоже не хотелось.
«Блядь!..» — выругалась я. «Блядь!» — выругалась я еще раз… и еще: немножко успокоилась и набрала нужный номер.
К телефону подошел мужчина с легко узнаваемыми голосом и интонациями — типичный голос наших родных совковых автосервисов. Эта ебанная секретарша из якобы регистратуры оказался охранником. По таким деликатным вопросам в коммерческой и как бы шикарной клинике вас обязательно должен записать на прием охранник. Почему не сантехник? Или уборщица? Я сообразительная, я быстро нашла ответ, — это голос не совкового автосервиса, это собирательный голос всех наших российских услуг, всего нашего российского сервиса. Вы хотите, чтобы Вас обслужили, как в Америке? Вам не на Иваньковское шоссе, Вам в Нью-Йорк или в Чикаго, Америка там. А я звонила в «Совок».
Он меня записал, собака. На вопрос: «А врач кто? Мужчина или женщина?» Всё тот же «милый и вежливый» голос: «А какая Вам разница?» Интонации — еще чего-нибудь спросишь, дам по роже. Я, взбешённая, вежливо попрощалась.
Меня записали, записали на следующий день, записали к психиатру Крюкову Вадиму Викторовичу.
Кто-то подрабатывает сторожем в гаражах, кто-то занимается извозом в свободное от работы время, психиатр Крюков Вадим Викторович подрабатывал сексопатологом в Центре репродукции на Иваньковском шоссе. Сексопатолог… психиатр — в нашей стране это почти одно и то же. Слава Богу, что сексопатологом не подрабатывал окулист или ЛОР.
Конечно, я готовилась, я думала, что ему расскажу, уже полдня я мысленно умно отвечала на его вопросы. Я красиво оделась, я не была в юбке, в те времена я одевалась скромно, но мужских вещей в моем гардеробе уже давно не осталось. На плече болталась недавно купленная совершенно дурацкая сумочка «Roncato», и тогда мне, глупой, она очень нравилась.
Встретил меня всё тот же секретарша-охранник в виде молодого здорового парня с блондинистым ежиком. Он любезнейшим образом встал мне навстречу и с очаровательной улыбкой спросил: «Вы к кому, девушка?»
— Я к Крюкову, — ответила я, стараясь говорить мягче.
— У него сейчас запись на четыре.
— Да, это меня записали, моя фамилия Фомин, — пришлось представиться мне.
Охранник покраснел, ему было стыдно, что он разговаривал со мной вежливо, это внимание, естественно, предназначалось девушке, которую он увидел, но никак ни Фомину-извращенцу, пришедшему на прием к сексопатологу. В общем-то, я его понимала. Он взял с меня 400 рублей, — охранник оказался мастером на все руки, он был еще и кассиром, в центре он работал за всех. Удивительно, что я увидела не его, когда все-таки попала в кабинет врача, в этом центре это было бы очень логично — охранник-секретарша-кассир-сексопатолог.
Крюков принимал в кабинете академика Васильченко, оказывается, разбогатевший медцентр делал во всех остальных кабинетах и помещениях евроремонт, видимо, очень выгодно он сэкономил свои денежки на кассире и секретарше регистратуры.
Я неуверенно вошла в большой солидный кабинет академика. Было немножко стыдно, немножко страшно: Крюков — симпатичный мужик средних лет, согнулся над большим столом…, но он не писал, он смотрел на меня исподлобья: не угрюмо и вовсе не зло, но и без особой приветливости разглядывал он меня. Что его так скрючило? Встал в свою рабочую стойку? Господи, все играют какие-то роли, психиатр играл роль психиатра — для этого он добросовестно зачем-то скрючился, а рожу сделал совершенно непроницаемой. Мы представились, поздоровались, он записал мою фамилию:
— Что привело Вас ко мне? — консультация у сексопатолога началась.
— У меня транссексуальные наклонности, — отважно заявила я.
— Подождите, подождите, — его явно не устраивало начинать беседу с уже поставленного мне себе самой диагноза. Зачем тогда он? — Что Вас не устраивает в своей жизни, в своем теперешнем состоянии?
— Я ощущаю себя женщиной, — выдавила я из себя и тут же вся покраснела, как бы со стороны услышав себя, как это чудовищно по-идиотски звучит! Мне всегда было стыдно произносить эту фразу. И, наверное, она не совсем соответствовала действительности:.
Я не знаю, как ощущают себя женщины, и не знаю, как ощущают себя мужчины, я знаю, как ощущаю себя я. Какому полу соответствовали мои внутренние ощущения? Кто его знает… Во мне соединялись или не хотели соединяться разные качества, глупо было бы заявлять, что мужских качеств во мне нет, после того, как более тридцати лет я успешно прожила, как нормальный мужчина: и, напомню, рождена я была к тому же совсем не женщиной. Вопрос для меня состоял в том, как мне комфортней, в каком поле жить мне дальше.
— Я не знаю, как Вам это объяснить…, - продолжила я, нервно сглотнув слюну. — Но я это всегда ощущала в себе: Мне трудно это объяснить:
— И с какого возраста Вы почувствовали это Ваше состояние? — перебил меня доктор ещё одним своим вопросом.
— Как себя помню… С пяти лет… Осознанно я помню это с пяти лет…, - это было правдой, все первые детские воспоминания были неразрывно связаны с невероятно острым желанием быть девочкой.
Пять лет… как хорошо я это помню…
К соседям с фамилией Стуловы из 9-ой квартиры, я жила в 11-ой, в гости приехала семья из Швеции. Сестра соседки тети Гали когда-то вышла замуж за шведа и уехала с ним, нарожав ему там в городе Гетеборге троих дочерей. Одна из них Анна-Мария умрет потом в 15 лет от рака мозга. Они погостили и уехали. Не помню уже, но по каким-то причинам они оставили жить на целый год в Москве свою старшую дочку моего возраста. Моя мама помогла устроить ее в детский садик, в котором и работала, а работала она там музыкальным работником. У девочки-шведки было красивое двойное на иностранный манер имя Марика-Элизабэт, красивые золотые вьющиеся волосы, теперь такие я просто и прозаично называю рыжими, но тогда они мне казались именно золотыми и сказочными, у нее были всегда красивые трусики, наглое уверенное поведение и некрасивая фамилия Брикша. Мы вместе проводили с ней всё своё время, иногда нас укладывали вместе спать, это был 1970–1971 года, и соседи жили тогда очень дружно. Марика не обладала, естественно, в свои пять лет полными бедрами и большими сиськами, ее детское незрелое тело не вызывало у меня интереса и влечения, оно почти ничем не отличалось от моего… почти: Но при этом всего лишь одном скупом отличии наших таких похожих друг на друга тел она гордо называлась девочкой, а я ненавистно для себя мальчиком и меня уже тогда это очень не устраивало.
А ещё мне, маленькому несмышленному пацану, уже тогда грезились взрослые развратные тётки. Сексуальность формируется очень рано и, сформировавшись в раннем возрасте окончательно, остается с человеком на всю жизнь навсегда. Все мои сексуальные фантазии тогдашнего пятилетнего возраста, по сути, остались абсолютно прежними, они мало чем изменились с прожитыми мною большими годами и приобретённым жизненным опытом. Тогда они были у меня, конечно, по-детски наивными, но уже в тот мой пятилетний возраст представляемые мной ежедневно разнообразные сексуальные сцены имели уже явный мазохистский характер, и участвовали в этих сложных и запутанных сюжетах исключительно красивые зрелые девушки.
В маленькой Марике жила уже взрослая женщина, я ощущала в ней ее. В свои пять лет, она была не только ребенком, и понравилась она мне именно этим. И мне нравилось видеть отсутствие в ее трусиках ненавистных мне органов, и думать и догадываться об устройстве ее пиписки. Я влюбилась в нее, я начала ее боготворить, это моя первая детская и очень искренняя любовь. Объяснять, как при этом я чувствовала себя девочкой, не хочу, не хочу опошлять своим идиотизмом первые детские воспоминания. Но чувствовала… и уже тогда ничего нельзя было изменить.
— В пять лет я дружил с девочкой, — продолжила я своё повествование об эволюции своей сексуальности. — Она мне запомнилась, поэтому запомнился и возраст. Ну, мы игрались… в куклы, ну и типа того, — свою любовную историю я не стала рассказывать, — Приблизительно тогда же я пытался переодеваться. У меня была сестра и…
— А?: У Вас есть сестра? Родная? — информация эта, видимо, была чрезвычайно важной для господина Крюкова, он удивился, оживился… Может быть, он уже нащупал нить причин моего недуга.
— Да, сестра: на пять лет старше, она с мужем несколько лет назад уехала в Америку на ПМЖ. Очень редко, но я переодевался в её одежду: редко из осторожности. Я очень боялся того, что обо мне могут это узнать: безумно боялся. В детстве я даже думал, если обо мне узнают, что я хочу быть девочкой, то покончу жизнь самоубийством. Боялся больше не стыда, а что разрушу своим ненормальным поведением родительские надежды и ожидания мамы и папы: и всех близких. Потом об этом всё-таки узнала мама, при этом узнала об этом при самых неблагоприятных обстоятельствах. К суициду я, слава Богу, оказалась не склонна. В общем, пережила и это.
— Так, так, так… — он опять скрючился над листочком бумаги, что-то записав. Фамилия Крюков — вот и крючит его всю жизнь судорогами. А листок этот был, наверное, импровизированной амбулаторной картой больного, а точнее психически больного Фомина Бориса.
— А Ваши мама с папой живут вместе? — продолжил допрос «доктор Крюк».
— Они развелись: в тот же период, лет пять как раз мне было.
— А-а-а? — Крюков откинулся в кресло и многозначительно покачал головой, он все понял, неполная семья — разве без папы из пацана может вырасти нормальный мужчина. Я начинала злиться, этот придурок-психиатр начинал меня раздражать.
— Ну, вообще, для меня не так важно знать первопричины, почему так произошло и откуда у меня появились транссексуальные наклонности…
— Нет, нет, это очень важно, чтобы назначить терапию, надо понять причины…
— Какая терапия? Я не испытываю проблем от того, что я транссексуал, всю жизнь я получал от этого только дополнительные удовольствия: Ой, и я, кстати, совсем забыл сказать, что мне нравятся женщины.
— Как нравятся? — Крюков недоверчиво уставился на меня.
— Ну, так, нравятся, то есть они меня возбуждают, — неуверенно призналась я, как будто не веря себе самой.
— А как же мужчины? — губы его скривило, он мне тоже не верил.
«Мудак ты! Какие, на хуй, мужчины», — это, конечно, я мысленно про себя. А вслух:
— Я равнодушна к мужскому телу, я могу себе представить секс с мужчиной, если представлю себя с соответствующими гениталиями. Но и при этом я думаю не о мужском теле:, мне могут понравиться отношения и то, обязательно при условии, если бы я сделала операцию по смене пола.
— Вы собираетесь делать операцию?
— Нет, не собираюсь, пока не собираюсь. У меня жена, она вправе ожидать от меня, что я не буду ее делать. Я не хочу ее обманывать.
— У Вас есть жена? И сколько же Вы живете вместе? — его недоверие ко мне возрастало.
— Да десять лет живем, — ответила я.
— И что, сексом с ней занимаетесь? — теперь его лицо скроило усмешку.
«Мудак», — теперь я так его называла после каждого его вопроса, — «Мудак, мудень!» Но терпеливо, но уже с раздражением ему отвечала:
— Занимаемся, Вадим Викторович, занимаемся: Я пришла к Вам не рассказывать придуманные байки, я заплатила деньги, я трачу свое время. Теряется смысл прийти к сексопатологу и быть неискренней, поймите это. У меня был секс с мужчиной, был… был два раза, я этого не стесняюсь. Я чувствую себя женщиной, это было бы очень логично — мне любить мужчин. Для меня было бы тогда все понятно и просто — меняй документы, делай SRS*, выходи замуж. Сексом с мужчинами я занималась по этой же причине, я думала, — ну, если я чувствую себя женщиной, я должна заниматься с ними сексом. Попробовала…, попробовала с качественными особями, не возбудилась. Мне ничто не мешало, у меня не было комплексов, просто я абсолютно равнодушна к мужскому телу… Наверное, к сожалению.
А жена… Мы женились с ней по любви, и сексом восемь лет мы занимались почти каждый день, если только я не падала от усталости после работы. Последние два года отношения у нас стали очень конфликтными, но это отношения к моему транссексуализму совершенно не имеет. Кстати, у меня еще дочка есть.
— Дочка? — протянул Крюков, он ничего, конечно, не понимал.
Зато уже всё понимала я. Пришла я не по адресу, опять мне искать сексопатолога. Вот не стоял бы у меня член, ему было бы тогда всё понятно. Импотент, член не стоит: — проверить на простатит, и всякие анализы сдать, и неврозики от трудностей моей работы подлечить: По этой причине не стоит или стоит плохо у половины всех мужиков. Это не из личного опыта, это из опыта моих многочисленных подружек.
— И сексом с женой я занимаюсь, и дочка у меня есть, и в армии я служил…
— В армии? Как же Вы служили? — крайне удивился Вадим Викторович.
— Как и все, нормально служил… в РВСН:
— Где? Где? — переспросил он.
— РВСН — это Ракетные войска стратегического назначения. Был замкомвзвода, в подчинении у меня было восемнадцать человек, все меня слушались, — я вспомнила эти кошмарные два года: Слушались меня не потому, что я была неимоверной силы и всех била, характер у меня такой заебистый, я умела добиваться того, что хочу. Но я оставила историю своей службы без подробностей, уж слишком длинной получилась бы моя армейская байка. — В общем, нормально служил. Ну, это совсем другая тема, — подытожила я, мне захотелось побыстрее закончить бестолковую болтовню с доктором, мне становилось уже неинтересно. — Вообще, есть два конкретных, практических вопроса, которые я хочу решить с помощью Вас. Поэтому я и пришла, — я вспомнила, что я от него действительно хотела. — Во-первых, если так сложилось, что я транссексуалка, то хоть раз в жизни хотела сходить к сексопатологу… для порядка. Вот я пришла, — я выдавила из себя улыбку. — Еще я очень давно принимаю гормоны, уже несколько лет:
— А что Вы принимаете? Вам кто-нибудь это назначал? — перебил меня врач.
— Нет, никто не назначал. Начинала с дипропионата эстрадиола, делала инъекции, сейчас эстрогены* в таблетках пью. Это основная причина, по которой я пришла к Вам. Я хочу получить рекомендации по гормональной терапии, хочу проходить ее под наблюдением врача, мне становится страшно от мысли об осложнениях. Если Вы сексопатолог, то, наверное, можете порекомендовать эндокринолога, который занимается этой проблемой?
— Ну, мне трудно порекомендовать что-то вот так сразу, — растерялся доктор. — Вообще этой проблемой занимаются, по-моему, в Ганнушкина на Потешной. Я, кстати, там же и работаю, только в другом отделении. Но там есть и отделение сексопатологии:
— Хорошо, найду эндокринолога сам. И еще:, принимая гормоны, я становлюсь женственнее, я отношусь к себе критично, но незнакомые люди всё чаще воспринимают меня, как женщину. Знакомые, друзья, они, конечно, видят по-прежнему во мне нормального мужика: или ненормального, но все равно мужчину. И одеваюсь я всё чаще не как мужчина. Я боюсь, что когда-нибудь меня остановит ГАИ, и меня заберут в милицию: и трудно будет что-то им объяснить. Я хочу, чтобы Вы дали мне справку о моем транссексуализме.
— Нет, я не могу дать такую справку, — почему-то испугался доктор. — Вообще, почему Вы думаете, что у Вас транссексуализм, а не, к примеру, гомосексуализм, — обличительным голосом предположил мой диагноз этот ебаный психиатр, усилив в своём взгляде степень презрения ко мне.
«Ну, какой мудень!» — я начала наполнятся дикой злобой. По- хорошему надо было бы его отпиздить, и заодно и охранника, всё равно прибежит на его крики. Нехорошо пиздить докторишку, но, блядь, как хочется!
— К примеру?: Плохой пример Вы предложили, — начала я очень мрачно и уже угрожающе. — Вадим Викторович, я Вам час распинался и рассказывал, что люблю женщин, что не возбуждаюсь от мужчин: Я Ваш пациент, я не давал Вам ни одного повода сомневаться в своей искренности. Если Вы предполагаете, что я «голубой», то это только значит, что Вы убеждены, что я Вам весь этот час лгала. Еще раз говорю, я не давал для таких предположений никаких оснований, меня это оскорбляет и мне это не нравится. Я говорил, что я не стесняюсь половых связей с мужчинами, они у меня были два раза, но они меня убедили, что секс с мужчинами мне неинтересен. При чем тут гомосексуализм? — говорила я зло, и уже не скрывая раздражения.
Молодец Крюков! Настоящий профессионал! Хорошая терапия! За час консультации он отбил у меня желание быть женщиной, по крайней мере, до конца дня, я захотела стать огромным мужиком, а лучше здоровенным оперативником ФСБ, чтобы всех безнаказанно отпиздить: и Крюкова, и охранника, и заодно кого-нибудь в соседнем кабинете.
— Мы не даем таких справок, — засуетился доктор, и начал убирать со стола свои бумажки, показывая этим, что приём уже окончен, но продолжал при этом говорить. — Для этого надо проходить обследование, только тогда можно будет что-то написать. Я не могу вот так вот за одну консультацию поставить такой сложный диагноз: Не могу.
— Хорошо, обследуйте меня. Что для этого нужно? Сколько дней я должен к Вам приходить, чтобы Вы могли поставить мне диагноз?
— Нет, я всё-таки не занимаюсь именно этими вопросами. Я, вообще, никаких справок здесь никогда не пишу. Сюда приходят пациенты обычно с другими проблемами.
— Послушайте меня внимательно, дорогой Владимир Викторович…
— Вадим Викторович, — поправил меня он.
— Я пришел на приём, я заплатил деньги…, я пришел к врачу на обследование и консультацию. Вот и напишите, к какому выводу Вы пришли. Я не прошу тогда писать мне — «транссексуализм», пишите — «требуется дополнительное обследование» или типа того. Как Вы тогда собирались мне назначать терапию, если не можете поставить диагноз. Если бы я пришла к терапевту с гриппом, он бы мне написал — «грипп». Какая проблема? Или я тут распинался для Вашего развлечения?
— Ладно, хорошо: я напишу, — теперь психиатра скрючило не на шутку, он уже что-то карябал на невзрачном бланке медцентра.
— Только, Вадим Викторович, мне одолжений делать не надо. Ещё раз говорю, я пришёл к врачу не просто поболтать с ним на свободные темы. Если за одну консультацию у Вас не появилось ни одной мысли по поводу меня, я готов прийти столько раз, сколько Вам нужно, — я уже не могла успокоиться и нудила злым голосом, сидя напротив него.
Он уставился на меня ненавидящим взглядом, ничего не сказал и быстро дописал бумажку. Я не помню ее содержание, конечно, он написал не то, что мне было нужно, какую-то витиеватую чушь, но, выйдя из кабинета, я уже на него не злилась. Я села в машину и выехала на Волоколамку. Мне хоть что-то хотелось сделать себе приятное. Я достала записную книжку и нашла телефон салона красоты на Ленинградском проспекте. Я решила проколоть уши, я давно собиралась это сделать, так же долго, как и сходить к сексопатологу. Я позвонила: Мастер, занимающийся прокалыванием ушей, пирсингом, и другими экзекуциями, заканчивал работу через десять минут. Мне сказали: «Если успеете за десять минут доехать, она Вас подождет». По скользкой дороге я помчалась.
Дырки в моих ушах появились без приключений. Мне долго рисовала карандашом точки для места проколов приятная девушка, и потом — чпок пистолетиком. И я, продырявленная, поехала домой.