ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

О приходе колонны военнопленных в село Бронное Поле первыми возвестили вездесущие мальчишки. Все население высыпало на дорогу. Совали пленным лепешки, картошку, молоко, даже суп. Конвоиры не возражали, у них у самих оказалось вдруг по крынке молока, и они пили его, искоса поглядывая на колонну. На какое-то мгновение колонна остановилась, смешалась с населением.

Высокая дородная женщина, пышно разодетая в яркую украинскую кофту и длинную юбку, посмотрела на Коняхина и подмигнула ему.

— Иди сюда. Живо! — шепнула она, поглядывая на ближайшего конвоира.

Коняхин подошел.

— Садись! — женщина сильно нажала ему на плечо, и он невольно присел. — Сиди и не шевелись!

Их плотным кольцом окружили другие женщины. Все они были тоже в длинных юбках. «Так вот для чего они так разоделись!» — сообразил наконец лейтенант.

Должно быть, конвоиры уже вдоволь напились молока и теперь покрикивали:

— Шнель, шнель!

Колонна медленно двинулась дальше. Как только она скрылась за поворотом, дородная женщина сказала:

— Пошли. Только не разгибайся, а то всякие есть.

Окруженные плотным кольцом женщин, они двинулись к ближайшей хате. Позже Коняхин узнал, что таким способом вывели из колонны не одного его.

Как только стемнело, двое мальчишек отвели его в другую хату, на противоположный конец села. Там он переночевал, а утром хозяйка сказала сынишке:

— Сбегай позови дедушку Куцевола.

Через полчаса пришел старик, критически оглядел Коняхина, пробурчал:

— Зарос-то, как обезьяна! Так тебя и собаки бояться будут.

— Негде было стричься и бриться, — почему-то виновато сказал Александр.

— Ладно, пришлю Леньку, пострижет и побреет. Вымойся хорошенько! — И, обращаясь к хозяйке, старик добавил: — Одежонку подберите получше.

Потом, глядя в упор своими подслеповатыми, слезящимися глазами, спросил:

— Что думаешь делать?

— Буду пробираться к своим.

— Ишь какой скорый! — усмехнулся старик. — Ладно, вечером зайду.

Вскоре прибежал Ленька. На вид ему было лет тринадцать-четырнадцать, но он так ловко управлялся с ножницами и бритвой, что оставалось только удивляться.

— Где ты этому учился? — спросил Александр.

— А нигде, сам. На дедуне тренировался.

Часов в восемь вечера опять зашел старик Куцевол. На этот раз сказал только одно слово:

— Пошли.

В хате, куда они пришли, было человек двадцать. Все вооружены. Старший, как выяснилось позже, — бывший председатель сельского Совета, обстоятельно допросил Коняхина. О том, что в Пшеничниках подбили советский танк, они слышали, но, говорят, будто весь экипаж сгорел в танке.

— Документы при себе какие имеются? — спросил председатель.

— Нет, — Александр рассказал всю историю с документами. К счастью, среди присутствующих нашелся один человек, который подтвердил, что Фому Мироновича Приходько немцы действительно арестовали.

Коняхину поверили.

Старший сказал, что набирает людей в лес, но с партизанами пока не связан. Последнее, как догадался Александр, сказал из предосторожности.

2

В лесу Коняхин пробыл всего пять дней. Начала пухнуть раненая рука, пришлось возвращаться в село. Старик Куцевол отвел лейтенанта к своему брату Дмитрию.

Коняхин опасался, как бы не началась гангрена. Хотя рану почистили, промыли и часто перевязывали, руку как будто жгли на огне. Приводили старушку, до войны работавшую в амбулатории санитаркой. Старушка внимательно осмотрела руку и ничего особенного не сказала, только посоветовала почаще мазать йодом. Потом сама же принесла пузырек йода, должно быть, из довоенных запасов.

На пятый день опухоль начала спадать. Но тут нагрянула новая беда. Прибежал Леня и сказал, что начинается облава, немцы обшаривают каждый дом.

— Вам велено уходить в Саворку.

Леня вывел его за околицу и показал дорогу на Саворку. Однако предупредил:

— По самой дороге не ходите, тут немцы часто ездят. Идите кружным путем: сначала вон туда, а потом повернете к тому лесу. Там есть хутор такой, Проциха называется. Спросите там сапожника. Он покажет, как идти дальше.

У сапожника оказался еще один беглый — паренек лет шестнадцати. Звали его Володей. Он бежал из Проскурова. Там у них была подпольная комсомольская группа, немцы каким-то образом пронюхали о ней, начались аресты, и Володя еле успел уйти. И вот уже много дней скитался из села в село.

— Куда же ты теперь? — спросил Коняхин.

— Буду пробираться к своим.

Решили идти вместе.

Не доходя до Саворки, на окраине села Люстра, наткнулись на немецкого офицера. Как потом выяснилось, это был комендант. Он подозрительно оглядел Александра и Володю, спросил:

— Куда?

— Вон в тот дом с голубыми наличниками, — ответил Коняхин. — К родственникам.

Больше всего он боялся, что в доме с голубыми наличниками никто, кроме немцев, не живет. Хорошо еще, что немец не спросил, к кому они идут, а то попались бы сразу. «Надо будет заранее приготовить продуманные ответы на подобного рода вопросы», — решил Александр. Впредь он так и поступал.

А пока что комендант, отпустив их, сам, однако, не уходил, а смотрел им вслед. Должно быть, хотел удостовериться, что они идут именно в тот дом, на который указали.

В доме оказались женщина и двое малышей: мальчик лет семи и девочка лет четырех. Увидев вошедших, они испуганно прижались к матери.

— Мы ваши родственники из Пшеничников, — сказал Коняхин женщине. — Вы соберите на стол, есть мы ничего не будем, это для отвода глаз. Как вас зовут?

— Зина.

— А меня Александром. Его Володей. Сделайте, пожалуйста, вид, что мы ваши гости, родня. А то, вон видите, стоит… Он нас спрашивал, куда мы идем, я сказал, что к вам и что мы родственники из Пшеничников.

— Это комендант, — сказала Зина. — Он еще зайдет, вот увидите.

Комендант и в самом деле зашел. К тому времени Александр и Володя уже сидели за столом, Зина резала огурцы. Комендант окинул комнату быстрым взглядом, вопросительно посмотрел на хозяйку.

— Проходите, — пригласила Зина, — сидайте, угощу чем бог послал. — И уже извиняющимся тоном добавила: — Вот гости приехали из Пшеничников, а угостить нечем. Не знаете, господин комендант, где шнапс достать?

Комендант ничего не ответил, повернулся и ушел.

— Сам, гад, на этот самый шнапс надеялся, то есть на самогон по-нашему. Каждый день не просыхает. Удивительно, как это он сегодня до сих пор трезвый?

Немного погодя собрались уходить и Александр с Володей. Но Зина удержала их:

— Посидите еще хотя бы часок. А то покажется подозрительным: явились в гости и так быстро уходите.

— Как бы еще кто-нибудь не заявился.

— Некому больше. Тут только комендант да два солдата остались, а эти уже не придут.

Посидев часа полтора, Александр и Володя распрощались с гостеприимной хозяйкой.

В Саворку они пришли, когда уже стемнело.

3

Их поселили в доме Матрены Литвин. В селе ее звали просто тетей Мотрей, так стали называть ее и Александр с Володей. Муж тети Мотри ушел на фронт в первые дни войны, и с тех пор о нем ничего не слышали. Старший сын еще до войны ушел служить во флот, от него, пока немцы не заняли село, приходили письма. Жила тетя Мотря с двумя дочерьми. Старшей, Антонине, пошел девятнадцатый год; младшей, Соне, минуло шестнадцать. Обе они, как сказала Мотря, невестились. И верно, в дом часто приходили молодые ребята.

Вскоре Коняхин стал догадываться, что эти ребята не просто ухажеры. Они внимательно приглядывались к Александру и Володе, довольно ловко и незаметно выпытали у них все, что им было нужно и что Коняхин считал возможным не скрывать от них. Судя по всему, старшим у них был тот, что ухаживал за Тоней, — Аркадий Швец. Он был очень неглупый парень, выглядел постарше других, держался независимо, с достоинством, и его слушались остальные.

Как-то Аркадий озабоченно сказал тете Мотре:

— Пожалуй, не прокормить вам двоих-то.

В тот же день к ним в хату зашел Демьян Цуп и предложил:

— Давай-ка, Мотря, одного из твоих жильцов мне. Которого тебе не жалко отпускать?

— Сашок пусть у меня останется, — решила Мотря. — Он раненый, за ним уход нужен, мы с девчатами лучше справимся. Вот если бы еще лекарств достать.

Лекарств действительно не было. Удалось раздобыть только марганцовки. Мотря разводила ее в деревянном тазу и заставляла Коняхина парить руку. Потом кто-нибудь из девчат аккуратно перевязывал ее.

Однажды во время перевязки Александр осторожно заговорил с Тоней:

— Рана заживает, пора бы мне и делом заняться. Не знаешь, тут партизан поблизости нет?

— Откуда мне знать?

В тот же вечер зашел Аркадий и сказал:

— Пока побудьте здесь, а потом что-нибудь придумаем.

Значит, Тоня рассказала ему о разговоре.

Попытки выведать что-нибудь о партизанах у других ребят тоже ни к чему не привели. «То ли не доверяют, то ли у них действительно нет связи с партизанами?» — думал он.

Он подозревал, что среди молодежи существует какая-то подпольная группа, но окончательно убедиться не мог — ребята вели себя осмотрительно. А он уже не мог бездействовать.

— Не буду же я до самого прихода наших здесь прятаться! — с горечью говорил он Швецу. — Надо что-то делать, надо и здесь воевать, уничтожать этих проклятых фашистов, всячески вредить им. В конце концов, у меня есть боевой опыт, я сам могу организовать партизанский отряд, только помоги мне, ты тут всех знаешь.

Но Аркадий уклончиво отвечал:

— Подожди еще немного.

— Сколько же можно ждать? Я хочу действовать, а не сидеть нахлебником за спиной тети Мотри.

— Вот и помогай ей пока по хозяйству. А потом что-нибудь придумаем.

Стал помогать Мотре по хозяйству. Гвоздь вобьет, плетень подправит — все чувствуется мужская рука. Мотря хоть запрещает ему работать, но, судя по всему, довольна и этой помощью.

Однажды утром он зашел в хлев, взял вилы и стал выбрасывать навоз. Одной рукой работать было неловко, но вскоре Александр приспособился, и дело пошло быстрее. Он уже вычистил почти весь хлев, когда на крыльцо выскочила Соня и крикнула:

— Полицаи!

В тот же момент совсем близко прострочила автоматная очередь. Соня скрылась в хате, успев крикнуть:

— Прячьтесь!

Но прятаться было некуда. Хлев маленький, в нем ни чердака, ни сусека — все на виду. Бежать в хату — заметят. Придется в случае чего обороняться вилами.

В щель между прогнившими бревнами он увидел, что по улице бежит паренек, а за ним гонится на лошади полицай. Когда паренек пробегал мимо, Коняхин узнал его. Это был Сева, один из тех ребят, которые заходили к Тоне.

Вот верховой догнал его, ударил в затылок прикладом. Сева упал. Полицейский соскочил с лошади и начал избивать Севу прикладом и ногами, бил расчетливо и неторопливо.

«Если бежать отсюда — заметит, — подумал Коняхин. — А если выскочить с соседнего двора, то, может, и не увидит. Вилы в спину — и точка!» Он подхватил вилы и выскочил из хлева. Но в соседний двор перебраться не успел. На санях подъехали еще трое полицейских. Несколько минут они молча наблюдали за тем, как верховой избивает Севу. Потом один сказал:

— Ну хватит, потешился, и ладно. До смерти забьешь еще, а нам из него кое-что вытянуть надо.

Они взяли Севу за руки и за ноги и как мешок бросили в сани.

Из сеней выглянула Соня:

— Идите сюда, быстрей!

Вслед за Соней Александр влез на чердак, прихватив на всякий случай и вилы.

Прошло часа три, пока Мотря позвала их:

— Слезайте, вроде спокойно.

Когда отогрелись и пообедали, Коняхин сказал:

— Наверное, мне надо уходить, а то как бы и на вас не навлек беду.

— Подожди, вот придет Аркадий, с ним и решим, — тетя Мотря вздохнула.

Аркадий пришел только на следующее утро. Теперь он уже не таился:

— Арестовали четверых наших комсомольцев. За связь с партизанами. Кто выдал или попались случайно — не знаю. Пойду попробую выяснить, — он кивнул Коняхину, чтобы тот шел за ним. Когда вышли в сени, шепнул: — Костю тоже арестовали. Но Соне пока об этом не надо говорить.

Костя ухаживал за Соней, он был, пожалуй, самым молодым из ребят.

— Выдержат ли? — спросил Коняхин. — Наверное, будут пытать, а он еще совсем мальчик.

— Уже пытают. Но ребята стойкие, думаю, что все выдержат. — Аркадий, не попрощавшись, ушел.

Ребята действительно выдержали. Их расстреляли на четвертый день, так и не услышав от них ни слова.

В тот же вечер в село вошла какая-то немецкая часть, судя по всему, не меньше батальона. Вскоре за околицей поднялась стрельба. Прибежал Володя.

— В хуторе идет бой. Немцы тянут через двор Цупа телефонные провода.

— Партизаны?

— Кто их знает? Дед говорит, что это, наверно, наши войска подошли. Будто бы немцев окружили на большом пространстве, а здесь кольцо окружения близко подошло.

Жаль, что нет Аркадия, от него можно было бы узнать подробнее, что там происходит. Но сегодня он вряд ли еще раз придет.

Хотя бой вскоре утих, жителям села строжайше под угрозой расстрела было запрещено появляться на улице. Об этом предупредил проскакавший на лошади верховой.

Света не зажигали, сидели в темноте, чутко прислушиваясь к каждому звуку.

— Значит, теперь скоро. Три года такой стрельбы не слышно было, — сказала Мотря.

— Может, и папка наш там, — сказала Соня.

— Кто его знает, где он теперь? Фронт большой. А может, и в живых уже нет нашего папки. — Мотря всплакнула.

Но в общем-то настроение у всех было приподнятое. Звуки близкого боя вселяли надежду на самое скорое освобождение от оккупантов.

Заснули только за полночь.

На другой день, едва сделали перевязку, в хату зашел полицай. Коняхин узнал его сразу: это был тот самый верховой, который гнался за Севой и потом так жестоко бил его прикладом и ногами.

— Ты кто такой? — спросил он Коняхина.

— Человек.

— Племянник мой, — пояснила Мотря.

— Что-то я его ни разу не видел.

— Я вас тоже не знаю.

— Еще узнаешь, — угрожающе пообещал полицейский и ушел, ничего больше не сказав.

Никто так и не понял, зачем он приходил. Мотря забеспокоилась:

— Этот — зверь. Они и все-то нелюди, а этот, я слышала, особенно лютый.

— Пойду я к дяде Алексею, посоветуюсь, как быть нам дальше, заодно и побреюсь у него, а то вон как зарос, — сказал Коняхин.

В доме не было бритвы, он и в самом деле иногда ходил бриться к Алексею, жившему всего через четыре дома от Мотри. Обычно Александр ходил не таясь, прямо по улице, соседи уже знали его, и он вполне мог на них положиться. Но на этот раз прошел дворами.

Рассказав Алексею о визите полицейского, Коняхин попросил:

— Надо бы за Аркадием кого послать.

К Швецам Алексей послал сынишку.

— А ты и верно пока побрейся.

Он достал бритву, направил ее на поясном ремне, протянул Коняхину:

— Давай орудуй, а я пока у калитки посторожу.

Но не успел Александр намылить и одну щеку, как Алексей вернулся.

— Погляди-ка, полицейские куда-то едут.

Коняхин отогнул занавеску, посмотрел на улицу. По дороге ехали запряженные парой сани с тремя полицейскими, среди них Александр увидел и того, что заходил сегодня утром. Сани остановились около дома Матрены Литвин. Двое полицейских пошли в дом, один остался у саней.

Минут сорок из дома никто не появлялся. Наверное, полицейскому, оставшемуся с лошадьми, надоело ждать, а может быть, его тоже позвали в дом — он привязал лошадей и ушел во двор. Наконец все трое вышли, прыгнули в сани и погнали лошадей вдоль улицы.

Как только они скрылись из виду, Алексей сказал:

— Пойду к Мотре, узнаю, что к чему.

Вернулся он скоро и сообщил:

— Приезжали за тобой. Мотря сказала, что ты ушел домой, к ее сестре значит. В хате все вверх дном перевернули. Уходить тебе надо, Сашок.

Вернулся сын Алексея, сказал, что Аркадия дома нет, но матери он передал, чтобы Аркадий зашел, как только появится. Ждали его до вечера, а он так и не пришел. Решили, что ночью Александр уйдет в лес. Если там не встретит партизан, пойдет на хутор Проциху, к сапожнику, может, тот знает, где партизаны.

Однако ночью, когда Коняхин забежал к Мотре попрощаться, там сидел Аркадий Швец.

— Пошли, — коротко сказал он.

По улице пробирались осторожно, прячась в густой тени домов. Наконец вошли в какой-то двор, постучали в окно. Дверь тотчас открылась.

В хате сидели человек восемь ребят и четыре или пять девушек. Коняхин не успел всех разглядеть.

— Достаньте карты, — сказал Аркадий. — Гриша, сдавай на шестерых.

Рыжеватый парень достал из кармана колоду карт, подвинулся к столу и начал сдавать. Пока он сдавал, Аркадий говорил:

— От тетки Мотри тебе надо уходить, тебя ищут. Сегодня переночуешь у деда Сергея, а завтра переправим к надежным людям. Мне тоже стало небезопасно появляться на улице, может, приду не я, а кто-нибудь из этих вот ребят. Запомни их.

Александр поочередно оглядел всех, стараясь запомнить каждого. Двоих он уже видел, они заходили к Мотре, остальных не знал.

— Значит, завтра я или кто-нибудь из нас зайдет за тобой.

— К партизанам переправите? — спросил Александр.

— Нет, туда пока нельзя, немцы блокировали лес. Придется пожить еще немного в селе, а потом видно будет. Но на улице тебе лучше не появляться…

В дверь громко постучали, все насторожились.

— Открой, — сказал Аркадий одному из парней и взял карты. — Чей ход?

На вошедшего, казалось, никто не обратил внимания. А тот, окинув всех быстрым взглядом, спросил:

— Это еще что за сборище?

Теперь Коняхин узнал его: это был писарь из немецкой комендатуры.

— А ну расходитесь! — командовал писарь.

Аркадий собрал карты, сунул их в карман и первым вышел из хаты. За ним гуськом потянулись остальные. Последним выходил писарь. У самой калитки он нагнал Коняхина, потянул за локоть и, когда они отстали от других, шепнул:

— Уходи отсюда немедленно, тебя ищут.

И быстро пошел по улице, крикнув на прощание:

— Немецкое командование запрещает азартные игры!

Ребята по одному расходились в разные стороны, вскоре Коняхин и Швец остались вдвоем. Александр сказал Аркадию:

— А писарь-то, видать, парень ничего, шепнул мне, что меня разыскивают.

Аркадий усмехнулся:

— Он, между прочим, бывший политработник. Но это между нами.

Дед Сергей, видимо, был предупрежден. На столе стоял ужин, для Коняхина была приготовлена постель. Поужинав, Александр улегся в постель с твердым намерением уснуть тотчас же, ни о чем больше не думая — за день и так пришлось немало поволноваться. Но дед, похоже, соскучился по собеседникам.

— Чем дольше мы живем, тем люди злее делаются, — рассуждал он. — Тот же немец в прошлую войну этакого издевательства, как теперь, не позволял. А отчего?

— Это же не просто немцы, а фашисты. Гитлеровцы.

— Ну, допустим. А вот скажи: какая после войны кара будет применена к этому самому ихнему Гитлеру?

— Наверное, расстреляют или повесят.

— Маловато. Для него надо бы придумать что-нибудь позаковыристее.

— Что именно?

— Да уж придумают! Раньше вот на кол сажали. И то лучше, чем просто расстрелять. На мое рассуждение, так Гитлеру и кола мало — сколько бед он причинил людям! Вот он нашим звезды на спине вырезает… Ему бы надо самому вырезать эту ихнюю свастику…

Старик предложил еще несколько способов умерщвления Гитлера, но все они ему казались недостаточно подходящими.

— Вот ведь чудно как выходит: раньше я и курицу зарезать боялся, старуха моя этим занималась, жалко было курицу. А теперь я бы сам, вот этими руками мог отрубить Гитлеряке и руки и ноги. Вот и выходит, что и меня Гитлер научил этой жестокости, раз я человека убить могу.

— Да разве это человек?

— А ведь и верно, хуже зверя…

Уснуть Коняхину так и не удалось, дед угомонился только в четвертом часу, а ровно в четыре пришел Аркадий.

— Пойдем, в селе сейчас тихо.

— А к кому?

— Я же сказал: к надежным людям.

4

Бабушка Ганна и дед Охтыс Левченко жили одни. Четырех сыновей война разбросала во все концы необъятного фронта, рядом жила только дочь, что замужем за Александром Безруким. Но дом стариков редко пустовал. Четырнадцать раненых бойцов и командиров выходили они за время оккупации. Сначала это были люди, выбиравшиеся из окружения, потом — бежавшие из немецких лагерей. Чаще жили по одному, а случалось — по двое и по трое сразу. И всех старики выдавали за своих родных детей.

Человек не иголка, его в сене не утаишь. В селе все знают о каждой семье до третьего поколения. И многие догадывались, что за «сыновья» гостят у стариков Левченко. Но слух этот доходил, видно, только до добрых ушей: всех выходили благополучно.

— Бог даст, и тебя сохраним, — сказал дед Охтыс.

Тут же обсудили, как следует Коняхину поступать в случае, если заглянет в дом кто-нибудь из соседей или нагрянут немцы.

— Дед у нас в этом смысле с большим боевым опытом, — сказал Аркадий.

Охтыс, явно польщенный похвалой, повел Коняхина показывать все ходы и выходы из дома и со двора. Видно, варианты были в самом деле проверенные не раз. Когда они вернулись в дом, Аркадий собрался уходить.

— Лучше все-таки, чтобы никто не видел его, — наказывал он деду на прощание.

— Не учи ученого, — проворчал тот обиженно.

Аркадий ушел.

Четыре дня прошли благополучно, а на пятый пришла беда: в соседнем доме разместили штаб какой-то немецкой части. Соседство это оказалось опасным: фашисты несколько раз обшаривали близлежащие дома. Пока Коняхину удавалось с помощью деда Охтыса уходить.

Но однажды зашел к старикам их зять Александр Безрукий, заговорились и не заметили, как к дому направился немец. Увидели его, когда он уже подходил к калитке. Коняхин и Александр Безрукий бросились в сарай. Лаз на чердак был высоко, Безрукий никак не мог до него дотянуться, Коняхин подставил плечо:

— Лезьте! С той стороны есть еще лаз, по нему уйдете в огород, а там в поле.

Пока он подсаживал Безрукого, немец вошел во двор и направился прямо к сараю. Значит, заметил. Одного или обоих?

Коняхин закрыл лаз, схватил сидевшую на гнезде курицу и пошел навстречу немцу.

— Хальт!

Пришлось остановиться. Курица затрепыхалась в руках..

— Хенде хох! — немец навел на него пистолет.

Пришлось выпустить курицу. Стал объяснять немцу, что заходил в сарай, чтобы поймать курицу, но тот, должно быть, не понимал, смотрел настороженно и недоверчиво.

Из дому выбежала бабушка Ганна.

— Погоди, не стреляй, — уговаривала она немца. — Это мой сын. Понимаешь, сын!

Но немец не понимал. Тогда его стал убеждать Коняхин:

— Она мутер, а я киндер. Можешь ты это понять?

— Во-во, я мутер, — подхватила бабушка Ганна.

Но немец оттолкнул ее и снова поднял пистолет. Целился он медленно и деловито, целился прямо в лицо, Александр не понял: то ли немец решил пошутить, то ли в самом деле может выстрелить. Если только шутит, черт с ним. Ну а если не шутит?

Бабушка заслонила его собой и крикнула немцу:

— Стреляй в меня! Это мой сын, и лучше мне умереть самой, чем увидеть его мертвым.

В ней было столько отчаянной решимости, что немец опустил пистолет, круто повернулся и пошел со двора.

Несколько дней Коняхин скрывался в доме Александра Безрукого, а когда штаб немецкой части уехал, опять перебрался к старикам Левченко. Но вскоре пришел тот самый писарь комендатуры и предупредил:

— Ночью будет облава. Уходи в лес, там свяжешься с партизанами.

— А как я их найду?

— В лесу народу много, подскажут.

Народу в лесу действительно оказалось много. То тут, то там горят костры, греются люди. Тут и подростки, и женщины, и старики, и дети.

— А где же партизаны? — спросил Коняхин одного паренька.

— Кто их знает? Говорят, где-то тут недалеко, а где именно, не знаю.

— А это что за люди?

— Такие же, как мы. Кто от облавы убежал, а кто еще раньше ушел. Из разных сел набрались. Эти вот из Саворки, а вон тех и не знаю. Сейчас немцы боятся в лес заходить. Да им, наверно, и не до этого теперь, фронт-то, слышите, совсем близко.

И верно, до леса доносился неясный гул. «Еще километров тридцать, не меньше», — прикинул Коняхин.

Утром он приметил на опушке повозку в парной упряжке. В ней за кучера сидел паренек лет шестнадцати, а сзади — мужчина с большой окладистой бородой. Он внимательно наблюдал за селом.

Коняхин подошел, поздоровался.

— Будь здоров, — ответил мужчина и отвернулся, давая понять, что на этом разговор окончен.

Александр улыбнулся:

— А ведь вы не из местных.

— Почему так думаешь? — насторожился мужчина.

— Вижу, что вы больше часа приглядываетесь к селу. Местным приглядываться нечего, они и так все знают.

— Ишь ты, какой догадливый! Был бы я местный, чего бы я на лошадях сюда приехал?

— И борода…

— Что борода?

— Ни одной седины в ней. И глаза молодые, на лице ни одной морщины.

— Ну и что?

— Слушайте, возьмите меня в отряд.

— В какой такой отряд? — удивился бородач. — Ты что, парень, спятил?

— Ладно, ведь я знаю.

— Ну, положим, не очень-то ты знаешь. Ишь какой Шерлок Холмс нашелся! Ну-ка, послушаем, что ты о себе сочинишь.

Коняхин коротко рассказал о себе. Бородач и не спрашивал о подробностях, он был явно озабочен сейчас чем-то совсем другим.

— Хорошо, завтра приходи на это же место, — сказал он и кивнул пареньку: — Поехали!

Паренек стегнул лошадей, и повозка скрылась в лесу.

И верно, на следующее утро повозка стояла на том же месте. На этот раз бородач был еще более озабочен и даже не ответил на приветствие Коняхина. Сказал только:

— Подожди еще часок-другой в лесу. Когда будешь нужен, позову.

Коняхин вернулся к костру, у которого скоротал прошлую ночь.

Вскоре над лесом низко пролетели два звена наших «пешек» — П-2. В лесу все сразу оживились:

— Смотри, наши! Со звездами.

— На Богуслав пошли.

— Туда как раз надо, там немцев видимо-невидимо.

Над Богуславом поднялись черные султаны разрывов. А где-то, километрах в пяти правее села, слышалась ружейная и пулеметная стрельба, глухо ухали пушки.

Часа через полтора за Коняхиным прибежал паренек.

— Идите, командир зовет.

«Значит, все-таки командир», — отметил про себя Коняхин, следуя за пареньком. Когда подошли к повозке, бородач весело сказал:

— Вот теперь можешь идти в село.

— Но там…

— Там уже наши. Иди, иди!

И верно, из села бежала женщина и кричала:

— Наши! Наши пришли!