Глава 6. НЕСЧАСТЬЕ НЕ В ДЕНЬГАХ, А В ИХ КОЛИЧЕСТВЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 6. НЕСЧАСТЬЕ НЕ В ДЕНЬГАХ, А В ИХ КОЛИЧЕСТВЕ

Неплохой выдался денек: сначала я ввязался в авантюру государственного масштаба, а потом на меня наехала мафия! Впрочем, похожих дней в моей жизни потом было немало…

Меня нашли на какой-то международной выставке. Я мог быть где угодно, поэтому очень удивился, когда увидел своего помощника.

— Артем Михайлович! Что-то случилось… Вас срочно вызывают к премьер-министру! На час дня. Мы с ног сбились, чтобы вас найти!

Была половина первого. До Белого дома мы домчались за десять минут… Кроме премьера России Ивана Силаева в кабинете находились его первый заместитель Юрий Скоков, министр сельского хозяйства Анатолий Кулик и еще несколько чиновников. Сам Силаев выглядел ужасно. Его лицо было абсолютно белым, под цвет пышной копны седых волос. Он ходил по кабинету, время от времени хватаясь руками за голову.

— Артем Михайлович! Слушай, беда: Кремль решил свалить наше правительство! Первое правительство суверенной России. Нас просто подставили, как дураков!

Так я впервые услышал о программе «Урожай-90». Тогда, в середине 90-го года, в стране были только государственные продуктовые магазины с нарушенной системой поставок продуктов. Даже в Москве любые продовольственные товары доставались людям, простоявшим огромные очереди. Не говоря уже о периферии, где продовольственные товары из сети государственных магазинов просто исчезли. Качественные продукты продавались только на колхозных рынках или «из-под полы», с черного хода в магазины за переплату или по блату. А импорта продовольствия в Россию практически не было.

Я не помню точно, кто был автором программы «Чеки „Урожай-90“», по-моему, сам министр сельского хозяйства России Кулик. Но суть программы заключалась в том, чтобы найти способ предотвратить уход на колхозные рынки произведенного в России продовольствия. Как и чем стимулировать сельских производителей продавать продукты государству по низким закупочным ценам? Надо было как-то заинтересовать производителей пополнять закрома государства, а не гнаться за прибылью на рынке. Другого способа кормить городское население и поставлять продукты в магазины не было. Все магазины оставались собственностью государства и зависели только от централизованных поставок продовольствия.

Вот и придумали способ поощрения за проданное стране продовольствие: тем, кто продавал сельхозпродукцию за государственную цену, стали выдавать специальные чеки «Урожай-90». Владельцу таких чеков предоставлялось право отовариться в специальных магазинах самыми дефицитными товарами народного потребления: одеждой, обувью, телевизорами, швейными машинами, видеомагнитофонами и т.д. Заметьте — предоставлялось только право, но не сами деньги на эти покупки. Это обстоятельство важно запомнить для дальнейшего понимания ситуации.

Поскольку таких промышленных товаров в стране тоже не было, их надо было срочно привезти из-за границы. И Горбачев лично пообещал Силаеву, только что назначенному премьером, выделить миллиард долларов для закупки дефицита за рубежом централизованно для поощрения российских сельских работников.

На основании этих решений были изготовлены сотни тысяч, а может и миллионы, чеков «Урожай-90», которые стали раздавать в сельскохозяйственных районах России во всех закупочных пунктах продовольствия.

И вот сегодня, почти через девять месяцев с начала реализации программы, вдруг пришло известие из Кремля: Горбачев передумал и никаких денег Россия на эти цели не получит!

Но этим неприятности не ограничивались. Поскольку сами чеки были отпечатаны плохо и практически не защищены от подделок, где-то в Ростове их начали подделывать и штамповать в огромных количествах. Милиция задержала колонну грузовиков, доверху груженных поддельными чеками «Урожай-90», и это была только капля из моря напечатанных подделок! Фактически чеки, как настоящие, так и фальшивые, уже были на руках миллионов возмущенных граждан, а обещанных им товаров в специальных (закрытых) отделах магазинов так и не появилось. Назревал бунт, который, возможно (здесь я склонен был верить премьер-министру Силаеву) по задумке Кремля, должен был быть направлен против Ельцина и его нового правительства России.

— Мы решили обратиться к вам, российским кооператорам. Это единственный выход! Валюты у России нет. Но вы умеете ввозить товары без прямых закупок. Сформулируйте, что вам нужно от правительства, чтобы срочно привезти из-за границы товаров на миллиард долларов? — спросил меня Силаев.

— Нам многое понадобится! Лицензии на экспорт сырья и фонды на это сырье, чтобы превратить это в валюту и организовать бартер. Разрешение советской таможни на вывоз и ввоз… Нужны еще деньги — я имею в виду рубли, на которые мы сначала выкупим сырье у государства в долг, а потом возвратим. Нужен транспорт, который обеспечил бы перевозку экспорта и импорта. Да много еще чего понадобится! Я не могу сразу ответить.

— Готовьте постановление правительства, Артем Михайлович, я вам тут же все подпишу!

Потом состоялось расширенное совещание, на котором присутствовали известные тогда в России неправительственные организации и кооперативы: «Ант», фонд «Возрождение» Инкомбанк, «Менатеп» и многие другие, представленные банкиром Виноградовым, молодым начинающим бизнесменом Михаилом Ходорковским и знаменитым уже после дела о попытке экспорта советских танков Ряшенцевым из «Анта».

Я подготовил постановление правительства об участии кооперативов и негосударственных структур в программе «Урожай-90». Оно действительно было подписано в течение недели. И я искренне думал, что если там будет сказано выдать, разрешить, обеспечить, то это все будет выполнено. Какая наивность! Постановления России на службы, подчиненные СССР, в то время не действовали! Суверенитет России был тогда даже не провозглашен. Поэтому советская таможня, советская система транспорта и советские банки в открытую насмехались над формулировками, которые я включил в постановление. И, конечно, ничего из написанного нам не дали!

Я и не подозревал, что влезаю в программу, которая в последующие годы позволит представителям российской власти публично красть из своего же бюджета десятки миллиардов долларов США, а меня лично подведет под уголовное преследование, растянувшееся на долгих десять лет…

* * *

Я был в то время генеральным директором негосударственной внешнеэкономической ассоциации «Исток». Нашу новую структуру мы организовали вместе с Владимиром Павличенко в середине 1989 года, когда дело кооператива «Техника» еще ждало своего рассмотрения в арбитражном суде.

Павличенко был человеком абсолютно не из моего круга, и наши биографии разительно отличались друг от друга, как, впрочем, и все остальное — от понятий и моральных принципов внешнего вида. Я мало о нем знал. Но выбирать партнеров после того, как из кооператива «Техника» все сотрудники практически сбежали и сам он распущен, было просто не из кого.

По непроверенной информации, которую я получил позже, до знакомства со мной Павличенко спекулировал антиквариатом а также перепродавал автомашины, занимался валютой, фарцовкой и даже «ломкой» купюр у магазинов «Березка». К тому же, как мне рассказали потом, он был стукачом по кличке Песик, работавшим на Петровку, 38.

Тех, кого сдавал органам Павличенко, арестовывали, а ему самому всегда удавалось уходить от преследования милиции. К моменту нашей встречи он ни от кого не скрывался, имел прекрасную машину «Фольксваген-Пассат», что для Москвы считалось очень престижным.

Павличенко обладал по-настоящему собачьим чутьем. Только этим можно объяснить, что в самое тяжелое для меня время, когда крах казался неотвратимым, он забросил свой собственный доходный промысел и прибился ко мне. Когда мы зарегистрировали «Исток», я стал генеральным директором, а Павличенко — моим заместителем.

А «Исток» рос как на дрожжах. Вскоре мы уже крутили большие дела с заграницей. Надо сказать, что тогда еще вся внешняя торговля, а значит, и почти вся валюта оставалась в ведении двух советских организаций: Министерства внешней торговли СССР и загадочного ведомства ГКС. У этих организаций были сотни объединений, которые сами себе выдавали лицензии на экспорт сырья и импорт продукции. По многим контрактам они договаривались об отсрочках платежей. Эти долговые обязательства и составили в будущем огромные международные долги Советского Союза и России перед западными кредиторами.

Когда возникли перебои с зарплатой, обычные министерства потихоньку стали интересоваться внешней торговлей. До этого, например, Министерство по производству минеральных удобрений, производя на своих заводах продукции на полтора миллиарда долларов в год, этих валютных средств и в глаза не видело. Кто покупал удобрения на Западе? Почем покупал? — этого знать не знал даже сам министр по производству удобрений.

А валюты в стране не хватало все больше. И не надо было быть министром, чтобы понимать, насколько бездарно она тратилась. Только на поддержку братского кубинского режима Фиделя Кастро, например, ежегодно из бюджета СССР выделялось 365 миллионов долларов — по миллиону долларов в день!

Конечно, министр, как умный человек, все это прекрасно понимал. Поэтому он сам нашел меня, пригласил и говорит:

— Артем Михайлович, помогай! Давай будем продавать минеральные удобрения через вашу внешнеэкономическую ассоциацию «Исток»!

— Хорошо, — отвечаю, — но для этого, во-первых, надо иметь начальную валюту, которой у нас нет. И во-вторых, вы должны открыть свое представительство за рубежом, чтобы иметь прямые заказы. Ведь никто и никогда нам координаты покупателей из государственных внешторгов не раскроет. Их придется искать самим.

Министр обрадовался:

— Вот-вот, это то, что нужно! А валюты у меня много, может, вы у меня ее купите?

Я удивился:

— Как это?

— Очень просто, — говорит. — Мое министерство имеет право на распоряжение небольшой частью валютной выручки. У нас официальный курс — рубль двадцать пять копеек за доллар. Вы мне дадите по три рубля, и я вам продам, ну, допустим, миллиона три долларов.

В самом деле, если можно продать кооперативу удобрения, почему нельзя продать валюту? И мы купили у Министерства по производству минеральных удобрений три миллиона долларов за девять миллионов рублей.

Внешнеэкономическая ассоциация «Исток» была новой, поистине уникальной формой кооперативной деятельности. Как ни странно, ее придумал автор "Семнадцати мгновений

весны", писатель Юлиан Семенов. Он пробил такую ассоциацию в начале для себя. Мы пошли по его стопам вместе с российским отделением издательства журнала «Бурда-моден».

Идея Семенова была проста и гениальна: внешнеэкономической ассоциации в отличие от обычного кооператива позволялась внешнеторговая деятельность! Главное, чтобы в ее состав входили предприятия, продукцию которых вы собирались экспортировать.

Получалось, что нам предоставили права, о которых не могли даже мечтать ни министерства, ни сами предприятия-производители! Это было гениальным проявлением лоббизма, организованного Юлианом Семеновым. Разумеется, мы моментально приняли в ассоциацию «Исток» десятки самых разных предприятий — от нефтеперерабатывающих заводов до объединений по производству алюминия и минеральных удобрений. И на всю их продукцию нам полагались разрешения и лицензии на экспорт! Заметьте, настоящие, действующие лицензии Советского Союза, а не России. По законодательному праву Советского Союза!

Так издательство «Бурда-моден» одно время вообще было в числе главных экспортеров меди и металлургической продукции из СССР. Еще бы — журнал выписывала сама Раиса Максимовна Горбачева и лично ему покровительствовала. Это был настоящий рай вседозволенности, который закончился только через год.

Пока же, купив у Минудобрений три миллиона долларов, Павличенко был послан в Ниццу и в Монте-Карло, где он открыл счета в банке «Париба Монако» и офис для ассоциации «Исток» как представителя Министерства по производству минеральных удобрений. Поскольку российским фирмам не разрешалось иметь западный счет, мы пошли самым простым путем: купили французскую компанию, которую тут же переименовали в «Исток», и поставили директорами двух французов.

Теперь мы могли получать деньги во Франции, вертеть ими как угодно, и никаких разрешений ни от кого нам больше не требовалось! Ведь деньги шли на французскую фирму с названием «Исток».

Вскоре мы завезли в Россию огромное количество ширпотреба: магнитофонные кассеты, компьютерные диски, дисководы… Тогда все это было жутким дефицитом и давало огромную прибыль. Мы покупали кассеты по двадцать центов за штуку, а продавали по тридцать рублей — это вместо шестидесяти копеек, которые они нам стоили по курсу покупки валюты у Минудобрений. А в государственных магазинах или у фарцовщиков цены были и того выше — по пятьдесят рублей за кассету.

Мы снова стали торговать компьютерами, впервые в Россию привезли цветные копировальные машины, которые только-только появились на западном рынке. За эти чудеса техники нам переводили по безналу сумасшедшие деньги — по нескольку сотен тысяч рублей и больше. А на Западе мы платили за них оптом от тысячи долларов. Конечно, это были потрясающе прибыльные операции!

Очень скоро мы открыли еще одну внешнеэкономическую ассоциацию — «Биту». Это была первая в Москве частная валютная аптека, где на рубли продавались валютные лекарства. Раньше больные, у которых не было нужных лекарств, могли либо пытаться попасть в кремлевскую аптеку, что для обычного человека являлось делом почти невозможным, либо просто умирать. Теперь они могли пойти в «Биту» и дорого, но купить любое импортное лекарство. В том числе и по специальному заказу прямо из Франции.

Аптека обошлась нам в пятьсот тысяч долларов. Об этом нашем новом детище написали тогда все центральные газеты, а символическую ленточку во время открытия аптеки перерезал новый мэр Москвы Гавриил Попов…

* * *

Попав первый раз за границу, Павличенко тут же вошел в контакт с владельцем банка «Париба Монако», и банкир через несколько недель выдал ему пластиковую кредитную карточку Master Card.

В одном надо отдать должное моему заму: он устраивался в жизни очень быстро и с большим размахом, чего я в силу своего характера никогда не умел делать. Для меня деньги были побочным результатом выполненной работы, для него — смыслом существования. Это был абсолютно типичный представитель нарождающегося класса новых русских, о которых потом сложили столько анекдотов.

Не забывайте: шел только 1990 год! Никому и в страшном сне не мог тогда присниться скорый распад СССР и конец эры «строителей коммунизма». Богатые люди, теневики, опасаясь арестов и конфискаций, всячески скрывали свои миллионы, действуя по примеру незабвенного Александра Ивановича Корейко из «Золотого теленка».

А Павличенко был совсем другим. Признаки нового русского так и выпирали из него на каждом шагу. Помню, мы зашли с ним в какой-то ювелирный магазин в Монако, и он вдруг решил купить себе часы за сто восемьдесят тысяч долларов. Я говорю:

— Ну зачем они тебе? На эти деньги в Союзе можно содержать огромный офис!

— Нужно! — отвечает. — Я так хочу, что просто умираю! Они же такие дорогие!

Он купил «Блан Пэйн», знаменитые швейцарские часы, причем выбрал модель, выпускавшуюся в количестве десяти штук в год, ручной сборки! В паспорте было написано, что часы вечные, непромокаемые и антиударные. Разумеется, первое, что дальше сделал Павличенко, — пошел в них купаться. И когда он несколько раз нырнул в часах за сто восемьдесят тысяч долларов, стекло изнутри чуть запотело.

Павличенко тут же понес часы назад.

— Как это так! — возмущался он. — Что вы мне туфту подсунули, в натуре?!!

Часы немедленно забрали, а через полгода в Москву приехал представитель фирмы с новыми часами и целым кейсом дорогого французского шампанского для Павличенко.

В дополнение к часам Павличенко купил в Ницце роскошный БМВ, объяснив мне, что это лицо нашей фирмы и что он мечтал о такой машине всю сознательную жизнь. Вскоре появилась и частная вилла, записанная на «Исток», в которой поселилась его семья…

А я был от всего этого очень далек. Какая разница, что за часы на руке? Тем более что мои электронные идут вполне нормально и меня устраивают! Павличенко как-то буквально силой затащил меня в магазин и заставил купить «Ролекс» с золотым браслетом за двадцать семь тысяч долларов. И до сих пор эта вещь у меня одна из самых дорогостоящих.

Поскольку деньги лежали во французском «Истоке» и были абсолютно неподотчетны, мы могли делать с ними все, что угодно: покупать виллы, машины, яхты. И когда на нашем счете появилось много миллионов долларов, Павличенко свой шанс не упустил…

* * *

Конечно, некоторые атрибуты западной красивой жизни не могли не произвести на меня должного впечатления. Незабываемой оказалась моя первая поездка в Англию — я отправился туда для встречи с фирмой «Марк Рич», которая хотела закупить у нас мазут. Ее хозяин, миллиардер Жан Марк Рич, жил в Швейцарии, скрываясь от американского суда за неуплату налогов. Лично я никогда его не видел, хотя потом и у нас, и за рубежом часто писали, что мы с Ричем чуть ли не закадычные друзья.

Люди Рича, которые занимались покупкой нефти и нефтепродуктов, сразу сообразили: наконец-то появилась замечательная лазейка, с помощью которой можно торговать в обход государства, а значит, вне всяких лимитов и отчетности! Поэтому они решили меня хорошенько обработать, чтобы клиент номер один не ушел на сторону…

Меня поселили в люксе престижной гостиницы «Меридиан» на Пикадилли. Арендовали яхту с оркестром и роскошным угощением, которая плавала по Темзе. Сняли несколько ночных клубов, где мне предлагали взять любую танцовщицу в номер: все уже было оплачено за счет фирмы…

Конечно, это очень подействовало на мою неокрепшую советскую психику, и вскоре я безоговорочно считал «Марк Рич» самой лучшей зарубежной фирмой всех стран и народов. Несколько дней я очень вкусно ел, пил, путешествовал, рыбачил на корабле, слушал оркестр, игравший в мою честь, и в итоге, конечно, контракт подписал.

Кроме того, вернувшись в Москву, я познакомил представителей Рича с товарищем Челинским, тогдашним министром хлебной промышленности России, и вскоре фирма «Марк Рич» уже меняла по бартеру российские нефтепродукты на аргентинское зерно, получая на этих операциях миллиардные прибыли.

«Исток» тоже процветал: у нас работало триста человек, оборот компании приближался к пятнадцати миллионам долларов, и это еще без огромного мазутного контракта, который тянул миллионов на тридцать-тридцать пять и был подписан с «Марк Рич».

Я по-прежнему не чувствовал себя миллионером и относился к этому абсолютно спокойно. И так же спокойно перестал ждать компенсации от Министерства финансов СССР в сто миллионов рублей, выигранных в арбитраже кооперативом «Техника». Вскоре мой старый кооператив просто прекратил свое существование, отдав все долги и медленно почив на своих увядших лаврах.

* * *

Очень солидным моральным капиталом были мои приятельские отношения со многими высокопоставленными персонами из демократов, которые пришли к власти. Я подружился с Гавриилом Поповым и покойным ныне Анатолием Собчаком. Отношения с премьером Силаевым, особенно после того, как я отказался стать министром внешнеэкономических связей России, тоже переросли в бескорыстную дружбу.

Бурбулис пригласил меня и Явлинского экспертами в неформальный совет при президенте Ельцине: мы встречались в его кабинете по воскресеньям и за рюмкой армянского коньяка свободно обсуждали многие важные вопросы…

При этом у меня даже не возникало мысли использовать свои связи для получения какой-то личной выгоды. Тогда мы все были просто единомышленниками и у нас был общий враг — советская система. Мы мечтали изменить ее, чтобы люди стали жить лучше. Вот именно так это и было, хотите — верьте, хотите — нет.

Помню поездку в Ленинград, где в Мариинском дворце меня встретил озабоченный Анатолий Собчак.

— Переезжай к нам! — с запалом сказал он. — Я тебя приглашаю стать председателем Ленгорисполкома и моим первым замом! Ты ведь потомственный петербуржец! Выделим квартиру сразу. Ну что, согласен?

Мне, конечно, польстило это предложение. Интересно, как это Собчак запомнил, что корни моих предков из Питера? Я очень давно и мимоходом об этом ему рассказал, когда мы куда-то летели в самолете…

Тем не менее я отказался и от этого предложения, потому что просто не мог больше представить себя на любой государственной службе. Нужна ли свободной птице клетка, пусть даже золотая?

Было в ту пору еще одно очень заманчивое предложение, которое я тоже отклонил. И последствия этого шага для Москвы даже трудно переоценить!

Гавриил Попов, только что назначенный Ельциным мэром столицы, вдруг попросил срочно приехать к нему домой. Он жил тогда в правом крыле здания Университета имени Ломоносова на Воробьевых горах. Представьте себе старомодную московскую коммуналку с интеллигентными жильцами: очень узкий коридор, три комнаты подряд, в воздухе специфический запах от давно не протираемых переплетов книг. А в комнате мэра обшарпанный диван, на котором мы едва разместились, древний стол, заваленный бумагами, и чай, поданный в разноцветных чашках без блюдец.

Попов торжественно заявил, что принимает дела в Моссовете и хочет, чтобы я стал его правой рукой, первым заместителем и председателем Мосгорисполкома…

Я понимал, почему предложения сыплются ко мне со всех сторон. Во-первых, все города, и в том числе Москва, остались практически без валюты, а меня считали одним из немногих, кто умеет ее зарабатывать в России. Что, в общем, соответствовало истине.

Во-вторых, я был народным депутатом, единственным из нарождавшегося класса предпринимателей. Ну и, конечно, срабатывала запись в моей анкете о работе главным инженером управления Моссовета с дипломом кандидата наук на руках.

Тогда я в очередной раз отказался от поста. Попов удивился и попросил кого-нибудь ему порекомендовать в заместители.

В моей голове сразу мелькнули две фамилии: Николай Гончар, бывший председатель исполкома Бауманского района Москвы, приютивший когда-то Союз кооператоров СССР, и Юрий Михайлович Лужков, еще работавший в то время в Моссовете.

— А кто они такие, эти люди? — спросил меня Попов.

— Ну, опытные управленцы, хорошие хозяйственники! Я их лично знаю, и много лет.

— А кто из них лучше? Можно ли мне с ними познакомиться?

Я не мог сразу ответить, кто из них лучше. А про себя решил так: кто из них меня более радушно встретит, того и порекомендую!

Лужков, который долго был в опале у бывшего председателя Моссовета Сайкина, управлял тогда Мосплодовощпромом, что являлось делом абсолютно неблагодарным. Как плодов, так и овощей в Москве хронически не хватало, поэтому Лужкову от Сайкина все время доставалось. А он, как говорится, спускал всех собак на подчиненных. Даже от работы с кооперативами в Москве Лужкова в то время отстранили и передали эту деятельность ненавистному всем человеку по фамилии Жаров, который поставил целью прикрыть как можно больше кооперативов, разрешенных в свое время Лужковым. Я даже выдвинулся на выборы в народные депутаты России по тому же округу, что и Жаров. И когда выступал перед избирателями, честно заявлял: пусть меня и не выберут депутатом, но я сделаю все, чтобы отнять голоса у Жарова! А в итоге так случилось, что я победил.

В те дни после увольнения Сайкина Юрий Михайлович Лужков просто дорабатывал, озабоченный необходимостью искать новое место службы… Судить о его настроении можно было уже по поведению секретарши, которая очень нервничала.

Узнав, что я не записан на прием, она с раздражением произнесла:

— Раз не назначено, он вас не примет, и не надейтесь! Я даже докладывать ему не буду! Он это запрещает делать и сильно ругается. И кроме того, у Юрия Михайловича сейчас начнется совещание с «Пепси-Колой», так что у вас вообще нет никаких шансов с ним поговорить!

Я потоптался в приемной и уже решил ехать к Гончару. Вдруг отворилась дверь кабинета и появился Лужков. Увидев меня, он пришел в неописуемый восторг:

— Дорогой Артем! Как я рад тебя видеть! Да я тобой просто горжусь! Заходи, пожалуйста!

Конечно, после такой встречи я тут же выложил Лужкову, что приехал не просто повидаться, а по очень важному делу.

— Куда вы пойдете работать, Юрий Михайлович? — спросил я.

— Да не решил еще. Знаешь, мне звонили тут из «КБ Химавтоматика», просят вернуться туда генеральным директором. Я, наверное, соглашусь…

— А председателем Мосгорисполкома и заместителем мэра поработать не хотите? — спрашиваю.

После небольшой паузы Лужков нажал кнопку селектора.

— Со мной никого не соединять! Совещание отменяется! — провозгласил он секретарше…

Мы прошли в подсобную комнату и расположились там для приватной беседы. Попивая чай, я подробно рассказал ему историю о встрече с Поповым — причем Лужков все больше возбуждался, представляя открывающуюся перспективу:

— Я справлюсь, Артем! Честно говорю: я справлюсь с этой должностью!

— Да я и не сомневаюсь, Юрий Михайлович! — говорю я. — Кто-то ведь должен Москву поднимать!

Вот так и произошло это поистине историческое для Москвы событие. Я позвонил Попову, и он назначил встречу для знакомства с Юрием Михайловичем. Лужков Попову понравился, и тот согласовал его кандидатуру у Ельцина.

Став председателем Мосгорисполкома, Лужков предложил мне должность председателя Совета по внешнеэкономической деятельности Москвы, куда вошли все тогдашние управители города: Ресин — начальник строительства, Малышков — начальник питания и торговли, Орджоникидзе — заместитель Лужкова по международным связям и даже сам Митичкин — руководитель всей столичной недвижимости…

Я согласился там работать исключительно на общественных началах — никаких дивидендов мне эта должность не приносила. И никаких финансов тоже. Или скажем честнее: не успела принести. Это чуть позже бизнесмены стали покупать благосклонность городских властей за бешеные деньги. Я же начинал на голом энтузиазме.

* * *

Новый, 1991 год я встречал вместе с Лужковым на даче у Павличенко. По тогдашним российским стандартам дача моего зама казалась чем-то уникальным: это был роскошный и величественный трехэтажный особняк! В главном зале отсутствовала такая важная деталь, как потолок, и, соответственно, высота зала была с трехэтажный дом. Просто как в церкви! Кругами шли галереи, каждая из которых имела выходы в свои комнаты, там было семь или восемь спален. Внизу, в подвале, находились устрашающих размеров бассейн и сауна. И конечно, везде мрамор, гранит, карельская береза…

Павличенко купил особняк всего за двадцать пять тысяч долларов у только что выехавших из России эмигрантов, уплатив им за рубежом со счетов французского «Истока». А располагалось все это великолепие на большом участке земли, всего в десяти километрах от Московской кольцевой автодороги.

Поначалу я, как и все простые советские люди привыкший к малометражному укладу жизни, очень удивлялся:

— Володя, куда тебе столько площади? Это же просто сумасшествие! Что у тебя будет в этих комнатах и спальнях?

— Это же лицо фирмы! — невозмутимо отвечал Павличенко. — Вон, смотри: твой дом тоже строится через дорогу!

Действительно, рядом возводилась такая же роскошная вилла той же командой турецких строителей: они запросили уже сорок тысяч долларов, но и эта сумма была для нас сущим пустяком.

— Как ты не поймешь, это просто необходимо! — сокрушался Павличенко. — Разве можно жить без дачи?

Осмотрев особняк, Лужков пришел в полный восторг. Он прибыл вместе с молодой женой Леной Батуриной, которую я прекрасно знал. Мы дружили еще с начала эпохи кооперации, и я даже ухаживал за ее подругой.

Кроме того, с Лужковым приехал его близкий друг — знаменитый полярник, Герой Советского Союза Артур Чилингаров.

А со мной был годовалый сын Филипп, который ползал по полу между безумно дорогими вазами и уникальным антиквариатом…

Мы прекрасно отметили Новый год в узком дружеском кругу: со стрельбой в воздух из павличенковских коллекционных ружей, с посиделками вокруг роскошного камина, с непременным «Голубым огоньком» и грандиозными планами обустройства Москвы…

Павличенко подарил Лужкову незарегистрированную винтовку, привезенную из Франции: то ли от избытка чувств, то ли просто боялся, что ее могут конфисковать. Лужков был очень доволен — он, как заядлый охотник, винтовку сразу оценил…

* * *

Говорят: как встретишь Новый год, так его и проведешь. Но ко мне это, очевидно, не относится. Уже зима оказалась для меня такой жаркой, что дальше некуда.

Конфронтация между Горбачевым и Ельциным достигала апогея. Ельцин начал публично заявлять о том, что Горбачеву пора в отставку. И в этот момент окончательно стало ясно, что советское правительство категорически против не только развития кооперации, но и самостоятельности России. Из ближайшего окружения Горбачева на кооперацию двинулась мощная машина государственного подавления. После истории с кооперативом «Ант», попытавшимся продать за рубеж разукомплектованные танки, в одном только Краснодарском крае по личному указанию первого секретаря крайкома партии Полозкова закрывали по триста кооперативов в день!

Приезжали омоновцы в камуфляже, людей укладывали на землю, вывозили сейфы, замораживали счета — в общем, творился полный произвол и беспредел!

Я все резче и резче стал выступать с критикой советского режима, понимая, что Горбачев с его новым премьер-министром Павловым уже начали делать деньги. Предчувствуя окончательный кризис своей власти, они стали перебрасывать валюту и золото из запаса страны на секретные счета КПСС за рубежом.

Например, Примаков признался тогда одному из наших общих знакомых: у каждого в администрации Горбачева, в ЦК и у меня лично есть пистолет с одним патроном. Так, на всякий случай…

И действительно, когда через год советская власть рухнула, случилась целая серия загадочных самоубийств: исчезли люди, которые знали доподлинно, чем занимались Горбачев и Павлов в начале девяностых годов.

Например, только за 90-й год из СССР было вывезено и спрятано за границей 234 тонны золота — это точная цифра! А назвал ее публично сам премьер-министр Павлов!

Было это так. Однажды, выступая на телевидении, я сказал:

— Ходят слухи, что советское правительство продает золото за границу. И уже вывезено 200 тонн! Как же так? Это ведь не собственность ЦК КПСС или правительства, а достояние всех советских республик и их жителей! Кто дал правительству такое право и почему молчат официальные лица?

Можно представить, как нервничали тогда руководители СССР, ведь прямо на следующий день было показано интервью Павлова, в котором он персонально отвечал мне!

— Тут депутат Тарасов заявил, что мы вывезли 200 тонн золота! — вещал Павлов, глядя на меня с экрана телевизора. — Так вот, товарищ Тарасов: не 200 тонн, а 234 тонны мы продали за границу! А на вырученные деньги приобрели зерно продукции машиностроения, пестицидов, необходимых сельскому хозяйству, столько-то и столько-то тонн…

Я уже не помню точные цифры, названные Павловым но когда я подсчитал стоимость потраченных денег, у меня получилось что-то около 1,5 миллиарда долларов. А стоимость 234 тонн золота на рынке — 2,8 миллиарда. То есть 1,3 миллиарда долларов не хватало!

Я тут же помчался на программу «Взгляд», которую вел мой приятель Влад Листьев, и в прямом эфире поставил вопрос ребром:

— За вывезенное золото товарищ Павлов отчитался перед народом только на 1,5 миллиарда долларов. А куда вы дели еще 1,3 миллиарда, товарищ Павлов?

Как же они меня ненавидели в ЦК КПСС! Теперь я могу себе это представить, а тогда я об этом как-то не задумывался и никакого страха за свою жизнь не испытывал…

Другое мое шокирующее выступление вызвало ненависть не только союзного руководства, но и высших чинов КГБ во главе с Крючковым. В интервью «Коммерсанту» я заявил:

— Скажите, а зачем в КГБ так много сотрудников? Чем они там занимаются? Шпионов теперь в СССР больше не ловят. Всю информацию можно получить и так: сами понимаете, у нас гласность… Диссидентов тоже нет, говори что хочешь… Мне кажется, что сотрудники КГБ просто маются от безделья! А ведь среди них есть образованные люди, молодые, знающие иностранные языки и зарубежную жизнь. Если их обучить на курсах менеджеров — это же будут управленцы новой формации, которые так нужны России! Союз кооператоров готов взять над КГБ шефство и спонсировать необходимое обучение…

Вскоре появилась ответная статья председателя КГБ Москвы. Он высказался в том смысле, что разные воры и толстосумы, ограбившие государство, такие как Тарасов, имеют еще наглость выступать и давать советы! А в это время доблестные сотрудники КГБ несут свою неусыпную вахту по охране советского общества от иностранных и внутренних врагов…

Еще через несколько дней я получил из КГБ конфиденциальное письмо, под которым стояла масса подписей: лейтенанты, майоры и даже полковники.

«Уважаемый Артем Михайлович, после вашего выступления мы провели общее собрание и все как один признали ее совершенно правильной, — писали мне чекисты. — Нам действительно нечем заниматься, мы получаем зарплату зря. Пожалуйста, пробивайте вашу программу, мы готовы ехать учиться на менеджеров!»

Интересно, сколько же тогда появилось людей, которые хотели моей быстрой смерти и готовы были сами меня уничтожить? Теперь об этом можно только гадать.

Хотя объективно понять их чувства тоже было можно. Советская система трещала по швам, рушилась на глазах. Большие начальники, прошедшие славный путь от инструкторов райкомов комсомола до верхушки ЦК, были вынуждены выслушивать оскорбительные выступления какого-то выскочки, кооператора и наглеца! И где — в их собственной стране, где еще вчера у них были неограниченная власть и беспредельные возможности!

* * *

Михаила Горбачева я окончательно достал выступлением о Курильских островах. В январе 91-го года президент СССР встретился в Москве с лидером японской правящей партии, и на апрель был запланирован его ответный визит в Японию. И тут мне пришло в голову, что в условиях острого дефицита валюты Горбачев может пойти на то, чтобы сдать японцам Курильские острова.

На эту мысль меня навело общение с советником японского посольства в Москве, которого звали Агава-сан. Это был крайне забавный японец, который регулярно приезжал ко мне в Союз кооператоров и приглашал в японский ресторан. Во время обеда Агава-сан задавал десятки самых разных вопросов, а два его помощника, сидевшие рядом, ничего не ели и только строчили авторучками, тщательно фиксируя каждое мое слово. Почему они не пользовались диктофонами, абсолютно непонятно.

Сам Агава-сан высказывался крайне редко и на все мои вопросы говорил одно и то же:

— Я простой экономический советник. Никаких деловых контактов не устанавливаю. Меня не интересует никакой конкретный бизнес. Просто нужно ваше мнение узнать…

Мне это казалось очень странным. Зачем японцам мое мнение? Тоже, нашли эксперта! И я гнул свою линию, стараясь затянуть его в какие-то совместные проекты или хотя бы получить помощь в контактах с японскими фирмами. Но все мои попытки окончились полным крахом.

Впоследствии Агаву-сан повысили в должности, назначив послом Японии, по-моему, в Южной Корее. Перед отъездом он пригласил всех, чье мнение регулярно выслушивал, в первый кооперативный ресторан Андрея Федорова. Кого же там только не было — от официальных лиц из ЦК КПСС до заслуженных артистов и журналистов…

— Спасибо вам всем! — прочувствованно сказал Агава-сан. — Именно благодаря вашему мнению Япония лучше узнала Россию!

На этом его блестящее выступление было окончено… Так вот, перед ответным вояжем Горбачева я вдруг вспомнил, как Агава-сан однажды сказал мне:

— В Японии есть такая поговорка: нельзя дружить с соседом, если его солдаты ходят у тебя в саду. Это про Курильские острова. Никакие совместные проекты в нашем саду неуместны! Вот если бы вы вернули нам острова, тогда японские бизнесмены немедленно бы вложили в Приморский край двести миллиардов долларов инвестиций!

«Уж не за этими ли миллиардами собрался Горбачев в Японию?» — подумал я. Это меня не устраивало уже потому, что часть денег до России просто бы не дошла, а другую наверняка бы направили на борьбу с кооперацией и укрепление госсектора в экономике.

Кроме того, в некоторых японских газетах вполне откровенно писали: мол, в середине следующего века ни один японец работать вообще не будет — за него это будут делать другие! То ли машины и роботы, то ли русские в Приморском крае — понимай, как хочешь! Такая откровенно фашистская идеология мне тоже очень не нравилась.

И я решился на очень резкое интервью сразу многим газетам, и японским в том числе. Выступил в Моссовете, где это стало настоящей сенсацией, ведь я был руководителем Совета по внешнеэкономической деятельности!

Чуть позже мне дали слово в Верховном Совете России, и я с трибуны в прямом эфире повторил свое предположение о том, что Горбачев намерен вернуть японцам острова за обещанные инвестиции и валюту.

Тут уж разразился грандиозный скандал! Горбачев пришел в неописуемую ярость: то ли я действительно угадал его секретные планы, то ли это просто переполнило чашу его терпения. Ведь на Курилах немедленно начались демонстрации под лозунгом «Не отдадим родную землю!».

А я, кроме прочего, еще сказал, что этот вопрос не может решаться закулисно, потому что Курильские острова — это российская территория, а вовсе не территория ЦК КПСС. И если кому решать — так это Ельцину и российскому парламенту! То есть было подброшено большое сухое полено в огонь конфронтации между Горбачевым и Ельциным…

Михаил Сергеевич где-то очень резко высказался обо мне — скорее всего, на Политбюро, и министр внутренних дел СССР генерал Пуго вместе с главой КГБ Крючковым восприняли слова Горбачева как прямое указание незамедлительно предпринять меры против меня.

* * *

Сначала произошел налет ОМОНа на нашу службу «Ариса» в аэропорту Шереметьево. Двенадцать вооруженных автоматическим оружием громил в масках ворвались в офис, положили на пол всех — женщин и посетителей, опечатали сейфы, конфисковали валюту и все наши бумаги. Правда, никого особенно не били, поскольку офис находился за тоненькой перегородкой прямо в зале отлета аэропорта, все действо происходило на глазах испуганных пассажиров и провожающих.

Для такого налета нужен был повод, хотя бы формальный. Им послужила совершенно не касающаяся меня лично история. Несколько месяцев назад в Литве была схвачена банда рэкетиров, которая выбивала деньги из какого-то бизнесмена. У одного из членов банды нашли тогда удостоверение службы «Ариса» объединения «Исток».

Вымогатели были арестованы и сидели в тюрьме. И вот по ордеру литовской прокуратуры был произведен обыск, как говорится, по горячим следам, всего-то через два с половиной месяца после ареста всех подозреваемых! Воистину оперативная работа…

Кто-то сумел позвонить в центральный офис и предупредил нас о налете. Наученный прошлым опытом, я отреагировал практически молниеносно: тут же был отпечатан приказ об уходе всего персонала головного офиса в отпуск. Все спешно разошлись по домам, я закрыл офис и повесил копию приказа прямо на входной двери, которая по надежности ничуть не уступала самым выдающимся зарубежным образцам.

Как мне сообщил оставленный рядом с офисом наблюдатель, машины с вооруженными омоновцами подъехали через десять минут после моего ухода. Я сидел в доме напротив, на втором этаже у своих знакомых, пил чай и мог через окно наблюдать происходящее. Сначала они довольно долго вертели в руках приказ об отпуске сотрудников, потом была сделана неудачная попытка штурма. Стальная дверь свою репутацию оправдала полностью.

Больше в тот день офис не штурмовали, но установили круглосуточное дежурство напротив его дверей. Была ранняя весна, и ночами, чтобы не замерзнуть, сидящие в машинах оставляли моторы заведенными — к общей «радости» жильцов окрестных домов, которым приходилось спать под непрекращающийся шум моторов…

Я был совершенно спокоен и первым делом отправил письмо Ельцину уже на следующий день меня вызвали на заседание Верховного Совета.

— Артем Михайлович, не волнуйтесь, мы вас в обиду не дадим, — заявил Ельцин с трибуны. — Я беру это дело под свой личный контроль!

Тем не менее было ясно: идти в офис ни в коем случае нельзя. Конечно, милиция могла выломать даже нашу уникальную дверь, но устраивать обыск в отсутствие всех сотрудников — это было уже слишком!

Вскоре кто-то из осаждавших сообразил позвонить в Союз кооператоров. По случайности трубку взял мой помощник, который ничего не знал о происшедшем и непосредственного отношения к «Истоку» не имел. Поэтому сделанное ему предложение срочно встретиться у офиса «Истока» не вызвало у него никаких подозрений…

Когда мой помощник подъехал, ему тут же надели на руки наручники, взломали дверь ломами и автогеном, завели в офис — и начался обыск. Я узнал о происходящем, будучи в Верховном Совете, и попросил троих своих приятелей-депутатов поехать со мной, чтобы воочию увидеть это беззаконие. (Кстати, одним из этих приятелей был Евгений Наздратенко, будущий губернатор Приморского края.)

Согласно закону о депутатской неприкосновенности милиция не имела права обыскивать рабочее место народного депутата. Все знали, что именно в «Истоке» был мой офис, и даже табличка соответствующая висела.

Я вместе с депутатами вошел в самый разгар обыска. Понятно, что никакие слова о том, что это незаконно, никого не остановили. Мне предъявили постановление на обыск все той же литовской прокуратуры и, кроме того, выписку из решения Краснопресненского исполкома, где мне предоставлялось другое помещение для кабинета, которым я никогда не воспользовался… Милиционеры увезли наши опечатанные сейфы, массу документов, выдернули из компьютеров все жесткие диски. А сама опись конфискованного была просто потрясающей: «Вывозится восемьсот тридцать исписанных листов» — значилось в описи… Кем исписанных, зачем, на какую тему — да какая разница!

В тот же день милиция ворвалась на наш торговый склад где было огромное количество кассет и других товаров. Тут же пригласили телевидение и начали все это снимать. Причем следователь положил среди кассет свой пистолет и красиво расставил две иконы, которые взялись неизвестно откуда.

Я потом видел эти кадры: сначала показали общую панораму, а затем крупно горы кассет и пистолет. И лаконичный комментарий за кадром: «Вы видите хранилище ценностей кооператива „Исток“. Откуда у них столько товаров, которых нет в продаже в наших магазинах?»

Я поехал на телевидение, чтобы выступить в популярной вечерней программе в прямом эфире, — уже не помню, как она называлась. Телевизионщики говорят: «Хорошо, но чтобы нам уложиться во времени, давайте сделаем это в записи, а в эфир пустим без монтажа!»

Пришлось согласиться. А через полчаса после интервью выходит ко мне Татьяна Миткова, которая со мной и беседовала и, смущаясь, просит:

— Вы не могли бы поговорить с нашим главным редактором? Тут кое-какие трудности возникают…

Конечно, разговор с телевизионным начальством ничего не дал, пленка в эфир так и не пошла. И я понял, что происходит нечто совсем нешуточное…

Нервное напряжение росло с каждым днем. К тому же у меня начались проблемы в семье с мамой моего ребенка. Я приходил домой — и абсолютно не мог там расслабиться. Эта женщина постоянно создавала дополнительное напряжение. В какой-то момент я сорвался, ушел из дома и обосновался на даче у Павличенко, который сразу после взлома нашего офиса сам переехал и перевез семью на подпольную квартиру.

Все-таки у меня был иммунитет народного депутата РСФСР, а Павличенко вообще могли забрать в любой момент! Тем более что милицейское начальство наверняка торопило следователей с расправой.

Тем временем арестовали даже моего телохранителя. Это был совсем еще мальчишка, воин-афганец, который служил там инструктором и сам был майором МВД. Его поместили в общую камеру с зэками, которые надругались над ним и потом избивали каждый день и каждую ночь.

* * *

Мы собрались на подпольной квартире и стали думать, что предпринять. У Павличенко стояла виза во Францию. В итоге решили срочно вывезти его за границу.

Очевидно, ордера на арест Павличенко все еще не было, да никто и не предполагал, что он может скрыться во Франции. Поэтому отъезд прошел безо всяких проблем: мы быстро купили ему билет через нашу службу, знакомый таможенник отштамповал паспорт, наша шереметьевская бригада грузчиков легко протащила его сквозь все кордоны без очередей, и Павличенко улетел.

Поскольку жить на его даче было опасно, я перебрался сначала к одним друзьям, потом к другим. И тем не менее продолжал появляться в публичных местах, рассудив, что на людях со мной ничего не сделают. То есть я присутствовал на съезде московских кооператоров, работал в парламенте, а вечера просиживал на конспиративных квартирах.

У меня имелись свои очень ценные источники информации. Одним из них был сотрудник «Истока» Григорий Петрович Катаев, который в определенные моменты моей жизни не раз играл существенную роль.

Катаев появился у нас в середине 90-го года. Помню, как он пришел ко мне в кабинет и с порога заявил:

— Артем Михайлович, я генерал КГБ, вот мое удостоверение!

— Очень хорошо, — говорю. — И что дальше?

— Я руководил самым дрянным подразделением в КГБ, какое только может быть: мы ловили антисоветчиков, — невозмутимо сказал Катаев. — Мы следили за людьми, делали страшные вещи. Я морально ущербный человек, очень многим людям сломал жизнь… А сейчас уволился. Прочитав вашу статью, решил обратиться к вам: меня не устраивает пенсия в четыреста рублей, я хочу зарабатывать деньги! Мне только пятьдесят два года. Возьмите меня на работу!

Узнав об этом визите, Павличенко жутко испугался:

— Мы пропали, это конец!