Глава 1. В МОЕЙ СМЕРТИ ПРОШУ ВИНИТЬ МОЮ ЖИЗНЬ
Глава 1. В МОЕЙ СМЕРТИ ПРОШУ ВИНИТЬ МОЮ ЖИЗНЬ
…В тот день вместе с Пичугой приехали еще несколько воров в законе — скорее всего, грузин. У них была четкая задача: вытрясти из меня миллионы, обещанные Асланом Дидиговым, или по крайней мере взять меня в рабство.
С обеих сторон собралась целая армия — человек по тридцать-сорок. Клуб Володи Семаго на Таганке был оккупирован совершенно отъявленными головорезами, в открытую обвешанными оружием, один вид которых нормальному человеку внушал ужас…
Воры в законе со своей приближенной свитой уселись за столом в банкетном зале напротив Малика и Шамада, а меня с моим телохранителем посадили в соседней комнате и велели ждать.
И вдруг буквально через секунду я услышал дикий крик за стенкой, взорвавший тишину переговоров.
— Зачем вы пришли? Что вы связываетесь с этим барахлом! — орали наши на воров со стороны Дидигова. — Он уже себя запятнал, он уже не вайнах, он просто сволочь! И вообще, кто вы такие?
— Мы воры в законе! — кричали те. — А вы кто такие?
— А мы бандиты! — орал Шамад. — Мы авторитетов не признаем!
Поскольку все были вооружены, до начала стрельбы, очевидно, оставались какие-то минуты. Меня вызвали в зал. Все выглядело, как в гангстерском фильме, и казалось нереальным. Говорят, что акулы бросаются на свою жертву только после того, как почувствуют ее испуг. Я в этот момент почему-то не испугался. Я еще не понимал серьезности того, что в России уже два года регулярно стреляют в бизнесменов, политиков и воров. Я совсем недавно вернулся из рафинированной Англии домой и был необычайно далек от новой действительности, сложившейся в стране. Почему-то и до сих пор в моем сознании каждое очередное убийство моих друзей, выполненное киллером, кажется нелепостью и случайностью…
* * *
К сожалению, опыт общения с криминалом у меня весьма богатый. Сразу после скандальной истории с уплатой партвзносов с зарплаты в три миллиона рублей в моем кооперативе «Техника», после которой я стал знаменит, мной заинтересовалось множество мелких бандитов. Забавно, но они заявили, что готовы меня защищать любым видом оружия. Так мне и передали от общака.
Тогда меня пригласил в гости покойный ныне Отари Квантришвили, ему захотелось пообщаться с кооператором, который так смело ведет себя в телевизионном эфире.
Отарик сам не был вором в законе, как его старший брат Амиран. Однако с молодости вращался в криминальной среде, выколачивал дань с фарцовщиков и тем завоевал уважение и авторитет у воров. Он быстро сориентировался в кооперации и вскоре подмял под себя десятки успешно функционировавших предприятий и кооперативов, став для них «крышей». Отарик обладал в Москве правами разводящего конфликты, формировал свои бригады из выходивших на волю уголовников, давая им заработок и жилье. Я вспоминаю 1990 год — последний перед падением советского режима и началом криминального капитализма в России.
Конечно же, Отарик сразу меня очаровал: он был поразительно коммуникабельным человеком и великолепным рассказчиком. Слушать его замечательные истории можно было часами, и он не переставая их рассказывал, увлекая собеседника. И я бы наверняка незаметно попал под его влияние, если бы не моя эмиграция, случившаяся меньше чем через год.
В 1993 году вернувшись обратно в Москву, я встретился с Квантришвили на финале номинации призов «Овация» в государственном концертном зале «Россия», где он вместе с Иосифом Кобзоном вручал премии за успехи на эстраде, кино и в театральном искусстве. Он приветствовал меня громко прямо со сцены: «Сегодня среди нас присутствует сам Артем Тарасов, который вернулся обратно на Родину. Это первый такой поступок. Он правильно сделал, и мы протянем ему руку поддержки! Давайте ему поаплодируем все вместе!» Зал послушно реагировал. Со сцены мне тоже хлопали: и Кобзон, и замечательный чеченский танцор Махмуд Эсамбаев, стоявший гордо в своей черной папахе над орлиным лицом.
А меньше чем через два месяца Отарика расстрелял наемный киллер прямо у выхода из Краснопресненских бань. Снайпер стрелял с чердака и сделал два выстрела в тело и один контрольный в голову. Стандарт.
Пожалуй, других крупных авторитетов я тогда еще не знал…
Впрочем, ошибаюсь. Незадолго до этого «благодаря» моему приятелю Леве Гукасяну я познакомился с вором в законе по имени Наум. Через несколько лет он тоже был убит прямо у ворот Петровки, 38. Расстрелян из автомата на глазах у милиционеров, высунувшихся из окон Главного управления внутренних дел Москвы на выстрелы.
Как-то мне в Англию позвонил Гукасян и говорит: «Знаешь, Артем, а ведь твое уголовное дело все еще ведется в России. Но можно помочь».
Речь шла о старом уголовном деле, еще времен моего кооператива «Техника». Дело о хищении мазута совместным предприятием «Микрограф-Москва», как раз и заваренное самим Гукасяном. Мы тогда договорились с кременчугским заводом об отгрузке сливов нефтепродуктов — из них можно было отделить воду и получить мазут. А сами эти сливы никому в России были не нужны: их просто сливали в отстойные ямы, загрязняя окружающую среду.
Мы нашли зарубежного покупателя, и первый танкер благополучно ушел. За тридцать тысяч тонн нам выплатили почти миллион долларов, на которые тут же были закуплены подержанные «Мерседесы» для службы аренды автомашин в аэропорту Шереметьево, которой руководил сам Лева Гукасян.
Но второй танкер задержали в порту. Независимый эксперт таможенного управления вдруг определил, что он загружен настоящим мазутом, причем очень высокого экспортного качества.
Прокуратура завела уголовное дело о контрабанде нефтепродуктов, меня стали вызывать на допросы, почему-то в Лефортово. Возможно, потому, что я тогда уже был народным депутатом Верховного Совета РСФСР, да еще из команды Ельцина — так не любимого президентом Горбачевым и председателем КГБ Крючковым. Нам самим было непонятно, откуда взялся мазут в танкере вместо сливов. Поэтому независимо от официального расследования мы провели свое и неожиданно раскопали достаточно опасную для нашей жизни новость: до России не доходит поток валютных средств, который оседает на зарубежных счетах для финансирования КГБ!
Схема была проста, как все гениальное: по указанию компетентных органов в мазут низкого качества при погрузке на корабль прямо в нефтеналивном порту добавляли дизельное топливо — и получался высококачественный нефтепродукт, который стоил гораздо дороже, чем отходы и сливы.
Разница составляла примерно пятьдесят-семьдесят долларов за тонну, и ее выплачивали уже за границей, проведя в иностранном порту дополнительный анализ качества груза. Причем, поскольку нашим внешнеторговым посредником была фирма, работавшая на КГБ, все средства попадали на их валютные счета. Деньги эти были совершенно неучтенными, они нигде не фигурировали и никакому контролю не подлежали.
И вот когда меня во второй раз вызвали в Лефортово на допрос, я обо всем этом рассказал следователю. Дело сразу же прекратили. Меня спасли депутатская неприкосновенность и популярность, созданная прессой.
Гукасян очень испугался и сбежал в Америку. Но в 93-м году решил вернуться в Россию. Привез десять лимузинов, выгодно их продал, закрутил свой бизнес…
И вдруг звонит мне в Лондон, чтобы сообщить о том, что дело о контрабанде вновь открыто: через три года после закрытия с формулировкой о недостаточности доказательств!
— У меня есть влиятельные друзья, — сказал Гукасян. — Если хочешь, я тебя с ними познакомлю. Они готовы помочь!
Я согласился, и вскоре он привез в Англию этих «друзей». Одного я знал и раньше, а второй, как потом выяснилось, был вором в законе, тем самым Наумом.
Он сказал:
— Артем Михалыч, я как официальный представитель МВД(!) предлагаю вам выкупить ваше уголовное дело — всего за шесть миллионов долларов!
— За сколько?
— А что вы удивляетесь — там одних только ваших телефонных разговоров из Англии аж четыре тома, а всего тридцать два! Не зря же люди работали…
— Ну хорошо, допустим, я заплачу эти шесть миллионов — и что?
— Мы отдадим вам дело. А что вам еще нужно?
— Мне нужно, чтобы министр внутренних дел России господин Дунаев и председатель КГБ Баранников выступили бы публично по первому каналу телевидения и сказали, что они ко мне никаких претензий не имеют, а я сам не имею отношения ни к какому криминалу!..
— Нет проблем! — легко согласился Наум. — Хоть завтра! Мы вам доверяем, если вы согласны, мы все сделаем вперед, а потом уже оплата. Соглашайтесь!
— Я должен подумать, — сказал я.
В то время шесть миллионов долларов — это как раз все, что у меня было на банковских счетах.
Они уехали, а я стал выяснять и думать, откуда ветер дует. За оказанную медвежью услугу я остался «благодарен» Гукасяну на всю жизнь. И вот неожиданно все разъяснилось само собой.
За полгода до этого разговора ко мне приезжал один парень из России, сделавший такую же, как в свое время Герман Стерлигов, молниеносную карьеру капиталиста. Только Герман уже исчез с горизонта известности, а этот парень был на пике славы.
Звали его Виктор. И компания у него была «Виктор», и банк с тем же названием. А еще он был спонсором и фактическим владельцем московской футбольной команды «Локомотив», тогда не слишком популярной. Он полностью выплачивал заработную плату футболистам и тренерам, а также содержал стадион и все спортивные сооружения клуба за свой счет. Еще у Виктора были корабли и двенадцать больших приватизированных самолетов. Подумать только! Это все уже было в 1993 году!
Мы с ним провернули очень красивую финансовую операцию. Я помог Виктору взять под залог этих самых самолетов западный кредит в инвестиционном банке. Он уехал очень довольный: ни до нас, ни после нас такое никому не удавалось. Под залог российских самолетов западные банки денег никому больше не давали.
И тут он снова прилетел и сообщил, что у него все отняли и он разорен…
Оказывается, к нему сначала приехали бандиты и потребовали, чтобы он передал все имущество с баланса на баланс: и офис, и банк, и самолеты с кораблями!
Охрана Виктора выставила их за дверь. Но бандиты обещали вернуться послезавтра. Не завтра, уточнили они, а именно послезавтра!
С утра на следующий день появился отряд вооруженного ОМОНа, прозванный народом «маски шоу». Под дулами автоматического оружия всех уложили лицом на пол — и женщин, и бывших на переговорах иностранцев. Потом крушили мебель, повалили несколько шкафов, разбили журнальные столики, несколько мониторов от компьютеров, забрали с собой жесткие диски и все документы. Уходя, ударили пару раз по спинам лежавших прикладами автоматов…
А на следующий день опять явились бандиты. Виктор понял, что дело совсем плохо. Он все передал им на баланс какой-то подставной фирмы и уехал. Отдал и стадион «Локомотив», и свою любимую команду.
Вскоре после разговора со мной в Лондоне Виктор уехал и вообще исчез. Говорили, что его убили где-то в Болгарии, куда он смог перегнать два из своих кораблей. Но его достали и там.
И вот я неожиданно узнаю, что фирма, где работал Гукасян, от которой ко мне приезжали «гости», совсем недавно приобрела как раз двенадцать самолетов. И название ее совпадает с той бандитской, которую называл мне Виктор.
Мне стало известно, что за этой фирмой стоял не только ОМОН, а гораздо более серьезные криминальные силы. Независимое расследование привело нас прямо в правительство Ельцина. Мне сильно помогла тогда, уже не страшно, увы, это написать, моя убиенная подруга Галина Старовойтова. Связи этой мафии тянулись строго вверх до самого вице-президента России господина генерала Руцкого. А тут вдобавок мне позвонил один из моих приятелей-депутатов и говорит: «Тобой генерал Руцкой сильно интересуется». Он тогда прямо в печати заявил, что Тарасов в Англии контролирует вывезенные российские капиталы на сумму полтора миллиарда долларов США. И что я должен быть немедленно депортирован из Великобритании и выдан российским властям по инициированному им запросу Интерпола.
Я не знал, что делать, и в отчаянии позвонил в Кремль Коржакову, старому моему приятелю еще со времен первого депутатства в российском Верховном Совете. Тогда, в период наших первых встреч, он был простым охранником у Ельцина, ни в политику, ни в экономику не лез. Я не мог и предположить, что теперь, меньше чем за два года, Коржаков превратился едва ли не в самого влиятельного человека в России, которому кланялись и Смоленский, и Березовский, и все остальные — от министров до военных начальников.
Удивительно, но меня с ним соединили.
— Привет, Саша! — сказал я. — Что же ты меня совсем забыл? Это был непозволительный тон в обращении к всесильному вассалу.
— Хм! — сказал Коржаков. — А чего ты там, в Англии, сидишь, почему не приезжаешь? У тебя же здесь все чисто, я-то знаю.
— Но, понимаешь, заместитель прокурора Макаров выступил и со слов Руцкого обозвал меня преступником. По-моему, от них на меня идет прямой накат даже здесь, в Лондоне!
— Ах ты об этих! Ну что о них говорить! В октябре с ними будет покончено — некому будет тебя доставать.
Наш разговор произошел в августе 1993 года, значит, рискну предположить, что уже тогда Коржаков разрабатывал план октябрьского расстрела Белого дома и захвата парламента. Октябрь был сроком, установленным заранее.
Вскоре после того, как Руцкой вместе с Хасбулатовым попали в тюрьму, мне снова позвонил Наум, на этот раз из Австрии.
Я говорил с ним достаточно жестко и прямым текстом дал понять, что вообще-то в курсе: кое-кто остался без покровителя.
— Ну и что? — ответил Наум. — Среднее-то звено всегда останется на своем месте. Как ты не понимаешь, что другого выхода у тебя нет. Будешь платить. Мы все равно тебя достанем и привезем по этапу из твоей вонючей Англии. Вот увидишь!
У меня оставалось два выхода: скрыться где-нибудь в Аргентине или самому поехать в Москву, а там будь что будет…
Я выбрал второй вариант. К этому времени были объявлены новые выборы в первую Государственную думу, и я решил воспользоваться иммунитетом кандидата в депутаты, чтобы понять на месте, что же это теперь за новая страна под названием «криминальная Россия». Я опять совершал очень смелый поступок, не отдавая себе ясного отчета в степени возможной опасности и риска для жизни.
* * *
Конечно, милицейская мафия очень тщательно подготовилась к моему приезду. Они изучили устав избирательной кампании, где было написано следующее: привлечение кандидата в депутаты для допроса может состояться только с санкции Верховного суда России.
Был специально найден член Верховного суда, который подписал абсолютно беспрецедентное по своему кощунству письмо: «Я, член Верховного суда Мещеряков, постановляю: в случае неявки Тарасова в милицию для дачи показаний прибегнуть к его аресту». Это было начало произвола, с которым мне пришлось столкнуться в России.
Мне предъявили письмо Мещерякова ровно за один день до голосования на выборах — и пригласили в воскресный день выборов в одиннадцать часов утра явиться в управление по борьбе с экономической преступностью, чтобы вместе со следователями, а скорее всего, в камере предварительного заключения встретить результаты выборов.
Мне пришлось расписаться в повестке о том, что в воскресенье в одиннадцать утра я добровольно явлюсь в Управление по борьбе с организованной преступностью. В том, что выборы я проиграю, у меня сомнений не было, как, впрочем, и у следователей.
Из дома я сразу позвонил адвокату Генри Резнику, с которым у меня на завтра была назначена встреча.
Я познакомился с ним еще до своей первой эмиграции. Резник уже тогда был одним из лучших и получал огромные по тем временам гонорары.
Изучив документы, Резник придумал один тактический ход.
— Давай покажем на процессе, что не было никакой организации «Исток» вообще! — предложил он. — Да, она имела счета, но по какому закону она была создана? Поскольку не было закона, значит, вообще ничего не было. За это много лет тебе не дадут.
Я не соглашался, но от услуг Резника отказываться было бы большой глупостью, хотя имелись доказательства, что уголовное дело сфабриковано и содержит чистый вымысел, это был рэкет со стороны государственной власти. У меня каким-то чудом еще сохранялась вера в справедливость.
Наивность выветрилась, когда я позвонил Резнику и сообщил о повестке. И тут Резник говорит:
— Беги! Уезжай! Если ты туда придешь, то уже назад не выйдешь!
Он, как и все, был уверен, что я проиграю выборы.
Но куда уезжать? Как?
Начались совещания с моими близкими друзьями из команды, помогавшей мне на выборах. В субботу вечером я поехал на телевидение и выступил в прямом эфире в передаче с Игорем Фесуненко по 6-му каналу. Я показал повестку прямо в камеру и заявил:
— На самом деле это не повестка. Она только выглядит как повестка вызова на допрос. Для меня это медицинское заключение о болезни всего российского общества. Я вернулся в страну, которая не похожа ни на одну страну мира. Она требует немедленного лечения, но прежде всего полного искоренения паразитов, засевших в структурах власти.
Когда после передачи мы вышли из телецентра, я увидел, что меня опять «ведут». На этот раз в слежке было задействовано машин шесть, не меньше. Все они по виду похожи друг на друга, простенькие модели «Жигулей», и что удивительно — чехлы в машинах абсолютно одинаковые и в каждой сидят по двое в штатском на передних сиденьях. Мы уходили на «Мерседесе» во дворы, отрываясь от погони, а потом нас останавливал постовой, долго держал, изучая документы. И отпускал, когда появлялись наши преследователи. Наверняка в моей машине были установлены «жучки»…
Наконец мы добрались до дома, где я жил в квартире друзей, но я поднялся в соседнюю квартиру к Малику Сайдуллаеву. Было ясно, что уходить надо этой же ночью. Мы решили сначала добраться до Ленинграда, там жили чьи-то родственники, которые должны были меня встретить, а потом уже на месте думать, что делать дальше.
Мы послали двух ребят за билетами на Ленинградский вокзал. Поскольку железнодорожные билеты теперь продавались только по паспортам, для меня нашли паспорт на имя какого-то Попова.
Ребята возвратились на такси, которое оставили ждать с задней стороны дома, во дворе. Машина слежки стояла с заведенным мотором прямо перед подъездом, и нам надо было как-то их запутать, чтобы уйти. Тогда мы надели на телохранителя мое пальто и меховую шапку, дали ему в руки мой портфель. По комплекции он был значительно больше, но с поднятым воротником, да еще в темноте вполне мог сойти за меня.
Телохранитель вышел из подъезда в сопровождении нескольких ребят, которые громко с ним попрощались, называя Артемом. Моя квартира находилась в этом же доме, но в другом подъезде. Телохранитель поднялся на седьмой этаж, вошел в квартиру, где и должен был остаться, изображая меня. Ночью дважды ему звонили, он поднимал трубку и молчал. На другом конце провода тоже молчали.
А мы с Маликом вылезли на крышу семнадцатиэтажного дома. Был декабрь — скользко, заснежено. Дул зверский, колючий ветер… Я едва пролез в вентиляционную трубу, по которой мы спустились вниз в другой подъезд, где вход был с другой стороны дома, как раз со двора. Сели в «Волгу» и поехали на вокзал. Теперь нас никто не вел, потому что все следили за моей квартирой, думая, что я у себя. Утром меня можно будет брать в наручниках прямо тепленького. Наверняка с этой целью был уже вызван отряд ОМОНа.
До нашего поезда мы добрались без всяких приключений. Вагон был абсолютно пустой. И мы спокойно легли спать.
Ночью поезд делал остановку в Бологом. Когда мы проснулись, по меньшей мере еще три купе были заполнены людьми в штатском. Двое из них стояли в коридоре и сосредоточенно смотрели в окно. Еще один находился в тамбуре.
Нас, скорее всего, вычислили по паспортам сопровождавших меня ребят. Они-то при покупке билетов предъявили собственные документы! А имена людей из моей группы были известны.
Стало ясно, что меня будут брать прямо на вокзале в Ленинграде. В поезде формально арестовать меня было нельзя: до явки на допрос добровольно к одиннадцати часам оставалось еще три часа. Я все же был официально зарегистрированным кандидатом в народные депутаты от Центрального округа города Москвы!
И тогда я решил прорваться.
— Я пойду вперед по ходу поезда, — сказал я своим друзьям. — А вам нужно будет оттеснить парня, который стоит на моем пути в коридоре у окна.
— Вот, Артем Михайлович, запишите номер телефона в Ленинграде, по которому нужно позвонить, — сказал один из друзей и продиктовал мне номер, перепутав от волнения местами последние четыре цифры.
Дальше все получилось очень удачно. Ребята прикрыли меня в коридоре, а я, нацепив черный парик и темные очки, пробежал вперед несколько вагонов и, пока поезд еще не остановился, слава богу, открыл двери вагона-ресторана, спрыгнул в самом начале перрона и быстро затерялся в толпе.
На привокзальной площади поймал такси. «Везите, — говорю, — меня на черный рынок — хочу одежду купить…»
Приобрел с рук куртку, переоделся, оставаясь в парике. Потом звоню по телефону, который мне дали. Трубку взяла какая-то девушка и отвечает:
— Дело в том, что это не тот номер, который вам нужен! Но я сейчас вам продиктую правильный. Перезвоните туда, там очень ждут вашего звонка. И напомните там о наших условиях.
Она продиктовала мне номер с правильной последовательностью цифр.
Я, конечно, очень удивился и не понял, что произошло. Потом оказалось, что мои сопровождающие вспомнили, что дали мне неправильный номер. Позвонили, попали на незнакомую девушку и говорят:
— Вы сейчас сидите дома и ждите звонка.
Она отвечает:
— Это что, розыгрыш? Мне на работу надо, не буду я дома сидеть.
— Сколько вы получаете? — спросили ее.
Она назвала сумму.
Ребята говорят:
— Мы вам заплатим деньги за год вперед. Только сидите дома и ждите звонка. Как только вам позвонят — передадите этот номер телефона.
Так я получил правильный номер телефона. Когда дозвонился, мне сказали, что немедленно высылают машину. И точно: скоро подъехал водитель абсолютно грозного вида. Я сел в машину, а он остается неподвижным.
— Ну и дальше чего? — спрашивает водитель. — Куда поедем?
Я был очень удивлен таким приемом. Он не трогался с места.
— Не знаю, куда мы поедем! Я Тарасов, вы же приехали за мной?
Не поворачивая головы, он изучал меня в зеркало заднего вида.
— Если ты Тарасов, где белый плащ?
Господи, я же в новой куртке и в парике, дошло до меня! Только после того, как я предъявил ему из портфеля белый плащ, он повез меня к ленинградским родственникам.
Время моего ареста наступило.
Мы стали обсуждать, что делать дальше.
Я сказал, что мне надо уходить через границу, и они сначала предложили перебраться в Финляндию. Это была рискованная идея, потому что финская граница охранялась очень серьезно. Проверки производились несколько раз по дороге и начинались задолго до пропускного пункта. Визы у меня не было, но был паспорт Доминиканской Республики, по которому я проживал эти годы в Англии. И, конечно, российский паспорт тоже. Но в доминиканском паспорте отсутствовала въездная виза в СССР, и, кроме того, план моего перехвата был уже задействован повсюду, на всех пропускных пунктах Ленинградской области.
Вскоре подъехал еще один парень, который вызвался перевезти меня в Эстонию, в город Нарву. У него там был знакомый предприниматель — владелец пансионата. Он часто ездил туда в баню и обратно, безо всяких виз. Граница только-только установилась. Он позвонил этому человеку и сказал нам, что все в порядке. Перевозчик возьмет по двадцать пять долларов с каждого! Устраивает?
И меня повезли к эстонской границе в славный Иван-город на реке Нарва.
Пройти наших пограничников оказалось очень просто. Водитель приехавшего за нами микроавтобуса отдал им две коробки кроссовок — и нас тут же пропустили, не спрашивая никаких паспортов.
Я уже подумал, что все закончилось. Но, увы, самое серьезное испытание ждало нас на другой стороне пограничного моста.
Когда мы подъехали к эстонской границе, к нам подошли два молчаливых восемнадцатилетних подростка в форме пограничников.
Рядом проверяли несколько машин, и когда наш водитель увидел, насколько серьезна эта проверка, он внезапно всех объехал и газанул вперед на эстонскую территорию.
Поскольку парни с автоматами бросились за машиной, метров через двадцать он остановился. Чудом обошлось без стрельбы.
Наши паспорта были у водителя. Я увидел, как настигшие нас пограничники тянули паспорта из его руки через опущенное стекло, а он их не выпускал. В конце концов водитель вышел из машины и двинулся следом за разъяренными юнцами, так и не отдав им паспорта.
Слава богу, он был эстонцем, и они разговаривали на своем языке, бурно при этом жестикулируя.
Виз ни у кого из нас не было. Мы все нарушили государственную границу независимой страны Эстонии, и, наверное, нам за это полагалась тюрьма. Как и за пересечение границы России без права это сделать!
Его не было десять минут, двадцать, полчаса… Я уверовал в то, что меня поймали. «Может быть, имеет смысл бежать, — лихорадочно думал я, — ведь кордон уже пройден!» Впереди маячил густой темный лес.
Я переглянулся со своими спутниками. Они, казалось, думали о том же. И видит бог, что еще через несколько минут мы непременно предприняли бы попытку к бегству в чужую страну.
В этот момент, на наше счастье, появился водитель. Он был мрачнее тучи. Сел за руль, но поехал вперед. И все молча. Без единого слова.
Мы тоже молчали. Наконец, он буркнул себе под нос извиняющимся тоном:
— Ребята, ну вы уж извините меня! Никак не мог договориться за двадцать пять долларов с человека, пришлось согласиться и заплатить по тридцать! Не моя смена, понимаете! С вас еще пятнадцать долларов…
Ох, как же приятно, когда тяжкий груз снимается с сердца! Выяснилось, что он полчаса торговался с пограничниками, отстаивая принятую таксу!
Водитель привез нас в пансионат. Утром хозяин сказал, что его заместитель доставит меня в Таллин и поможет улететь. Да, кстати, заместитель директора пансионата оказался бывшим таллинским прокурором, который теперь работал в частном отеле.
Мы доехали до Таллина. В аэропорту я предъявил паспорт Доминиканской Республики, и мне тут же продали билет на «Бритиш Эйруэйз» до Лондона…
А накануне в Москве английская съемочная группа ITV, которая снимала фильм о выборах под названием «Moscow Central», все продолжала ждать меня в следственном изоляторе, куда я должен был быть доставлен. Там улыбающийся следователь говорил им прямо в камеру: «Ну вот, уже одиннадцать часов. Скоро получим сообщение об аресте господина Тарасова, а через два-три часика его сюда доставят. Куда он денется от нас!».
Но, увы, так и не доставили!
Я прилетел в Лондон в первой половине дня в понедельник, а тем временем продолжался подсчет голосов на моем Центральном избирательном участке. Уже глубокой ночью выяснилось, что не хватает трех протоколов. Председатель избирательной комиссии, явно нервничая, предложил: «Давайте сейчас разойдемся по домам, а завтра утром найдем эти протоколы и досчитаем. Все равно тут разница небольшая»…
Я опережал своих конкурентов примерно на тысячу голосов. Это, возможно, была как раз та самая тысяча избирателей из тюрьмы «Матросская Тишина», которая в полном составе проголосовала за меня… А в исчезнувших протоколах оставалось около полутора тысяч избирателей. Все еще можно было сосчитать, и как раз хватило бы, чтобы сменить мое лидерство.
Слава богу, в офисе избирательной комиссии оказались мои представители, которые уперлись и твердо сказали: «Нет, так не пойдет! Ищите пропавшие протоколы сейчас!»
С постели подняли префекта Центрального московского округа господина Музыкантского. Он приехал под утро и спросонья спросил:
— Ну что, кто победил? Как это нет трех протоколов? Это же ЧП, это уголовное дело!
Подтянулись телевизионная съемочная группа Беллы Курковой и группа иностранного телевидения. Тут протоколы и нашлись в ящике стола председателя избирательной комиссии.
— Вы меня не так поняли, господа, — сказал председатель комиссии, — протоколы не потерялись. Просто они оформлены с нарушением правил, видите, здесь, например, написано карандашом, а надо авторучкой…
— Так все же, кто победил в Центральном московском округе? — спросила перед камерой Белла Куркова.
Пришлось назвать мою фамилию. Прямо в камеру. Прямо в присутствии иностранных журналистов.
— Да, что же сделаешь, победил Артем Тарасов, — констатировал свершившийся факт префект Музыкантский.
Это были самые последние свободные выборы в России, и я рад, что в них участвовал. Все последующие были уже ангажированы властью и деньгами.
Я это заявляю прямо и готов отвечать за свои слова.
Я стал депутатом Государственной думы первого созыва после революции. Да еще по Центральному округу Москвы, куда входили Моссовет, Кремль, Белый дом и еще девятнадцать иностранных посольств.
Но мне предстояло решать новую проблему — как вернуться в Москву из Англии, если я официально оттуда никуда не уезжал?
И я пошел в белорусское посольство в Лондоне. Меня там узнали и очень обрадовались.
— Вы, — говорят, — у нас второй, кто попросил белорусскую визу в Англии.
С этой визой в доминиканском паспорте я долетел сначала до Варшавы, там пересел на поезд Варшава — Минск. На следующий день меня встречали в Минске друзья на машине, к вечеру мы уже были в Москве. И никаких проблем.
Буквально сразу же мне опять позвонил Наум: надо поговорить! Я сказал, что согласен в любое время, и мы назначили стрелку в ресторане «Пиросмани», недалеко от Новодевичьего кладбища.
Малик был очень недоволен.
— Так дела теперь в России не решаются, — выговаривал он мне. — Нужна серьезная подготовка. Там обязательно будет стрельба.
В последнее я поверить не мог. Мы же не в Техасе, в самом деле! Я уже не знал той России, где находился… Куда ему до нас — мирному Техасу…
Малик Сайдуллаев, который тогда меня поддержал, спешно бросил клич ко всем лицам чеченской национальности, живущим в Москве. И вечером к ресторану «Пиросмани» стали подъезжать на джипах вооруженные до зубов люди. Заодно у нас был повод: отпраздновать мою победу на выборах в Госдуму.
Всего на моей стороне собралось не меньше сорока человек, причем многие друг друга вообще не знали, но на зов откликнулись сразу. Тогда, в 1993-м, за год до первой чеченской войны, организованность в рядах чеченцев была, несомненно, одним из главных факторов, с помощью которого они вскоре захватили контроль над московским бизнесом и криминальным миром. Воровские и бандитские группировки в Москве предпочитали с «чехами» не связываться и никаких дел с ними не иметь. Во-первых, у них не было принято держать данное слово. Как у арабских шейхов — сегодня сказал, а завтра передумал! А во-вторых, «чехи» стреляли сразу, в отличие от разборок, устраиваемых российскими бандитами.
Когда банда Наума увидела, какое количество джипов собралось у ресторана, они сразу все поняли, развернулись и уехали. Это было откровенное признание своего поражения. Я победил не только на выборах, но и «по понятиям». Больше со стороны Наума наездов не было никогда. Он чтил воровской закон.
* * *
Через несколько лет я чудом еще раз избежал ареста, уже после того, как мне отказали в регистрации на президентских выборах в 1996 году.
Тогда меня вместе с Галиной Старовойтовой выкинули из списка кандидатов в президенты. Ельцину усилиями Березовского и Чубайса создавалась платформа для безоговорочной победы на выборах. Мы могли бы со Старовойтовой отобрать у него существенное количество голосов. В этом случае появлялся реальный риск победы на выборах коммунистов под предводительством Геннадия Зюганова. Я все это понимал, но было очень обидно, что нас выбросили за борт с судна, которое еще стояло в порту.
После отклонения наших кассационных жалоб в Верховном суде России Старовойтова смирилась, а я пошел дальше. Собрал больше ста пятидесяти подписей депутатов Госдумы нового созыва о неконституционности решения Верховного суда России, не допустившего меня к участию в выборах, и подал иск в Конституционный суд об отмене результатов выборов Ельцина.
Эта жалоба в Конституционный суд, конечно, канула в вечность, хотя судьи просто обязаны были принять дело к рассмотрению. Я понял, что бороться цивилизованными способами в России стало невозможно, а от способов нецивилизованных меня удерживала совесть, да и просто не было достаточного количества денег.
Вскоре после обращения в Конституционный суд я узнал, что возобновлено мое уголовное дело. То самое, о контрабанде мазута, вновь закрытое в 1993 году и снова возобновленное уже в 1996-м! Причем узнал я об этом очень странным образом. Пришла ко мне милая журналистка Настя Ниточкина. Я с удовольствием отвечал на ее вопросы, а она меня вдруг спрашивает:
— Вы знаете, что вас вот-вот арестуют?
— Как арестуют? За что?
— А вот так! Ведь ваше дело снова возобновили. Я брала интервью у следователя Семенова. Он сказал по секрету, что скоро за вами придут!..
Ах спасибо тебе, Настя Ниточкина! Спасла ты меня в очередной раз от тюрьмы! Выбора опять не было: надо срочно бежать из России. Уже в третий раз!
Я в тот момент не был депутатом Госдумы и никакого иммунитета против ареста не имел. Видимость демократии, усиленно насаждавшаяся псевдодемократическими партиями и лидерами, создала у меня ложное ощущение, что в России можно добиться справедливости легальными способами, отстояв ее в суде. Я повелся на эти призывы и лозунги о честных выборах, о свободе слова и предпринимательства, о честности и неподкупности власти. Утешает в какой-то степени только то, что я не один такой обманутый, а в компании многих уважаемых людей, попавшихся на ту же удочку, с которой мне удалось опять сорваться.
Вторая эмиграция была очень тяжелой не только морально, но и физически. В 1993 году я действительно вернулся в Россию, думая, что навсегда. Привез целый контейнер, сорок восемь коробок личных вещей, в том числе и все книги, и мое большое электрическое пианино, и коллекции металлических рыбок и галстуков.
Теперь же снова приходилось все бросать и уматывать на «малую родину», в Лондон. Часть вещей впоследствии мне переправили друзья. До сих пор у меня хранятся так и не распакованные с 1993 года коробки с костюмами и рубашками, из которых я давно вырос по объему того места, где бывает талия.
Я предвидел, что на границе может произойти конфликт. Мне приходилось улетать по российскому паспорту, с визой в Англию, которую я, к счастью, заблаговременно поставил. Мой дипломатический паспорт был сдан после поражения на выборах в новую Госдуму.
Представляя себе возможные неприятности, я, конечно, использовал весь свой накопленный опыт ухода от преследования. Во-первых, очень тщательно выбрал дату отлета — 6 декабря. Это было воскресенье, как раз после праздника Дня Конституции, когда весь мужской состав пограничной службы должен был находиться на «отдыхе» после вчерашней попойки.
Во-вторых, я приехал в Шереметьево за два часа до отлета, купив там же билет на рейс компании «Бритиш Эйруэйз» до Лондона.
В-третьих, снимать мой срочный отъезд мы пригласили телевидение: операторы из НТВ согласились это сделать бесплатно. Владимир Гусинский меня ненавидел и с удовольствием санкционировал съемку моего ареста в аэропорту. Все ждали грандиозного скандала, пахло жареным…
Как и предполагалось, в смене пограничников и служащих таможни не было ни одного мужчины — только женщины.
Я прошел таможню без приключений, зарегистрировался на рейс и подошел к пограничному пропускному пункту.
И тут мой паспорт конфисковали. Мне говорят: выйдите из очереди! А до вылета оставалось минут тридцать пять, не больше. Паспорт унесли в подсобку, у которой дверь осталась приоткрытой. Я стоял рядом и слышал, как бедная женщина-пограничник кому-то яростно названивает, а никого нет на месте, все с перепоя, «с бодуна», еще не проспались, как видно!
Она кричит в трубку: «Я не могу принять решение сама, это же иностранный рейс, как мы его можем задержать?»
Наконец возвращается и отдает мой паспорт. Я выбегаю последним и успеваю на посадку, промчавшись по тоннелю к закрывающимся дверям самолета…
Простите, господа из телевидения! Не удался ваш сюжет для передачи «Криминальная хроника». Ну уж ладно, в следующий раз как-нибудь…
Новый год мы с женой Леной встретили уже на Карибских островах. Милицейская мафия опять меня не заполучила!
Ох и отплатит она когда-нибудь мне за эти свои проколы! Я готов ко всему. Но все же есть надежда: может, состарюсь и выйду в тираж до этого момента или, может быть, забудутся старые обиды у бывших «стражей порядка», ушедших на свободные хлеба в частные компании?
Если бы не я начинал тогда кооперативный бизнес в России, может быть, и не было бы этих частных компаний вообще? Станет ли это аргументом в мою защиту от их посягательств? Я же действительно помог всем материально, поскольку самым непосредственным образом был причастен к созданию рынка в России. Теперь вон сколько вы получаете, с зарплатой прежней не сравнить!
* * *
О том, как меня преследовал криминальный мир, можно написать целую книгу. Но одна история, уверен, закончится очень плохо. И если когда-нибудь я буду похищен или убит, то могу уже сейчас назвать моего преследователя, помешавшегося на мысли отнять у меня деньги. Он в этом отношении абсолютно невменяем. Это стало у него каким-то пунктиком, навязчивой идеей. А он, безусловно, бандит да еще и наркоман.
Все начиналось в далеком 1990 году. Мой заместитель по объединению «Исток» Владимир Павличенко привел своего приятеля-ингуша Аслана Дидигова и сказал, что он достанет очень хорошие ковры, которые мы сможем выгодно продать.
— И вообще, он вращается в разных кругах, ходит на сходки в ресторан «Узбекистан», и если, не дай бог, что случится, к нему можно будет обратиться.
Я не придал тогда этим словам никакого значения. «Что может с нами случиться?» — наивно думал я. Следом за Дидиговым к нам пришел второй ингуш, Аслан Мусатов. Он оказался настоящим бизнесменом, очень предприимчивым и умным парнем.
Оба они стали у нас работать. В то время еще не было рэкетиров и не было «крыш». Ингуши получали у нас какие-то деньги, мы привозили по импорту товары и размещали их на хранение на территории спортивного комплекса, который помогли им открыть и отремонтировать. А вскоре этот комплекс присоединился к нашему «Истоку» вместе с другими службами и отделениями.
Со временем Дидигов и Мусатов фактически вошли в число тех пяти-шести человек, которые составляли верхушку моего объединения «Исток». Мы вместе проводили время, отдыхали и ездили в командировки. Аслан Мусатов вник во все тонкости дела и действительно работал на наш общий успех.
Однажды мы все же обратились к Дидигову за помощью. Мне позвонил Лева Гукасян, который руководил тогда одним из направлений «Истока», и очень испуганным голосом сообщил:
— Артем, срочно приезжай, на меня наехала мафия!
Я говорю:
— Гукасян, ты шутишь, что ли? Какая мафия? Мы не в Америке, а в России! У нас мафии нет и быть не может…
— Нет, всерьез наехали и хотят с тобой встретиться.
Потом оказалось, что это были люди того самого вора в законе по кличке Наум. Видимо, он подбирался ко мне с тех давних пор.
Я рассказал об этом звонке Павличенко, он передал информацию Дидигову, и тот пошел на изучение ситуации в ресторан «Узбекистан», где обычно собирались по таким поводам.
Поговорил там и выяснил, что это действительно Наум, вор уважаемый, и зря затевать наезд он не будет.
Я негодовал! Как они посмели! Я сам пойду на встречу. Как меня ни отговаривали, все же я поехал в офис Гукасяна на встречу с представителем Наума. Мне, правда, дали в сопровождение Торпеду, квадратного молодого человека почти безо лба и не произносившего ни единого слова. Но после одного взгляда на его кулаки все становилось понятно без слов. А через несколько минут пришел на встречу довольно интеллигентного вида молодой человек и сообщил:
— Мы получили информацию о том, что в Шереметьево на ваше имя пришел груз — несколько тысяч компьютеров, и мы хотели бы получить с них процент. А за это мы вас будем охранять и защищать, что послужит дальнейшему процветанию вашего бизнеса.
Это была явная дезинформация. Никаких компьютеров мы не получали. Я ответил:
— Вы передайте вашему шефу: если он предоставит доказательства, что это наши компьютеры в Шереметьеве, можете немедленно забирать их себе! Зачем какие-то проценты — я вам все их отдаю! Только охранять меня не надо. Не требуется. И не появляйтесь без нужды больше в этом месте никогда!
Больше этот человек не появился…
Такова была единственная история подобного рода, которая хоть как-то связывала меня с Дидиговым. Но, как оказалось, это была очень большая первая ошибка, допущенная мной в отношениях с Асланом.
Я искренне считал его своим приятелем. Когда у него родился очередной ребенок, а я был уже за границей, то немедленно перевел ему пятьдесят тысяч долларов, хотя у меня в тот момент было не очень хорошо с деньгами. Это была вторая ошибка.
Однажды Дидигов заехал ко мне в гости в Лондон. Он уже купил себе греческий паспорт и путешествовал по миру, «наварив» очень большой капитал на афере с чеченскими авизо, которые были инструкциями Центробанка на выдачу наличных денег, только поддельными.
Я тогда впервые услышал о чеченских авизо, и Дидигов мне объяснял:
— Артем, это же так просто! Мы пишем бумажку, она идет в банк. Получаем два грузовика наличных и везем их прямо домой, в Грозный.
Аслан процветал — купил виллу под Цюрихом, роскошный «Роллс-Ройс». Он уже постоянно общался с бандитами: играл с ними в казино, у кого-то занимал деньги, с кем-то крутил дела…
В 1992 году произошел налет на бывший офис «Истока», который мы отдали Аслану. Там в упор людьми в масках и в камуфляжной форме были расстреляны несколько ингушей. В прессе появилась своеобразная версия: мол, кто-то решил, что Тарасов вернулся в Москву. Убивали якобы меня, а пострадали посторонние люди. Потом мне и это тоже припомнили. Это была третья ошибка, но уж совсем вроде не моя.
И вот в 1993 году, победив на выборах в Госдуму, я вернулся в Москву и стал работать депутатом. Дидигов позвонил мне однажды и попросил заказать пропуск в Думу. Я обрадовался: все же старинный приятель хочет ко мне зайти, что ж тут плохого?
Пришли двое. Прямо с порога Аслан заявил мне:
— Ну что, когда ты будешь с нами расплачиваться? Я очень удивился:
— За что, Аслан?
Он отвечает:
— Все подсчитано, ты должен мне заплатить шесть миллионов долларов! За то, что я был твоей «крышей» в «Истоке», ты должен мне половину всех своих денег! Не заплатишь, будем разбираться по-другому.
Что я ощутил тогда? Теперь уже трудно вспомнить. Россия так переменилась за два года моей вынужденной эмиграции… Эта была уже совсем другая страна: криминализированная, беззаконная, мафиозная и беспечная. Жизнь человека стала разменной монетой. Ею рассчитывались за долги или за то, чтобы не платить по долгам, она была платой за карьеру, за место руководителя, которое должен был занять нужный человек. Начали убивать людей за свободу слова, за то, что много знал или много заработал. За то, что не так поделился или чтобы присвоить все себе, а свалить грехи на умершего. Подобные случаи происходили каждый месяц, потом каждую неделю и несколько раз в неделю. Они распространялись по российским городам, как вирусная инфекция, как эпидемия убийств. Я понял, что сотворили с Россией за эти два года — страна вошла в политическое и экономическое пике, из которого, казалось, не было сил и возможности вырулить обратно…
* * *
Пока существовала плановая советская система, Россия не могла стать бандитской страной. Экономические преступления совершались в сравнительно небольших размерах — в теневой экономике, в торговле и мелком производстве. Люди же, которые контролировали действительно большой капитал, то есть казну государства, сами в воровстве не нуждались. Они жили на всем готовом, практически при коммунизме.
Все деньги страны были фактически приватизированы. Их могли расходовать так, как вздумается, как в голову взбредет! И никто этих людей не контролировал. Они были вне преследований и вне подозрений. Они работали в Политбюро ЦК КПСС, в КГБ, в Совете Министров СССР, в Госплане и Госснабе, в министерствах и ведомствах, в органах партийной власти на местах.
Когда рухнула система планового распределения и централизованного управления страной, деньги стали распределяться по всей ее территории, и начался неуправляемый из центра процесс. Неуправляем он был и на местах. Представьте себе какой-нибудь город в Сибири, где директор нефтеперерабатывающего завода, которому разрешили напрямую, без внешнеторговой организации экспортировать продукцию и продавать ее куда хочешь, вдруг в одночасье становился богатым человеком. У него появилась иностранная машина, он построил себе роскошную виллу в пригороде…
Конечно, очень скоро к нему приходил местный криминальный авторитет, у которого была армия бандитов. И директор, не желая портить отношения и рисковать, начинал отчислять ему сначала рубли, а потом валюту. Тот же предлагал отныне защищать директора и интересы его предприятия.
Через какое-то время директор обращается к авторитету за помощью, поскольку у него возникла проблема. Чтобы отгрузить дополнительный объем нефти, нужна подпись бюрократа из местного представительства государственной структуры, которую тот не дает.
Авторитет начинает решать проблему. Он обычно обо всем договаривается. А если нет, этого человека стараются запугать, доводя до такого состояния, что он все равно подпишет нужные бумаги. Либо его просто убивают. Тогда на его место приходит другой, свой и понятливый, с которым можно всегда договориться.
Дальше — больше. Нужно что-то решить, а чиновник в Москве этому препятствует. Местные авторитеты выходят на московских авторитетов, и работа идет по той же схеме…