Глава I Работа в Высшем органеуправления Вооруженных Сил
Глава I
Работа в Высшем органеуправления Вооруженных Сил
Встреча в Москве. Первые шаги по паркету. Новые широкие знакомства (МИД, КГБ, ВПК, окружение Брежнева, его аппарат). Генштаб — военно-политический центр страны. Громадные проблемы и дефицит времени. «Пятерка» при Генштабе для выработки проектов решений руководству по проблемам сохранения мира и безопасности. Подготовка министра обороны к заседаниям Политбюро ЦК КПСС.
Львов и округ я оставил с солнцем — все искрилось и сияло. А Москва встретила мрачным свинцовым небом и общей серой обстановкой. «Да, — думал я, — действительно, «не всё коту масленица», надо трудиться и на поприще неблагодарном, каковым всегда была и остается штабная работа».
О Генеральном штабе много написано. А его деятельность в годы Великой Отечественной войны прекрасно представлена в книге С. М. Штеменко. Поэтому у читателя есть представление о самом важном органе управления нашими Вооруженными Силами. Мне остается лишь напомнить некоторые положения.
Корни создания такого органа уходят еще к Петру Великому, — в 1711 году была создана часть генерал-квартирмейстеров. Официально этот орган управления стал именоваться Генеральным штабом с 1763 года — фактически с момента прихода к власти Екатерины II. В годы Советской власти он вначале назывался Штабом РККА, а с 1935 года — Генеральным штабом.
Генеральный штаб Вооруженных Сил СССР отвечал за всё. Непосредственно и с помощью военных академий, а также научно-исследовательских институтов он развивает военную науку, раскрывая законы войны, их характер и военно-стратегическую сущность, анализируя тенденции развития средств вооруженной борьбы, а отсюда и возможные способы военных действий. Им дается научно обоснованная оценка военно-политической обстановки в мире, анализ и выводы об экономических возможностях основных стран мира (в том числе и нашей страны). Он исследует также планы и устремления потенциальных агрессоров и наши возможности противостояния им.
На этой основе Генеральным штабом (фактически) совместно с другими высшими государственными органами разрабатывается военная доктрина, в которой четко и ясно определены на данное время наши позиции: о характере возможной будущей войны, о ее сущности и целях, о принципах подготовки страны и ее Вооруженных Сил к этой войне, способах и методах ее ведения.
Исходя из этого, Генеральный штаб проводит разработку документов, которые являются основой и для проведения подготовки всего и вся к войне, а в случае развязывания войны агрессором — руководит действиями по отражению агрессии. То есть проводится стратегическое и оперативное планирование использования Вооруженных Сил, видов и родов войск, соответствующих группировок войск и сил флота и управляет этими группировками в соответствии с теми задачами, которые ставятся ВГК. Генеральный штаб постоянно занимается совершенствованием организационной структуры войск и флота, их материально-техническим обеспечением, поддержанием высокой мобилизационной готовности, планированием заказов промышленности на производство вооружения и боевой техники, следит за направленностью и политикой военно-технических исследований, поддерживая и поощряя наиболее перспективные направления. Важнейшей областью деятельности Генерального штаба является оперативно-стратегическая подготовка высшего командного состава Вооруженных Сил, а также подготовка определенного круга работников государственного аппарата, которым по долгу службы приходится иметь дело с Вооруженными Силами и обороной страны в целом.
Кроме того, Генеральный штаб непосредственно занимается развитием потенциальных театров военных действий (ТВД). С этой целью по общегосударственным планам, кроме сил и средств непосредственно Вооруженных Сил, для решения крупных государственных задач — строительства дорог, аэродромов, портов, космодромов, каналов, линий связи, атомных и гидроэлектростанций и т. д. — привлекаются еще и многие министерства страны. Ни одно крупное строительство в стране не может начинаться без согласования с Генеральным штабом.
В целом Генеральный штаб обязан постоянно поддерживать высокий уровень боевой готовности наших Вооруженных Сил, их способность в любое время и в любых условиях проявить свою боевую мощь и умение отразить агрессию и уничтожить агрессора. С той целью созданы: гарантированная система управления, система боевого дежурства (особенно в стратегических ядерных силах, ПРО и ПВО), система контроля войск и сил флота и, наконец, система проведения крупных оперативно-стратегических учений и различных маневров, как высшей формы подготовки Вооруженных Сил.
Генеральный штаб в своих планах предусматривает в мирное время поставку необходимого призывного ресурса в другие силовые структуры (пограничные войска, войска МВД и т. д.), а на военное время планирует применение этих сил в общей системе планируемых и проводимых операций. Ведется также учет мобилизационного ресурса этого контингента. Кроме того, Генштаб следит за созданием благоприятных условий подготовки офицерского состава силовых структур в Военных академиях Вооруженных Сил. Через аппарат заместителя министра обороны по вооружению и Военно-промышленную комиссию при Совмине СССР Генеральный штаб контролирует состояние мобилизационной готовности и способности всего военно-промышленного комплекса страны к действиям в условиях войны.
Уже из этого краткого перечисления видно, что функции Генерального штаба охватывают все сферы обороны страны за исключением морально-психологического фактора и идеологического воспитания. Однако Генштаб также принимает участие в разрешении этой проблемы.
Для меня, как для начальника Главного оперативного управления — первого заместителя начальника Генерального штаба, было важным то, что наше Главное управление имело прямое отношение ко всем этим проблемам. Мало того, я лично отвечал за работу «пятерки». В нее, кроме Генштаба, входили представители Министерства иностранных дел, Комитета государственной безопасности, Военно-промышленной комиссии и отдела ЦК КПСС. Когда обсуждаемый вопрос имел исключительное значение, в заседаниях принимали участие первые заместители министров (председателей). Например, Корниенко или Петровский от МИДа, Емохонов от КГБ и т. д.
«Пятерка» рассматривала военно-политические и военно-технические проблемы, в том числе вопросы, связанные с сокращением вооружений и вооруженных сил, ликвидацией химического и бактериологического оружия и т. п. На заседаниях вырабатывались весьма конкретные предложения для нашего политического руководства. Когда документ у нас получал полное оформление (то есть когда он в рабочем порядке был согласован с Громыко, Андроповым, Устиновым и Смирновым), он направлялся генсеку на утверждение, после чего принимал форму директивы. Так было при Брежневе, этот порядок остался и при Горбачеве. Разница была только в том, что при Брежневе министр иностранных дел Громыко, проявляя максимум творчества, добивался неукоснительного выполнения этих директив. А при Горбачеве министр Шеварднадзе, встретив какое-нибудь сопротивление со стороны американцев, сразу звонил Горбачеву и просил дать согласие на какую-нибудь уступку. И тот всегда такое согласие давал. Таким образом, мы всё больше и больше теряли свои позиции в мире, а вместе с этим и свое политическое лицо, что вызывало возмущение и в Генштабе, и в КГБ, который полностью нас поддерживал, и в Военно-промышленной комиссии.
Практика показала, что работа «пятерки», плоды ее труда имели исключительное значение. Материалы готовились высококвалифицированно. Факты перепроверялись по многим каналам. Все было достоверным. Анализы, сопоставления делались учеными коллективами. На каждое заседание «пятерки» выносились всесторонне выверенные документы, так что само заседание должно было только подтвердить или отклонить предложения и кое-какие проблемы согласовать.
Вспоминая все это и сравнивая с нынешней практикой, я не могу себе представить, как и на основании чего президент России может давать указания МИДу или другим органам в проведении государственной линии по военно-политическим вопросам. Кто готовит необходимые материалы и даже справки? Как можно делать какие-то заявления, если нет квалифицированной опоры? Вот поэтому у нас и получается такого типа ляпы, когда Ельцин говорит, что он дал команду, чтобы «ракеты стратегических ядерных сил не были никуда нацелены», или еще хлеще — чтобы «со всех ракет сняли боеголовки».
Кроме руководства работой этой «пятерки» я обязан был каждую среду в середине дня (но лучше утром) представлять министру обороны Д. Ф. Устинову лично или через его помощников справки для его участия в заседании Политбюро ЦК. Заседание этого высшего органа государства проводилось каждый четверг. Как правило, на заседание выносилось от 12–15 до 20–24 вопросов. Устинов, как член Политбюро, должен был принять участие в обсуждении каждого вопроса. Поэтому он приказал, чтобы Генштаб (а это значит ГОУ Генштаба) готовил бы ему необходимые справки — по каждому вопросу одну страницу. При этом страница должна иметь два раздела. В первом представляется история вопроса, почему и кем он поставлен, правомерность постановки, сколько все это стоит. Во втором должны быть изложены его (Устинова) взгляды, оценки этого вопроса, и кратко и ясно — конкретные предложения. То есть в справке должно быть популярно изложено, как он представляет себе эту проблему, следует ли ее рассматривать, а если следует, то что он предлагает для скорейшего разрешения этого вопроса.
Это была изнурительная работа. Подавляющее большинство вопросов я раздавал по своим и другим управлениям Генштаба, да и за его пределы (например, в штаб тыла Вооруженных Сил или в аппарат заместителя Минобороны по вооружению, в Главные штабы видов ВС), и они мне за сутки до срока доклада министру представляли документы. Но часть вопросов нельзя было кому-то поручать, и я готовил справки лично или часть отдавал на исполнение Ивану Георгиевичу Николаеву — в него я верил, как в себя. Однако все документы по всем вопросам, которые должны обсуждаться на Политбюро, я обязан был внимательно прочитать, откорректировать и, перепечатав, на каждом листе внизу расписаться (карандашом). И только после этого отправить помощнику министра для доклада Устинову. Если помощнику было что-то не ясно, он звонил или приходил ко мне и уточнял, что его интересовало. Иногда, если это касалось особо сложной проблемы, я ходил и лично докладывал министру.
И хотя все это требовало много времени и мы были постоянно в цейтноте по главным своим функциям, однако это многое давало и Генштабу, и мне лично. Фактически я постоянно знал, как и какие вопросы решались на самом высшем уровне государства. А решалось все, начиная от анализа здравоохранения, образования, развития науки, поездки за рубеж артистов и спортсменов и кончая развитием атомной промышленности, машиностроения, освоением космоса, развитием и ратификацией договоров с различными странами. Я уже не говорю о чисто военных и военно-политических проблемах. Конечно, многое из этого меня и руководство Генштаба, несомненно, обогащало. Кстати, это положительно сказывалось на моем руководстве «пятеркой».
Кроме того, я лично (конечно со своими специалистами) должен был ежедневно оценивать ситуацию в различных районах мира и докладывать начальнику Генштаба и министру письменные справки с выводами. А в то время много было накаленных районов: Афганистан, Бангладеш, Египет, Сирия, Ливан, Ливия, Эфиопия, Ангола, Йемен, Сомали, Мозамбик, Намибия, Польша. Данные нашего Главного разведывательного управления и Главного управления внешней разведки КГБ обобщались и на основе этого вносились предложения.
Но всё это прояснилось и стало мне известно уже позже, когда я полностью окунулся в свои обязанности. С первых же дней пребывания в Генштабе свои будущие обязанности я представлял весьма расплывчато.
В 1979 году я неожиданно для себя становлюсь генштабистом.
Самолет благополучно приземлился на аэродроме Чкаловский и заканчивал выруливать к центральной площадке. Подали трап. Меня встречал генерал-полковник И. Г. Николаев. И опять я подумал о нем — ну почему бы на должность начальника ГОУ не назначить именно его? Ведь были уже прецеденты. Взять хотя бы Сергея Матвеевича Штеменко. Он попал в Красную Армию в 1926 году, в 1934-м поступил и в 1937 году окончил Военную академию моторизации и механизации РККА. Буквально через год, т. е. в 1938 году, стал слушателем Военной академии Генерального штаба, которую окончил в 1940 году, и сразу был назначен в Генштаб, где прошел службу от рядового оператора до начальника Генштаба. И все нормально. Не имея при этом за плечами даже того войскового опыта, что у Николаева. А, к примеру, генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов. До Генштаба у него была только штабная практика. И он блестяще справился и с должностью начальника Главного оперативного управления, и с должностью начальника Генерального штаба. Наконец, Михаил Михайлович Козлов, который тоже руководил ГОУ, затем был первым заместителем начальника Генштаба и ему доверили должность начальника Военной академии Генерального штаба. Он тоже в основном имеет штабную практику в войсках. Зачем требовалось ставить на ГОУ командующего войсками военного округа? Мне и сейчас это недостаточно ясно. Но как показали дальнейшие события, на мой взгляд, не столько нужен был я в Генштабе, сколько требовалось освободить место командующего войсками Прикарпатского военного округа.
В то время Н. В. Огаркову я был совершенно не известен. А с С. Ф. Ахромеевым я был хорошо знаком по совместной учебе в Военной академии Генерального штаба. Но и тот, и другой (хотя и в разное время и в разных местах) служили с В. А. Беликовым. И оба они сходились в том, что надо Беликову сделать доброе дело — назначить на лучший военный округ в Вооруженных Силах, перворазрядный по своей категории, прекрасно обустроенный, с отлично налаженной системой боевой учебы, престижный во многих отношениях. И они добились этого.
Что же касается моей адаптации в Генштабе, то ни один, ни другой мне руки, к сожалению, не протянули. Николай Васильевич этого не сделала просто по складу характера— он считал, что коль назначили на должность, то ты обязан все знать и уметь в новом положении. А Сергей Федорович, видно, решил посмотреть на меня со стороны— как я буду барахтаться, считая, что для меня в этом случае вполне подходит принцип Кузьмы Пруткова: «Спасение утопающего — дело рук самого утопающего!»
Итак, меня встречал Иван Георгиевич. Еще в прошлый раз, когда я был в Генштабе по приглашению Огаркова, то по окончании разговора с Огарковым зашел к нему и сообщил, что приеду служить под одним знаменем. Он облегченно вздохнул: «Наконец-то. Полгода тянется история». Естественно, теперь ему будет полегче.
Встреча была теплая, откровенная. Иван Георгиевич предложил загрузить вещи в грузовичок, затем отправиться сразу на временную квартиру, которую мне любезно предложил Петр Иванович Ивашутин, а потом — в Генштаб.
Так и сделали. В Москву ехали вместе. Иван Георгиевич не торопясь, степенно рассказывал мне об обстановке, которая сложилась в Генштабе. Кое-какие вопросы он пропускал, при этом приговаривая, что раскроет их позже, но в целом нарисовал грустную картину. У меня складывалось впечатление, что «от жгучей любви» отношения между Устиновым и Огарковым перешли на уровень «прохладных». А это ни к чему, ибо обязательно отразится на коллективе Генштаба. Действительно, вспоминается время, когда Устинов смотрел на Огаркова буквально влюбленными глазами. Он И. И. Якубовского «задавил», чтобы на его место поставить В. Г. Куликова, а его место занять Н.В. Огарковым. Кстати, не касаясь морально-нравственной стороны этого вопроса (относительно Якубовского), то, пожалуй, за все годы своего пребывания в должности министра обороны у Д. Ф. Устинова это было самое эффективное решение. Дело в том, что В. Г. Куликов вместе с А. И. Грибковым за годы пребывания на Главном командовании Объединенных Вооруженных Сил стран Варшавского Договора сделал значительно больше всех тех, кто был до и после. В то же время Н. В. Огарков был непревзойденным начальником Генерального штаба ВС. Жаль, что Д. Ф. Устинов поддался шептунам и изменил отношение к Огаркову. От этого потеряли в первую очередь Вооруженные Силы.
Я слушал Ивана Георгиевича, а сам думал, как в этой ситуации поступать мне. Во-первых, мне самому надо сделать выводы из личных наблюдений. Во-вторых, надо совместно с другими попытаться устранить источники этого похолодания. В-третьих, если дело зашло далеко, надо объясниться с Николаем Васильевичем Огарковым и выработать единую общую линию действий.
После ознакомления с квартирой мы отправились в Генеральный штаб. Иван Георгиевич сразу поднял меня на лифте на пятый этаж — на рабочее место начальника ГОУ. Кабинет был просторный, с большим столом для совещаний, высоким столом для карт и огромным глобусом.
— Выше вас в Генштабе никого нет, — пошутил Иван Георгиевич, имея в виду, конечно, что здание пятиэтажное, — и только вам из окна виден Кремль. Под вами такой же кабинет — пустой, в резерве, на третьем этаже располагается начальник Генштаба, на втором — Главком объединенных Вооруженных Сил стран Варшавского Договора В. Г. Куликов, на первом — центральный командный пункт Генерального штаба.
Я попросил Ивана Георгиевича пока «тянуть» текущие вопросы, на 16 часов собрать все управление в зале заседания для знакомства, а сам отправился к начальнику Генштаба представляться. Николай Васильевич принял тепло. Поговорил в общих чертах, совершенно не касаясь бытовых вопросов (кстати, он никогда и нигде ими не занимался, считая, что есть для этого службы, которые обязаны все обеспечить), потом встал и говорит:
— Пошли к министру обороны.
— Возможно, ему предварительно позвонить? — забеспокоился я.
— Я уже звонил ему, что вы прибыли, и он сказал, чтобы сразу заходили.
В приемной нам сказали, что у министра обороны, кроме его помощников, никого нет. Помощниками у маршала Д.Ф. Устинова были генерал-майор Игорь Вячеславович Илларионов и контр-адмирал Свет Саввович Турунов. Оба работали с Дмитрием Федоровичем многие десятки лет, были ему преданы до мозга костей и отлично разбирались в технических вопросах, т. е. в том, что являлось для Устинова главной специальностью. Что касается военного дела, то первоначально их знания ограничивались тем служебным положением, которое они занимали до увольнения: Илларионов до прихода вместе с Устиновым в Министерство обороны был майором запаса, а Турунов — капитаном второго ранга (что соответствует подполковнику). Однако со временем, будучи опытными и развитыми людьми, они, конечно, повысили свои знания, изучая основополагающие документы. Забегая вперед, могу вполне уверенно сказать, что их познания в военной области были значительно выше, чем у их шефа. Как я уже говорил, Дмитрий Федорович Устинов, являясь до определенного года прекрасным технократом, был совершенно неподготовленным военачальником, что было и печально и трагично. Однако этот вопрос еще будет предметом наших рассуждений.
Мы вошли в кабинет.
— Дмитрий Федорович, вот наконец появился начальник Главного оперативного управления Генштаба.
Я представился. Министр подошел, поздоровался и предложил присесть к большому столу, где уже располагались Илларионов и Турунов.
— Мы с вами уже знакомы, — начал он. — Как выглядит обстановка в округе?
Доложив в общих чертах, я сказал, что округ передал генерал-полковнику Беликову и готов приступить к своим обязанностям в Генеральном штабе.
Министр обороны заметил, что работать в центральном аппарате — это очень почетно и ответственно. Долго и увлеченно говорил о ЦК, правительстве, их роли. А далее перешел к Министерству обороны и Генштабу. Потом сказал, что о моих конкретных обязанностях расскажет начальник Генштаба, сам же он желает мне успехов, после чего простились. Пока мы шли в кабинет к Николаю Васильевичу, я задал ему уже по службе первый вопрос, который оказался крупным и потянул за собой многое:
— Почему Тараки собирается лететь на Кубу, на Всемирную конференцию неприсоединившихся стран в условиях, когда у него в Афганистане крайне не спокойно и сам он может лишиться своего поста?
Огарков удивленно посмотрел на меня:
— Откуда у вас такие сведения?
— Это не у меня. Наше радио широко сообщает об этом всей стране.
Действительно, именно радио не только сообщало об этом, но и комментировало. Однако главным источником информации был Петр Иванович Ивашутин — генерал армии, начальник Главного разведывательного управления Генштаба. Я, конечно, на него не ссылался, но он мне подробно обрисовал всю ситуацию по Афганистану, в том числе и по этому факту поездки Тараки.
— Да, этот шаг Тараки делает несвоевременно, — сказал Огарков. — Насколько мне известно, наше руководство намерено говорить с ним на эту тему. Но в Афганистане сейчас командует, мне кажется, всем парадом Амин. Он и председатель правительства, он и министр обороны. Это одиозная личность. Он подмял под себя Тараки. На мой взгляд, о поездке надо говорить не с Тараки, а с Амином.
В последующем, конечно, всем стало ясно, что социал-либерал по своей политической сути, посредственный поэт и отчетливо выраженный меланхолик с полным отсутствием воли и принципиального характера государственного деятеля, открытый и доверчивый Тараки давно уже был в психологическом плену у Амина. Именно Амин и вынудил Тараки выехать из Афганистана на Всемирный форум неприсоединившихся стран, чтобы в его отсутствие провести все необходимые кадровые перестановки в стране, которые бы обеспечили ему, т. е. Амину, полную поддержку.
И вот уже фактически с коридора Генштаба я «окунулся» в огромный океан проблем, которыми занимался Генеральный штаб. Не дождавшись от своего непосредственного начальника даже инструктажа, как действовать и с чего начать, я стал сам «изобретать велосипед», чтобы удачно реагировать на проблемы, которые были одна сложней другой.
Но вернемся к Афганистану.
Тараки доверял Амину во всем. Ему льстило угодничество Амина на протяжении всех лет их совместной деятельности. Являясь, как и Тараки, по своей родоплеменной принадлежности пуштуном и «халькистом» (одно из двух крыльев правящей партии), своими дутыми политическими убеждениями Амин втерся в доверие лидеру партии. В начале стал «фигурой» в руководстве НДПА, затем министром обороны и, наконец, ему было доверено возглавить правительство. Амин всячески прославлял Тараки как вождя. Внешне все эти действия казались доброжелательными и наверняка находили у простого народа соответствующий отклик, на который и рассчитывал Тараки, наблюдая эту картину. А картина была довольно простая: везде по городам и кишлакам, где надо и не надо, висели портреты Тараки; во всех газетах — портреты Тараки и его высказывания-лозунги; на каждом даже небольшом собрании или митинге — несколько портретов Тараки; каждое выступление (а Х. Амина в особенности) — начинается с цитат из высказываний Тараки.
Вот так Амин создавал культ Тараки. И если в обывательской среде все это и находило благоприятную почву, то Амина это совершенно не трогало, потому что он считал людей стадом баранов: куда «вожак» поведет — туда все и побегут. А вот с интеллигенцией, духовенством и офицерством надо считаться, поскольку от их мнения и настроения зависит политический климат общества. Хитрый, коварный, но весьма активный и пробивной Амин, усердно выстраивая «замок» культа Тараки, рассчитывал, конечно, на отрицательную реакцию этого сословия. Расчет был верный: в начале эта категория общества посмеивалась над Тараки, считая затею не солидной и будучи уверенной, что делается это, конечно, с ведома Тараки, затем стала возмущаться, и в его адрес посыпалась резкая критика. Что и требовалось по замыслу Амина. Строительство «замка» культа Тараки свершилось, и нужно было, чтобы в решающий момент можно было бы одним ударом его разрушить, а вместе с ним одновременно похоронить и Тараки. Это отвечало бы, так сказать, интересам верхушки общества. И эту операцию Амин провел «блестяще».
Что касается афганской эпопеи в целом, то этой проблеме посвящена отдельная книга и автор постарался изложить свои взгляды не как сторонний наблюдатель, а лично переживший все это. Но сейчас пока целесообразно проанализировать и понять всё, что касается смерти Тараки и вступления на трон Амина, чем мы в то время и занимались.
Как уже было сказано, Амин фактически вытолкал Тараки в поездку на Кубу, чтобы тот не мешал ему в расчистке пути для восхождения. Отправляя Тараки, Амин рассыпался в любезностях, организовал грандиозные проводы. На центральном аэродроме Тараки были оказаны самые высокие почести. Все выглядело торжественно и даже трогательно. Поэтому, прилетев в Москву и выслушав наших руководителей, которые пытались его отговорить от поездки, близорукий Тараки все-таки полетел в Гавану — он верил Амину как себе. А последний решил поставить последние точки в деле захвата власти. Он подкупил всех в ближайшем окружении Тараки, всю охрану, в том числе и его адъютанта подполковника С. Таруна, который сообщал Амину все, что говорил и о чем думал Тараки. Поэтому Амину было легко и просто делать упреждающие шаги.
На обратном пути Тараки снова сделал остановку в Москве. И опять был принят руководством страны, в том числе Брежневым и Андроповым. Они откровенно рассказали ему о коварстве Амина, в том числе о том, что последний отстранил от должности всех самых верных и преданных Тараки людей. Это подействовало на Тараки, но было уже поздно.
Однако патриотические силы действовали. Они поддерживали связь с руководством наших представительств. Они же сообщили, что в день прилета Тараки ликвидируют Амина. С этой целью была подготовлена засада на дороге, по которой Амин обычно ездил на аэродром. Когда наше руководство из КГБ узнало об этой акции, то предназначенный для охраны Тараки батальон, составленный из таджиков (точнее, из мусульман) и подготовленный в Термезе, не вылетел, как предполагалось, 10 сентября 1978 года, а командир батальона майор Х. Халбаев получил команду вернуться с аэродрома в пункт постоянной дислокации и продолжать занятия по плану. Это была ошибка. Даже если бы этим, так сказать, патриотам и удалось осуществить свой замысел, то Тараки все равно нуждался в нашей охране, потому что его личные телохранители попросту уже продались.
Но Амин в засаду не попал. Он ее объехал, направившись на аэродром по другой дороге. Я убежден, что и в числе тех, кто готовил эту акцию, тоже были люди, купленные Амином, если не сказать худшее. Зная редкостное коварство этой личности, можно предположить, что это «покушение» подготовил сам Амин и дал «утечку» сведений на наших представителей, а те «клюнули» и на радостях сообщили в Москву.
Амин как ни в чем не бывало встретил Тараки, привез его в резиденцию и, чтобы тот не пришел в себя, сразу перешел к требованиям в грубой и резкой форме (точь-в-точь, как обращался Ельцин с Горбачевым, когда последний прилетел в августе 1991 года из Крыма). Сообщил ему, что всех, кто наносил ущерб государству, он отстранил от занимаемой должности, за исключением четырех министров, которых должен отстранить сам Тараки. Это М. Ватанжар, А. Сарвари, Ш. Маздурьяр и С. Гулябзой. Естественно, Тараки ему отказал. Я думаю, адъютант Тараки — подполковник Тарун, которому Тараки, несомненно, передал суть своего разговора с Брежневым и Андроповым, «пообщался» с Амином. Именно после этого тот и позвонил Тараки и в предельно резкой, унижающей человеческое достоинство форме кричал, требуя выполнить его (Амина) требования. Но генсек НДПА еще не сдавался, хотя уже в морально-психологическом плане был окончательно раздавлен, о чем впоследствии дала показания его супруга.
Кстати, если быть справедливым до конца, то, на мой взгляд, первопричиной кровавых репрессий была недальновидная политика Бабрака Кармаля. Являясь заместителем генерального секретаря НДПА, т. е. вторым лицом в партии, а также заместителем председателя Революционного Совета ДРА, Кармаль буквально через два месяца после Апрельской революции украдкой провел съезд «парчамистов» (одно из двух крыльев НДПА). Бесспорно, уже сам факт организации отдельного съезда этого крыла является раскольнической деятельностью, тем более что генсек партии принадлежал к крылу «хальк». Но этот съезд к тому же еще принял план захвата власти. Естественно, все это стало известно Амину. Он предложил Тараки обсудить и оценить этот возмутительный факт, но генсек, являясь либералом, не захотел идти на обострение и все спустил на тормозах.
Тогда Амин стал действовать самостоятельно. Он поставил перед собою цель — ликвидировать всю руководящую верхушку «парчамистов» путем ареста тех, кто в чем-то подозревается, и высылкой из страны тех, к кому формальных претензий нет. Буквально через две недели после этого съезда Б. Кармаль «согласился» ехать послом в Чехословакию, а вслед за ним уехали и многие другие: Наджибулла — послом в Турцию, Вакиль — в Англию, Нур — в США, Барьялай — в Пакистан и т. д.
В отношении других лидеров «парчам» было сфабриковано уголовное дело, по которому они обвинялись в заговоре против ДРА. Кроме того, принято решение предать их смертной казни. Причем, видимо с подачи Амина, раздавались требования — казнить публично.
Руководство Советского Союза предприняло самые решительные меры к тому, чтобы предотвратить эту расправу. В числе спасенных были: С. Кешманд — в последующем долго возглавлял правительство; А. Кадыр, генерал — был министром обороны; М. Рафи, также генерал — вначале был министром обороны, а затем вице-президентом и др. И хотя они были спасены, но, будучи арестованными, подвергались в аминовских застенках жесточайшим пыткам.
Но все это произошло летом 1978 года. А в сентябре накал отношений между Тараки и Амином дошел до такого уровня, что Л. И. Брежнев вынужден был обратиться к одному и другому с личным посланием и настоятельно рекомендовать им не допустить раскола, объединиться и направить общие усилия на благо Афганистана. Призыв был логичен и вызван обстановкой, сложившейся в этой стране. Но в условиях Афганистана вообще и тем более в той обстановке он звучал по меньшей мере наивно. И мы это в Генштабе понимали, но шаг уже был сделан.
14 сентября Тараки по телефону обратился к Амину и предложил ему приехать для выяснения отношений, учитывая настоятельную просьбу руководства Советского Союза. Амин до этого многократно отказывался от такого приглашения. А на этот раз сразу согласился. Соперники договорились о времени встречи, вплоть до того, через какой вход зайдет Амин, кто его будет встречать и т. д. Тараки принял все условия, которые продиктовал Амин. Это очень важный фактор.
Амин подъехал к тыльному входу резиденции генсека. Перед входом его встретил, как и договаривались, адъютант Тараки подполковник Тарун и пошел впереди Амина по лестнице. Вдруг сверху раздались очереди из автомата. Тарун рухнул сразу, двое были ранены, а Амин мигом выскочил назад в двери, пробежав довольно приличное расстояние к машине, сел в нее и уехал. Стреляли адъютанты — охранники Тараки. Стрельба велась с верхней площадки под небольшим углом, так что все идущие по лестнице хорошо просматривались. Спрашивается: почему пострадали впередиидущие и двое, идущие за Амином, а Амин остался цел и невредим? Да потому, что адъютанты-охранники тоже были из его, аминовской компании. Если, к примеру, они имели задачу убить Амина и не смогли это сделать на лестнице, то у них была возможность выскочить вслед за Амином во двор и застрелить его. Но они не сдвинулись с места.
Амин «убил двух зайцев». Во-первых, блестяще была исполнена инсценировка с покушением на его жизнь и теперь вся инициатива, а следовательно, и власть полностью перешли в его руки, Тараки же все потерял; во-вторых, Амин избавился от подполковника Таруна, который очень много о нем знал и в потенциале представлял большую для него опасность. Кроме того, Тараки для Амина теперь не представлял никакого интереса и какая-либо информация о нем уже не имела прежней ценности (т. е. Тарун уже был не нужен — вот такой цинизм).
Для того чтобы придать особый трагизм факту покушения на жизнь председателя правительства, министра обороны ДРА, члена Политбюро ЦК НДПА Амина, по указанию последнего готовятся и проводятся грандиозные похороны Таруна — человека, который якобы отдал свою жизнь, закрыв телом выдающегося деятеля ДРА, тем самым выполнил свой священный долг. Далее Амин своим указом дает распоряжение о переименовании Джелалабада — крупного торгового и культурного центра на западе страны в 60 километрах от границы с Пакистаном — в город Тарун-шахр. Конечно, новое название не привилось, но в то время сам акт произвел должный эффект.
Однако все эти действия с головой выдавали автора кровавого представления, устроенного Амином. Никакие другие версии покушения на жизнь Амина не имеют логического и фактического подтверждения.
А дальше происходило то, что и планировалось Амином: оформление де-юре уже состоявшегося де-факто захвата власти. В ночь с 14 на 15 сентября он проводит заседание Политбюро ЦК НДПА, где принимается решение о созыве пленума ЦК и обговариваются его постановления. А утром 15 сентября проводит пленум ЦК НДПА, на котором Тараки и его соратников снимают со всех постов и исключают из партии. Генеральным секретарем ЦК НДПА избирают Амина. Кроме того, проводится заседание Ревсовета ДРА, на котором Тараки освобождается от поста председателя, а на это место «единогласно» избирается Амин.
Мы видим, что наше руководство в замешательстве. В Афганистане сменилась власть. Но ведь Тараки оставлять в беде нельзя! А он был практически изолирован от всего мира, его резиденция блокирована войсками, все связи отключены, в Кабул вошли воинские части и взяли под охрану все важнейшие объекты, в том числе здания правительства.
Нашим руководством принимается решение перебросить в Кабул для спасения Тараки подготовленный для этой цели батальон специального назначения. Однако Амин, очевидно, предполагал возможность такого варианта, потому что в тот же день, т. е. 15 сентября, после его избрания на все высшие посты, он отдал приказ всем частям ПВО вокруг Кабула, который расположен словно на дне гигантского кратера, сбивать без особой на то команды все прилетающие и взлетающие самолеты и вертолеты. Разумеется, этот приказ стал известен советскому посольству в Афганистане, а также всем нашим представительствам, которые срочно связались с Москвой и дали соответствующую информацию. Таким образом, нашему батальону, хоть он уже и сидел в самолетах, опять лететь было нельзя.
Понятно, что первые дни потрясений — 15, 16 и даже 17 сентября — обстановка была накалена. Но в последующем наше руководство могло же, выйдя непосредственно на Амина, вынудить его принять десантный батальон? Тем более что тот же Амин настоятельно просил в свое время прислать наших десантников для охраны объектов. Я считаю, что вполне могло. Могло, но конкретных шагов не предпринимало. Были лишь малоэффективные «инъекции» типа «обязать Главного военного советника в Афганистане генерала Л. Горелова обеспечить пролет наших самолетов с десантом на Кабульский аэродром». А что он мог сделать? Да ничего. При мне маршал Огарков дважды разговаривал с генералом Гореловым, и дважды становилось ясно, что генерал в сложившейся ситуации не сможет что-либо сделать потому, что лично Амин никого не принимает, даже посла, считая, что он выступал против него, а начальник Генштаба генерал Якуб ссылался на личный приказ Амина сбивать все самолеты, и никто, кроме самого Амина, отменить его не может.
Но всю вторую половину сентября и целую неделю октября Тараки был еще жив, а активных мер со стороны советского руководства по его спасению не было, хотя возможности были. А если сегодня вспомнить о судьбе президента ДРА Наджибуллы, то причиной его трагичной участи стали не только дикие нравы талибов, но и просчеты российского руководства. Ведь человек несколько лет находился в здании ООН в Кабуле, так неужели мы не могли его спасти? Конечно, могли, но не спасли. Тот, от которого лично все это зависело, являлся в прямом смысле пособником палачей, которые зверски расправились с Наджибуллой.
Но прежде трагическая участь постигла Тараки. 8 октября 1979 года произошло тягчайшее преступление. По приказу Амина начальник президентской гвардии майор Джандал, офицеры службы безопасности и президентской гвардии капитан А. Хадуд, старший лейтенант М. Экбаль и старший лейтенант Н. Рузи убили Н. Тараки. Они задушили его. А чтобы не было видно следов — палачи использовали подушку.
Но это преступление хранилось в тайне. Лишь 10 октября было кратко сообщено, что после непродолжительной, но тяжелой болезни Тараки скончался. По приказу начальника Генштаба его похоронили на кладбище Колас Абчикан — на «Холме мучеников». Кстати, совершенно безвинную семью в полном составе Амин заточил в центральную тюрьму Пули-Чархи.
Но обратите внимание, на каком фоне был ликвидирован Тараки, с каким грузом обвинений расстался с народом и ушел из жизни. И все это организовал изощренный тиран Амин, который добрался до власти не без благословения нашего посла А. Пузанова. Конечно, сейчас любому легко критиковать чьи-либо просчеты в прошлом, но я убежден, что при нашем после в Афганистане Ф. Табееве и тем более при после Ю. Воронцове столь одиозной фигуре, как Амин, не удалось бы сотворить все то зло и коварство, на которые оказался способен этот амбициозный властолюбец. А вот при соглашательской позиции А.Пузанова и тем более Б. Иванова (КГБ СССР), на которого, естественно, опирался Пузанов, Х. Амин «расцветал», и по мере его «расцвета» росли и аппетиты. Вталкивая в могилу Тараки, он вместе с тем, в расчете обелить себя, посыпал эту могилу пеплом лжи и диких вымыслов.
Вот только некоторые примеры.
Предъявив Тараки после его возвращения из поездки на Кубу требования о незамедлительном снятии со своих постов четырех министров, Амин наверняка рассчитывал на отрицательную реакцию, так как Ватанджар, Гулябзой, Сарвари и Маздурьяр были самыми близкими и верными для Тараки соратниками. Но Амину как раз отказ Тараки и был нужен. Используя свою сеть, он срочно распространяет слухи (а в Афганистане они срабатывают сильнее, чем ОРТ или НТВ у нас) о том, что Тараки от него, Амина, отвернулся, что он ему не верит, а верит четверке, которая предала ДРА и действует в ущерб государству. «Слухачи» договорились даже до того, что Тараки якобы готовит убийство Амина, но Аллах-де этого не допустит. Через два дня об этом говорили по всей стране, во всех провинциальных городах. Народ возмущался: как может Тараки отворачиваться от Амина, ведь видит Аллах, что Амин служил Тараки верно и вдруг — такая неблагодарность… После отстранения Тараки от власти и разгона всех его сторонников Амин публикует письмо ЦК НДПА членам партии, в котором «все ставит с ног на голову», извращает все факты и события, обливая Тараки помоями. Вот лишь один фрагмент гнусного клеветнического «письма» Амина, но и он достаточно красноречив:
«Попытка Н. М. Тараки осуществить террористический заговор против товарища Хафизуллы Амина провалилась… Товарищ Х. Амин проявил свою принципиальность, разоблачая культ личности Тараки. Активные сторонники Тараки — Асадулла Сарвари, Саид Мухаммед Гулябзой, Шир Джан Маздурьяр, Мухаммед Аслан Ватанжар — всячески способствовали утверждению культа личности Тараки. Он и его группа желали, чтобы значки с его изображением носили на груди халькисты. Товарищ Х. Амин решительно выступал против этого и заявил, что даже В.И.Ленин, Хо Ши Мин и Ф. Кастро не допускали подобного при своей жизни. Н. Тараки при согласии и с одобрения своей банды хотел, чтобы города, учреждения, улицы были названы его именем. Кроме того, предпринимались усилия в целях сооружения большого памятника Н.Тараки, что вызывало резкий протест со стороны товарища Х. Амина… Банда Тараки постепенно самоизолировалась, перестала подчиняться председателю Совета министров страны и действовала как независимая группа во главе с Н. Тараки».
15 сентября, после «покушения» на Амина, произошел окончательный разрыв между Тараки и Амином, а уже 16 сентября это письмо было направлено из ЦК НДПА во все партийные организации. Весьма и даже сверхоперативно. Как в анекдоте о ретивой пожарной команде, которая выезжает к месту пожара за пять минут до его начала.
Все изложенное в «письме» выглядит примитивно и грубо, но это действовало. И все происходит с точностью наоборот: не кто-нибудь, а именно Амин надрывался и создавал этот, так сказать, культ. Для чего? Чтобы создать хорошую цель для последующего обстрела и внедрения лжи в народную память. Но, как известно, замыслу Амина не суждено было сбыться, а его самого постигла справедливая кара.
Что касается «банды» из четырех министров, то это прекрасные государственные деятели, истинные патриоты своей Родины, преданные народу Афганистана. Лично каждого я отлично знал. Особое уважение у меня вызывал Гулябзой и Ватанжар. Они служили своему народу и никакой личности не прислуживали никогда. Сожалею, что сейчас эти замечательные люди и их семьи, находясь в России на положении беженцев, бедствуют, как бедствует и весь афганский народ в итоге американской «заботы», проявляемой вот уже более 20 лет. США подключают все новые и новые силы для поддержания пожара в Афганистане. В последние годы им верно прислуживают за хорошие деньги талибы, которые ради наживы готовы уничтожить всех своих соотечественников.
Говоря об ухищрениях Амина, который старался очернить Тараки и вознести себя, мне хотелось бы его действия сопоставить с тем, что в свое время происходило у нас — как до Афганистана, так и после. К примеру, XX съезд КПСС (март 1956 г.), где фактически центральное место заняли «разоблачительный» — как у Амина в сентябре 1978 года на пленуме ЦК НДПА — доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях» и принятое по этому поводу постановление. Если это постановление вы сравните с той профанацией, которая изложена в письме ЦК НДПА от 16.09.78 г., то найдете полное сходство. Разве что у Хрущева масштабы и уровень изложения малость повыше, но суть, то есть ложь и грязь, — одна и по содержанию, и по методу действий. Правда, Амин действовал при живом Тараки, чтобы тем самым убить его морально-психологически, а потом и физически. А Хрущев действовал через три года после смерти Сталина, чтобы выкорчевать даже имя его из памяти нашего народа и человечества, а себя возвеличить и провозгласить отцом «демократической оттепели». Мы помним эту «оттепель»: из тюрем выпустили по амнистии всех подонков общества, страна превратилась в экспериментальную площадку, где ломалось и перестраивалось всё и вся — сама партия, Вооруженные Силы, экономика. Вот и рождались двойные обкомы, грабилась травопольная система земледелия, а кукуруза насильно насаждалась чуть ли не за полярным кругом.
А начал Хрущев разоблачать культ Сталина только через три года после его смерти потому, что потребовалось как раз столько времени, чтобы убрать со своего пути всех неугодных себе и замести следы после себя (особенно в киевских и московских архивах). И Хрущев был такой же «деятельный», как Амин. И наоборот.
Или возьмите нападки Амина на четырех государственных деятелей — Гулябзоя, Ватанжара, Сарвара и Маздурьяра. И у Хрущева была группа оппонентов, которую можно было сломить только хорошо спланированной и «обоснованной» ложью. И Хрущев создал такое дело — «Об антипартийной группировке Маленкова, Молотова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова». По иронии судьбы, и там, и там четыре лица. Ну как можно, к примеру, прилепить ярлык антипартийности Вячеславу Михайловичу Молотову, который был членом партии ВКП(б) с 1906 года, с 1917-го он член Петроградского ВРК, с 1921-го — секретарь ЦК ВКП(б), а с 1930-го — Председатель Правительства СССР! В годы войны Молотов являлся первым заместителем Председателя Совмина, который возглавлял Сталин. Как и другие соратники Ленина и Сталина, Молотов создавал Советский Союз, внес огромный вклад в его развитие. Знал экономику лучше всех в стране (после него это мог сделать только А. Н. Косыгин) и отдал всю свою жизнь служению Отечеству и партии. И этому человеку, уже на седьмом десятке жизни, бросить обвинение, что он фракционист и выступает против партии?! Что может быть подлее и гнусней? Ну, какой он антипартиец, если выступил со своим мнением по вопросам дальнейшего развития страны? Наоборот, к нему надо было прислушаться, как и к Маленкову. Тогда не было бы столько и таких чудовищных, гигантских перекосов и «нововведений» Хрущева, которые подрывали устои социализма и мощь страны. Да и вообще Хрущев ведь не партия. И если у Молотова расходятся мнения с Хрущевым, то это не значит, что мнение Молотова расходится с партией.
А если взять последнее десятилетие, то и здесь можно провести аналогию с действиями Амина. Например, Государственный Комитет по Чрезвычайному положению (ГКЧП) выступил в августе 1991 года против политики Горбачева, направленной на развал СССР, выдвинул свою программу стабилизации обстановки и сохранения Союза, а Горбачев и Ельцин бросили его членов в тюрьму. Однако то, что одного из участников процесса по делу ГКЧП оправдали, а других, не определив, есть ли вина или нет, амнистировали, — это говорит о мерзкой лживости, на которую пускаются во имя своих целей гнусные предатели типа Горбачева и Ельцина. Афганские амины точно такие же.