Глава восьмая

Глава восьмая

Берлинская резидентура была самым крупным филиалом Интеллидженс сервис за рубежом. Причины этого очевидны: западный сектор Берлина представлял собой маленький остров, аванпост западного мира на коммунистической территории. Расположенный в самом сердце Германской Демократической Республики, он находился в непосредственной близости от большого контингента советских войск, как наземных, так и ВВС. Но еще более уникальным было то, что, по крайней мере до 1961 года, когда была возведена берлинская стена, здесь не было четко установленной границы, как таковой, отделявшей этот аванпост от окружающей его территории. И хотя граница зоны действительно пролегала между двумя странами, а по сути между двумя мирами с диаметрально противоположными идеологиями и экономическими системами, можно было без труда попасть из Западного Берлина в Восточный и обратно, как, скажем, с Хаммерсмит на Пиккадилли. На главных улицах были контрольно-пропускные пункты, не мешавшие, впрочем, передвижению людей в обоих направлениях. В метро никакой проверки вообще не было. Все это делало Берлин идеальным центром разведывательной деятельности, и предоставлявшиеся здесь возможности использовались по максимуму.

Наряду с широкой агентурной сетью английской, французской и, конечно же, американской разведок здесь уверенно действовали и «новички» — западногерманские секретные службы.

Все они, одни с величайшим профессионализмом, другие безнадежно дилетантски, засылали бесчисленных агентов в Восточную Германию с самыми разнообразными целями и заданиями. К этому, конечно же, необходимо добавить, что восточные разведки, и в первую очередь советская и восточногерманская, отнюдь не были менее активны. Таким образом Берлин превратился в настоящий шпионский клубок, нити от которого расходились во все стороны. Создавалось впечатление, что по крайней мере каждый второй взрослый берлинец работал на ту или иную разведку, а то и на несколько сразу.

Помимо благоприятных для работы условий, сложившихся в результате специфического положения Берлина, статус Великобритании как одной из оккупационных сил давал Интеллидженс сервис ни с чем не сравнимые финансовые и административные преимущества. Эта разведка действовала в Берлине, используя в качестве прикрытия не дипломатические службы, а армию или Контрольную комиссию. Обе организации располагали возможностями для того, чтобы, не привлекая внимания, предоставить «крышу» любому количеству сотрудников, необходимых для берлинской резидентуры. Финансовые соображения также не имели значения: расходы на содержание всего штата разведки покрывались оккупационными издержками, то есть полностью за счет немецких налогоплательщиков. Всем этим пользовались без ограничений.

Вскоре после моего прибытия летом и осенью 1955 года состоялся целый ряд совещаний и встреч для обсуждения реорганизации филиала Интеллидженс сервис в Германии и перераспределения обязанностей между различными резидентурами. Главным обсуждавшимся вопросом были пути достижения основной задачи Интеллидженс сервис: проникновение в СССР и другие социалистические государства в меняющихся условиях постсталинской эры. С каждым годом становилось все очевиднее, что военные конфликты нежелательны, а надо готовиться к затяжной «холодной войне», которая может продлиться несколько десятилетий.

В этих соображениях важное место отводилось Берлину. Именно здесь, как полагали, сложились наиболее благоприятные условия для контактов с советскими гражданами и контингентом вооруженных сил. И главное наступление должно вестись именно отсюда. Считалось, что другими подходящими для подобных операций территориями были Финляндия, Индия, Австрия и, возможно, Бонн. В этих точках оживленнее, чем где бы то ни было, происходило общение советского дипломатического корпуса с местными политическими и общественными деятелями, и нашим агентам было проще! установить с ними связь.

В ходе берлинских совещаний Джордж Янг, один из самых энергичных и деятельных заместителей шефа разведки, изложил два основных направления, по которым отныне и впредь должна действовать британская разведка: во-первых, добывать политическую информацию, чтобы судить о намерениях Советов; во-вторых, получать научные разведданные, чтобы следить за прогрессом СССР в области вооружений.

Тогда же Янг составил служебную записку, в которой изложил свой взгляд на роль агента в современном мире, взгляд, как мне кажется, рисующий слишком лестный образ шпиона, однако содержащий и долю правды. Вот фрагмент этой записки.

«В прессе, парламенте и ООН ведутся нескончаемые возвышенные разговоры о приоритете закона, цивилизованных отношениях между народами, распространении демократических процессов, самоопределении и национальном суверенитете, уважении к правам человека и человеческому достоинству.

Действительность же, как всем нам прекрасно известно, совершенно противоположна, и ее неотъемлемыми чертами являются растущее беззаконие, нарушение международных соглашений, жестокость и коррупция. Ядерный тупик сочетается с духовным.

Именно разведчик призван выравнять положение, созданное разногласиями министров, дипломатов, генералов и священников.

Конечно, человеческий разум формируется под влиянием окружения, но мы, разведчики, хотя и окружены профессиональной тайной, живем ближе к реальности, чем прочие практики или правительство. Мы относительно свободны от проблем, связанных с общественным положением, конкуренцией, ведомственной зависимостью и уклонением от личной ответственности, что позволяет нам мыслить по-государственному. Нам нет нужды, подобно членам парламента, упражняться в искусстве произнесения штампов, изящных ответов и ослепительных улыбок. И неудивительно, что сегодня разведчик оказывается главным хранителем моральной чистоты».

Личный состав берлинской резидентуры насчитывал около ста офицеров, секретарей и помощников. У каждого офицера была машина, и ежедневно они разъезжались в разные стороны от Олимпийского стадиона, где размещался штаб британских оккупационных войск, торопясь на тайные встречи на углах улиц, у станций метро, в кафе, ночных клубах или на явочных квартирах в западной части города.

Резидентура состояла из нескольких подотделов, у каждого из которых были свои функции. Так, один из них отвечал за сбор политических разведданных и внедрение агентов в Штаб советских оккупационных войск в Карлсхорсте (пригород Восточного Берлина). Другой собирал информацию о советских и восточногерманских вооруженных силах. Задачей третьего являлась исключительно научная разведка. И наконец, был подотдел, в ведении которого находились разработка и проведение всякого рода технических операций.

Я оказался в группе, отвечавшей за политическую разведку против СССР и проникновение в советский штаб. В этой связи моей задачей было стараться установить контакт с русскими служащими в Восточном Берлине, особенно с сотрудниками советских разведслужб, с целью их последующей вербовки в качестве агентов Интеллидженс сервис.

Это было проще сказать, чем сделать. Русские редко появлялись в Западном Берлине, да и то в основном по служебным делам, хотя, конечно, многим хотелось бы там побывать. Русским не чуждо ничто человеческое, а Западный Берлин мог предложить много соблазнов: хвастливо выставленную напоказ бьющую ключом ночную жизнь, хорошие рестораны, бары, кафе и великолепные магазины с грудами сверкающих товаров на витринах.

Русские власти прекрасно понимали, какая опасность таится за яркими огнями Западного Берлина, и, естественно, всячески уговаривали своих сограждан не пересекать границу сектора, хотя и не могли физически помешать им делать это. Помимо опасения вызвать крайнее недовольство своего начальства было еще одно вполне конкретное препятствие, мешавшее русским посещать ночью Западный Берлин: деньги. Курс восточной марки был во много раз ниже, чем западной, из-за чего все в Западном Берлине становилось недоступно дорогим для русских и восточных немцев. Британские власти, в свою очередь, не советовали англичанам бывать в Восточном Берлине, разве только организованными туристическими группами. Что же касается сотрудников разведки, причастных к государственным тайнам, то им вообще категорически запрещалось появляться там. Но если нам нельзя к ним, а им нельзя к нам, то как же мы встретимся? В поисках решения этой задачи ушло много времени и сил, было перепробовано несколько вариантов, но в итоге все свелось к тому, что следует играть на человеческих слабостях.

Русских интересовали шелковые чулки и нижнее белье, ювелирные изделия, часы и фотоаппараты, и нам это было известно. А так как все это им приходилось доставать с большим трудом, Интеллидженс сервис решила немного помочь. План предусматривал открыть недалеко от границы сектора магазин, в котором были бы все необходимые товары. Размещенный в роскошной квартире, с улицы он ничем не напоминал магазин, а покупателей предстояло привлекать зазывалам, специально нанятым по этому случаю нашим главным немецким агентом, взявшим на себя роль хозяина магазина и дельца черного рынка. Зазывалы не знали, что по сути они работают на британскую разведку.

Выбранного для этой работы агента звали Траутманн, у него были обширные связи на берлинском черном рынке и в преступном мире. Его любовнице предстояло помогать ему и заниматься магазином, когда Траутманн будет в отлучке по делам.

Идея заключалась в том, что, когда какой-нибудь русский войдет в магазин, сделать все возможное для того, чтобы он заинтересовался и заказал товар. Ему следовало пообещать, что вещь постараются достать только для него. В магазине специально не должно быть запасов, так как замысел заключался в том, чтобы побудить русского прийти опять и по возможности привести с собой друзей и знакомых. С этой целью ему предлагались выгодные условия оплаты купленного товара и обмена валюты. И вот, выбрав подходящий момент, который мог представиться во время первого посещения, если покупателя удавалось подольше задержать в магазине, или одного из последующих, Траутманн должен был представить ему своего друга. На самом деле это был сотрудник берлинской резидентуры, срочно вызванный по телефону. Он представлялся как знакомый Траутманна, говорил, что знает русский язык и пришел, дабы помочь в переговорах. В задачу сотрудника входило воспользоваться случаем и заинтересовать русского до такой степени, чтобы их случайный контакт перерос в постоянные отношения. Это, как надеялись, должно было привести к вербовке и дать Интеллиджеис сервис вполне сознательно действующего агента в советском штабе в Карлсхорсте или в любом другом советском учреждении на территории Восточной Германии, а то и непосредственно в Москве.

Достижение этой цели во многом зависело от умения разведчика нащупать слабые струнки и пристрастия своих жертв и сыграть на них. Начать можно было с незаконных сделок, женщин или других слабостей. Но касаться подобных вопросов было вовсе не обязательно. Если к желаемому результату приводит общее увлечение искусством или спортом, тем лучше. Вот в общих чертах то, что стояло за планом открытия магазина.

Он ни разу не сработал. Мы так и не встретились в нашем магазине с русскими, зато сами чуть было не стали жертвами обмана.

Однажды субботним вечером, вскоре после моего вступления в новую должность, у меня в квартире зазвонил телефон. Это был Траутманн. В магазине находилась русская женщина, причем пришла она уже вторично. Хочет купить шубу. Не мог бы я приехать и поговорить с ней? Я бросился к машине и погнал ее к магазину, расположенному в невысоком доме с обшарпанными стенами неподалеку от контрольно-пропускного пункта на Фридрихштрассе.

Раздвинув тяжелые бархатные портьеры, я вошел в мягко освещенную комнату, где подруга Траутманна беседовала с хрупкой светловолосой девушкой. Меня представили ей как герра Стефана, этим именем я пользовался иногда в подобных ситуациях. Она широко улыбнулась и ответила: «Нина». Девушка не была красивой, но обладала ладной небольшой фигуркой, что делало ее довольно привлекательной. Она была одета в дешевый синий костюм, и все вроде бы говорило за то, что перед нами русская. Сначала мы говорили по-немецки, язык она знала хорошо, хотя и чувствовался сильный славянский акцент, а затем перешли на русский. Им она владела свободно, но допускала грамматические ошибки, что показалось мне несколько странным. Появился Траутманн, и беседа, начавшаяся с шубок, приняла более общий характер. Хозяин достал бутылку бренди, я играл свою роль, Нина же откровенно кокетничала.

Когда бутылка была выпита, Траутманн предложил всем вместе отправиться в ночной клуб. Нина с готовностью согласилась.

Остаток вечера я провел, танцуя с ней в маленьком дансинге. Она сообщила, что имеет чин лейтенанта и работает инспектором на телефонном узле в Карлсхорсте. Нина жила в гостинице и могла распоряжаться своим свободным временем, как ей заблагорассудится. В Западном Берлине она всего второй раз. К концу вечера мое подозрение, что Нина вовсе не русский лейтенант, значительно окрепло, но выяснить все окончательно я мог, лишь попытавшись встретиться с ней вновь.

Я не мог не заметить, что Нина проявляет ко мне некоторый интерес, и во время одного из танцев попросил ее встретиться со мной как-нибудь вечером. Она сразу же согласилась, и мы договорились о свидании в следующую среду у одной из станций метро.

Докладывая в отделе о результатах встречи, я не преминул сказать о серьезных сомнениях в том, что Нина действительно советский офицер, и предложил проследить, куда она пойдет после нашей встречи. Если ее пропустят на советскую территорию в Карлсхорсте, то с определенной уверенностью можно будет сказать, что она та, за кого себя выдает. Если нет, подумаем, что делать дальше.

В среду вечером Нина пришла в условленный час, одетая на этот раз более нарядно. По дороге в ресторан, где я предложил пообедать, немного позади я заметил высокую фигуру шефа немецкого частного сыскного агентства, услугами которого мы всегда пользовались для подобных целей. Вечер прошел превосходно. Около одиннадцати мы покинули ресторан. Не думаю, чтобы Нина ответила «нет», пригласи я ее к себе. Но я сделал вид, что очень волнуюсь за ее безопасность и за то, чтобы она вовремя вернулась в Восточный Берлин. Мы договорились встретиться на следующей неделе. В метро, помахав ей на прощание рукой, я увидел нашего сыщика, устроившегося в другом конце того же вагона.

На другой день был получен его отчет. Нина вышла на следующей станции, задолго до того, как поезд должен был достичь границы сектора. Затем она села в автобус до Грюневальда, расположенного в американской зоне, сошла недалеко от штаба и, направившись к одной из близлежащих улиц, где жили только американцы, вошла в дом, открыв его своим ключом. Последующее расследование показало, что этот дом занимал хорошо знакомый нам офицер ЦРУ, в контакте с которым мы часто работали. Нина, служившая у него горничной, была беженкой из прибалтийской республики, что объясняло ее знание русского и славянский акцент в немецком. Мы заподозрили, что она могла оказаться одной из бесчисленных знакомых Траутманна и что это он уговорил ее прикинуться «перспективной» русской покупательницей, вместо того чтобы блюсти наши интересы в истории с магазином. Однако Траутманн все отрицал, заявил, что ничего об этом не знает, а Нину привел один из зазывал.

Вскоре операции «Магазин», авторитет которой и так сильно пострадал после случая с Ниной, был нанесен новый удар, от которого она уже не оправилась.

Однажды утром мы обнаружили, что Траутманн и его подруга исчезли. Никого не предупредив, не оставив записки. Следов насилия в квартире также обнаружено не было, они ушли без спешки, прихватив свои вещи и небольшой запас товаров. Так как и продавщица, и товар пропали, магазин пришлось закрыть. Мы обратились в берлинскую полицию с просьбой негласно выяснить местонахождение парочки.

Несколько дней спустя берлинские газеты запестрели крупными заголовками: Траутманн перебежал в Восточную Германию, на которую он, видимо, и работал последнее время. Там он дал интервью корреспондентам коммунистической прессы, рассказав все о своем сотрудничестве с Интеллидженс сервис, включая скандальные подробности о магазине, его адрес и истинное предназначение.

В Берлине я возобновил регулярные встречи с представителем советской разведки. На нашу первую встречу, о Которой мы договорились еще до моего отъезда из Лондона, человек, ставший мне позднее известным как Коровин, привел своего сотрудника и представил его, сказав, что выходить на связь теперь будет он. Встречаться в Берлине с советскими разведчиками было гораздо менее опасно, чем в Лондоне, да и удобнее. Единственное правило, которое мне приходилось нарушать, — это запрещение офицерам британской разведки появляться в Восточном Берлине. С другой стороны, это было всего лишь одной из нескольких нелегальных встреч, которые мне приходилось проводить ежедневно, и риск попасться был не так уж велик. Я располагал поддельным немецким удостоверением, выданным мне английскими властями в связи с моей работой в разведке, и в случае, если у меня потребуют документы, я всегда мог предъявить его. Сев в поезд метро за две или три станции до границы сектора, я выходил на второй или третьей остановке уже на территории Восточного Берлина, обычно на Шпитальмаркт. К семи часам центр города, в те годы еще лежавшего в руинах, был совершенно безлюден. Я неторопливо шел по тротуару мимо домов, от которых остались одни стены, пока рядом со мной не тормозил большой черный автомобиль с задернутыми занавесками и приоткрытой дверцей. Я быстро садился, и он мчал меня на конспиративную квартиру в окрестностях Карлсхорста. Там нас ждал накрытый для легкого ужина стол, и за едой и питьем мы обсуждали наши дела. Прежде всего я отдавал отснятые пленки и брал новые, которых мне должно было хватить до следующей встречи. Кроме того, всегда приходилось отвечать на вопросы и давать пояснения к ранее переданным материалам. Так в полной безопасности и за спокойной беседой проходило около часа, затем меня отвозили назад в центр города, высаживали неподалеку от станции метро, и десять минут спустя я был уже в Западном Берлине.

Моего нового связного звали Дик. Не знаю, почему он выбрал это английское имя, говорили мы всегда по-русски. Дик был коренастым мужчиной лет пятидесяти, с бледным лицом и приветливым выражением глаз, смотревших сквозь толстые стекла очков в роговой оправе. Вел он себя спокойно и немного по-отечески, всегда внимательно выслушивал собеседника, а его соображения, когда он считал нужным их высказать, были тщательно взвешены. За пять лет наших ежемесячных встреч я очень полюбил его и искренне огорчился, когда, завершив работу в Берлине, должен был попрощаться с ним. Больше мы никогда не виделись. Оказавшись в Москве, я сразу спросил о нем, и мне ответили, что несколько лет назад он умер от рака.

В отношениях как с Диком, так и с другими офицерами КГБ, с которыми мне приходилось иметь дело, меня поражало их почти полное «невмешательство» в мою работу. Проведение операций целиком зависело от меня самого. Они никогда не давали мне указаний, что делать, и абсолютно верили передаваемой мною информации. Мне казалось, что это противоречит общеизвестной советской практике: никогда не принимать решений, не получив санкции вышестоящего начальства. Мой двадцатипятилетний опыт жизни в Советском Союзе подтвердил, что это действительно отличительная черта и слабость всей системы. Даже самые, казалось бы, пустяковые вопросы не решаются без предварительного согласования с «руководящими товарищами», часто из высшего эшелона власти. Отход от этого принципа в моем случае могу объяснить лишь тем, что я был профессиональным разведчиком и они верили в мою способность наилучшим образом сориентироваться в каждой конкретной ситуации.

Если встречаться с советским связным в Берлине было проще, чем в Лондоне, то в отношении фотокопий дело обстояло иначе: в отделе «Y» у меня был собственный кабинет, здесь же приходилось делить его с коллегой. Из-за специфики работы присутствие в офисе не отличалось регулярностью, и я никогда не мог точно знать, когда мой коллега, если его не было на месте, может вернуться. Если же, вернувшись, он нашел бы дверь запертой изнутри, у него были бы все основания очень удивиться. Тем не менее я постоянно ждал возможности для фотографирования и чаще всего не напрасно, хотя иногда, в случаях крайней срочности, мне приходилось сознательно идти на риск и уповать на то, что все обойдется. Зато раз в шесть недель сам собой представлялся отличный случай для снятия фотокопий: подходил мой черед заступать на дежурство. Я оставался на всю ночь один в здании, у меня были ключи и шифры от сейфов, к которым в другое время я доступа не имел. Я мог спокойно работать, не опасаясь быть застигнутым врасплох. Никто не мог войти в здание без предупреждения, и впустить кого-либо мог только я.

Если операция с магазином обернулась провалом, то случай с Борисом, по крайней мере на время, увенчался полным успехом.

Я познакомился с Борисом через человека по кличке Микки. В самом деле, он очень напоминал Микки Мауса — такой же маленький, шустрый, кривоногий и лопоухий. Не будь выражение его лица столь жизнерадостным, его можно было бы назвать крысиным.

Когда Микки достался мне от моего предшественника, он уже некоторое время работал на разведку. От случая к случаю его навещали многочисленные знакомые из Восточного Берлина, откуда он и сам был родом, и пересказывали ему обрывки политических и экономических сплетен, которые он преподносил нам как последние донесения своих агентов.

Несмотря на ничтожную ценность подобных сведений, ему аккуратно выдавали небольшую зарплату и некоторые суммы для агентов.

У Микки была молодая симпатичная жена, которая, независимо от него, тоже являлась агентом разведки. Еще подростком она участвовала в одной из восточногерманских операций ЦРУ. Вмешательство русских привело к провалу, ее арестовали и приговорили к двадцати пяти годам принудительных работ в Сибири. Через пять лет, попав под амнистию, она вернулась в Восточную Германию, осела в Западном Берлине, где вскоре встретила Микки и вышла за него замуж. Я пишу о Микки и его жене довольно подробно, потому что позднее они сыграли свою роль в событиях, приведших к моему аресту.

Я работал с ним уже около года, когда русский связной предупредил меня, что Микки и его жена перевербованы ГРУ, советской военной разведкой. Таким образом, они являлись двойными агентами, и мне следовало помнить об этом, имея с ними дело. Сами они, конечно же, и понятия не имели, что я тоже работаю на Советы. Считая вербовку Микки совершенно бесполезной, я ничего не мог поделать, так как была вовлечена родственная организация. С другой стороны, большого значения это не имело, и все осталось, как есть.

Западная граница сектора проходила через Веддинг, рабочий район, превращенный большей частью в груду развалин массированными бомбежками и артобстрелами. В первые же послевоенные годы здесь вырос целый городок мелких магазинчиков, торговавших всякой всячиной — от готового платья до старой мебели. Вперемежку с магазинами работали дешевые кафе, дансинги и прочие увеселительные заведения. Это нагромождение грязных и переполненных лачуг стало прибежищем проституции и черного рынка. Здесь-то и проводил Микки почти все время. Среди его знакомых был один еврей, владелец магазина готового платья, часто посещаемого жителями Восточного Берлина, а иногда и русскими. По моему настоянию Микки устроился к нему продавцом на неполный рабочий день для поиска полезных контактов среди покупателей.

Уже некоторое время мы с моим русским связным обсуждали возможность введения в игру настоящего советского сотрудника, которого я мог бы в итоге «завербовать» как полноценного агента. Это было бы очком в мою пользу и дало бы дополнительную связь с КГБ, к которой в случае крайней необходимости я мог прибегнуть. Теперь для установления моего предварительного контакта с советским сотрудником мы решили использовать Микки с его магазином. Русский не будет ничего знать обо мне, но получит инструкции проявить сговорчивость.

Однажды Микки попросил меня о встрече и сообщил, что в магазин, где он работает, приходил один русский и хотел купить куртку на меховой подкладке. На складе магазина такой не оказалось, но Микки пообещал достать и попросил русского зайти еще раз на следующей неделе. Я велел Микки купить хорошую куртку в одном из самых дорогих магазинов на Курфюрстендамм и продать ее русскому за полцены.

Примерно через неделю русский вновь объявился, остался явно доволен курткой и тут же купил ее. Затем он сказал Микки, что хотел бы приобрести для своей жены швейцарские часы, но не сможет себе позволить слишком дорогие. Микки обещал подобрать что-нибудь подходящее и попросил зайти через три дня. На этот раз он решил назвать цену, несколько превышавшую ту, что могла бы устроить русского, а потом предложить выход из возникшего финансового затруднения: у него есть приятель, покупающий икру. Если русский сможет принести дюжину банок, то это и послужит платой за часы.

Русского сделка устроила, и он обещал в следующий раз принести икру. Мы сочли это подходящим случаем для моей встречи с ним. Микки пригласит его к себе домой выпить. Если он согласится, то в разгар вечера появлюсь я, чтобы забрать икру.

И вновь все прошло по плану. Когда я пришел, вино и коньяк были уже на столе, и царила оживленная атмосфера. Русский, прекрасно говоривший по-немецки, сказал нам, что зовут его Борис, что он экономист и работает в советском хозяйственном управлении в Восточном Берлине. Я обронил невзначай, что немного говорю по-русски, и мы сразу же перешли на этот язык. В тот вечер я представился как Де Врис, голландский журналист, работающий корреспондентом одной из берлинских газет.

Около десяти мы оба ушли от Микки, и я проводил Бориса до ближайшей станции метро. По дороге, когда мы проходили мимо слабо освещенного входа в ночной клуб, я спросил его, был ли он когда-нибудь в подобном заведении. Борис ответил, что нет, и я предложил побывать в одном из клубов в его следующий визит в Западный Берлин. Он, не долго думая, согласился, и мы договорились встретиться на следующей неделе.

Так начались наши отношения, которые длились несколько лет и прервались лишь с моим арестом. Отныне я сам встречался с Борисом, Микки вышел из игры. Его поблагодарили за хорошую работу и выписали чек на 500 марок.

Во время последующих встреч с Борисом, приезжавшим в Западный Берлин каждые три недели, я общался с ним как журналист, больше заинтересованный в сборе информации, чем в делах черного рынка. Сначала я приглашал его в тихие, но хорошие ресторанчики или маленькие уютные ночные клубы, где можно было скоротать вечер за бутылкой мозельского. Ни Борис, ни я никогда не напивались. Позднее я снял небольшую меблированную квартиру, и наши встречи с выпивкой продолжились там. Борис стал свободнее говорить о своей работе, рассказал, что приехал в страну в качестве старшего переводчика по линии СЭВ и что в его обязанности входило обслуживать переговоры на высшем уровне между СССР и ГДР и сопровождать представительные советские делегации. Хотя я и доставал для его жены дорогие вещи в обмен на икру, которую он продолжал мне носить, мы оба прекрасно знали, что на самом деле меня интересовала доступная ему информация. Борис, казалось, принял мои объяснения, что она нужна мне как базовый материал, и заверения в том, что ничего из сказанного им не появится в моей газете.

Разведданные, получаемые от него таким образом, носили в основном экономический, хотя иногда и политический характер и были с энтузиазмом восприняты в Лондоне. Главное управление осталось очень довольно и полагало, что Борис подает большие надежды и заслуживает самого пристального внимания. Хотя он и не был еще «нашим человеком» в Кремле, все говорило за то, что он может стать таковым. Его роль переводчика, обслуживающего важные переговоры на высшем уровне, ни у кого не вызывала сомнений. Время от времени Лондон передавал мне специальные задания, касающиеся некоторых вопросов современной обстановки, и почти всегда Борис возвращался с необходимой информацией.

Так было почти два года. Но вот однажды вечером он сказал мне, что в конце месяца возвращается в Россию. Его перевели в штаб-квартиру СЭВ в Москве. Это означало повышение по службе, его новая работа предусматривала поездки по зарубежным странам для сопровождения советских высокопоставленных делегаций.

В его последний визит я устроил прощальный обед и подарил ему дорогую перьевую ручку. Кроме того, я дал ему адрес в Голландии, на который он мог писать, и сказал, что, если во время его поездок на Запад у него возникнут проблемы с карманными деньгами или с валютой, я всегда смогу помочь.

Мы встретились вновь более чем год спустя. К этому времени я тоже уехал из Берлина и работал в русском отделе Главного управления в Лондоне. Борис прислал из Австрии письмо, в котором сообщал, что он в составе советской промышленной делегации будет такого-то числа в Дюссельдорфе и остановится в таком-то отеле. Я решил, что самым безопасным способом войти с ним в контакт будет встретиться в холле его отеля, а затем договориться о дне встречи. Я сидел в холле уже минут двадцать, когда он и еще несколько русских вошли в отель. Помещение было небольшим, и он не мог не заметить меня, и я уверен, что заметил, хотя и не подал вида. Вместе с остальными Борис поднялся наверх, а примерно через полчаса вернулся и подошел ко мне. Мы с ним перебросились несколькими фразами, договорившись о встрече в другом месте.

Мы провели этот вечер привычным для нас образом: сначала обед, затем ночной клуб. Он передал мне много сведений, отчасти действительно ценных. Я со своей стороны «одолжил» ему сотню фунтов на покупку подарков семье. Рано утром мы расстались и больше не виделись.

Летом 1985 года я вместе с семьей проводил отпуск в ГДР, и мы на несколько дней остановились в Берлине. Там меня спросили, не хотел ли бы я повидаться со старым знакомым. Я, конечно, согласился и долго недоумевал, кто бы это мог быть. На следующий день, к моему великому удивлению, в доме, где мы жили, появился Борис. Время не пощадило нас обоих, но мы сразу узнали друг друга. Он дослужился до высокого поста в советском МИД и находился в Берлине с официальным визитом. Мы провели остаток дня, вспоминая былые дни в Западном Берлине, и он сказал, что никогда и не подозревал о моей связи с советской разведкой и узнал об этом, лишь прочитав в газетах о суде надо мной. С тех пор мы виделись несколько раз в Москве.

У меня сохранились приятные воспоминания о годах, проведенных в Западном Берлине. Мы с женой жили в большой квартире на последнем этаже дома, занимаемого англичанами. Он находился в десяти минутах ходьбы от британского штаба, в красивом жилом районе, очень зеленом, который относительно мало пострадал от войны.

Штат Интеллидженс сервис в Берлине был достаточно велик, чтобы, включая жен и секретарш, образовать обособленную группу внутри большой английской колонии. Коктейли и званые обеды, устраиваемые нашими сотрудниками, на которых мы встречались друг с другом и куда крайне редко приглашались «чужаки», были неотъемлемой частью нашей жизни. Иногда даже выходило, что на один день намечались две, а то и три вечеринки: начав в одном доме, мы примерно через три четверти часа переходили в другой, где были те же лица, напитки, закуски, велись те же беседы, а потом отправлялись куда-нибудь еще. Подобное времяпрепровождение может показаться утомительным, но от каждого в большей или меньшей степени ожидалось, что он примет участие в этом круговороте.

Один-два раза в год нас по очереди приглашали в дом главнокомандующего (Вивиан Холт называл это «горячим питанием») на официальные приемы по случаю, например, Дня рождения королевы, но в остальное время мы мало общались с официальной частью Берлина. Кое-кто из нас знал нескольких американцев или французов, если по долгу службы приходилось вступать с ними в контакт, но вообще-то общение между иностранными колониями было минимальным. Что же до немцев, то знакомство с ними строго ограничивалось сугубо профессиональными интересами. Они, со своей стороны, тоже не горели желанием устанавливать близкие отношения с англичанами. Это резко котрастировало с тем, что я видел сразу же после войны: тогда можно было найти сколько душе угодно немецких друзей, а порой от них даже бывало трудно отделаться. Теперь же многое изменилось. У них появилось все, что есть у нас, а во многих случаях даже больше и лучшего качества, и в итоге они не хотели нас больше знать. Не могу сказать, чтобы нас это сильно задевало. Возможно, тридцатилетнее совместное пребывание в Европейском сообществе все это изменило.

Свой ежегодный отпуск мы всегда проводили с семьями в Англии, но для короткой передышки выбирали какое-нибудь местечко на континенте. В этом отношении Берлин был расположен идеально: один день на машине до Голландии или Австрии и полтора — до итальянских озер. Помню одну счастливую неделю, которую мы с женой провели в старом отеле на берегу озера Гарда. Именно здесь в моем образе жизни произошла крупная перемена. Отель предоставлял возможность заниматься воднолыжным спортом, которым мы с женой очень увлекались. Это послужило поводом для знакомства с двумя французскими парами, жившими в том же отеле. Они очень серьезно относились к своему здоровью, постоянно делали гимнастику и соблюдали диету. Хотя мое чрезмерное увлечение едой постепенно проходило, я успел набрать достаточный вес, и моя жена все время напоминала мне, что с этим надо что-то делать. Их пример заразил меня, и я тоже стал делать гимнастику и намного меньше есть. Вскоре мне попалась книга одного доминиканского монаха, в которой он описывал циклы упражнений йоги, весьма способствующие медитации. Сами упражнения и породившая их философия захватили меня, и я переключился с обычной гимнастики на йогу. С тех пор я занимался йогой ежедневно по часу и убежден, что именно этим упражнениям я обязан крепким здоровьем, не оставлявшим меня в те годы, и относительным самообладанием, с которым сумел встретить все превратности жизни.

Летом 1956 года жена сказала мне, что ждет ребенка. И вновь во мне началась внутренняя борьба, подобная той, что охватила меня перед женитьбой. С одной стороны, мысль, что я стану отцом, радовала меня, с другой же — я слишком хорошо понимал, что в моем положении нельзя иметь детей. Но как я мог объяснить все это жене, не сказав правды? Молодая, здоровая женщина, она, естественно, хотела ребенка и не поняла бы моих возможных возражений. Как и раньше, я убедил себя, что все будет хорошо и мне удастся выйти невредимым из всех испытаний, хотя внутренний голос и говорил, что шансы на это крайне малы. Так весной 1957 года на свет появился мой старший сын, чему мы с женой, а также наши родители были несказанно рады. Моя мать приехала помочь нам в первые месяцы, и вскоре мы привыкли к этой новой, более полной форме семейной жизни.

Ночью 22 апреля 1956 г. советские связисты, осуществляя срочный ремонт начавшего провисать телефонного кабеля, «наткнулись» на ответвление. Они обнаружили туннель, ведший к американскому пакгаузу по ту сторону границы сектора. Связисты проникли в туннель, но не смогли пройти дальше того места, где он пересекал границу: путь им преградили мешки с песком, и они не стали пытаться разобрать заслон.

Как только ответвление было обнаружено, на станции подслушивания в американском штабе раздался сигнал тревоги. Не догадываясь о намерениях советских солдат, американцы срочно выслали подкрепление, дабы воспрепятствовать русским пересечь границу как через туннель, так и поверху. Военное командование в Берлине было предупреждено об опасности, и почти целый день обстановка на границе оставалась напряженной.

Впрочем, вскоре стало ясно, что русские не планируют никаких серьезных акций для уничтожения устройства перехвата телефонных разговоров, подсоединенного к их кабелю военной связи. Они ограничились созывом на следующий же день пресс-конференции, на которой обвинили американцев в возмутительном вторжении на советскую территорию, в доказательство чего отвели собравшихся журналистов на «зкскурсию» в туннель: он однозначно вел в сторону американской ставки.

В западной прессе операция «Туннель» расценивалась в основном как один из самых выдающихся успехов ЦРУ периода «холодной войны». Хотя и отмечалось, что большая часть найденного оборудования была английского производства, никто не высказал предположения, что англичане участвовали в операции или хотя бы знали о ней. Для Питера Ланна это было уже слишком. Как только новость попала в газеты, он собрал весь персонал берлинский резидентуры сверху донизу и рассказал эту историю от ее зарождения до развязки, пояснив, что идея операции принадлежит Интеллидженс сервис и ему лично. Участие американцев сводилось лишь к предоставлению большей части необходимых сумм и средств обслуживания. Конечно же, они участвовали и в дележе результатов.

До этого вряд ли кто-нибудь в резидентуре знал о существовании туннеля. Помимо Питера Ланна и его заместителя я являлся единственным сотрудником, бывшим «в курсе», да и то лишь благодаря моей прежней работе в отделе «Y».

Без сомнения я, со своей стороны, с некоторым беспокойством наблюдал за развитием событий, опасаясь подозрений со стороны своей разведки и ЦРУ в том, что русских могли предупредить. Но «обнаружение» туннеля было проведено столь искусно, что последовавшее за этим совместное расследование Интеллидженс сервис и ЦРУ обстоятельств провала операции пришло к выводу о его чисто технических причинах, об утечке информации и речи не шло. Должен признаться, что я провел несколько беспокойных недель, пока результаты расследования не были оглашены. Лишь тогда я вздохнул свободно.

Только в 1961 году, после моего ареста, разведке стало известно, что советские власти были детально ознакомлены с операцией «Туннель» еще до того, как первая лопата вонзилась в землю.

После обнаружения туннеля интерес Питера Ланна к берлинской резидентуре начал ослабевать, и он дал понять, что хотел бы перевестись. В итоге летом 1956 года ему поручили возглавить боннскую резидентуру, этот пост предполагал серьезные обязанности по обеспечению связи. Его сменил Роберт Доусон, шеф одного из берлинских подотделов. Этот уравновешенный, по-отечески заботливый человек с легким провинциальным налетом, которому помогала умная жена, обладал даром создавать такую атмосферу, что мы чувствовали себя членами одной большой семьи. Так же как во флоте есть счастливые и несчастливые корабли, в Интелллидженс сервис есть счастливые и несчастливые резидентуры. Берлинская стала счастливой.

В начале 1959 года Роберт Доусон покинул Берлин и возглавил Оперативный Директорат-4 (ОД-4). Он очень хотел, чтобы я перешел к нему, и летом того же года, после почти пятилетней работы в Берлине, я вернулся в Лондон, где и принял назначение в русский отдел Директората.