Мой друг Александр Шелепин

Мой друг Александр Шелепин

Наша дружба с Александром Николаевичем Шелепиным начала складываться в 1940-х годах на Украине. Но близкими друзьями мы стали после моего перевода в ЦК ВЛКСМ.

К нему многие набивались в друзья. Некоторые бывали запросто у него на квартире, лазали по шкафам и буфетам, как у себя дома.

Я не относился к таким друзьям и считал подобное поведение неприличным. Беспардонную демонстрацию близости я ни у себя не допускал, ни у других не переносил.

После того, что случилось с нами по воле Брежнева, все эти «друзья» Шелепина куда-то исчезли. Помню, как-то мы отдыхали вместе в доме отдыха Совмина, и там оказался такой «друг». Буквально через два дня он съехал — испугался, что его могут обвинить в дружбе с нами, «заговорщиками», как нас тогда именовали. А ведь этот человек своей карьерой во многом был обязан Шелепину.

Наши дачи на Николиной горе были рядом. Веселое было время: занимались спортом, шутили, разыгрывали друг друга. Часто объектами наших розыгрышей были Устинов, Засядько, Костоусов и другие. У нас в ЦК комсомола был особый отдел (потом общий отдел), и заместителем начальника отдела был Елигулашвили. Мы всегда звонили ему: «Ели-пили-гуляли?» Он отвечал на полном серьезе: «Слушаю». В ЦК ВЛКСМ такие розыгрыши были традицией, начало которой восходит еще к тому времени, когда первым секретарем был Романов.

Шелепин окончил Московский институт философии и литературы. Он был работоспособным, организованным, дисциплинированным человеком. Где бы он ни работал — в комсомоле, в КГБ или в Комитете народного контроля, он всегда отличался высокой требовательностью к себе и к людям. В то же время был очень скромным и щепетильным.

Как-то завхозы проводили ревизию на нашей даче. Они обнаружили, что в личном пользовании моей семьи находились казенные подушки. Когда Шелепину доложили об этом, он позвонил мне (а я в то время ведал финансово-хозяйственными вопросами в комсомоле) и потребовал отчета. Я — к жене:

— Как так получилось?

— Да они были еще до нашего приезда. Мы на них только наволочки надели.

Я вызвал хозяйственников, узнал у них цену подушек, оплатил их стоимость и просил вычеркнуть эти подушки из ведомости.

Однажды у Шелепина дома испортился дверной замок. Он вызвал хозяйственника и просил починить. После починки настоял на оплате работы официальным порядком.

Н.С.Хрущев относился к Шелепину очень хорошо. Вообще-то и я, и Шелепин обязаны своей карьерой Хрущеву. Хрущев приблизил его к себе, доверял ему. Когда был создан Комитет партийно-государственного контроля, Шелепин стал его председателем, потом секретарем ЦК и заместителем председателя Совмина СССР, то есть совмещал три поста, имел большой вес и большую власть. Это он внес предложение заменить прежнее название на Комитет народного контроля.

Когда Шелепин работал в комсомоле, он был вице-президентом Всемирной федерации молодежи. После него это место занял я. На Западе был выпущен буклет с нашими фотографиями и биографическими справками. Через всю страницу буклета крупными буквами было напечатано: «Молодежь мира! Кто вами правит?» — намек на переход Шелепина с комсомольской работы в КГБ.

В общении с людьми меня часто называли Шелепиным, а его — Семичастным: уж очень часто нас видели вместе! Даже в верхних эшелонах власти нас путали.

Шелепина я всегда считал лидером и относился к нему с особым пиететом. На совещаниях я всегда обращался к нему на «вы».

Мы оба курили папиросы «Казбек». Когда мне в голову приходила какая-нибудь интересная мысль, я, чтобы не забыть, открывал коробку «Казбека» и на внутренней стороне делал короткую запись. Это стало общей привычкой, и иногда, когда мы ехали куда-то вместе, Шелепин говорил: «Ну-ка достань „Казбек“ и запиши». Очень удобно! Открываешь коробку, чтобы закурить, а тут и запись нужная перед глазами.

Шелепин никогда не стремился завоевать дешевый авторитет. Все записки, доклады, выступления он писал для себя сам: не любил жевать чужую жвачку. Александр Николаевич всегда высказывал свои мысли, свое отношение к тому или иному явлению. Я ценил это в нем и старался ему подражать. Именно он научил меня во всем иметь свое мнение и отстаивать свою точку зрения.

Шелепин все проблемы, касавшиеся интересов страны, воспринимал как свои личные, и даже острее. И этому я тоже учился у него.

Удивительным было его отношение к товарищам по работе, просто к собеседникам — уважительное, тактичное, терпеливое даже тогда, когда он был не согласен с собеседником. И в этом я старался походить на него. Мы никогда не свирепствовали, не унижали людей оскорблениями.

Со временем у нас с Александром Николаевичем выработался единый подход ко многим вопросам. Мы могли обсуждать с ним кадровые вопросы, некоторые назначения в партии, не ставя при этом под сомнение ее основную политическую линию. Мы лишь подвергали критике некоторые методы претворения в жизнь генеральной линии партии.

Например, считали, что слишком много взвалено на плечи центральных органов власти, что надо дать больше прав и свобод республиканским, областным и другим местным органам. Мы были против того, чтобы ЦК подменял собою правительство.

Мы с Шелепиным были убеждены, что ЦК партии должен заниматься партийными организациями. Партия же слишком увлеклась хозяйственными делами. Соответственно в отделы ЦК подбирались не партийные работники с широким кругозором, а хозяйственники или специалисты типа В.Черномырдина. По своей подготовке, эрудиции он не годился бы для партийной работы. Он не политический деятель.

Зачем мы держали институты марксизма-ленинизма при всех ЦК КГБ республик? Лучше было бы при ЦК КП республик иметь институты по национальным проблемам!

Так же дело обстояло и с музеями В.И.Ленина. Мало того, что есть Центральный музей В.И.Ленина в Москве, создавались они и на местах, причем в городах, где Ленин никогда не бывал. Это бездумное тиражирование обесценивало саму идею.

Остался в памяти и такой факт. Когда Шелепина избрали членом Президиума ЦК партии, он отказался от охраны. Брежнев и Суслов буквально обрушились на него:

— Ты что, хочешь быть среди нас «белой вороной»?

— По-моему, следует экономить государственные деньги, — парировал Шелепин, — и потому охранять нужно лишь генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Верховного Совета СССР и председателя Совета Министров СССР.

С ним не согласились и в приказном порядке заставили иметь охрану.

Бурю негодования у Суслова, которого активно поддержал Брежнев, вызвало заявление Шелепина на одном из заседаний Политбюро, что ему стыдно стоять на Мавзолее Ленина и видеть, как несут его портрет. Он тут же внес предложение: впредь никаких портретов, кроме портретов Маркса, Энгельса и Ленина, на демонстрации не носить и на домах не вывешивать.

С этим уже не согласились и другие члены Политбюро, доказывая, что такова традиция и менять ее не стоит: народ-де к ней привык.

Неординарность Шелепина вызывала все большее недовольство Брежнева.

Однажды на расширенном заседании Президиума ЦК КПСС, на котором присутствовали все первые секретари ЦК компартий союзных республик и группа первых секретарей крайкомов и обкомов партии Российской Федерации, обсуждался вопрос о крупных животноводческих комплексах. В своем выступлении Шелепин говорил о крайне тяжелом положении в сельском хозяйстве, привел истинные цифры и факты, а не те, которые предоставляло ЦСУ СССР. Поддержав идею создания крупных животноводческих комплексов, он подчеркнул, что они должны создаваться не в ущерб мелким и средним животноводческим фермам. (На практике многие из них потом были ликвидированы, что, конечно, отрицательно сказалось на снабжении населения мясом и молочными продуктами.) В заключение своего выступления Шелепин внес предложение об освобождении с поста министра сельского хозяйства В.В.Мацкевича.

Брежнев тогда никак не отреагировал на замечания и предложение Шелепина. Но на другой день вызвал его и резко спросил:

— Как понимать твое вчерашнее выступление?

— А так и понимать, как было сказано.

— Твоя речь была направлена против меня! Ты что, не знаешь, что сельское хозяйство курирую я? Значит, все, что ты говорил вчера, — это против меня. Какое ты имел право вносить предложение снять с работы Мацкевича? Ведь Мацкевич — это моя личная номенклатура!

Шелепину дорого обошлось это. С той поры он каждый раз записывался для выступления на пленумах ЦК, но ни разу ему не дали слова.

У Шелепина, как, кстати, и у Брежнева, были довольно трудные отношения с Косыгиным. Брежнев ревновал к Косыгину, к его авторитету экономиста и финансиста, но как политик он был гораздо сильнее. Несмотря на некоторую слабохарактерность, Косыгин был подчас необъяснимо упрям.

Однажды Шелепин рассказал мне о споре, который разгорелся между ним и Косыгиным по вопросу увеличения производства сахара. Косыгин стоял за расширение посевных площадей, а Шелепин с цифрами в руках доказывал необходимость реконструкции сахарных заводов. Шелепин досконально изучил проблему. Сахарная свекла при уборке имеет 14–16 % сахара, а после длительной лежки, к моменту обработки, из-за отсутствия достаточного количества перерабатывающих заводов, их технической отсталости теряет почти все — остается до I %. А потому такая лежалая свекла шла подчас на патоку. В случае модернизации сахарных заводов нам и Куба была бы не нужна! Шелепин пытался внушить эту мысль Брежневу, но тот остался к ней равнодушен и поддержал в споре Косыгина.

Шелепин рассказывал мне, как позже, перед одним из пленумов ЦК, он обратился к Косыгину с предложением внести на заседание поправки к проекту плана, предусматривающие более высокие темпы повышения жизненного уровня народа.

— Если вы этого не сделаете, — сказал Шелепин, — я как член Политбюро ЦК и‘председатель ВЦСПС сам буду вынужден выступить на пленуме.

При этом он изложил Косыгину ряд конкретных предложений, за счет чего можно было бы реально повысить жизненный уровень.

Примерно через час после этой беседы Шелепина пригласил к себе Брежнев и спросил:

— Какие у тебя отношения с Косыгиным?

— Нормальные, — с недоумением ответил Шелепин. — Но вы же хорошо знаете, что на многих заседаниях Политбюро мы с Косыгиным не раз спорили по принципиальным вопросам. Для пользы дела!

— Ты говорил ему, что собираешься выступить на пленуме?

— Говорил, — ответил Шелепин.

Тогда Брежнев стал настойчиво уговаривать его не выступать, твердо обещая многое поправить при рассмотрении годовых планов.

Шелепин сдался, о чем впоследствии не раз сожалел: ничего, конечно, исправлено не было.

Иногда и мы спорили. Например, когда возник вопрос о реорганизации комсомола, Шелепин поддержал идею создания отдельно — студенческой комсомольской организации, отдельно — рабочей, отдельно — сельской молодежи. Я категорически возражал. Полагал, что студенческая молодежь, выделившись в отдельную организацию, все подомнет под себя и мы загубим работу с сельской и рабочей молодежью. Спорили ожесточенно!

К счастью, все это не состоялось, поскольку в ЦК партии к этой идее отнеслись неодобрительно.

Вопреки попыткам нынешних СМИ представить нас «молодыми заговорщиками», совершенно определенно заявляю: мы ими не были. Мы были единомышленниками, сторонниками реформ. В стране было что поправлять, и на это должны были быть направлены реформы.

Но тогда в Кремле засели «старцы». Им не было дела до нужд страны! Вся их забота — удержаться у власти до поры, когда ногами вперед понесут. Им было не до реформ. Ведь даже скромные реформы Косыгина захлебнулись в самом начале: то Минфин «обрежет», то Госплан «не даст». А в результате местные органы уходили от выполнения поставленных задач. Потому все эти реформы превратились в бюрократическую затею, формальность, не более того.

О моей и Шелепина неуживчивости стали распространять всяческие слухи. В западной прессе писали, что Шелепин и другие выходцы из комсомола после снятия Хрущева хотят восстановить сталинизм.

Выдумано и утверждение о якобы представленных Шелепиным каких-то «сталинистских» предложениях к готовящемуся докладу Брежнева о 20-й годовщине Победы. На самом деле Шелепин никакого участия в подготовке этого доклада не принимал.

Писали, что «молодые» хотят помириться с Мао Цзэдуном и жестко поставить на место интеллигенцию.

Эти «предположения», в частности, исходили от Александра Солженицына и Федора Бурлацкого, очень скользкого человека, «прилипалы» ко всем вождям, вплоть до Михаила Горбачева. О нем кто-то метко сказал: «Главная обязанность Бурлацкого была — носить портфель Аджубея».

Хорошую отповедь Бурлацкому дал Шелепин в серии своих статей, объединенных под названием «История — учитель суровый».

В 1990 году вышла книга Бурлацкого «Вожди и советники». Странное впечатление производит эта книга — избыток самолюбования и стремление выдать себя за главного советчика бывших первых руководителей страны — Хрущева, Брежнева, Андропова. К тому же немало фактических искажений.

Бурлацкий не жалует там комсомол, и прежде всего его Центральный Комитет, а равным образом и всех известных ему товарищей, которые пришли на государственные, советские и партийные посты, пройдя школу комсомола. Он пишет, например: «Что касается более молодых деятелей, как Шелепин, Демичев, Полянский, то мы в нашей среде очень побаивались их, поскольку все они были выходцами из ЦК комсомола — по тем временам школы карьеризма». (Кстати, ни Полянский, ни Демичев в комсомоле и ЦК ВЛКСМ не работали.)

В период работы в отделе ЦК КПСС Бурлацкий на партийном собрании был подвергнут резкой критике за высокомерие, амбициозность.

Как вспоминал Шелепин, он находился в кабинете у Суслова, когда зашел Андропов и доложил об итогах этого партийного собрания. Суслов тут же дал санкцию на освобождение Бурлацкого от работы в аппарате ЦК. Вскоре Бурлацкий был отправлен на работу в газету «Правда», хотя пишет, что ушел из ЦК «по собственному желанию».

Действительно, мы с Шелепиным считали, что надо примириться с Мао. Мы были против ухудшения отношений с КНР, хотя открыто об этом не заявляли.

Но мы не хотели никакой реабилитации Сталина! Об этом, в частности, говорит выступление Шелепина на XXII съезде партии с жесткой критикой сталинизма, и не только сталинизма. Он осудил и тех, кто содействовал сталинским репрессиям.

Кроме того, Шелепин и я пришли в активную государственную и политическую жизнь фактически после смерти Сталина.

Говорят, что именно Сталин назначил Шелепина первым секретарем ЦК ВЛКСМ после ухода Михайлова в ЦК ВКП(б). Это так. Но до того как назначить Шелепина, Сталин предполагал назначить на этот пост Юрия Жданова, заведовавшего тогда отделом науки ЦК партии. Жданов отказывался, ссылаясь на то, что не знаком с комсомольской работой. Тогда Сталин послал его в ЦК ВЛКСМ, чтобы там он встретился с нами и познакомился с нашей работой.

Шелепин собрал всех секретарей ЦК комсомола, и Юрий Жданов попросил каждого из нас рассказать о своем участке работы. После наших докладов сказал: «Нет, братцы, быть над вами первым я не смогу. Пойду и скажу об этом Сталину».

После этого Сталин принял Шелепина, буквально на пару минут. Сказал, что будет рекомендовать его на должность первого секретаря ЦК ВЛКСМ, и Шелепин рта не успел раскрыть, как вождь с ним распрощался.

Тогда стали распространяться слухи, что якобы существует какая-то группа бывших комсомольских деятелей, куда, кроме меня и Шелепина, входят Егорычев и Демичев, и что Брежневу пришлось поставить ее на место. Что тут сказать? Повторяю, Демичев вообще в комсомоле активно не работал. Егорычев был когда-то комсоргом ЦК ВЛКСМ в МВТУ им. Баумана. Тогда мы близко не знали друг друга. Потом он стал секретарем райкома партии и, наконец, первым секретарем Московского горкома КПСС. Вот тогда у нас и появились общие вопросы для обсуждения. Но каких-то особо дружеских отношений у нас никогда не было. Что же это за «группа», если из ее состава можно назвать Шелепина, меня да, может быть, Месяцева? Не было никакой «комсомольской группы заговорщиков»!

Западные спецслужбы в то время специально вбрасывали слухи, способствовавшие раздуванию взаимных подозрений среди партийных и государственных деятелей. Я докладывал об этом Брежневу. Но уйти от подозрительности для Брежнева было, видимо, выше сил. А западная пропаганда продолжала твердить, что Брежнев — явление временное, что за его спиной стоят «молодые» во главе с Шелепиным и Семичастным, которые легко смели Хрущева, и им ничего не стоит так же легко, при помощи КГБ, смести и Брежнева.

А тут еще Шелест, первый секретарь ЦК партии Украины, сыграл с нами злую шутку.

Петр Ефимович, находясь где-то на Западной Украине, услышал, как кто-то из начальников КГБ, бывший не то комсомольским работником, не то просто работавший когда-то с Шелепиным или со мной, рассказал какую-то байку, выдумку по поводу того, что мы чуть ли не объединяемся, чуть ли не «теневой кабинет» создаем. Шелест запись этой беседы переслал Брежневу. Причем Шелест понимал, как он потом рассказывал мне в 80-е годы, что рассказ надуманный, и все-таки послал его.

Все это сеяло сомнения и подозрения, и Брежнев «клюнул» на наживку, стал нас побаиваться. Вот тогда и начались все эти кадровые рокировки с целью укрепления собственной власти.

Убрав из МГК Егорычева и направив его послом в Данию, Брежнев посадил на его место Гришина; Шелепина перевел в ВЦСПС, Месяцева назначил послом в Австралию, Романовского — послом в Норвегию, Горюнова тоже определил в послы, даже Григоряна, заместителя управляющего делами ЦК партии, заслал на Кипр торгпредом. Избавился и от Полянского, Залужного, Поленова, почти от всех замов председателя КГБ.

Свободные места стали быстро занимать земляки Брежнева из Днепропетровска или его родственники.

Брежнев настойчиво расставлял на важные государственные посты верных ему людей. Критерием при этом были не профессиональные способности того или иного человека, не его политическое лицо, а преданность и подхалимство, умение вовремя показаться на глаза руководителям. Наверх полезли люди, которые в свое время окружали Леонида Ильича на прежних местах работы или были родом из тех же краев, что и он, из Днепропетровска. Позже, когда такая тенденция развернулась во всей своей широте, родилась едкая острота, которая ходила по Москве как анекдот: «В истории России было три периода — допетровский, петровский и днепропетровский».

Первым замом к Щелокову он назначил своего зятя Чурбанова, первым заместителем министра внешней торговли сделал своего сына-алкаша Юрия Брежнева. Меня еще не успели освободить от поста председателя КГБ, как уже вызвали из Азербайджана Цвигуна и сделали его сперва заместителем, а вскоре — первым заместителем председателя КГБ. Заместителем председателя КГБ вскоре был назначен и Цинев — тоже днепропетровец.

Теплое место получил муж сестры жены Брежнева Беляк. Он вытащил из Молдавии бывшего заведующего сельским клубом Трапезникова и поставил его во главе отдела науки ЦК! Трапезников дважды баллотировался в академики АН СССР, и всякий раз его «прокатывали». После второго провала Брежнев стал настаивать на повторном голосовании.

Своего любимца Павлова Брежнев сделал управляющим делами ЦК и через два месяца после назначения дал ему звание Героя Социалистического Труда. Павлова он специально посылал за рубеж делать закупки галстуков, запонок и прочей галантереи.

Уже на Украине я с изумлением узнал, что во главе правительства Брежнев, отодвинув умницу Косыгина, поставил семидесятипятилетнего Тихонова, тоже «днепропетровца». Ну, этот наработает, с горьким чувством подумал я. Косыгину ничего не оставалось, как умереть.

Я всегда считал, что председатель КГБ и министр иностранных дел ни в коем случае не могут входить в состав Политбюро. Это обосновывал в свое время Хрущев на пленуме ЦК, когда Жукова выводили из состава Политбюро. Но Брежнев сделал Громыко и Андропова кандидатами, а потом членами Политбюро…

Отношения мои с Брежневым все более обострялись.

Острая стычка с ним у нас произошла по поводу назначения Тикунова.

В это время решили воссоздать Министерство внутренних дел СССР.

Мы с Шелепиным считали, что этот новый орган, вышестоящий по отношению к пятнадцати республиканским министерствам такого же профиля, должен был возглавить российский министр внутренних дел Тикунов, человек с богатым жизненным опытом, юрист по образованию. Деловая биография Тикунова говорила сама за себя: кандидат в члены ЦК, был секретарем обкома партии, заместителем председателя КГБ, заместителем заведующего отделом административных органов ЦК партии. Его только что наградили орденом Ленина. Я с ним прекрасно взаимодействовал.

Однако вскоре при обсуждении этой кандидатуры Брежнев изменил свою позицию.

Его новым «коньком» стал опять же верный земляк, приятель с давних времен Щелоков. Многим было ясно, что в силовых структурах создается некий противовес, который должен конкурировать с КГБ.

Мы резко выступили против назначения Щелокова. Я знал его еще по Киеву, где в свое время он работал в ЦК партии Украины и был снят с работы за неблаговидные поступки. Брежнев, в то время возглавлявший компартию Молдавии, подобрал его и длительное время держал на руководящих постах в этой республике. Теперь он опять решил перевести приятеля поближе к себе.

У меня дважды состоялась беседа с Брежневым относительно Щелокова. Первый раз перед его назначением и второй раз через несколько месяцев после его назначения. Довольно резко я высказал все, что думал о Щелокове и его неблаговидных делах уже в Москве в роли министра. Первая беседа поначалу подействовала. Брежнев назначение Щелокова отложил.

Но ненадолго. Плохую роль сыграл в этом деле Подгорный — в то время он уже был председателем Президиума Верховного Совета:

— Да что ты этих ребят боишься! Созывай Политбюро и утверждай Щелокова.

Именно так Брежнев и сделал. Щелокова утвердили, а Тикунова отправили в Комитет народного контроля.

Узнав об этом, я опять пошел к Брежневу со своими возражениями. Пока я сидел у него в кабинете, нашли Тикунова, пригласили и при мне объявили, что он идет в ЦК партии заместителем председателя Комиссии по выездам за границу…

Я неоднократно говорил Брежневу, что Щелоков плохо кончит, да еще и его обольет грязью.

— Он ставит вас в ложное положение, — предостерегал я нашего высшего руководителя уже совершенно официально. — Вы всюду берете его с собой. А он только и делает, что создает неприятности и ссорит людей. В Москве и в стране его знают мало, он ваш подопечный. Теперь уже потерял всякий стыд, требует привилегий, квартир, дач, авто- мобилей. Ведет себя как старорежимный аристократ. Он из Молдавии привез даже своего парикмахера и сразу же дал ему трехкомнатную квартиру.

В дальнейшем мои опасения подтвердились. За допущенные преступления Щелоков был снят с поста министра, исключен из партии, лишен звания генерала. В конце концов он покончил жизнь самоубийством.

Но наше сражение вокруг Щелокова было решающим в моей дальнейшей судьбе.

С каждым месяцем проблем в наших отношениях с Брежневым прибавлялось.

Брежнев все чаще стал прибегать к методам, за которые он в 1964 году так яростно критиковал Хрущева. У него появились такие черты, как чванство, вседозволенность, проявление культа личности. Хотя, как шутили тогда, чтобы был культ, нужна личность…

Вдруг Брежнев начал организовывать пышно обставленные охоты то в Беловежской пуще, то в пойме Волги, а чаще всего в Завидове под Москвой. При этом втягивал в это старых членов Президиума ЦК.

Недоброжелательные отклики и угрозы простых людей по поводу по-царски организованных выездов на охоту стали почти постоянной темой наших разговоров. Когда я говорил ему об этом, он вначале отмалчивался, а как-то раз зло бросил: «Хрущеву было можно, а мне нельзя?!»

Ко всему прочему добавились и проблемы, связанные с дочерью Брежнева — Галиной. О том, что жизнь детей Брежнева и раньше даже отдаленно не отвечала традиционным коммунистическим нормам, знал уже широкий круг людей. Опасным, однако, стало то, что именами детей Брежнева начали пользоваться в своих интересах и весьма сомнительные личности.

Похождения Галины Брежневой начались давно, когда она из Запорожья сбежала с цирком. Она вышла замуж за силового акробата Евгения Малаева, который был старше ее на двадцать пять лет. К цирку она прикипела основательно. Дошла до того, что взяла затем в мужья девятнадцатилетнего Игоря Кио и уехала с ним в Одессу.

Л.И.Брежнев был тогда уже председателем Президиума Верховного Совета СССР. Он меня пригласил. Прихожу — он сидит и плачет:

— Не знаю, что с этой сволочью делать. Помоги!

Наши люди в Одессе обнаружили, что штамп в паспорте действительно есть: брак зарегистрирован. Пришлось провести «операцию» — сделать паспорт чистым: печать о регистрации брака вытравили специальным составом. Проблема была не столько с Кио, сколько с администратором цирка, который все это устраивал: ему очень хотелось втереться в семью Брежнева. Пришлось жестко предупредить: если не прекратите, Игорь Кио будет немедленно призван в армию. Ничего не поделаешь: надо было выручать руководителя страны!

От брака с Малаевым у Галины Брежневой была дочь, которая воспитывалась в семье Леонида Ильича. Брежневы боялись, что Малаев заберет ее к себе, поэтому оставили ему пятикомнатную квартиру, в которой они жили с Галиной, потом сделали его Героем Социалистического Труда, директором цирка на Цветном бульваре. Такова была плата за то, чтобы он не предъявил претензий на свою дочь.

Что было в моих силах, я сделал и получил в ответ искреннюю благодарность.

Вскоре все повторилось.

Когда я узнал о новых скандалах, связанных с Галиной, я опять обратил внимание Брежнева на происходящее. Теперь при одной из встреч он лишь зло буркнул:

— А ты что, кого-то арестовал?

— Да, — ответил я утвердительно и напомнил: — Я же вас предупреждал.

Мы взяли несколько спекулянтов, занимавшихся незаконными операциями с валютой, — они втерлись в доверие Галине Брежневой через ее сомнительного циркового любовника; когда мы их взяли, Галина, в свою очередь, начала с отцовской помощью давить на меня.

Кстати, и мне и Шелепину давно было известно о многочисленных любовных авантюрах самого Брежнева. К женскому полу он всегда был неравнодушен. Это, замечу, был еще один фактор, влиявший на подбор кадров. Например, если с чьей-то супругой он был в близких отношениях или она ему нравилась — он начинал «двигать» этого человека. Так появился Цвигун, так стал первым секретарем ЦК партии Молдавии Бодюл. Некоторых своих фронтовых подруг Брежнев перетащил сначала в Днепропетровск, потом в Москву, дал им квартиры, повыдавал их замуж за очень приличных людей.

Одну свою «походно-полевую жену» выдал за человека, которого хотел протащить на пост председателя Моссовета. Депутатом Моссовета тот уже стал, но дальше действовать Брежнев побоялся: дело было еще при Хрущеве. Тогда он отправил его в Казахстан, где тот вскоре стал заместителем председателя Совмина Казахстана. Через некоторое время его арестовали и дали пятнадцать лет за крупную взятку.

Брежнев не пропускал ни одной юбки с юности. До войны он работал в Днепропетровском обкоме одним из секретарей (в обкомах тогда было до восемнадцати секретарей). Однажды он «загулял» со своей будущей женой. Ее мать пришла и предупредила: если он не женится, то она такое ему устроит!.. И он вынужден был жениться на Виктории Петровне.

Главный удар Брежнев собирался нанести по мне и Шелепину…

Когда Шелепина в 1965 году вывели из состава Политбюро, я был на Украине. Узнал эту невеселую новость из выступления Щербицкого, приехавшего из Москвы. И тут же позвонил Александру Николаевичу:

— Тебя вывели за «извращение ленинской национальной политики» или за «нарушение методов ленинского руководства»?

— Ничего подобного. Брежнев говорил, что никакой формулировки записано не будет.

— Не знаю, здесь Щербицкий, докладывая на пленуме ЦК партии Украины, сказал, что именно с такими формулировками тебя и освободили.

— Нет-нет, — торопливо сказал друг. По голосу я чувствовал, что на душе у него было неважно…

Позже он рассказывал мне, как это было.

За час до пленума 16 апреля 1965 года Брежнев позвонил Шелепину и попросил приехать пораньше. Уже в кабинете, за кофе, он говорит ему, улыбаясь:

— Знаешь, Саша, ты давно работаешь, много сделал, устал. Тебе надо сменить обстановку. Есть предложение освободить тебя от членства в Политбюро ЦК. Ты не беспокойся — все будет достойно.

— Я солдат партии, — ответил Шелепин. — Вам решать.

— Но ты напиши заявление, — попросил Брежнев.

Как рассказывал Шелепин, он написал заявление, сформулировав его таким образом, чтобы всякий мог понять всю несуразность мотивировки: «Прошу освободить меня в связи с тем, что я непосредственно не работаю на производстве».

На пленуме предложение об освобождении Шелепина внес Брежнев. Видно было, что его отставка со всеми уже обговорена заранее по телефону, поэтому никто не возражал. Ни один человек не выступил, хотя в протоколе вроде бы записано, что выступали Устинов, Гречко и Щербина…

Через год Шелепина вывели и из состава ЦК.

На пленуме ЦК, где было принято решение о созыве XXV съезда партии, в конце заседания Суслов предложил вывести из состава ЦК Шелеста, Воронова и Шелепина, мотивируя это тем, что они теперь не представляют те организации, которые их выдвигали в ЦК. Это была хорошо продуманная уловка убрать еще до съезда неугодных людей. В печати фамилии этих трех членов ЦК появились в общем списке выведенных из ЦК, где фигурировали, Например, Насреддинов и Чурикова, обвиненные во взяточничестве. Этот «сигнал» моментально был воспринят на местах. На Украине партийному активу преподносили эту меру как возмездие за нарушение устава партии, норм партийной жизни, ленинских принципов партийного руководства. И зачитывали подряд фамилии людей, выведенных из состава ЦК, без объяснения мотивировки…

Мы дружили с Шелепиным до последних дней его жизни. И до самого конца оставались единомышленниками. Говорят, ему не хватало решительности. Вот, мол, не пришел на Политбюро, когда меня освобождали от должности председателя КГБ. Говорят, что был болен. И он то же говорил. Я никогда не ставил этого ему в вину и никогда в нем не сомневался.

Всякие были попытки и раньше вбить клин между нами. Говорили, например: «Имей в виду, Шелепин — еврей». И придумывали ему какую-то еврейскую фамилию. Над такими «остряками» я только смеялся.

Когда я был в опале на Украине, я часто звонил ему, заходил в ВЦСПС, когда наезжал в Москву: мы там закрывались у него в кабинете, обедали и обсуждали в открытую все, что хотели…

В конце жизни мне даже пришлось его опекать: настолько согнули его тогда.

Все председатели КГБ, кроме Шелепина, стали генералами. Он же получал крохотную пенсию, и только много лет спустя ему дали «персональную». Да и то она была ниже, чем, например, у Мазурова или других членов Политбюро.

В общем, пришибли его по всем статьям. Он несколько подрастерялся и сник. Перестал общаться. Тяжело шел на интервью, чаще избегал их. Бывшие комсомольцы и бывшие наши сослуживцы, видя его подавленность, в его присутствии стали все больше обращаться ко мне как к более признанному лидеру. Он это чувствовал и, видимо, переживал.

Но как бы «шефствуя» над ним, я продолжал считать его лидером. В последние годы не было вопроса, по которому я не посоветовался бы с ним, а он со мной.

Сейчас мне очень его не хватает…

Подавляющему большинству руководящих кадров КГБ я доверял, и они меня поддерживали. Однако и в нашей среде были «днепропетровцы», занимавшиеся неблаговидным делом — доносительством. Брежнев получал информацию о всяких сплетнях, слухах, ошибках в нашей работе, недостойном поведении отдельных работников из уст этих сотрудников за моей спиной.

Руководителем и вдохновителем этой группы был генерал Цинев, работавший в то время заместителем начальника Управления военной контрразведки в центральном аппарате.

Цинев был старым контрразведчиком, прошел дорогами войны. Потом он возглавил Высшую школу военной контрразведки, а затем был взят в центральный аппарат КГБ. До войны работал в Днепропетровске и был очень близким приятелем Брежнева. Зная о его неблаговидной роли в аппарате КГБ, я попытался перевести Цинева на другую работу. Управление кадров предложило назначить его начальником Высшей школы КГБ. Это была работа намного самостоятельней прежней, и в беседах в управлении кадров с моими заместителями и со мной он не выдвигал никаких возражений. Однако через день после беседы с Циневым я был у Брежнева, и у нас состоялся довольно любопытный разговор.

— Я случайно узнал, что ты собираешься его убрать из центрального аппарата. Правильно ли это?

— Вчера он находился в вашем кабинете три часа, какая же тут случайность, — ответил я.

— Так ты все знаешь? — удивился Брежнев.

— Знаю, потому что не мог вам дозвониться. Точнее, дозвониться бы мог, только я знал, что вы заняты, что у вас посетитель. Так что я решил не использовать прямой телефон, пока вы не освободитесь. Много раз я спрашивал у секретаря в приемной о возможности вам позвонить. Ответ был один: «Генерал Цинев». Потому все и знаю. К слову сказать, генерал — мой подчиненный, и о том, что он идет на прием к генеральному секретарю партии, мне доложено не было. Мне известно, что вы друзья и можете встречаться на такой основе. Однако и после встречи с вами он не сказал мне ни слова. Разговаривая со мной, против перевода не возражал. Теперь вижу, что он предпочел бы остаться в аппарате. Однако с этим вопросом пошел прямо к вам. Как же мне с таким генералом работать?

— Знаешь, я бы его извинил, перед тобой он не осмелился поставить такой вопрос…

— Передо мной не осмелился, а перед генеральным секретарем отваги хватило?

— Ты же знаешь наши отношения.

Цинев не только остался в центральном аппарате. Год спустя я был вынужден под давлением отдела административных органов ЦК КПСС, наперекор собственной воле, повысить его в должности и сделать начальником Управления военной контрразведки.

Не очень много было сотрудников, помогавших Циневу в его доносительстве: один из начальников Управления, генерал из погранвойск, один работник партийного комитета центрального аппарата и еще пара человечков.

Я думаю, что остальные члены Политбюро, разумеется, кроме Шелепина, о моих сложных отношениях с Брежневым не знали, а может быть, и не очень-то хотели знать. Сам Леонид Ильич до поры до времени все наши разногласия старался не афишировать.

У страны было коллективное руководство, однако наиболее сильные голоса в Политбюро принадлежали четырем ведущим деятелям. Кроме Брежнева это были председатель Президиума Верховного Совета Н.В.Подгорный, председатель Совета Министров А.Н.Косыгин и главный идеолог М.А.Суслов. Брежнев понимал, что если бы он с самого начала стал проводить своих людей на слишком высокие посты, это не осталось бы незамеченным, а его позиции еще не были достаточно прочными. Он пошел по другому пути: окружил высших руководителей своими информаторами из второй шеренги и держал их под тщательным наблюдением. Как это выяснилось в 70-е годы, таких руководителей было достаточно много, не я один.

Все более обострялись отношения и между Брежневым и председателем правительства А.Н.Косыгиным. Брежнев с явной неприязнью относился к нему. Леонид Ильич, безусловно, всегда завидовал Косыгину, его выдержанности, квалификации, а главное — тому неформальному авторитету, которым Косыгин Пользовался у партийного актива и народа. Он стал все чаще опускаться до примитивных публичных реплик с целью задеть Косыгина, бросить тень на него и его семью. И хотя позже прибрал к рукам и пост председателя Президиума Верховного Совета, прихватить, по примеру Хрущева, должность Косыгина Брежнев никогда и не пытался, понижая, что этот пост связан со многими серьезными заботами и требует профессиональных знаний.

Косыгину было очень сложно и трудно работать в окружении заместителей-днепропетровцев, да и среди министров их было немало.

По-хамски отнесся Брежнев к уже больному Косыгину при освобождении его от должности председателя Совмина СССР.

Брежнев был человеком не из смелого десятка, проще говоря, труслив. Уезжая в командировки, он тщательно следил за тем, чтобы мы с Шелепиным не оставались без «присмотра». Так, весной 1962 года, когда ему предстояла поездка за границу на международную конференцию, а другие члены Политбюро в это время разъезжались, срочно была придумана командировка в Узбекистан и для меня.

Доклад о татарах в Узбекистане я представил, но рассмотрели его тогда, когда я уже был «сослан» на Украину. Ясно, что не доклад о татарах был нужен, а требовалось мое отсутствие в Москве.

И вот за рубеж бежала Светлана Аллилуева — дочь Сталина…