Глава 28 Теплые шубы и «весенняя лихорадка»

Глава 28

Теплые шубы и «весенняя лихорадка»

На нашем участке фронта по-прежнему царило затишье. Но из штаба дивизии мы получили новую оперативную сводку. Общее положение выглядело удручающе.

Две крупные вражеские армии вели бои глубоко в нашем тылу, и их разделял коридор шириной всего лишь тридцать километров. Если им удастся соединиться, то связь по железной дороге с Вязьмой будет прервана, и 30 немецких пехотных дивизий, 7 танковых дивизий, многочисленные соединения парашютистов-десантников и войск СС, а также штабы 4-й и 9-й армий окажутся в ловушке. Этот ненадежный коридор находился под постоянным обстрелом вражеской дальнобойной артиллерии. Вокруг нас стояли или постоянно перемещались 60 отлично оснащенных пехотных дивизий противника, 17 танковых дивизий, 13 кавалерийских дивизий и 20 лыжных батальонов.[104]

– Похоже, что нам конец! – сказал я Ноаку.

– Да, должен признать, что все выглядит довольно скверно! – ответил тот. – Но старый Корле Беккер считает, что русское наступление выдыхается! Он предполагает, что у них не хватит резервов, чтобы разгромить нас до наступления весны!

– Но посмотри на карту с нанесенной обстановкой! Да и зима еще не скоро закончится! – возразил я.

– Но чаще всего полковник Беккер оказывается прав! Он, как старый боевой конь, нутром чует, как складывается обстановка!

Ноак засмеялся и похлопал меня по плечу. Но от этого мое настроение не улучшилось.

От изначального состава нашего 3-го батальона осталось не так уж и много. Мы с Ноаком недавно специально подсчитывали. Хотя сейчас мы опять насчитывали более 100 человек, так как генерал Модель перевел из тыловых подразделений в боевые части всех имевшихся в наличии военнослужащих, но из тех 800 солдат нашего батальона, которые 22 июня 1941 года вступили в войну с Россией, к концу февраля 1942 года осталось только 29 бойцов! 2 офицера, 5 унтер-офицеров и 22 рядовых. Этими двумя офицерами были Руди Беккер и я.

Многие погибли в бою. Правда, нужно было иметь в виду, что некоторые больные и раненые снова вернутся в батальон после выздоровления и что, вероятно, в группе Титьена тоже оставалось немало выживших, ведь нам ничего не было известно об их потерях.

В течение нескольких дней в Малахово все оставалось по-старому, но потом парашютистов-десантников перевели в другое место. Сложилось впечатление, что противник только и ждал этого – с их уходом фронт снова ожил. Подразделения Красной армии, имевшие подавляющее преимущество, опять атаковали Гридино и Крупцово, и их атаки, как обычно, были снова отбиты. В результате прямого попадания снаряда, выпущенного из русской противотанковой пушки, погиб обер-лейтенант медицинской службы, оберарцт Кнуст, военный врач из 2-го батальона Хёке. Его обязанности были временно возложены на меня. Затем выбыл из строя и сам Хёке, получивший тяжелые осколочные ранения в голову и в колено. Командиром 2-го батальона стал обер-лейтенант Райн, сын священника и наряду с фон Бёзелагером единственный кавалер Рыцарского креста в нашей дивизии. Мне показалось, что на лице адъютанта батальона Клюге появилось выражение даже некоторого облегчения, так как Хёке был очень строгим командиром.

– Скажите, – обратился я к Клюге, – ведь сегодня 9 марта! Под снегом должно быть очень много убитых. Что с ними будет, когда снег весной растает?

– Что вы имеете в виду?

– Как только снег растает, здесь будет как в морге!

– Ах вот в чем дело! В отношении этого мы уже получили приказ по дивизии! Как только нам сообщат пароль «Весенняя лихорадка», весь фронт отойдет на два километра назад!

– И когда поступит этот пароль?

– Солдаты сообщат вам об этом! Ходит странный слух, что они знают точную примету, когда это случится!

– Что за примета?

Клюге протянул мне свой полевой бинокль:

– Там на нейтральной полосе – видите проволочную сеть, установленную на низких кольях примерно на уровне колен? Когда вражеский солдат споткнется об нее, тогда взорвутся мины и ручные гранаты! Поэтому эта сеть так и называется «спотыкач».

– Да, вижу!

– Если вы присмотритесь повнимательнее, то увидите, что проволока привязана к деревянным колышкам не на всей своей длине. Посмотрите слева, вон от того куста!

Я повернул бинокль в сторону куста и слева от него увидел окоченевшую человеческую руку, вертикально торчавшую из снега. Рука была сжата в кулак, из которого торчал указательный палец. Этот палец служил опорой для намотанной на него проволоки. Это выглядело так, словно покойник грозил нам пальцем с того света.

– Солдаты считают, – сказал Клюге, – что пароль «Весенняя лихорадка» поступит в войска, как только эта рука оттает и упадет вниз!

Позднее я слышал, что действительно 2-й батальон отошел на заранее подготовленные весенние позиции в тот день, когда сжатая в кулак рука мертвеца упала. Но возможно, это было простое совпадение…

Когда меня наконец сменили и я вернулся в свой родной 3-й батальон в Малахово, там снова был Мюллер, и поступило зимнее обмундирование. Я крепко пожал Мюллеру руку. Как он мне рассказал, его не отправили в Германию из-за ранения пальцев. В полевом госпитале в Смоленске ему была сделана операция, там же он и долечивался. Но он совсем не сердился на вермахт из-за того, что ему не предоставили отпуск и он не смог увидеться со своей семьей. Вместе с Мюллером прибыло еще 14 человек пополнения, среди них один обер-лейтенант и один лейтенант. Эти офицеры наслушались ужасных историй о войне на Восточном фронте. Но, увидев, какое спокойствие царит на нашем участке фронта, они были поражены и испытали огромное облегчение.

Поступившее зимнее обмундирование представляло собой внушительное количество кожаных пальто, шуб, сапог на меху, шерстяного нижнего белья, свитеров, утепленных перчаток, носков и многого другого. Добросердечные соотечественники в Германии пожертвовали все, что могло защитить нас от русских морозов. Мы бы уже давно замерзли здесь насмерть, если бы не сняли с убитых нами красноармейцев теплые зимние вещи, чтобы спастись от холода.

С учетом всех поступивших пополнений численность нашего батальона снова выросла до 160 человек. А поскольку мы уже относительно хорошо отдохнули, то из штаба дивизии поступил приказ, согласно которому мы должны были сменить на передовой 3-й батальон 37-го пехотного полка. 30 марта мы выступили маршем из Малахово и вечером заняли свои новые позиции у селения Клипуново.

Командный пункт батальона разместился в том же самом доме, в котором мы с Генрихом уплетали горячий бульон фон Бёзелагера после утомительного марша при отступлении из Старицы.

И вот мы снова на переднем крае обороны, но какой же разительный контраст с тем, что было раньше! Теперь уже не было ежедневных яростных атак противника, нам предстояло вести обычную позиционную войну. Неотъемлемой частью распорядка дня стало патрулирование, вылазки, дуэли снайперов и беспокоящий артиллерийский огонь. Вскоре мы основательно обустроились на новом месте, и нам уже казалось, что мы находимся в Клипуново с давних пор. Чтобы затруднить обзор вражеским снайперам, мы повсюду возводили стенки и перегородки из снега и строили изгороди из соломы. Русские находили особое удовлетворение в том, что практически в любое время дня и ночи могли выпустить по поселку несколько пулеметных очередей. Это, конечно, здорово надоедало, так как всякий раз нужно было тотчас бросаться в снег. И вскоре мы уже автоматически падали ничком в снег, даже не задумываясь особо об этом. Но вот новоприбывшим из Германии это доставляло, кажется, огромное удовольствие.

Как обычно, Гридино опять было единственным населенным пунктом, где наблюдалась регулярная боевая деятельность. Если у нас что-нибудь и происходило, то только на правом фланге, который примыкал к гридинской позиции. Этот участок передовой защищал Бёмер со своей 11-й ротой.

Возможно, некоторые из новоприбывших не увидели ничего смешного в происшествии, которое приключилось однажды во взводе обер-фельдфебеля Шниттгера. Когда я зашел к нему, Шниттгер сидел за столом и писал письмо семье солдата, только что прибывшего из Германии и вскоре после этого погибшего. Несколько его ветеранов лежали, потягиваясь, на одеялах около топившейся печки.

– Что ты написал, Шниттгер? Что он погиб как отважный солдат? – спросил один из ветеранов.

– До последнего вдоха исполняя свой долг… – крикнул под общий хохот другой ветеран.

– Напиши лучше, что он погиб, упрямо подставляя врагу свой лоб! – сказал третий, и все покатились со смеху.

Как рассказал мне Шниттгер, новобранец отправился вечером в сортир. Вражеский снайпер спокойно взял его на мушку, тщательно прицелился в неподвижную мишень, и получивший пулю в лоб бедняга свалился в выгребную яму.

– Никто не хватился его до следующего утра, – закончил Шниттгер свой рассказ и добавил с укоризной: – Вот видите, герр ассистенцарцт, даже вы улыбаетесь!

* * *

Во время одного из моих посещений тылового района Нина представила мне молоденькую девушку лет семнадцати.

– Это моя подруга Ольга! Она составляет мне компанию и помогает ухаживать за больными сыпным тифом. Она сама уже переболела тифом!

– Хорошо! – сказал я. – Помощь нам всегда пригодится – особенно от того, кто сам невосприимчив к этой болезни. Когда я вошел, Ольга что-то пела. Пусть продолжает петь, скажите ей, Нина!

Ольга нисколько не смутилась и с удовольствием спела несколько песен, исполненных тоски по родине, боли и любовных страданий. Мелодии были просто очаровательными. Когда Ольга закончила петь, Нина приготовила для нас чай в самоваре. Я сожалел лишь о том, что у меня не было времени остаться с ними подольше.

Несколько дней спустя я получил донесение от знакомого фельдфебеля медицинской службы, отвечавшего за тыловой район: «Нина Барбарова тяжело больна, у нее высокая температура».

Я не на шутку встревожился и решил поскорее навестить ее. Справившись с работой в медсанчасти батальона, я вскочил на лошадь и понесся галопом в тыл. У постели Нины сидела Ольга. Больная беспокойно металась из стороны в сторону, ее лицо было пунцово-красным, на лбу стояли крупные капли пота. Все симптомы однозначно указывали на сыпной тиф. Через несколько минут Нина открыла глаза, узнала меня и слабо улыбнулась.

– Я думаю, у меня сыпной тиф, герр доктор! – прошептала она.

– Возможно! – ответил я и склонился над девушкой. Она снова улыбнулась, полностью доверяя мне.

– Я не боюсь, герр доктор! Вы меня вылечите, я знаю это!

Я был очень обеспокоен и пытался утешить себя мыслью, что русские обладали гораздо большей сопротивляемостью к этой тяжелой болезни, чем мы, немцы. Но я прекрасно понимал, что в любом случае Нине предстояло выдержать тяжелую борьбу со смертью. Несомненно, она заразилась при уходе за другими больными сыпным тифом. Я чувствовал себя в долгу перед этой девушкой, которая тихо лежала на своем соломенном тюфяке, ни на что не жалуясь. Я принес ей несколько новых шерстяных одеял, а старые забрал для дезинсекции. Потом я заставил ее принять несколько таблеток пирамидона и успокоительное средство, оставил Ольге достаточный запас этих медикаментов, а также средств для стимуляции кровообращения и ушел. Нина проводила меня лишь взглядом, она была слишком слаба, чтобы сказать «до свидания».

Когда я в следующий раз поехал в тыловые деревни, то навестил Нину первой. Маленькая Ольга сидела у кровати больной подруги и прикладывала к ее лбу холодный компресс. Болезнь достигла критической точки, девушка отчаянно боролась за свою жизнь. Ее сердце бешено колотилось, пульс достигал 120 ударов в минуту, а высокая температура заставляла кровь быстрее двигаться по сосудам. Взгляд был затуманенным, а мысли путаными. И все-таки она выглядела иначе, чем Тульпин! На ее стороне было здоровье и более высокая сопротивляемость юного организма, и я надеялся, что она выкарабкается.

Я привез с собой мясо, другие продукты и немного кофе в зернах, чтобы укрепить Нинино кровообращение. К сожалению, я ничего больше не мог для нее сделать. Теперь все зависело от того, достаточно ли сил было у Нининого организма, чтобы справиться с болезнью. Осмотрев других больных, я еще раз навестил Нину. Когда я наконец поскакал назад в батальон, то всю дорогу усердно молился за ее выздоровление.