Глава XIV Весенняя активность

Глава XIV

Весенняя активность

27 марта из Ташкента в Москву был послан специальный поезд с иностранцами, желавшими покинуть страну.

Я сожалел, что расстался с некоторыми друзьями, хотя я и не видел большую часть из них в последнее время. Самой большой потерей была потеря Тредуэла, который находился на постоянной связи со мной, и чья поддержка и содействие имели большую ценность и подбадривали меня, и на чью, возможно, неоценимую помощь, я рассчитывал в случае ареста.

Жизнь аккредитованного консула в советской России не была легкой. Тредуэл был арестован 15 октября 1918 года наряду со мной и другими гражданами стран союзников по Антанте. Он был под стражей пять часов, после чего, по требованию приехавших Цирюля, Колесова и Дамагацкого, его немедленно освободили и принесли извинения.

Он был снова арестован 26 октября и был препровожден по улице в ЧК для допроса. Затем он просидел под строгим арестом пять месяцев. В течение первых двух месяцев он находился непрерывно в своей квартире. Но после этого ему разрешили выходить на улицу по делам с охраной, идущей у него по обеим сторонам. Я сам однажды видел его, идущим подобным образом, и хотя мы прошли мимо друг друга плечом к плечу, мы даже мельком не обменялись с ним приветственными взглядами.

Во время «Январских событий» его снова забрали, и он находился под угрозой расстрела. Его охранники сделали слабую попытку помешать этому, но прекратили вмешиваться под угрозой применения ручной гранаты. Его похитители сказали, что ему не нужно пальто, так как место, куда его поместят, будет достаточно теплым! И он может не беспокоиться о еде.

Ему сказали, что его расстреляют в шесть часов утра. Незадолго до этого часа он услышал снаружи шаги ног, и потом дверь его камеры открылась. Он подумал, что это был конец, но это был Цирюль со своими милиционерами, которые силой забрали его у тюремных надзирателей и препроводили его назад в его собственную квартиру, где они и охраняли его до тех пор, пока не прошла непосредственная опасность. В полном смысле слова ужасный жизненный опыт.

Только однажды у меня появилась возможность поговорить с ним, и это было накануне его отъезда. Я подошел в сумерках к черному ходу позади его дома, и он выскочил во двор, где у нас состоялась с ним приблизительно двадцатисекундная беседа на улице; затем он поторопился вернуться назад, прежде чем два его охранника заметили его отсутствие.

Его поездка домой была весьма богата событиями. Он объединил усилия с капитаном Брюном и шведами из Миссии, которая занималась помощью военнопленным. Он и швед готовили для всей компании на маленькой жаровне. У него было много полезной информации о ситуации в Туркестане, и ему удалось отослать ее своему правительству через Сибирь на тот случай, если бы с ним что-нибудь случилось во время его путешествии по России. Пойди дела в России по-другому, его информация и отчеты нашли бы очень большое применение в торговых отношениях его великой страны с Россией.

При приезде в Москву он еще находился в течение двадцати четырех часов под строгим арестом на железнодорожной станции. Затем он был освобожден, но находился под неусыпным надзором чека, и ему стоило немалых усилий освободиться из-под их опеки, в то время когда он передавал сообщения от своих друзей в Ташкенте их друзьям и родственникам в Москве, не имевших о них вестей в течение восемнадцати месяцев.

Кроме его помощи мне в Ташкенте, я позже узнал, что он после приезда в Америку попросил разрешения поехать в Персию, где он надеялся связаться со мной и помочь мне выбраться за границу. Наша дружба, сформировавшаяся в очень неприятных условиях в Ташкенте, продлилась позже.

Капитан Королевской датской Артиллерии Брюн творил чудеса в очень трудных условиях для облегчения невзгод австрийских военнопленных. Он также был арестован и находился под угрозой смерти. Однажды власти попытались национализировать дом,[56] в котором он жил и над которым был вывешен датский флаг. С величайшей невозмутимостью он противостоял представителям власти, пригласив их входить со своими пулеметами и другими военными атрибутами, в то время как он делал фотографии.

Описание его жизни и работы в Ташкенте можно найти в книге Смутные времена. В ней он упоминает, что он однажды узнал меня на улице, но не посмел заговорить со мной; таким образом, моя маскировка не была столь хороша, как я надеялся. Перед войной он был представителем в 16-м Уланском полку в Кураге[57] и имел много друзей в Англии. Его коллега, господин Клеберг, швед, занимавшийся немецкими военнопленными, был расстрелян большевиками, таким образом, дипломатическая неприкосновенность капитана Брюна могла быть легко нарушена, и, проявляя твердость и храбрость в делах в интересах австрийских военнопленных, он очень рисковал.

Тредуэл вез сообщение от меня. Обстановка, даже точнее сама жизнь, были настолько непредсказуемы, что я также послал сообщение и через капитана Брюна. Могло так получиться, что сообщение Тредуэла потеряется, а сообщение, посланное через Брюна, дойдет. Приходилось все время учитывать такие обстоятельства. В этом сообщении я упоминал специально имена сэра Артура Хирцеля и мистера (теперь сэр Джона) Шакбурга. Моей целью было убедить своих респондентов, что сообщение действительно было послано от меня. Никто еще здесь не знал, что с этими двумя людьми в Индийском Офисе у меня были всесторонние деловые отношения. Этот план оказался успешным. Это сообщение достигло Индийского офиса из Стокгольма. Цель моего сообщения была понята; и моей матери было послано заверенное сообщение обо мне, так как она все это время сильно беспокоилась.

Уехали также остававшиеся члены шведской Миссии, так же как и румынский чиновник капитан Болтерно. Мисс Хьюстон тоже дали возможность уехать, но она решила остаться со своими нанимателями, семьей с тремя детьми, у которых она была гувернанткой. Принятие такого решения требовало немалого мужества.

В середине апреля мне удалось найти новую квартиру. Это давало облегчение при том дискомфорте, который я испытывал, ночуя каждую ночь в разных домах и при этом всегда не на кровати. Один из моих хозяев относился ко мне в этом вопросе наиболее по-царски. Его домовитая жена стелила мне замечательную постель на полу с мягкими матрацами и чистой простыней каждый раз, когда я приходил к ним. В других местах я довольствовался ковриками и одеялами на стульях или диване.

У одной из моих добрых помощниц была особенность. Она знала хорошо Париж и любила поговорить об этом. Разговаривая со мной, она всегда переводила названия мест на английский язык. «Улица Мира», «Райские поля» и «Место Согласия» все эти названия казались странными для моих ушей, а однажды «Жирный Печеночный Пирог» в какой-то момент меня вообще сбил с толку.

Мой новый хозяин — Яковлев, был старик, который жил со своей сестрой в подвале дома. Он был служащим в каком-то государственном ведомстве. Я испытывал угрызения совести, понимая, что не очень красиво по отношению к этим людям позволять им держать меня у себя, не сказав, кем я был на самом деле, и не дав им возможность осознать до конца риск, который они этим брали на себя. Однако в данном случае мой чрезвычайно любезный друг мадам Данилова, которая и нашла мне эту квартиру, попросила меня этого не делать. Эта сестра была большая сплетница, да и брат не на много меньше чем она, и мадам Данилова была убеждена, что лучше всего было в данном случае держать их в неведении. Было неприятно, что я должен был обманывать этих людей.

Дом Яковлевых не был идеальным местом для меня. Они до этого укрывали у себя Иванова, моего предполагаемого курьера, который был арестован, когда пытался покинуть город. В чека имелись способы получения информации от людей, которые попали к ним в руки, и они могли бы заставить Иванова или его жену сказать, где они проживали. Это могло бы повлечь за собой арест Яковлева, а также и меня, если я был бы здесь обнаружен. Однако приходилось идти на риски такого рода.

Для этих двух Яковлевых я был присоединившимся к Осипову в январе румынско-австрийским военнопленным, за которым охотились большевики. Они все время приносили мне интересные новости и слухи о событиях в Румынии, которыми, по их мнению, я должен был интересоваться. В начале наиболее затруднительными для меня были их вопросы ко мне, касающиеся Румынии. Если у нас на столе была дыня, меня спрашивали, растут ли такие дыни в Румынии. Если у нас на обед была рыба, меня спрашивали о рыбе в Румынии. В конце концов, я стал получать удовольствие, изобретая подробные ответы на вопросы такого рода, зная очень хорошо, что сказанное мною, будет скоро забыто, и, если я скажу на следующий день прямо противоположное, этого никто и не заметит. Например есть два вида рыбы, которую едят в Румынии, одна очень хорошая, но дорогая, другая очень соленая и противная и на самом деле не столь съедобная, как довольно неприятная соленая рыба, которую мы получаем в Туркестане из Аральского моря! Дыни в Румынии намного меньше, чем дыни в Туркестане и не столь хороши, а стоят намного дороже. Мне таким образом приходилось обсуждать с ними хлеб, мясо, различные виды фруктов, и т. д., и это меня здорово веселило.

После моего отъезда Яковлевы, надо полагать, узнали, кто был их квартирант на самом деле, и, должно быть, были удивлены бойкости, с которой он рассказывал им о деталях жизни в Румынии, и я надеюсь, что они простят мне все мои обманы, особенно в наших с ними разговорах о местонахождении полковника Бейли! Вамбери,[58] посещавший скрытно в 1863 году Среднюю Азию, испытывал те же самые трудности и описывает свои сожаления по поводу необходимости обманывать людей, ставших его близкими друзьями.

Помимо мисс Хьюстон, за которой следили, так как она была под сильным подозрением у властей, у меня в Ташкенте было двое надежных и заслуживающих доверия друзей, чьи дома были вне подозрения, Андреев и мадам Данилова. Однажды, идя к ней домой, я повстречался на улице с дочерью Ноева, большой умницей — Женей, которая ни единым взглядом или телодвижением не дала понять, что узнала меня. Ее губы едва заметно пробормотали «Pas у alter»,[59] когда я проходил мимо.

Я узнал позже, что в этот момент Следственная комиссия делала там обыск. Мадам Данилова позвонила Ноеву и условным сообщением попросила его предупредить меня, и план сработал, благодаря находчивости и аккуратности, и прежде всего храбрости моих друзей. В этом доме я однажды столкнулся со швейцарской гувернанткой, мадемуазелью Линой Фавр, беседовавшей раздраженно с одним из членов Следственной комиссии, в котором я узнал одного из шестерых мужчин, фактически арестовавших и допрашивавших меня за несколько месяцев до этого. Он вообще не обратил на меня никакого внимания, но я ретировался так быстро и незаметно, как только мог.

Однажды, когда я подстригался, другой человек из тех шестерых членов чека, которые арестовывали меня, занял соседнее кресло! Я вообще не люблю стричься, но, думаю, это были самые неприятные минуты в жизни, проведенные мною в кресле у парикмахера. Ничего не оставалось делать, как просто сидеть тихо. Думаю, что опасность не была очень большой, но неприятные чувства я испытал в полной мере.

Однажды у мадам Даниловой я встретился с сотрудником немецкой секретной службы по имени Шварц. Я был представлен, щелкнул своими каблуками, обменялся с ним рукопожатием, назвал свое имя и тут же быстро ушел. Позже я стал избегать этот дом, так как круг знакомых мадам Даниловой был слишком большим и разнился с моими симпатиями!

Шварц однажды сказал мисс Хьюстон, что немцы в Афганистане были обязаны под страхом смерти бороться вместе с афганцами против нас. Я задавался вопросом, правда ли это? И я подумал, что это могло быть вполне возможным, так как сам Шварц и другие немцы в Туркестане и Афганистане могли бы в конечном счете быть вынуждены поехать через Индию, чтобы возвратиться домой, и они бы, естественно, скрыли любые враждебные действия, которые они или другие их соотечественники могли совершать против нас.

У мадам Даниловой был большой друг Цветков, умный, культурный человек и поэт. Он был арестован, и велось следствие по поводу его роли в «Январских событиях». Однажды, когда я пришел повидаться с ней, я нашел ее в очень несчастном и подавленном состоянии. Она только что получила секретное письмо от него, с сообщением о том, что он был признан виновным и осужден на расстрел, и в котором он просил ее прислать ему яда. Она сказала мне, что не может заставить себя сделать это. Может быть, что-то изменится, и он спасется, а если она пошлет ему яд, который он просит, то она будет чувствовать себя его убийцей. Спустя несколько дней она пошла в тюрьму и попросила дать ей свидание с ним, но ей сказали, что он в эту минуту только что был расстрелян. Человек, сообщивший ей это, сказал еще, что несколько комиссаров, сидя на стульях, курят сигареты и со смехом и шутками обсуждают только что совершенную ими перед этим казнь. Один из этих комиссаров был приятелем мадам Даниловой — как я уже сказал, у нее был очень широкий круг знакомых. Не зная, что она была подругой Цветкова, он сказал ей, что это он приказал немедленно исполнить приговор в отношении Цветкова, так как было решено заново провести следствие по его делу, в связи с тем, что появились некоторые новые доказательства в его пользу. Комиссар добавил, что это новое следствие могло создать великое множество проблем. Когда же он увидел на ее лице ужас, вызванный его бессердечностью, он сказал, что появившиеся новые доказательства, если бы им дали ход, вовлекли бы в это дело ряд других людей и привели бы к новой череде расстрелов.

Один раз в неделю я имел обыкновение ходить к Ноевым для того, чтобы принять ванну, пообедать и узнать новости. Я также обычно виделся там с моим слугой Хайдером и моею собакой по кличке Зип. Зипа подарил мне Его Высочество Махараджа Долфура Рана. Оба родителя Зипа были породистыми собаками, но он сам был результатом «несчастного случая». Его отец был ирландским терьером, а мать была гладкошерстным фокстерьером. Зип выглядел как породистый фокстерьер, но мастью был в своего отца.

Я позже узнал, что в течение первых трех месяцев моего исчезновения большевистская полиция следила за моей собакой, чтобы обнаружить меня, если я когда-либо захочу с ней повидаться. Наблюдение было снято до того, как я действительно снова смог пообщаться со своим псом. Однажды случилось так, что идя по городу, я увидел свою собаку, бегущую по улице, и быстро повернул в противоположном направлении, чтобы она не подбежала ко мне. Дом Ноевых был опасен для меня, так как я часто бывал там в первое время своего пребывания в Ташкенте. Позже там поселился Воскин, один из «больших начальников», приехавших из Москвы, и мы решили, что это делает его намного более безопасным для меня. Ну кто бы мог предположить, что наиболее разыскиваемый в городе человек будет принимать ванну в соседней с ним комнате!

До марта комендантский час начинался в восемь часов вечера, потом его начало было перенесено на одиннадцать вечера, но потом снова перенесено — на десять вечера. Эти тонкости мне было очень важно знать. Для обычного человека, остановленного на улице спустя всего несколько минут после начала комендантского часа, это происшествие просто означало ночь в карцере и штраф в три тысячи рублей; но в моем случае опасность состояла в том, что любой запрос или экспертиза по поводу моего паспорта военнопленного, могла привести к моему раскрытию. Если вы помните, я значился в документах как румын, но не знал ни одного слова на этом языке.

На Пасху власти перенесли время начало комендантского часа на три часа утра. Для русских Пасха самое важное религиозное событие — намного более важное, чем Рождество. Я пошел вместе с Андреевым в собор. Была огромная толпа народа. Процессия, возглавляемая епископом, шла вокруг собора, неся религиозные эмблемы. Затем они вошли в собор, сопровождаемые разгоряченной толпой. Как только часы пробили полночь, все в церкви поцеловались с рядом стоящими людьми со словами «Христос воскресе!», говоря в ответ «Воистину воскресе!». Настоятель затем взошел на ступени алтаря, в то время все прихожане (кроме меня, как всегда избегавшего положений, бросавшихся в глаза) по очереди принимали благословение и поцелуй от настоятеля, одетого в украшенную драгоценными камнями одежду. Это было очень живое торжество, показывающее, что антирелигиозная пропаганда не проникла глубоко в умы населения. Ужасные и отвратительные плакаты, объявлявшие религию опиумом для народа, посредством которого буржуи держат пролетариат в подчинении, имели до сих пор весьма малый эффект.

Настоятель этого храма был ранее в течение семи лет Православным Епископом в Сан-Франциско. Многие из индейцев Аляски были обращены в Православие, когда русские владели Аляской. Когда Аляска была продана Соединенным Штатам в 1867 году, Русская православная церковь сохранила с ней религиозные связи. Но даже в те дни, когда я был свободен, я никогда лично не встречался с епископом.

Так получалось, что многие люди, с которыми я общался в Ташкенте, были склонны впадать в немилость у советских властей. Этот епископ позже был расстрелян большевиками. Это вызвало большое возмущение и горе среди верующих. Епископ всегда был очень возвышенным, добрым и отзывчивым человеком, имевшим большое влияние и пользующийся большим уважением у жителей города. Сестра моего хозяина Яковлева не могла долго успокоиться и непрерывно молилась перед его фотографией.

На Пасху мое скромное жилище в подвале было центром деловой активности. Здесь была лучшая плита в доме, и люди из верхней части дома приходили сюда, чтобы ею пользоваться. Моя хозяйка не спала в течение двух ночей. Огромное число яиц было сварено и разукрашено в различные цвета, и все мыслимые деликатесы, которые только можно было сделать, были приготовлены. И я также внес свой небольшой вклад к праздничному столу — фунт реального «караванного» чая, то есть чая из Китая, привезенного по суше караваном, а не морским путем.

День первого мая 1919 года в Ташкенте был очень жарким и солнечным. В этот день отмечался большой большевистский праздник. К этому времени большинство зданий, независимо от своего размера, были реквизированы правительством для тех или иных целей. На всех этих домах были вывешены красные флаги. Газеты в этот день были напечатаны на красной бумаге — очень неприятной для глаз. Их также использовали для придания необходимого оттенка городу. Дети из всех школ шли в процессии, неся красные бумажные флаги, девочки с венками увядших маков. Я видел комичную, но трогательную сцену — бедная маленькая девочка потерялась и была в слезах с красным флагом в руке и с венком маков на голове. Сартовские школы были особенно хорошо организованы, мальчики были все одинаково празднично наряжены и шли походным шагом. Были колонны различных профсоюзов с транспарантами, некоторые надписи на них были написаны еврейскими буквами, а некоторые арабскими. Русские лозунги на транспарантах были такие «Да здравствует пролетариат!», «Долой Буржуазию!» и т. д. Большая часть народа несла что-нибудь красного цвета разного вида, и одна маленькая девочка, видя, что я ничего не нес, предложила мне мак, который я и носил. По моей оценке, в процессии участвовало около четырех с половиной тысяч человек, четверть которых были женщинами. По крайней мере одна восьмая участников демонстрации составляли сарты. Было несколько оркестров, игравших революционную музыку. Солдат, очевидно, было немного. По-видимому, они решали более важные задачи в другом месте. Там было приблизительно двести пехотинцев и триста кавалеристов и заметно выделяющееся своим парадным видом немецкое подразделение. Тремя главными революционными песнями были «Интернационал», «Рабочая Марсельеза» и «Гимн свободы». Их пели идущие в колонне демонстрантов и в присоединившейся толпе. Пение это было хорошо организовано. В толпе были люди, которые руководили пением и которые, как только оркестр начинал наигрывать мелодию, раздавали участникам шествия брошюры со словами. Я никогда не забуду комичный вид дирижера, руководившего оркестром, когда он шел во главе процессии — маленького человека с жесткими рыжими бакенбардами и огромными очками, курившего сигареты. Временами было трудно понять, что все это делалось по принуждению. Я был уверен, что девять десятых родителей детей, идущих в этой процессии, не испытывали ничего, кроме горьких чувств по отношению к инициаторам этой демонстрации. Я знаю точно, что многие из учителей, возглавлявших эти колонны демонстрантов, чувствовали то же самое. Однако с помощью умелой организации очень легко можно было вызвать энтузиазм, по крайней мере на какое-то время.

Среди многих жителей города все еще сохранялись большие надежды на британское вмешательство, и истории людей, приехавших из Транскаспия, были иногда очень обнадеживающими. Одним из таких наиболее обнадеживающих признаков была попытка какого-то человека обналичить чек в Ташкентском отделении английского банка! Конечно, никакого такого отделения в Ташкенте не существовало; но, полагали многие, если британцы действительно выписывали чек на Ташкентский банк, то значит, что они настроены серьезно! Ходили сильные слухи о значительном продвижении белых через Термез и юго-восточную Бухару с целью отрезать большевистские силы от Ташкента. Это представлялось мне невозможным и ненужным. По моему мнению, требовалась лишь небольшая решимость, и не было никакой необходимости оставлять линию железной дороги. Поддерживать силы вдали от железной дороги было очень трудным делом, если не невозможным.

5 мая была опубликована специальная телеграмма, извещавшая о крупной победе на Ашхабадском фронте. Это была чистейшая фикция, и на следующий день об этом даже не упоминали в газетах, но были веские причины для ее возникновения. Подкрепления, посылаемые на фронт, демонстрировали некоторое нежелание отправляться из Ташкента. И это было средством их воодушевления. Как только эшелон ушел, необходимость в продолжении фарса отпала сама собой.

Бухара в тот момент находилась в положении какого-нибудь Индийского штата, то есть она имела значительную внутреннюю автономию, но не имела права самостоятельно устанавливать отношения с зарубежными странами. Железная дорога с полосой шириной в несколько ярдов по обе стороны от линии дороги и небольшая территория вокруг каждой железнодорожной станции были российскими территориями. Сам город Бухара находился в десяти милях от линии железной дороги, и ближайшей к городу станцией была станция «Каган», где было небольшое русское поселение. Летом 1919 года в Ташкенте постоянно циркулировали слухи о войне с Бухарой. Постоянный представитель Бухары в Ташкенте жил в доме на «Сквере» и проводил целый день, сидя у окна одетым в свой яркий шелковый халат, пристально глядя в окно, и ничего больше не делая. Всякий раз, когда мне говорили, что война фактически началась, я имел обыкновение прогуливаться мимо его дома, и если я видел, что он сидел там, я знал, что это было просто очередной ташкентский слух. Я никогда не приходил с визитом к нему, чтобы не бросать на политического представителя Бухары в Ташкенте и тени подозрения. Однажды капитан Брюн посетил его с визитом и получил энергичный протест от Дамагацкого, который указал на то, что иностранные сношения Бухары все еще продолжают осуществляться через российское советское правительство.

Человек по имени Виденский, который был своего рода политическим агентом в Бухаре в царское время, был большим другом эмира Бухары. Он жил в Кагане и был предательски арестован большевиками с помощью Бравина, его старого друга и коллеги. Эмир стремился освободить его, и это привело к некоторым забавным переговорам. Большевики пообещали освободить Виденского, если эмир прикажет, чтобы британцы не вступали на территорию Бухары. Эмир ответил, что он уже давно именно так и сделал. Этот саркастический ответ привел большевиков в ярость. Они заявили ему, что он должен оказывать сопротивление им всей своей армией. Тогда эмир ответил, что он сохраняет нейтралитет. И если большевики используют железную дорогу, проходящую по его территории, для переброски своих войск, то и британцы могут поступить так же, если смогут.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.