Весенняя сказка

Весенняя сказка

Посвящается Екатерине Сергеевне

Мамонтовой

Чудный, светлый мир… Ни вьюг в нем, ни туманов,

Вечная весна в нем радостно царит…

Розы… мрамор статуй… серебро фонтанов,

(Ср.: бурун и рукомойник.)

Замок – весь прозрачный, из хрустальных плит…

У подножья скал – сверкающее море…

Тихо льнет к утесам сонная волна

И, отхлынув, тонет в голубом просторе,

И до дна прозрачна в море глубина…

А за светлым замком и его садами,

От земли, нахмурясь, в небосклон ушли

Великаны горы снежными цепями

И по темным кручам лесом заросли.

И лесная чаща да лазурь морская,

Как в объятьях, держат дивную страну,

Тишиной своею чутко охраняя

И в ее пределах ту же тишину.

Чудный, светлый мир, – но злобой чародея

Он в глубокий сон от века погружен,

И над ним, как саван, высится, синея,

Раскаленный зноем, мертвый небосклон.

Не мелькнет в нем чайка снежной белизною,

Золотому солнцу подставляя грудь;

Не промчатся тучки дымчатой грядою

К отдаленным скалам ласково прильнуть.

Все оцепенело, все мертво и глухо,

Как в могиле глухо, как в могиле спит:

Ни одно дыханье не встревожит слуха,

Ни один из чащи рог не прозвучит.

В воздухе, сверкая, замер столб фонтана,

(Ср.: Рук к звездам не вскинет ни один бурун?)

Замер мотылек над чашечкой цветка,

Пестрый попугай – в густых ветвях каштана,

В чаще леса – лань, пуглива и дика.

Точно этот замок, рощи и долины,

Пурпур этих роз и белизна колонн —

Только полото сверкающей картины,

Воплощенный в красках вдохновенный сон.

Точно тот, кто создал этот рай прекрасный,

Жизнь и разрушенье в нем остановил,

Чтоб навек свой блеск и девственный, и ясный,

Он, как в день созданья, свято б сохранил…

Посмотри: как змейка, лестница витая

Поднялась в чертог, и тихо у окна

Спит в чертоге том царевна молодая,

Словно ночь прекрасна, словно день ясна.

До земли упали косы золотые,

На щеках – румянец, и порой, чуть-чуть

Вздрогнув, шевельнутся губки молодые

Да тревожный вздох подымет слабо грудь.

Темный бархат платья резко оттеняет

Белизну плеча и нежный цвет ланит,

Знойный день в уста красавицу лобзает,

Яркий луч отливом на кудрях горит…

Сон ее тревожат тягостные грезы —

Посмотри: печаль и страх в ее чертах,

Посмотри: как жемчуг, тихо льются слезы,

Словно сжечь хотят румянец на щеках!

Снится ей, что там, за этими хребтами,

Истомлен путем и долгою борьбой,

Молодой красавец с темными кудрями

Силится пробиться через лес густой…

Плащ его в лохмотьях и окрашен кровью,

А в лесу – что шаг, то смерть ему грозит,

Но на трудный подвиг призван он любовью,

И его нога по кручам не скользит…

О, как он устал!.. Какой прошел далекий,

Бесконечно тяжкий и суровый путь!..

Хватит ли отваги для борьбы жестокой,

Выдержит ли битву молодая грудь?

Но – победа!.. В мраке тягостных сомнений

Светлый луч блеснул, окончен долгий спор, —

И уже гремит по мрамору ступеней

Всё слышней, всё ближе звук шагов и шпор!

Словно вихрь коснулся сонного чертога,

Словно дождь весной по листьям пробежал —

И, светлей и краше молодого бога,

Гость давно желанный перед ней предстал.

И предстал, и обнял, и прильнул устами —

Жаркими устами к трепетным устам

И ответа молит страстными речами,

И тяжелый меч сложил к ее ногам.

«Милая! – он шепчет, – я рассеял чары,

Я развеял власть их, этих темных сил;

Грозно и сурово сыпал я удары,

Оттого, что много верил и любил!

О, не дли ж напрасно муки ожиданья!

Милая, проснися, смолкнула гроза!» —

Долгое, любовью полное лобзанье —

И она открыла ясные глаза!

(Ср.: где глаза твои?..)

Старое преданье… Чудное преданье…

В нем надежда мира… Мир устал и ждет,

(Ср.: Это полдень мира…. мир всегда таков.)

Скоро ль день во мгле зажжет свое сиянье,

Скоро ли любовь к страдающим сойдет?

И она сойдет, и робко разбегутся

Тучи с небосклона – и в ее лучах

Цепи сна, как нити, ржавея, порвутся,

И затихнут слезы и замолкнет страх!

Светел будет праздник – праздник возрожденья,

(Ср.: Дальше – воскресенье… полдень, Тройцын день, гулянье…)

Радостно вздохнут усталые рабы,

И заменит гимн любви и примиренья

Звуки слез и горя, мести и борьбы!

1881–1882

Темы «надо наслаждаться минутами праздника и молодости», соперничества молодости и старости праздничного загородного или сельского гулянья, противопоставленного запертой после обедни церкви, в сопровождении звуков, доносящихся из низины (снизу вверх), мы находим у К. Случевского:

Как в рубинах ярких – вкруг кусты малины;

Лист смородин черных весь благоухает;

В теплом блеске солнца с бархатной низины

Молодежи говор звучно долетает.

Почему-то – право, я совсем не знаю —

Сцену вдруг из Гете вижу пред глазами!

Праздник, по веселью в людях, замечаю!

Молодежь гуляет… в парочках…

толпами…

В юности счастливой смех причин не ищет…

Кончена обедня, церкви дверь закрыта;

Вижу, ясно вижу: черный пудель рыщет…

Это – Мефистофель? Где же Маргарита?

Юность золотая, если бы ты знала,

Что невозвратимо волшебство минуты,

Что в твоем грядущем радостей так мало,

Что вконец осилят долгой жизни путы, —

Ты была б спокойней…

Можно ль так смеяться,

Возбуждая зависть старших поколений!

Берегла б ты силы – очень пригодятся,

Чуть настанут годы правды и сравнений.

Опубликовано в 1899

Здесь, правда, лишь намеком вводится мотив эротический, впрочем, для автора «Фаустовского цикла», вошедшего в «Темы и варьяции», этого должно было быть достаточно.

Еще ближе по времени к Пастернаку шестистопный хорей «эксплуатировал» И. Северянин. В его «Пляске Мая» (1910) с «Воробьевыми горами» могут быть сопоставлены все те же народный праздник, «народная» эротика («беспопья свадьба»), удаленность от города («от фабрик», «от станций»), «тальянка» с «ревом гармоник» и, наконец, «солнце и любовь» над миром.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.