ЗОЛОТАЯ ЛИХОРАДКА
ЗОЛОТАЯ ЛИХОРАДКА
Но я не только разъезжал по тайге и по разным приискам, у меня хватало дел и в самом Енисейске.
Помимо корреспондентских обязанностей, на меня была возложена также организация традиционной „воскресной литературной" полосы. Эта полоса заполнялась публикациями творений местных авторов. В Енисейске — как, впрочем, и повсюду — имелся свой, весьма обширный кружок начинающих… Были среди них люди способные, но были и явные графоманы. И возиться с ними приходилось немало. И возня та была нелегка.
Словом, каждый уикенд — с вечера пятницы по понедельник — я проводил в городе. И день ото дня все ближе знакомился с ним, все лучше узнавал историю „Золотой столицы Сибири".
* * *
История эта своими корнями уходит в глубину веков… Семен Потанин не случайно в разговоре со мной вспомнил легенду о „каменных людях" и о „Золотой Бабе".
С нее-то, с этой Бабы, все и началось.
Первые упоминания о ней встречаются в древних скандинавских сказаниях и в фольклоре славян — новгородцев, архангельцев, холмогорцев. Проникая за полярный Урал, на восток, в поисках драгоценной пушнины, все они слышали многочисленные рассказы туземцев о каких-то странных людях, живущих в горных пещерах, осыпанных рубинами и алмазами. И хранящих в тайном своем капище гигантского идола из чистого золота.
Затем эти сведения попадают в русские официальные летописи.
В „Софийской летописи" четырнадцатого века сказано: „…Племена за Уралом поклоняются огню, камню и Золотой Бабе".
В „Повести временных лет", например, было даже указано более или менее точное место обитания этих племен. Насколько можно понять, речь здесь шла о том районе, где горы вступают в устье Оби (в старину гигантское это устье называлось Обским морем) и где образуется так называемое Лукоморье…
Сказочное Лукоморье тревожило и манило многих; его как бы окутывал драгоценный туман, над ним мерцали слепящие отблески золота.
И в 1601 году на поиски его отправилась из далеких Холмогор морская экспедиция, возглавляемая казаком Левкой Шубиным.
Ни алмазных пещер, ни Золотой Бабы путешественники не обнаружили в устье Оби. Но все же осели там, освоились. И вскоре вблизи Лукоморья возник городок Мангазея.
О происхождении этого слова спорят до сих пор. Но, по-моему, все тут просто. Дело в том, что окрестные северные народы (угорские самоеды, обские ненцы и другие) называли таинственных обитателей гор именами Сиртя[28] или же Монгомзи… Вот от этого слова „Монгомзи" как раз и образовалось русское название нового города.
Судя по слухам, эти Монгомзи или Сиртя, напуганные нашествием чужестранцев, ушли в недра гор, в глубину, под землю. И отныне разыскать их уже было невозможно…
Что касается священного золотого идола и всех прочих драгоценностей, то „каменные люди", уходя, якобы оставили их на поверхности. И этим тотчас же воспользовались какие-то соседние племена… Но какие? И когда? И где они эти сокровища прячут? Ответить на это никто из туземцев не мог.
А может быть, не хотел?
Как бы то ни было, поиски данных сокровищ продолжались.
Впрочем, они никогда и не ослабевали; Золотой Бабой интересовался покоритель Сибири Ермак, ее разыскивал тобольский митрополит Филофей — мрачный фанатик, настойчиво разорявший туземные капища. И толпы авантюристов, хлынувшие вслед за отрядом Шубина в низовья Оби, тоже обшарили и опустошили немало ненецких селений. Для местного населения это было подлинным бедствием.
А тем временем городок Мангазея рос и ширился и расцветал. И вскоре стал крупнейшим торгово-промышленным центром Заполярья. И у причалов мангазейского порта швартовались корабли из Ганзы, Голландии и Англии. Сюда доставлялись европейские ткани, пряности и оружие. А в Европу отсюда уходило „мягкое золото" — всевозможные меха.
Затем наступили мрачные дни. Указом государя Михаила Романова северные моря были „закрыты" для иностранцев… И богатый город пришел в запустение. Начались пожары, голод, мор. Население разбрелось. Некоторые двинулись вверх по Оби, а большинство людей — дальше на восток, к Енисею.
Среди многих причин, обусловивших движение масс к востоку, была также и общая вера в то, что пресловутые сокровища тайно увезены самоедскими шаманами вниз по Туруханке — западному притоку Енисея… И, стало быть, искать их отныне надо на берегах великой этой реки!
Первым крупным поселением на Енисее был Туруханский острог — его называли поначалу Новой Мангазеей. Затем землепроходцы стали подниматься все выше по течению реки. И там, где они задерживались, отдыхая, возникали таежные села — станки. И наконец, людской поток на какое-то время приостановился. И вот тут, неподалеку от места впадения в Енисей Ангары, родился острог — Енисейск.
Острог этот вскоре стал оплотом местной колонизации. А затем превратился в административный центр Енисейской губернии.
Славе молодого губернского города немало способствовало развитие пушного промысла. В енисейской тайге были обнаружены великолепные, редкостной породы, черные соболя.[29] Тогда же возник и герб города с изображением этого зверя. И „мягкое золото" отсюда стало поступать преимущественно в царскую казну.
Но подлинного расцвета достиг этот город после того, как в его окрестностях нашли настоящее золото — чистейшее, первосортное, так называемое червонное. И в масштабах поистине сказочных, небывалых…
С невероятной быстротою стали возникать тогда таежные прииски и шахты. Началась золотая лихорадка. Вскоре она охватила Якутию и Дальний Восток. Но первенство по-прежнему оставалось за Енисейском.
Достаточно сказать, что в 1860 году с приисков Енисейского промышленного округа поступило 16,126 пудов золота, что составляло 67,7 процента всей сибирской золотодобычи. Впоследствии она поднялась до 89,5 процента. Но это в период самого разгара… А началось все, конечно, скромней и гораздо раньше.
Изо всех золотых лихорадок, потрясших цивилизованный мир (калифорнийская, австралийская, клондайкская), сибирская — наименее известная и, пожалуй, самая ранняя. Если, например, золото на Клондайке впервые было обнаружено в 1896 году, то в Восточной Сибири его понемногу начали добывать еще в конце двадцатых годов. А первые заявки на участки в Енисейской губернии были сделаны в 1832 году. И вот именно эта дата и считается началом массовой золотодобычи.
Началось все вроде бы совершенно случайно… По преданию, какая-то женщина, домашняя хозяйка, однажды стала потрошить гуся и вдруг увидела в его зобу золотой самородок!
Так, конечно, тоже могло быть. Но вообще-то истинные причины лежали здесь гораздо глубже. Дело решил вовсе не случай, отнюдь. Золото в Сибири искали давно и упорно и всюду. Сначала люди шли по следам легенды. Потом стали приглядываться к земле. И оказалось, что здешняя земля как бы вся насквозь пропитана драгоценным металлом.
Древний золотой мираж отражал, как выяснилось, вполне реальную суть.
Ну а что же знаменитая Золотая Баба? Как же распорядилось время с самой этой легендой?
Она, сколь это ни удивительно, уцелела, осталась жива! И время от времени в тайге появлялись люди, продолжающие искать таинственные сокровища… И последние упоминания о них относятся к периоду революции 1917 года и гражданской войны.
И новая жизнь похоронила старые сказки.
Похоронила, впрочем, не сразу… Именно тогда, во время гражданской войны, объявился некий партизанский отряд, прошедший с огнем и мечом по всему Лукоморью. Отряд этот был странный; он сражался с белыми и с красными. Лозунг его был: „Советы — без коммунистов!" Но, судя по всему, интересовала партизан вовсе не политика. Они разыскивали Золотую Бабу. Причем вели себя жестоко, безжалостно — жгли, пытали, пролили реки крови… Но ничего не нашли. И непонятно куда сгинули, оставив по себе страшную намять.
* * *
Я бродил по Енисейску и с любопытством приглядывался к нему. Здесь повсюду виднелись следы былого богатства. В небольшом захолустном городке, затерянном в приполярной тайге, стояло пять больших каменных церквей и около десятка мелких, деревянных. Возле одной из них в северной части города помещался дом, где я жил. Между прочим, в том же самом районе располагались когда-то знаменитые китайские притоны! Там курили опиум и там же производилась тайная перекупка золота.[30]
Контрабандные тропы, по которым шли теперь посланцы Ваньки Жида и мадам Вонг, были, как я узнал, старые, испытанные, надежные… Но вернемся к истории самого города. В гораздо большей степени, чем Божии храмы, истинное лицо Енисейска определяли такие вот притоны и прочие злачные места.
На территории города, протянувшегося на восемь километров, находилось более трехсот кабаков! Половина из них были одновременно борделями. Причем сюда во множестве наведывались курочки из Москвы, Питера, Одессы. И даже из восточной Европы — из Варшавы и Бухареста.
Сохранились архивы старой городской Управы, в частности — книги регистрации проституток. Так вот, иностранные курочки официально отмечались как „остановившиеся в городе проездом". И это „проездом" выглядело самым смешным, ибо куда же было им дальше-то проезжать? Дальше ведь лежал Полярный круг, а за ним — Северный полюс!
Разгул здесь когда-то царил дикий, безудержный. За игорными столами просаживались колоссальные суммы. В борделях по желанию клиентов шампанским и коньяком замывались полы… Вырвавшиеся из глухой тайги старатели как могли отводили душу в отчаянных попойках, дебошах, шумных скандалах. Существовала определенная такса, по которой, скажем, за поломанную мебель полагалось платить пятьдесят — семьдесят граммов золотого песка, а за битье стенных зеркал — не менее ста. Можно было также позабавиться и с официантом — например, вылить ему суп за воротник. Или же заголить попку у какой-нибудь курочки и вымазать ее горчицей… Но это стоило дороже — от двухсот до трехсот пятидесяти граммов. Погуляв таким образом пару месяцев, старатели затем возвращались в тайгу — обнищавшие, разбитые, отравленные спиртом. И опять на долгий срок впрягались в работу: долбили камень, спускались в сырые штольни… И все повторялось сначала. Жизнь большинства из них шла по замкнутому кругу, вырваться из которого они не могли. И может быть, отчетливое чувство безнадежности и несбывшиеся мечты — все это как раз и порождало бешеный их разгул, нередко оканчивавшийся кровью…
И вот тогда-то и родилось определение золота: „Рыжий дьявол"!
Дьяволу этому поклонялись по-всякому. Можно было тихо спиваться. Можно было скандалить и глумиться над людьми. А можно было и убивать.
В ту пору имелась особая расценка убийств — нечто вроде ресторанного меню… Считалось, что если преступление совершено не с целью грабежа, а просто по пьянке, на почве ревности, в обычной драке, то от него можно откупиться, выплатив определенную сумму родственникам убитого или же его друзьям, а за отсутствием их — казне.
Естественно, Енисейский городской суд присяжных подобных правил не признавал… Однако в народе они были сильны, живучи! Помимо официального суда существовал ведь еще и тайный народный самосуд. И власти так или иначе вынуждены были считаться с местными традициями.
Но как подобные традиции сформировались? Откуда пришли? Тут следует обратиться к старинному своду уголовных законов „Русская правда". Свод этот был создан в середине тринадцатого века и особенно широко распространен в северной (Новгородской) Руси.
Вот характерная выписка из „Русской правды":
„Если придет в суд человек в крови или в синяках, то свидетелей не искать, а обидчик пусть платит штраф — три гривны".[31]
А вот еще любопытный прейскурант убийств, сохранившийся в „Новгородской летописи":
„Если убьют рабочего — пять гривен. Если убьют крестьянина — пять гривен. Если убьют купчину немца, то за его голову — десять гривен. Если же кто убьет княжьего конюха или повара — сорок гривен за голову".
Князья любили хорошо и сытно поесть и особенно дорожили поварами.
Если вспомнить, что русские обитатели енисейской тайги — это потомки мангазейцев, а те, в свою очередь, приплыли когда-то из областей, подчиненных Великому Новгороду, то становится понятным, как и откуда проникли в „Золотую столицу" столь странные правила.
По этим правилам прощались многие грехи. Но только не явный разбой, не вооруженный бандитизм. Тут уж откупа не существовало! Самосуд карал налетчиков безжалостно.
Хотя это, конечно, мало что меняло. Бандитизм процветал, и традиции его были так же стары и неискоренимы, как и все прочие… Ведь бандиты поклонялись тому же самому бесу!
Жиганы терроризировали всю тайгу, все ее населенные пункты. Но, в первую очередь, интересовали их, естественно, не те бедолаги, что просаживали последнее золотишко в кабаках, а другие, более удачливые…
Удачливых тоже ведь хватало. До нас дошло немало имен знаменитых золотопромышленников. Например, братья Поповы, Мошаров, Голубков, Малявинский, Соловьев и другие.
А вообще, как свидетельствует статистика, число таких любимцев фортуны постоянно и неуклонно росло. В 1841 году их было 326 человек. А уже в 1861 году — 1125. К началу нашего столетия эта цифра увеличилась приблизительно втрое.
И большинство золотых королей имело резиденции в Енисейске.
Среда эта состояла не только из владельцев приисков и шахт, но также и из хозяев игорных домов и борделей. И был еще один бизнес, приносивший сибирякам гигантские барыши, — это транспорт. Ведь Енисейск стоял в стороне от железных дорог и выручала его, в основном, река.
По реке отправлялись караваны барж, груженных золотом и мехами. Пушной промысел все же не был забыт окончательно. А прибывал хлеб. И всякие редкостные штучки вроде спаржи, артишоков, шампанского. И тончайший немецкий фарфор. И критский мрамор, и крымский дуб, и экзотическое красное дерево для „королевских особняков".
Особняки возвышались в центральной части города, и он выглядел тут вполне по-европейски… Многие старые здания сохранились; в них теперь размещались различные правительственные учреждения. В том числе и местный комитет партии, и редакция газеты.
Неподалеку от редакции раскинулась центральная городская площадь. Когда-то ее окружали пышные кабаки, казино, ночные притоны. Теперь же на их месте размещались скромные советские пивные и чайные.
Сменились эпохи, пришла новая власть, неузнаваемо преобразился весь уклад жизни, но кое-что все же осталось от прошлого. Какой-то душок былого сохранился. И люди, как и встарь, любили выпить и пошуметь.
Хотя, конечно, шумели уже не так…
Но пили по-прежнему лихо! Когда я впервые подплывал на пароходе к Енисейску, навстречу вверх по реке прошли две открытые буксирные баржи, доверху наполненные пустыми бутылками.
Капитан, помнится, крикнул в рупор:
— Эй, вы откуда?
И ему ответили с буксира:
— С прииска Северо-Енисейск!
И кто-то из стоявших на палубе проговорил:
— Ох, старатели, ну пьют, ну хлещут! И до революции тоже вот так вывозили посуду — целыми баржами. Один купчик на этом состояние сколотил.
И другой голос добавил:
— Да что говорить. Тут повсюду были рассыпаны миллионы…
И теперь, бродя на енисейским улицам, я думал о том, как жалко, что о золотой лихорадке в Восточной Сибири почти ничего не написано.
Снежные пустыни Аляски, многолюдный Доусон-сити, такие реки, как Юкон и Клондайк, — они известны всем, отображены в книгах Джека Лондона, в поэмах Роберта Сервиса. А что знает мир о Сибири?
Только то, пожалуй, что Сибирь — страна концлагерей. Это, конечно, верно. Но этого мало. Тема Сибири имеет много аспектов, и каждый из них интересен и важен. А лагеря — что ж… Они были всегда. Знаменитый старинный „Разбойный Приказ", ведающий тюрьмами, каторгами и ссылками, в том числе политическими, возник в Сибири еще в 1588 году, почти сразу же после ее присоединения. По существу, это был первый вариант ГУЛага. Но данный аспект давно уже разработан, о лагерях писали бессчетно… А что же знает мир о русском золоте, о здешних реках, об удивительном городе Енисейске? Его когда-то называли то „Сибирским Парижем", то — „Северным Вавилоном". Он понемногу приходит в упадок. Время, как вода, точит всякий камень и смывает любые следы. А ведь тут каждая мелочь уникальна, каждый камень мостовой — пахнет историей.
Вот кстати о мостовой…
Одна из главных улиц города некогда была вымощена особыми „торцовыми плитками" из заморского мореного дуба; в сущности, здесь был настелен своеобразный, очень дорогой паркет. Паркет этот отличался тем, что гасил звуки… Кроме того, он был необычайно красив и прочен. Созданный еще в конце прошлого столетия, он сохранился в целости вплоть до пролетарской революции. И когда она пришла, разбушевавшийся народ вдруг взломал мостовую и торжественно сжег, буржуазный" паркет.
Погалдев, толпа разошлась. А улица так и осталась развороченной. И после первого же дождичка превратилась в болото. Ее затопила жидкая грязь.
С тех пор и поныне ходить по ней в дождливую погоду стало нелегко. Людям приходится пробираться по обочинам, прижимаясь к заборам.
* * *
Однажды вечером я пробирался, прижимаясь к заборам, по заболоченной этой улице. И наконец дошел до угла, за которым начиналась площадь.
На углу помещалась знакомая мне чайная. И отскоблив у крылечка грязь с сапог, я торопливо толкнул дверь и шагнул в тепло, в облака табачного дыма.
Было начало августа — лучшая летняя пора. Но здесь, у шестидесятой северной параллели, в эту пору уже начинали сыпать холодные дожди и ветер был хлесток и зол.
Стащив с себя мокрую кепку и тяжелую, остыревшую тужурку, я уселся за ближайший свободный столик. И поманил пальцем официантку Верочку — сероглазую, улыбчивую. Она спросила, подойдя:
— Как обычно — вина и фруктов?
— Точно, — кивнул я. — И еще пельменей. Побольше! И погорячей!
Когда заказ был принесен, я налил большую стопку водки. Медленно поднес ее к губам… И вдруг рука моя дрогнула и опустилась, проливая водку на пиджак.
Случилось вот что. В вечерний этот час, как обычно, чайная была полна и в зале стоял ровный, несмолкаемый гул голосов. Но внезапно слева от меня раздался взрыв смеха, голоса возвысились. Отчетливо прозвенел женский голос. И мне почудились знакомые интонации.
Невольно я покосился в ту сторону. И увидел старую мою очурскую знакомую Клаву. Узнал прекрасный, страшный ее профиль.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.