Глава 18 Поверенные за работой

Глава 18

Поверенные за работой

Двадцать пятого марта Эдвард Гринбаум приехал в Швейцарию вместе со своим помощником Аланом Шварцем. Шварц знал только, что они собираются помочь «одной леди, попавшей в сложное положение». Только когда они уже были в воздухе, Гринбаум сказал, что их клиенткой будет дочь Сталина. Двое мужчин сделали остановку в Милане, где их ждал Кеннан, чтобы ввести в курс дела, а потом на машине поехали в Берн. Они должны были заключить соглашение о продаже книги для Светланы, чтобы она могла въехать в США как частное лицо, не имея никаких политических обязательств перед Госдепартаментом. Когда они встретились с официальным представителем Светланы в Швейцарии, он предупредил их, что не только журналисты, но и многие соотечественники смотрят на нее как на сумасшедшую.

В тот же вечер Яннер привез их в захолустный отель, и там, как вспоминал Шварц, «была она. Она была очень теплым человеком и очаровала нас обоих». Американское правительство еще не решило, как именно поступить со Светланой, поэтому они предложили свои услуги как ее поверенные.

Двадцать девятого марта Светлана подписала две доверенности на фирму «Гринбаум, Вольф & Эрнст»: первый документ давал ее поверенным право действовать от ее имени во всех делах, связанных с иммиграцией, второй передавал им все права на уже написанные или будущие книги.

Когда Светлана подписывала эти документы, ею владела только одна мысль – надо сотрудничать. Она знала, что всякое бывает. Те, кто наверху, договорятся друг с другом, и ты тут же исчезнешь. Когда Гринбаум уверил ее, что книга может принести деньги, она сказала, что надеется заработать достаточно, чтобы купить машину и собаку. Она пошутила: «Это должна быть цыганская собака, потому что она будет вести цыганскую жизнь».

Тридцатого марта Гринбаум и Шварц вернулись в Нью-Йорк. Теперь им было нужно получить для Светланы американскую визу. Гринбаум организовал встречу с генеральным прокурором Ником Катценбахом, Чарльзом Бохленом, экспертом по Советскому Союзу из Госдепартамента и несколькими офицерами ЦРУ, в том числе и с Дональдом Джеймсоном, шефом отдела ЦРУ, отвечающего за работу с советскими невозвращенцами и прочие операции под прикрытием. К тому времени Джеймсон, страдающий полиомиелитом, был прикован к инвалидному креслу. Этой болезнью он, по всей видимости, заразился от невозвращенца из Восточной Германии, с которым работал в 1955 году. Джейми, как его все называли, был очаровательным человеком, много читал русских писателей и был настроен помочь Светлане.

Алан Шварц присутствовал на этой встрече:

Они все сидели за столом, обсуждая происшедшее, и вскоре стало понятно, что американское правительство по-прежнему не хочет принимать в этом деле никакого участия. По крайней мере, не хочет делать это открыто. Но мы должны были получить хоть какие-то гарантии безопасности, по крайней мере, нам хотелось уверенности в том, что, когда Светлана приедет в США, ее не вышлют, если у нее будут какие-то бумаги, позволяющие ей оставаться в стране. Я не знаю, что было бы с ней, не вмешайся Дональд Джеймсон. Самое большее, чего мы смогли добиться, – это шестимесячной туристической визы.

После этого Гринбаум позвонил Кассу Кэнфилду, издателю из «Харпер & Роу», с которым он недавно работал по поводу иска Жаклин Кеннеди из-за биографии, опубликованной издательством. Он спросил, нельзя ли будет в тот же вечер приехать к Кэнфилду домой, на 38-ю восточную улицу, чтобы переговорить об одном важном деле. Когда Гринбаум приехал к нему, Касс ждал его вместе с Эваном Томасом, исполнительным вице-президентом компании. Гринбаум сообщил им, что является представителем Светланы Аллилуевой, которая в 1963 году написала книгу и теперь хочет ее опубликовать. Он уверил Кэнфилда и Томаса, что никто не знает о существовании книги, но сделал оговорку: швейцарское правительство просило никому не сообщать о книге Светланы, а также «могли возникнуть и другие соображения, по которым эта информация должна была оставаться конфиденциальной».

Гринбаум никак не объяснил эти «другие соображения», но, очевидно, он имел в виду желание Госдепартамента оставаться в тени. Из-за требований секретности Гринбаум и Алан Шварц решили не выставлять рукопись Светланы на торги, что «угрожало бы ее безопасности», но предложить только «Харпер & Роу». Кэнфилд на самом деле заинтересовался. После обсуждения условий четырнадцатого апреля компания «Харпер & Роу» подписала контракт, выплатив 250 тысяч долларов за право издания книги на английском языке.

Потом Гринбаум позвонил Артуру Шульцбергеру, издателю «Нью-Йорк Таймс», и предложил ему права на публикацию произведения по частям (Гринбаум хорошо знал семью Шульцбергера). В «Нью-Йорк Таймс» предложили 225 тысяч долларов за шесть отрывков. По соглашению с «Таймс» «Лайф» приобрел право на публикацию отрывков через два дня после выхода «Таймс» за 400 тысяч долларов. Кроме того, оставались права на выпуск «книги месяца» (325 тысяч долларов), права на выпуск книги за границей и право на публикацию сериями. Гринбаум подписал все договоры к середине апреля. Никто еще не держал рукопись в руках, но все были уверены, что книга, написанная дочерью Сталина, неизбежно будет иметь хорошие продажи.

* * *

Теперь Гринбауму был нужен переводчик. Кеннан предложил несколько кандидатур, и вскоре Присцилла Джонсон Макмиллан, тридцатидевятилетняя журналистка и переводчица, взялась за работу. Макмиллан работала переводчиком в посольстве США в Москве в середине пятидесятых и даже мельком встречалась со Светланой в 1956 году, когда пыталась стать слушателем лекций по истории советского романа, которые Светлана должна была читать в Московском университете. Лекции отменили; Хрущев как раз представил свой «секретный доклад». В 1966 году Макмиллан работала над книгой о Ли Харви Освальде, интервью с которым она брала в Москве в 1959 году, когда была репортером Североамериканского газетного альянса. Она уже прошла проверку в ЦРУ.

Макмиллан немедленно вылетела в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Гринбаумом. Рукопись Светланы была передана в «Харпер & Роу» и хранилась под замком в здании издательства на 53-й восточной улице. Макмиллан читала рукопись и делала заметки от руки в течение недели, рукопись ей не разрешили выносить из издательства. Когда ее попросили написать краткий обзор, необходимый, чтобы продать права на издание книги за рубежом, Макмиллан пришлось делать его по памяти за одну ночь в своей комнате в отеле. Книга глубоко ее тронула: «Я просто не могла поверить своим глазам: неужели дочь Сталина могла написать все это? И я никак не могла привыкнуть к чувству глубокого уважения и благоговению, которые наполнили мою душу после чтения книги».

Гринбаум считал, что Макмиллан необходимо встретиться со Светланой и убедил «Харпер & Роу» послать ее в Швейцарию. Когда Гринбаум готовил Патрицию к этой поездке, у нее было ощущение, что она оказалась героиней комедии.

Генерал (так друзья называли Гринбаума) инструктировал меня в клубе «Вильямс» в Нью-Йорке, переполненном ресторане, где я наткнулась на нескольких знакомых, и в «Алгонкине», где бывают все нью-йоркцы. Генерал Гринбаум был глух и говорил очень громко, и мне тоже приходилось повышать голос, чтобы он мог меня услышать. Удивительно, что все наши разговоры тут же не были напечатаны в газетах… Он учил меня, что надо говорить, если я встречу кого-нибудь из своих коллег-журналистов в отеле в Цюрихе. «Представь, что ты столкнулась с Марвином Калбом в вестибюле, что ты ему скажешь? О, Марвин, как здорово, что тебе тоже нравится кататься здесь на лыжах!» Я тайно вылетела во Франкфурт, а потом на поезде поехала в Цюрих».

Встреча Макмиллан со Светланой прошла хорошо. Вначале женщины встретились в доме у Яннера, а потом – в маленьком пансионе в Невшателе, где ни та, ни другая не жили. Макмиллан принесла с собой образец переведенной главы, который показала Светлане. Они разговаривали в вестибюле, где все время болтал попугай в клетке. Это развлекало Макмиллан – она была почти уверена, что у птицы нет прямой линии связи с «Нью-Йорк Таймс». «Светлана сказа ла, что я перевожу слишком близко к оригинальному тексту, но, несмотря на это, ей мой перевод нравится. У нее был отличный английский, как и в нашу первую встречу в 1956 году». Через несколько дней Макмиллан вернулась в США.

Во время всей этой суматохи Светлана почувствовала, что ее эйфория от удавшегося побега на Запад прошла, и она впала в глубокую депрессию. Светлана скучала по детям. Четвертого апреля она, наконец, получила письмо от Иосифа, в котором говорилось, что они ничего не знают о ней.

«Здравствуй, дорогая мама!

Нас очень удивило, что, приехав восьмого марта на аэродром, мы тебя не встретили… Но после того, как в газетах появилось сообщение ТАСС о том, что тебе предоставлено право находиться за границей, сколько ты захочешь, мы более или менее успокоились, и жизнь вошла в свою колею. Если не считать того, что Катя до сих пор никак не может войти в эту самую колею, да и мы, честно говоря, м, ало что понимаем…

Я даже звонил в посольство Швейцарии и просил, чтобы мне помогли с тобой связаться… Наконец, пришла открытка от тебя, в которой ты пишешь, что не знаешь, как с нами связаться. Можешь ли ты объяснить, почему мы должны писать на адрес Департамента?… Мама, все твои друзья спрашивают о тебе. Было бы очень хорошо, если бы ты нам написала, что мы должны в данном случае отвечать.

До свидания. Целуем. Ося, Катя.

В отчаянии Светлана обратилась к Антонино Яннеру. Должен был быть способ позвонить Иосифу. Они поехали в маленькую гостиницу в Муртене, недалеко от Фрибурга., взяли комнату с телефоном и заказали разговор с Москвой, назвав вымышленное имя. Светлана была потрясена, когда ее сын ответил. Кати не было дома. Они проговорили полчаса, и ничего толком не сказали друг другу. Ося не задавал никаких вопросов, а Светлана, сбиваясь, говорила одно и то же: «вернуться невозможно, ты понимаешь?» Она боялась, что для него будет опасно знать слишком много. Ося упавшим голосом – он сразу все понял – повторял только «да, да, я слышу». Потом телефонную линию разъединили. Сколько Светлана ни пыталась дозвониться до сына из этой гостиницы, ей это не удалось. Телефонист отвечал, что линия не работает.

После этого мучительного звонка Светлана решила позвонить своей подруге Лили Голден. Когда Лили взяла трубку, то услышала голос Светланы, спрашивающий: «У тебя дома кто-нибудь есть?» Лили ответила: «Нет», но ее поставил в тупик этот дурацкий вопрос. «Должно быть, ее телефонные разговоры прослушивали все разведки мира, по крайней мере, ЦРУ и КГБ». Светлана практически билась в истерике. Лили запомнила, как «она начала перечислять имена членов правительства и ЦК коммунистической партии и рассказывать об их преступлениях и ужасных деяниях, о которых слышала от отца или узнала за границей. Я стояла, зажав в руке трубку и оцепенев от ужаса». Лили перевела разговор, выразив свою озабоченность тем, в какое положение Светлана поставила детей своим отъездом, и спросив, как она могла оставить друзей. После разговора Лили позвонила в КГБ и сообщила о нем, как сделал бы любой из друзей Светланы, но она отказалась по требованию комитетчиков признать подругу «сумасшедшей».

Когда правда о побеге Светланы достигла Родины, КГБ занялся ее детьми, требуя, чтобы они отреклись от своей матери. Леонид и Галина Аллилуевы считали, что поначалу Иосиф сопротивлялся. «В результате давления» Иосиф и его молодая жена оставили квартиру в Доме на набережной и переехали в пригород, но вскоре они вернулись в центр Москвы, и Иосифу предложили работу в Первом медицинском институте, из которого он недавно выпустился. Советские газеты писали, что Иосиф сказал, что его мать имела «неустойчивую психику». Возможно, он чувствовал: зачем оставаться верным, если она их предала?

Более чем тридцать лет спустя Иосиф сказал в интервью, что он никогда не рассказывал Кате всей правды, и КГБ не оказывал на него никакого давления: «Никто не пытал меня горячими утюгами и не жег огнем». В то же время он добавил, что офицер КГБ однажды приходил к нему в институт и оставил свой номер телефона. Иосиф настаивал на том, что любил обоих своих дедушек и говорил, что его мать «разрушила себя».

Ольга Редлова, дочь химика Федора Волькенштейна, тайного вдохновителя «Двадцати писем к другу», вспоминала: «У моего отца был экземпляр книги. Я помню, что, когда Светлана уехала, Ося позвонил отцу и спросил, не осталось ли у него каких-нибудь ее вещей. Отец ответил: «Да, кое-что есть. В коридоре стоит маленький чемоданчик, набитый газетами, но я никогда его не открывал. Я не знаю, что в нем». Конечно, там была рукопись Светланы. Иосиф приехал и забрал ее». Когда агенты КГБ приходили в квартиру Иосифа и Кати в Доме на набережной, они конфисковали не только рукопись, но и все фотографии из запертого стола Светланы.

Во Фрибуре Светлана проводила много времени в монастырском садике. В Риме Роберт Рейл купил для нее книгу Бориса Пастернака «Доктор Живаго» – она, наконец, вышла на русском языке в Милане. Светлана читала роман в первый раз, поскольку ей так и не удалось достать самиздатовскую копию в Москве. Она гуляла между туй в саду и плакала: над книгой, над судьбой своих детей, над своей покинутой страной. И написала статью под названием «Борису Леонидовичу Пастернаку», который умер в 1960 году.

В письме она оплакивала свою «возлюбленную, многострадальную Россию», где она оставила своих детей и друзей «жить невыносимой советской жизнью, жизнью, настолько непохожей на что-либо еще, что русские за рубежом даже не могут ее себе представить, независимо от того с симпатией они относятся к Советам или враждебно».

Она вспоминала своего друга Андрюшу (Андрея Синявского), приговоренного к семи годам трудовых лагерей. Представляла, как он таскает ведра с водой, а одежда у него изорвана в клочья, как у героя Пастернака Юрия Живаго. Ничего не изменилось. «Как и раньше, жандармы и полицейские становятся первыми критиками любого литературного произведения… Сейчас тебя могут арестовать за метафору, за игру слов отправить в лагерь!» «Партия лицемеров и паразитов!… Жалкие составители бумаг и доносов» по-прежнему контролировали все вокруг. Что она сделала со своими детьми, которые теперь станут жертвами злословия или даже хуже? Она молила их: «Пусть во всем обвинят меня – и вы тоже обвиняйте меня, если вам так будет лучше (говорите, что хотите, все это – просто слова, и они не сделают мне больно), только не отвергайте меня в своих сердцах». Светлана чувствовала себя истерзанной до крайности. Она задумалась о том, что, если бы осознавала, что теряет своих детей навсегда в тот момент, когда шла в американское посольство, то, возможно, приняла бы другое решение. А, может быть, и нет. Но, когда она читала «Доктора Живаго», ее словно током ударило. Трагедия разлуки с ребенком из-за не знающего жалости режима была и ее трагедией, и бедой Юрия и Лары.

В середине апреля Алан Шварц снова прилетел в Швейцарию. Он привез контракт с юридической фирмой «Гринбаум, Вольф & Эрнст» на подпись Светлане. Шварц прилетел во Франкфурт и ехал поездом до Базиля, чувствуя, что «все вокруг следят за мной, постоянно оглядываясь на находящихся рядом людей». Русские, индийцы, журналисты и, к тому времени, другие издатели – все они искали Светлану. Антонино Яннер встретил Шварца у поезда и отвез его на встречу с ней. Этим вечером за обедом Светлана очень тепло отнеслась к своему молодому адвокату. Она не переставала повторять тридцатичетырехлетнему Шварцу, что он «очень напоминает ей брата Якова, погибшего в немецком концентрационном лагере».

Два швейцарских юриста, Вильям Стэхлин и Петер Хафтер, присоединились к команде и за два дня разработали все контракты, касающиеся рукописи Светланы. Гринбаум придумал для Светланы компанию «Патенция», зарегистрированную в Лихтенштейне, где налоги, конечно же, были ниже. Двадцатого апреля Светлана передала все права на свою неизданную книгу компании «Копекс истэблишмент», зарегистрированной в Вадуце, в Лихтенштейне. Контракт прочитали по частям:

С УЧЕТОМ ВЫШЕИЗЛОЖЕННОГО после получения 1 500 000 долларов (один миллион пятьсот тысяч долларов) МИССИС АЛЛИЛУЕВА данным соглашением передает все права на вышеназванную рукопись КОПЕКС ИСТЭБЛИШМЕНТ

Сумма в 1 500 000 долларов должна быть выплачена в следующем порядке:

– выплата наличными 73 875 долларов будет произведена сегодня

– оставшиеся 1 426125 выплачиваются векселями, которые будут доставлены МИССИС АЛЛИЛУЕВОЙ сегодня.

Полтора миллиона долларов были огромной суммой, но договоры с «Харпер & Роу», публикация по частям в «Нью-Йорк Таймс» и «Лайфе» и продажи за границей были чрезвычайно прибыльны. Светлана должна была получать деньги в рассрочку. Алан Шварц вспоминал: «Я думаю, что векселя использовали из-за налогов. Потому что когда вексель подлежит выплате, налоги выплачиваются только с той суммы, которые получаешь в этот момент. Нужно разбивать выплаты, иначе с полутора миллионов долларов придется заплатить семьсот пятьдесят тысяч налогов». Даже Гринбаум был удивлен тем, какую сумму принесла Светлане ее книга. Только воспоминания Черчилля стоили дороже. Друзья слали Эдварду Гринбауму поздравления с удачным сотрудничеством с дочерью Сталина.

Оглядываясь назад, Светлана говорила, что тогда не понимала ничего. Что она знала о деньгах, контрактах и американских законах? Когда она спросила юристов, что такое «Копекс», ей сказали, что это – «юридическое лицо». Только что приехав из СССР, она даже не подозревала, что такое «юридическое лицо». Она понятия не имела, что такое банковский счет. Во время двухдневной работы юристов она сидела молча, стараясь только следить за дискуссиями, ее знание английского едва позволяло ей понимать, что говорили адвокаты. Светлана думала только о том, что она не должна создавать проблем. Она не должна дать повода отослать ее обратно в СССР. Она должна подписать все, что ей дадут юристы.

Когда всего несколько недель назад она гуляла по бедным улицам Калаканкара, она мечтала о создании больницы, названной в честь Браджеша Сингха. Теперь она сказала Гринбауму, что хочет вложить деньги в этот проект. Алан Шварц вспоминал: «Мы были скептически настроены по поводу вложений средств в какую-то больницу в Индии в память о ее бывшем любовнике, но пришлось считаться с ее желаниями».

Были учреждены два трастовых фонда: «Благотворительный фонд Аллилуевой» и «Фонд Аллилуевой». Благотворительный фонд должен был выплатить двести тысяч долларов на строительство больницы имени Браджеша Сингха и инвестировать еще двести пятьдесят тысяч долларов на ее содержание. Остальные деньги Светланы пошли в «Фонд Аллилуевой», откуда она должна была получать полторы тысячи долларов ежемесячно на расходы. Светлане казалось, что этого более чем достаточно.

Рукопись, которая, как говорил Роберт Рейл, может спасти ее от «ночлежки для нищих», в понимании общественности сделала Светлану миллионером.

Богатство сослужило ей саму худшую службу, какую только можно представить. Светлана больше не была принципиальной невозвращенкой, которая бежала от коммунизма. Она стала очень богатой женщиной. «Что она собирается делать теперь, когда разбогатела?» – такой вопрос первым задали ей журналисты, когда Светлана, наконец, приехала в Америку.

Пропаганда заработала с удвоенной силой. Советское правительство с радостью указывало на то, что Светлана всегда только и делала, что гонялась за деньгами. Аллилуева «первоклассно клевещет на советскую систему и даже на своего собственного отца. Мы хотим только обратить внимание на то, что доллары вряд ли принесут счастье женщине без страны, бросившей дом, Родину и семью и с радостью пошедшей служить антикоммунистам».

Неожиданно вспомнили, что в 1941 году немцы разбрасывали над Москвой листовки, где говорилось, что Сталин тайно держит огромные суммы денег в швейцарских банках и готовится бежать. В то время этому никто не верил, но теперь его дочь в Швейцарии! Даже рядовые советские граждане засомневались.

Эти слухи добрались и до Вашингтона. Пятнадцатого июня в статье, озаглавленной «Триста миллионов золотом для Светланы», газета «Вашингтон Обзервер Ньюслеттер» писала, что Светлана сама настаивала на поездке в Швейцарию. «Настоящей причиной ее задержки стало то, что она хотела забрать триста миллионов долларов в золотых депозитах из Бернского банка». Статья заявляла, что «чертов старина Джо» Сталин перевел эти деньги на секретный счет, когда немцы стояли под Москвой, и назначил Светлану «единственной наследницей». Об этом сообщалось как о «факте, подтвержденном американской разведкой». Светлана якобы «подтвердила свою личность, предъявив свои настоящие документы… Служащие швейцарского банка признали ее законной наследницей состояния Сталина». Теперь Светлана сама убедилась, какие сплетни может вызывать ее недавно приобретенное богатство.

Швейцарские власти давили на американцев: им хотелось побыстрее сбыть Светлану с рук. Хотя они находили ее нетребовательной и она им нравилась, обеспечение ее безопасности тяжким грузом легло на их скромное Министерство иностранных дел. Госсекретарь Дин Раск доложил президенту Линдону Джонсону, что теперь, по его мнению, Светлана может приехать в Америку, но исключительно как частное лицо. Госдепартамент проинформировал средства массовой информации, что Светлана Аллилуева приезжает в США по шестимесячной туристической визе. Ее пригласила американская юридическая фирма «Гринбаум, Вольф & Эрнст» по поводу издания ее книги. Даже советские журналисты в Москве отметили это высказывание как «мастерский дипломатический удар». Госдепартамент остался с чистыми руками.

Ранним утром двадцать первого апреля Алан Шварц уехал из своего отеля. Светлана уже ждала его в машине. Они должны были улететь рейсом швейцарской авиакомпании под вымышленными именами. Шварц вспоминал: «Аэропорт был окружен вооруженными охранниками в форме. Швейцарским властям хотелось быть уверенными, что мы со Светланой отбудем из страны целыми и невредимыми». Во время полета Шварц предупредил ее:

– Когда мы прилетим, они попросят вас сказать что-нибудь. Хотите, чтобы я говорил за вас?

– Нет-нет, я буду говорить сама, – ответила Светлана.

Но Гринбаум уже нанял фирму по связям с общественностью, которая должна была заниматься Светланой, а Кеннан составил сообщение, которое она должна была зачитать:

Я приехала в эту страну, потому что я столкнулась с трудностями, начав новую жизнь за границами России, и мне хотелось бы завести новые знакомства в США, а также потому, что здесь я собираюсь опубликовать написанную мной книгу, и мне хотелось бы быть в более тесном контакте с моими издателями. Не знаю, как долго я здесь пробуду… А сейчас я чувствую себя утомленной после долгого путешествия и хотела бы провести несколько дней одна, не встречаясь с прессой.

Кеннан должен был следить, чтобы Светлана не сказала ничего, что могло бы повредить американским отношениям с Советским Союзом. Но Кеннан еще плохо знал Светлану. Она и не собиралась произносить его тщательно подготовленную дипломатичную речь. Она хотела ясно высказаться о том, почему покинула Советский Союз. Она уехала не просто для того, чтобы опубликовать свою книгу, а в знак протеста против ограничения ее свободы и свободы всех умных и творческих людей со стороны нынешнего советского правительства.

Пытаясь задобрить Советы, не исказило ли американское правительство ее острое неприятие жизни при коммунистическом режиме?

Британское Министерство иностранных дел считало именно так. Поскольку Би-Би-Си планировала транслировать русский текст статьи «Борису Леонидовичу Пастернаку», Министерству иностранных дел пришлось определить «свою политику по отношению к делу Светланы». Многие не понимали причин, по которым американское правительство «занимает такую жесткую позицию». Первого мая, через девять дней после приезда Светланы в Америку, сэр Пол Гор-Бут, заместитель министра иностранных дел, разослал секретный меморандум двадцати трем главам отделов в Министерстве иностранных дел:

О ПОБЕГЕ МИСС СТАЛИН

Бегство мисс Сталин из Советского Союза представляется мне событием иного рода по сравнению со всеми другими невозвращенцами. Обычно они пытаются оценить все плюсы и минусы своих действий, а потом стараются извлечь выгоду из плюсов и, свести к минимуму минусы.

Если бы кто-нибудь в 1950 году сказал вам, что через семнадцать лет мисс Сталин попросит убежищ, а на Западе, у вас были бы все основания посчитать его невменяемым. Теперь она сделала это с впечатляющей легкостью и убежденностью. Она ясно дала понять… что причиной ее бегства стало то, что она больше не могла выносить общество, в котором человек имеет право только на одну точку зрения, и через эту призму должен рассматривать и политику, и саму жизнь. Это далеко не ново, но особо примечательно, что дочь Сталина пришла к своему решению в пятидесятую годовщину Коммунистической революции в России. Это особенно важно, настолько важно, что многие люди этого даже не заметили…

Светлана могла бы сказать Госдепартаменту, что все их усилия смягчить Кремль были абсолютно бесполезными. Что бы ни говорили американцы, никто в СССР никогда не поверил бы, что ЦРУ не «приготовило, организовало и профинансировало» побег Светланы. В интервью, которое Светлана дала в августе в доме исполнительного президента «Харпер & Роу», она объяснила журналистам, почему кремлевские власти были в такой ярости:

Они не могут поверить, что личность, человек, отдельное человеческое существо может принимать самостоятельные решения. Они все еще не верят, что я покинула Россию, потому что решила так поступить сама, это не был какой-нибудь заговор, это не было никем организовано, мне никто не помогал. Они не могут в это поверить. Они верят только в действия, которыми руководят какие-либо организации – да, коллективы. И еще они очень злятся, потому что пятьдесят лет пытались заставить всех людей в России иметь одинаковое мнение… одну и ту же точку зрения на политику… Когда они видят, что все эти пятьдесят лет пошли прахом, и у людей все еще есть что-то личное, они очень злятся.

Светлана говорила, что советскому правительству необходимо верить, что американцы ее похитили. Они никогда не смогут принять мысль о том, что она действовала сама. Их первой реакцией будет попытка выкрасть ее обратно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.