Гражданин Сад Писатель «Жюстина, или Несчастия добродетели»

Гражданин Сад

Писатель

«Жюстина, или Несчастия добродетели»

Как средство исправить характер и воспитать нравственное чувство тюремное заключение, надо признаться, оставляет желать многого.

В часы заключения, то есть в часы сосредоточения и размышления, на которые обрекают судьи осужденных, последние редко предаются осознанию своих преступлений и раскаянию в них.

Оправдывая себя, они осуждают общество. Покаравший их закон они никогда не находят справедливым.

На совершенное ими, единственно вследствие их грубых инстинктов, они смотрят, как на незаслуженное несчастие; на право каждого человека жить даже на чужой счет — как на естественное проявление страсти и свободу от предрассудков.

Между своими пороками и добродетелями честных людей они, ослепленные гордостью, не видят разницы.

Отсюда неизбежно, что человек, выброшенный обществом из своей среды и с глухим озлоблением несущий тяжесть общественного осуждения, делается бунтовщиком — преданным, горячим, фанатическим сообщником тех, кто с иными целями возбуждают толпу, непримиримым врагом военных, чиновников, духовенства, всего, что олицетворяет собой дисциплину, закон, правила и долг.

В таком именно состоянии духа был маркиз де Сад, когда Шарантон распахнул перед ним свои двери.

Из этой тюрьмы, далеко не строгой, скажем более, почти комфортабельной, вышел раздраженный и ожесточенный вольнодумец, полный ненависти и злобы революционер, анархист.

Его злоба нашла свой исход в новых теориях, которые он приводил в своем философском романе «Алина и Валькур», написанном им в Бастилии и, вероятно, обработанном позднее.

Старый режим покарал его (кстати сказать, сравнительно мягко), и он объявил себя врагом старого режима, которому он и его семейство были обязаны столькими милостями.

Он восторженно приветствовал зарю революции, как приветствовал во время террора кровавые сумерки.

«О Франция! — восклицал он в период переполнявшего его душу энтузиазма. — Наступит день, когда ты прозреешь, я убежден в этом: энергия твоих граждан скоро разобьет скипетры деспотизма и тирании, повергнув к твоим ногам злодеев; ты осознаешь, что свободный по природе и по праву гения народ должен сам управлять собой».

Литературный незаконный сын Руссо, скучный Рейналь, сочинение которого «Философская и политическая история двух Индий» имело успех, был его главным учителем.

«О Рейналь! — говорил он. — Твой век и твое отечество тебя не стоили».

Единственно потому, что Людовик XV и Людовик XVI, довольно добродушные монархи, подписывали приказы о его аресте, на что имели достаточно основания, маркиз де Сад, сделавшись республиканцем, поносил всех королей без разбора.

Особенно строго судил он Людовика Святого, о котором писал: «Этот король жестокий и глупый… этот сумасшедший фанатик не удовольствовался тем, что создал нелепые и невыполнимые законы; он бросил заботы о своем государстве, чтобы покорить турок ценой крови своих подданных; его могилу, если бы она, по несчастию, была в нашей стране, следовало бы поспешить разрушить».

Антимонархист, как можно судить по этому отрывку (из «Алины и Валькура»), уживался в нем со свободомыслящим.

Враждебный христианству, или, вернее, всякой религии, так как он пострадал именно от тех мер, которые религия принимает против разнузданности нравов, он считал попов пособниками королей.

Эта теория была для него удобна, потворствуя его порокам, и ни в одном месте его философского романа это не выясняется так ярко, как в том, которое, видимо, навеяно сочинением «Опыт исследования нравов»: «Теократические строгости суть измышления аристократии, религия есть только орудие тирании; она ее поддерживает, дает ей силы. Первым долгом свободного или освобождающегося государства должно быть, несомненно, уничтожение религиозной узды. Изгнать королей, но не разрушить религиозный культ — это все равно что отрубить одну из голов гидры; убежище деспотизма — храмы; преследуемый в государстве удаляется туда и оттуда появляется вновь, чтобы заковать в цепи людей, если последние были так неблагоразумны, что не преследовали его там, разрушив его изменническое убежище и уничтожив злодеев, приютивших его».

В одном месте своей книги он, во имя свободы, требовал его полного уничтожения, что вскоре и предприняли последователи культа Разума: «Французы, проникнитесь этой мыслью! Сознайте, что католическая религия, полная смешных странностей и нелепостей, — жестокая религия, которой ваши враги с таким искусством пользуются против нас; что она не может быть религией свободного народа: нет, никогда поклонникам распятого раба не достигнуть добродетелей Б рута».

Похвалы добродетелям Брута — довольно неожиданны под пером маркиза де Сада, хотя и не лишены политической соли.

С момента своего выхода из тюрьмы он всячески проявлял свою любовь к народу, к тому народу, который в 1790 году разрушил и сжег его замок де ла Коста.[6]

Он сделался революционером и в своих сочинениях, и в своих делах, вследствие своего темперамента и преследований.

Его жена навсегда оставила его. Его сыновья эмигрировали. Его дочь жила, укрывшись от света, в монастыре Св. Ора.

Почти лишенный средств, он в пятьдесят лет был принужден жить своим пером.

По счастью для него, в Венсене и Бастилии он имел время много написать, и его рукописи, по крайней мере, его романы были из тех, которые могли нравиться публике, и печатание их не встречало препятствий.

Его писательское хвастовство, его наглость помогали ему. Он считал себя оригинальным мыслителем и замечательным писателем.

Самым незначительным своим фразам, самым посредственным выдумкам он придавал огромное значение. Он был не только эротоман, но и графоман тоже.

Наконец, он обратился к театру, который был и тогда, как теперь, в общем доходнее.

Библиофил Жакоб (часто очень смелый в своих предположениях) думает, что маркизу принадлежит одна из тех непристойных пьес, которые появились в 1789-м и 1793 годах и были направлены против Марии-Антуанетты, принцессы Ламбаль, г-жи де Полиньяк и проч., и которые ставились на подпольных сценах.

Это возможно, но мы не нашли этому доказательств и поэтому не можем утверждать этого.

Он дебютировал как драматург в 1791 году. В этом году ему было отказано в постановке на сцене Французского театра его пьесы «Жанна Ленэ, или Осада Бовэ»,[7] зато его пьеса «Окстьерн, или Последствия беспутства» была поставлена в театре Мольера.

Пьеса имела успех.

Маркиз де Сад изобразил в ней отчасти свою историю. Пьеса эта переделана им для сцены из одной из двенадцати его исторических новелл, написанных в Бастилии, которые он имел право напечатать не ранее 1800 года.

«Монитор» в номере от 6 ноября 1791 года отметил, что «эта мрачная драма не лишена интереса и силы», но главное действующее лицо возмущает зрителя своей жестокостью. Автор рисует своего героя Окстьерна злодеем и даже чудовищем, но в глубине души все его симпатии на стороне героя.

Теории, которые он вкладывает в уста своего героя, — это его собственная теория безнравственности, вечные прославления преступления, выдаваемые им за признаки высокого ума.

Окстьерн — это, в сущности, тот же человек «маленького домика» в Аркюэле, взирающий с высокомерным презрением философа на бедняг — мелких жуликов, у которых еще сохранилась совесть как несчастный предрассудок «Эти глупцы, — презрительно говорит он, — люди без принципов: все, что выходит из рамок обыкновенного порока и мелкого мошенничества, их удивляет, угрызения совести их пугают».

Напыщенная философия и проповеднический тон этой пьесы способствовали ее успеху, длившемуся во все время революции «Окстьерн» не вполне был забыт даже через восемь лет после первого его представления.

Он был поставлен 13 декабря 1799 года на сцене Версальского театра под несколько измененным названием — «Несчастья беспутства» и имел успех.

У маркиза де Сада, как и у большинства драматургов (или, вернее, как у всех драматургов), было много принятых пьес, которые директоры театров хоронили на полках своих архивов и которые не были известны публике — нельзя было предсказать, как она их приняла бы.

Французский театр очень благосклонно принял в 1790 году его драму в 5 действиях в стихах «Мизантроп от любви, или Софья и Дефранк» и давал автору право входа в течение пяти лет, но пьесы, несмотря на принятое обязательство, не поставил.

Его одноактная комедия «Опасный человек, или Мздодавец»,[8] принятая на сцену театра Фавар в 1791 году, была сыграна в 1792 году, зато «Школа ревнивцев, или Будуар», принятая тем же театром в 1791 году, не увидала совсем света рампы. По-видимому, и в те времена директора театров обещали много, но исполняли мало.

Со времени своего освобождения он был занят окончанием и пересмотром своего романа «Жюстина», революционизируя его общими местами о народовластии, выходками против королей и попов.

Об этом романе много говорили до его появления, о нем сложились целые фантастические легенды. Уверяли, что Робеспьер, Кутон и Сен-Жюст внимательно читали его, чтобы почерпнуть в нем уроки жестокости.

Говорили, что Наполеон предавал суду и безжалостно расстреливал тех офицеров и солдат, у которых оказывался этот ужасный роман. Все это нелепые выдумки.

Совершенно забытый писатель Шарль Вильер рассказывает в одном очень интересном письме, напечатанном в 1797 году в «Северном зрителе», что он решил прочесть целиком этот огромный роман и что никогда солдат, приговоренный к наказанию сквозь строй, не был так счастлив, когда наказание было окончено, как счастлив был он, дойдя до последней страницы.

Я лично испытал почти такое же впечатление. Нет ничего отвратительнее этой литературы, где на первом плане стоит эротизм, и к тому же эротизм маньяка, где порок проявляется во всей своей наготе и где любовь — только плотское влечение.

Я не зайду так далеко, чтобы рекомендовать подобные книги в школе, но я убежден, что такое изображение страстей должно внушить такой ужас и нестерпимую скуку, что способно оттолкнуть от себя всякую душу и направить ее к добродетели.

Если верить маркизу де Саду, такова и была его цель.

Два издания романа «Жюстина, или Несчастия добродетели» в двух томах появились почти в одно время в 1791 году «в Голландии, у союзного книгоиздательства»; это значит, я думаю, в Париже, у книгопродавца, который был главным издателем маркиза де Сада, Жируара.

Имени маркиза де Сада нет на заглавной странице; вместе с ложным издательским гербовым щитом, в котором значится «Вечность», на ней напечатан только следующий сентенциозный эпиграф:

«О мой друг! Благополучие, добытое преступлением, — это молния, обманчивый блеск которой на мгновение украшает природу, чтобы повергнуть в пучину смерти тех несчастных, которых она поражает».

Заглавная картинка, изящно нарисованная Шери, изображает молодую женщину в слезах между полуобнаженным юношей и старой женщиной отталкивающего вида. На заднем плане — деревья, качаемые ветром, и грозовое небо. Согласно объяснению самого де Сада, эта молодая девушка — Добродетель, которая страдает между Сладострастием и Неверием. Она возводит очи к Богу, как бы призывая Его в свидетели своего несчастья и произнося, по-видимому, подписанные под эмблематической группой стихи:

Как знать, быть может, если Небо нас карает,

Несчастий на нас нам к счастью посылает.

Объяснительной заметке о заглавной картинке предшествуют заявление издателя и следующее предисловие, напечатанное только в первых изданиях:

«Моему дорогому другу Да, Констанция,[9] тебе я посвящаю этот труд. Только тебе, которая служит образцом и украшением своего пола, соединяя в себе одновременно самую чувствительную душу с самым справедливым и просвещенным умом, — тебе одной понятны будут тихие слезы несчастной добродетели.

Я не боюсь, что в эти воспоминания введен по необходимости известный род людей, так как ты ненавидишь софизмы беспутства и неверия и борешься с ними беспрерывно и делом и словом; цинизм некоторых описаний, смягченных, насколько возможно, не испугает тебя: только порок, боясь быть раскрытым, поднимает скандал, когда о нем заговорят. Процесс против „Тартюфа“ был возбужден ханжами; процесс против „Жюстины“ будет делом развратников. Я их не боюсь; мне довольно твоего одобрения для моей славы, если только я понравлюсь тебе, я либо понравлюсь всему миру, либо утешусь и осужденный всеми.

План романа (хотя это отнюдь не вполне роман), несомненно, новый. Превосходство добродетели над пороком, торжество добра, покорение зла — вот полное содержание сочинений в этом роде.

Но вывести повсюду порок торжествующим, а добродетель — жертвой, показать несчастную, на которую обрушивается беда за бедой, игрушку негодяев, обреченную на потеху развратников; дерзнуть вывести положения самые необыкновенные, высказать мысли самые ужасные, прибегнуть к приемам самым резким — и все это с единственной целью дать высший нравственный урок человечеству — это значит идти к цели по новой, мало проторенной дороге.

Удалось ли мне это, Констанция?

Слеза из твоих глаз завершит ли мою победу?

Прочтя „Жюстину“, не скажешь ли ты: „О, как эти картины порока заставляют меня любить Добродетель! Как величественна она в слезах! Как украшают ее несчастья!“

О, Констанция! Если эти слова вырвутся у тебя — мои труды увенчаны».

Перейдем теперь к самой книге. Попытаемся разобрать ее с возможной точностью.

Две дочери парижского банкира, Жюстина и Жюльетта, первая двенадцати, а вторая восемнадцати лет, оказались после смерти их отца (мать они потеряли ранее) совершенно разоренными и предоставленными самим себе.

Монастырь, в котором они воспитывались, поспешил выгнать их с несколькими экю в кармане и узелком с одеждой.

Старшая, Жюльетта, быстро устроилась.

Она пошла к сводне и почувствовала себя очень хорошо в публичном доме, куда та ее поместила, и наконец вышла замуж за одного из «гостей», графа де Лорзанжа.

Убедившись, что он сделал в ее пользу завещание, она его стравливает, разоряет множество знатных людей и делается любовницей высшего сановника в государстве, г. де Корвиля, с которым уезжает в его имение.

Младшая, Жюстина, — прелестная девочка, судя по портрету, набросанному с легкостью кисти, для маркиза де Сада необычной:

«Наделенная нежностью и чувствительностью, в высшей степени качествами, противоположными качествам ее сестры, молодая девушка не была похожа на нее и физически: большие голубые глаза с невинным и кротким выражением, тонкая и гибкая фигурка, мелодичный голос, зубы точно из слоновой кости и прекрасные белокурые волосы — вот слабый набросок портрета молодой девушки, очаровательность которой не поддается описанию».

Жюстина посвятила себя добродетели — поприще довольно неблагодарное. Она ищет работу у портнихи и не находит. Усталая от длинной дороги, изнемогая от голода, она входит в церковь.

Священник, взбешенный тем, что она противится его ухаживаниям, выгоняет ее.

Двенадцать лет спустя Жюльетта, превратившись в г-жу де Лорзанж, живя помещицей, идет для развлечения встречать дилижанс, приходящий из Лиона и направляющийся в Париж. Из него выходит молодая девушка. Она осуждена за кражу, поджог и убийство в трактире, и ее препровождают в Париж, где ее ожидает суд. Г. де Корвиль ее расспрашивает.

Под именем Терезы, которое она приняла, неизвестно, собственно говоря, для чего, бедная Жюстина, доведенная до такого печального положения, рассказывает историю с того момента, когда она ушла от священника.

Трактирщик, которому она не могла заплатить по счету, послал ее к некоему Дюбургу, который принял ее хорошо, но просил, взамен денег и платы за квартиру, не быть очень строгой.

«В настоящее время не принято, — говорит этот „благодетель“, — помогать даром своим ближним; теперь уже известно, что дела милосердия суть только удовлетворение гордости. Но этого мало — требуется вознаграждение более реальное. Например, с таким ребенком, как вы, можно получить все удовольствие сладострастия».

Жюстина не убеждается этими доводами и уходит, не желая ничего слышать.

Закладчик дю Гарпэн берет ее в качестве служанки.

Она служит у него в течение двух лет, как вдруг он предлагает ей украсть у одного из жильцов их дома золотые часы.

Она отказывается, несмотря на его проповеди против права собственности, а он мстит ей, приказывая ее арестовать за кражу бриллианта в тысячу экю, который находят в ее вещах, куда он сам его положил.

Заключенная за преступление, которого она не совершала, Жюстина знакомится с другой заключенной, г-жой Дюбуа, которая очень спокойно сообщает ей, что она решила поджечь тюрьму и они могут убежать. Предприятие удалось. Двадцать один человек сгорели, а г-жа Дюбуа и ее подруга очутились на свободе.

Их ожидали разбойники, старые сообщники этой энергичной женщины, которые были посвящены в ее планы. Они проводили беглянок в лес Бонди.

Там эти четыре полупьяных негодяя делают несчастной Жюстине самые гнусные предложения и грозят, в случае сопротивления, зарезать ее и похоронить под деревом.

Было от чего поколебаться самой стойкой добродетели.

Молодая девушка уже готова была принести в жертву своей чести жизнь, когда, по счастью, произошла тревога, видимо, посланная Провидением.

Разбойники, заслышав шум шагов, ушли, но вскоре вернулись, убив трех человек. Четвертого, по имени Сен-Флоран, они привели с собой и готовились его расстрелять. Жюстина просит за него, и его милуют с условием, что он вступит в шайку.

Когда разбойники заснули, она делает ему знак, чтобы он взял свой чемодан, который они забыли спрятать, и бежал.

Она бежит вместе с ним.

Они входят в глубину леса, они уже вне опасности, и Сен-Флоран предлагает той, которая его спасла, свое сердце и состояние; но через несколько шагов, при повороте тропинки, он наносит ей сильный удар палкой по голове и в то время, когда она лежит без чувств, насилует ее и обворовывает, а затем спокойно уходит.

Бедной женщине, действительно, ни в чем не суждена удача. Все, кого она встречает на своем пути, отъявленные негодяи.

Едва придя в чувство, несчастная Жюстина увидала господина, графа де Брессака, и его лакея, которые вместе охотились.

Они услыхали шорох и бросились к ней, схватили ее за руки и за ноги и привязали к четырем ближайшим деревьям.

Она уже думала, что будет четвертована или, по крайней мере, зарезана, но граф де Брессак просто-напросто предложил ей поступить горничной к его тетке.

Наверное, ни одна горничная не получала приглашения на службу при такой обстановке.

Не без задней мысли, однако, поместил граф де Брессак Жюстину у своей тетки. Он хотел сделать ее орудием своих преступлений. Злоупотребляя любовью, которую она к нему питала, он предлагает несчастной отравить свою родственницу, от которой он ждет наследства, но которая не спешит умирать, и, чтобы убедить ее исполнить его просьбу, он держит перед ней речь:

— Слушай, Тереза (как припомнит читатель, она взяла себе это имя), я приготовился встретить с твоей стороны сопротивление, но, так как ты умна, я надеюсь победить его и доказать, что преступление, которое ты считаешь таким тяжелым, в сущности, весьма простая вещь. Тебе представляются здесь два преступления: уничтожение существа себе подобного, причем зло деяние увеличивается тем, что это существо нам близко. Что касается уничтожения себе подобного, то будь уверена, моя милая, — это одна фантазия; власть уничтожать не дана человеку; он может — самое большее — только изменять формы бытия, но не уничтожать живое существо. Формы же бытия безразличны в глазах природы. Ничто по пропадает в этом мире. Осмелится ли кто-либо сказать, что создание этого животного на двух ногах стоит природе более, нежели создание земляного червяка, и что она первым более интересуется? Когда мне докажут это, я соглашусь, что убийство — преступление; но так как самое серьезное наблюдение приводят меня к выводу, что все живет и произрастает на земном шаре совершенно одинаково в глазах природы, я не могу согласиться, что превращение одного существования в тысячи других — человеческого тела в массу червей — может что-либо нарушить в законах природы.

Жюстина не дает себя убедить, но делает вид, что соглашается совершить преступление, чтобы помешать ему иным путем.

Она предупреждает тетку, и та посылает гонца в Париж с просьбой арестовать племянника, но последний перехватывает письмо, ведет Жюстину на лужайку, где они познакомились в первый раз, привязывает с помощью своего лакея к тем же четырем деревьям, натравливает на нее злых догов и через минуту она оказывается окровавленной.

Затем палачи ее отвязывают, и граф де Брессак объявляет ей, что он отравил свою тетку, которая в эту минуту умирает, и донес на Жюстину, обвиняя ее в этом отравлении.

Она находит убежище у одного хирурга по имени Родэн,[10] который содержит пансион для обоих полов.

Этот Родэн страдает манией анатомировать живых людей, чтобы выяснить некоторые сомнительные данные анатомии, и выбирает для этого жертвы в своем пансионе.

Он не щадит даже своей собственной дочери, которая ждет, заключенная в погребе, своей очереди быть анатомированной.

Друг хирурга, Рамбо, поздравляет его с победой над предрассудками.

— Я в восторге, что ты наконец решился анатомировать дочь, — говорит он.

— Совершенно верно. Я решился… Было бы позорно вследствие таких пустых соображений останавливать научный прогресс… Достойно ли великих людей позволить опутать себя подобными недостойными их целями?.. Когда Микеланджело захотел изобразить Христа с натуры, он не остановился ведь перед тем, чтобы распять молодого человека и копировать с него момент смертельных страданий Когда дело касается нашего искусства, эти средства положительно необходимы, и нет ничего дурного ими пользоваться. Пожертвовать одним человеком, чтобы спасти миллионы людей: можно ли колебаться в этом случае? Убийство на законном основании, именуемое казнью, не есть ли то же самое, что хотим предпринять мы? Казненный по законам, которые находят столь мудрыми, не есть ли жертва для спасения тысячи людей?

— Это единственный способ, — замечает Рамбо, — приобрести знания; и в больницах, где я работал всю мою молодость, я видел тысячи подобных опытов. Я боялся только, сознаюсь тебе, что родственные связи с этим существом заставят тебя поколебаться.

Родэн возмущается тем, что его друг мог заподозрить его в подобной слабости.

— Как! — восклицает он. — Только потому, что она моя дочь? Нечего сказать, важная причина… Какое место, думаешь ты, занимает она в моем сердце? Человек властен взять обратно то, что дал… Право располагать своими детьми не отрицалось ни одним народом земного шара.

И в доказательство он приводит персидские, мидийские и греческие цитаты.

Жюстина пытается спасти дочь хирурга, но в момент, когда она близка к осуществлению этого плана, являются Родэн и Рамбо.

Они клеймят плечо Жюстины раскаленным железом, выгоняют ее и берут Розалию для анатомирования.

Мы встречаем вновь нашу героиню еще более несчастной, в монастыре, где три-четыре монашенки обращаются с ней самым постыдным образом. Затем они передают ее своей подруге, некой Омфале, содержательнице публичного дома.

Жюстине удается убежать оттуда, но на другой день, когда она спокойно идет по опушке леса, два господина нападают на нее и уносят ее к некоему де Жерманду, необычайно толстому и высокому чудовищу-эротоману, главное развлечение которого состоит в нанесении ран женщинам ланцетом, пока они не умрут. Он уже убил трех и кончает с четвертой.

После того как Жюстина пробыла год у этого аптекаря — Синей Бороды, она встречает в Лионе Сен-Флорана, сделавшегося очень богатым. Он предлагает ей быть его любовницей. Она с негодованием отказывается.

В постоянных поисках места, где бы она могла безопасно вести добродетельную жизнь, она находит по дороге между Лионом и Греноблем бесчувственного человека, только что избитого до полусмерти разбойниками.

Она еще раз решается оказать помощь ближнему, что уже обходилось ей так дорого.

Она подходит к раненому, ухаживает за ним, и он, по-видимому, чрезвычайно признательный, выдает себя за местного помещика Ролана и уводит ее с собой — чтобы жениться на ней, как надеется Жюстина.

Но Ролан оказывается самым ужасным разбойником, как и все, кто встречается в романах де Сада.

Он поместил свою жертву в подземелье, привязал ее к жернову, вокруг которого она должна была ходить день и ночь, и кормил ее ежедневно только вареными бобами с небольшим куском хлеба.

Чтобы она не жаловалась и была послушна, он время от времени вешал ее, а затем снимал с петли.

По счастью, этот негодяй составил себе состояние, передал свою «фабрику» (он был не помещиком, а подделывателем монет) и уехал в Венецию, чтобы жить на доходы со своего капитала.

Его преемники были накрыты полицией, арестованы, обвинены, и Жюстина выходит наконец из подземелья.

Ла Дюбуа, которая содержит в Гренобле кухмистерскую и приказывает звать себя баронессой, обещает заняться ею. В действительности же она отправляет ее к маньяку, специализировавшемуся на том, чтобы ударом сабли обезглавливать женщин.

Он несколько раз доставляет себе в ее присутствии это удовольствие, что и побуждает Жюстину как можно скорее покинуть этот опасный дом.

В то время, когда «головосниматель» обедает с г-жой Дюбуа, она спасается бегством, по скоро ее забирает полиция; судьи, признавая ее участницей всех преступлений, где она была только жертвой, приговаривают ее к смерти.

Вот почему мы встречаем ее в первой части романа по дороге в Париж, где должен быть утвержден приговор.

Г. де Корвилю удается выхлопотать ей помилование и вознаграждение в тысячу экю из денег, найденных у фальшивомонетчиков.

Будет ли она счастлива, наконец? Нет! Едва Жюстина вздохнула свободнее, как над замком, где она живет с сестрой, разражается гроза и убивает ее.

Испуганная Жюльетта, предполагая, быть может, что удар молнии предназначался не для Жюстины, покинула г. де Корвиля и скрылась в монастыре кармелиток.

Продолжение романа «Жюстина, или Несчастия добродетели» — роман «Жюльетта, или Благополучие порока» появился только пять лет спустя, в 1796 году, но так как эти два романа дополняют друг друга и составляют, собственно говоря, одно произведение, нам кажется уместным рассказать теперь же содержание второго.

Мы должны заметить, что вторая часть еще более революционна, чем первая, более окрашена якобинской политикой, содержит более враждебных выходок против королей и попов.

Интерес к роману, впрочем, от этого не увеличивается.

Жюльетта выходит из монастыря Пантемопа, где начальница посвятила ее во все пороки.

На даче своей подруги, девицы Дювержье, она начинает карьеру и делается любовницей некоего Пуарселя, который разорил своего отца.

Этот Пуарсель знакомит ее с министром Сен-Фондом. Этот щедрый и богатый любовник окружает ее роскошью, о которой она мечтала: дом на улице Сент-Оноре, имение в окрестностях Парижа, «маленький домик» у Белой Заставы — не считая лошадей, экипажей, множества слуг и модного куафера.

Все это ее не удовлетворяет, и так как она томится скукой, то, чтобы хоть немного развлечься, она поджигает хижину одного уважаемого крестьянина, дети которого сгорают живыми.

Одна из ее подруг, леди Клервиль, вводит ее в общество, называемое «Обществом друзей преступления», главными членами которого состоят Пуарсель и министр Сен-Фонд.

Общество, конечно, антихристианское (что дает повод автору воспеть хвалу культу Разума и Философии), и члены его не отступают ни перед каким развлечением, как бы оно ни казалось отвратительным.

Сен-Фонд задумывает проект обезлюдения Франции. Жюльетта, которой он сообщает его, не скрывает своего ужаса. Ей грозит опасность. Она принуждена бежать в Анжер и скрываться в доме терпимости, где сходится с графом де Лорзанж, за которого выходит замуж. Исповедник графа, аббат Шобер, вскоре помогает ей отравить его.

Она уезжает в Италию, останавливается в Турине, проводит много лет во Флоренции, Риме, Неаполе и других городах в качестве сообщницы авантюриста по имени Соригини.

По дороге во Флоренцию они встречаются с колоссом-людоедом, который на другой день угощает их рагу из горничной.

Они его стравливают, берут деньги, приезжают в Рим, где Жюльетта, называя папу Пия VII «старой обезьяной», пытается совратить его в культ Разума; затем едет в Неаполь, где в сообщничестве с королевой Марией-Каролиной похищает много миллионов у короля Фердинанда I. Совершив это «блестящее» дело, она доносит на королеву, чтобы одной воспользоваться деньгами, и возвращается во Францию.

Роман окончен.

Все эти истории с мелодраматическими разбойниками, с сознательными негодяями, с людьми, которые отрубают головы, режут ланцетами и кинжалами; с женщинами — изнасилованными, повешенными, отъеденными собаками; с лесом, полным разбойников; с подземельями и погребами — не могут оставить иных впечатлений, кроме смертельной скуки и глубокого отвращения.

Чувствуется, что все это грубо придумано и нагромождено писателем, чтобы поразить читателей…

Маркиз де Сад, считавший себя сыном философии восемнадцатого века, той философии, которая поставила себе целью все разрушать, все отрицать воспринял ее уроки так односторонне, как это соответствовало его ненормальной психике, разрушая гораздо более нравственных идей — необходимых и плодотворных — нежели заблуждений и предрассудков.

«Жюстина» — книга, направленная против религии, против авторитетов, есть плод этих своеобразно воспринятых теорий, отвратительный музей, где все они собраны и рассортированы, хоть в преувеличенном и карикатурном виде, но узнать их легко.