В публичном доме Марселя Конфекты со шпанскими мушками
В публичном доме Марселя
Конфекты со шпанскими мушками
На свободе и в заключении этот любитель запрещенных ощущений был одинаково всем в тягость.
После нескольких месяцев изгнания в замке де ла Коста ему предписали ехать в армию. Его бывшие товарищи, осведомленные об образе жизни, который он вел во время отпусков, встретили его далеко не радушно. Употребили все средства, ставили все препятствия, чтобы лишить его возможности продолжать службу, которую он бесчестил.
В конце июля или в начале августа 1770 года он только что возвратился из отпуска в Камниен, где стоял его гарнизон, и представился по начальству, чтобы вступить в отправление своих служебных обязанностей… Начальство, поддержанное, очевидно, всеми офицерами, воспрепятствовало этому…
Он пожаловался полковнику г. де Сен и письмом от 23 ноября получил полное удовлетворение.
Презираемый в полном смысле этого слова товарищами, маркиз де Сад, несмотря на свои скандальные истории, пользовался симпатиями могущественных покровителей. Им он обязан производством 13 марта 1771 года в полковники, хотя и без содержания, но с причислением к кавалерийскому корпусу.
В следующем году новая проделанная им гнусность опять обратила на него внимание.
Вот что сообщают об этом «Секретные мемуары»: «Нам пишут из Марселя, что маркиз де Сад, наделавший столько шуму в 1768 г. по поводу безумных зверств, проделанных им над девушкой, под предлогом опытов с лекарством, только что устроил здесь зрелище, с одной стороны, довольно забавное, но имевшее ужасные последствия.
Он дал бал, на который пригласил много гостей, а на десерт были поданы шоколадные конфекты, такие вкусные, что все приглашенные ели их с удовольствием.
Их было большое количество и хватило всем, но оказалось, что это — засахаренные и облитые шоколадом шпанские мушки.
Известно свойство этого снадобья.
Действие его было так сильно, что все те, кто ел эти конфекты, воспылали бесстыдной страстью и стали предаваться с яростью всевозможным любовным излишествам.
Бал превратился в одно из непристойных сборищ времен Римской империи: самые строгие женщины не были в состоянии преодолеть страсть, которая их обуяла.
По имеющимся данным, маркиз де Сад овладел своей свояченицей при помощи этого ужасного возбудительного средства и бежал, чтобы избавиться от грозившего наказания.
Бал закончился трагически. Все залы являли собой сплошное ложе разврата. И эта „афинекая ночь“ продолжалась, к немалому удовольствию де Сада, до самого утра, когда изнеможенные страстью гости заснули на коврах в самых смелых позах.
Много лиц умерло от излишеств, к которым их побудила яростная похотливость; другие до сих пор совершенно больны».
Скандальная история имела место в Марселе 21 июня; последствия были совсем не так ужасны. Следует заметить, что в этом веке не останавливались ни перед какими формами разврата, и для пресыщенных любовными наслаждениями «конфекты Афродиты» были обычным и распространенным средством.
Они служили, смотря по надобности, для укрепления сил любовника, желавшего всецело удовлетворить требовательную любовницу, или же зажечь в холодных женщинах огонь страсти, тем более сильный, что он был искусственный.
В публичных домах как Парижа, так и Марселя, где маркиз де Сад предавался чересчур часто своим эротическим фантазиям, конфекты со шпанскими мушками играли доминирующую роль.
«Английский шпион» рассказывает с большими подробностями о посещении иностранцем сераля де ла Гордон.
Президент де ла Турнель служил ему любезным и опытным проводником.
Проводив посетителя в комнату, где были собраны все возбуждающие средства, употребляющиеся в эту эпоху, он вынул из маленького шкафчика коробочку, в которой были разноцветные лепешки.
— Достаточно, — сказал он, — съесть одну, чтобы почувствовать себя другим человеком.
На коробочке была надпись: «Конфекты а ля Ришелье»… Этот сановник часто прибегал к конфектам, не для себя, но чтобы расположить к себе женщин, на которых он имел виды, но боялся с их стороны сопротивления. Заставив их съесть этих конфект, он овладевал ими без хлопот; они имеют свойство возбуждать самых добродетельных и делать их страстными до сумасшествия в течение нескольких часов.
Вернемся к маркизу де Саду.
21 июня 1772 года он уехал из замка де ла Коста, где жил с женой и тремя детьми, и отправился в Марсель.
Его сопровождал лакей-наперсник, достойный своего господина. Неразлучный с ним, маркиз, окончив свои дела, отправился провести вечер в публичном доме.
«Пансионерки» притона видели в посетителе прибыльного, серьезного гостя и высыпали к нему навстречу.
В светлых, прозрачных костюмах они были похожи на нимф, во нимф марсельских — несколько тяжеловесных и жирных.
Они стали занимать гостя, улыбаться, строить ему глазки.
Они наперебой старались быть любезными, как умели, чтобы обратить на себя внимание знатного господина и побудить его сделать между ними выбор.
Почтенная «хозяйка», распоряжавшаяся их судьбой, поощряла столь выгодное ей старание «пансионерок» благосклонным взглядом.
В зале с выцветшими обоями и полустертой позолотой, с картинами на стенах, сюжетами которых было голое женское тело в вызывающих и скабрезных позах, сидел маркиз де Сад, самодовольный и пресыщенный.
По его приказанию были поданы вино и ликеры, и в то время, когда женщины чокались и пили, он небрежно вынул из кармана коробочку с анисовыми копфектами и стал ими угощать красавиц.
Эффект, на который он рассчитывал и для которого он явился, не заставил себя долго ждать, но проявился с такой силой, которая превзошла даже его ожидания.
Бедные «жрицы продажных наслаждений», слишком привыкшие к «любви», чтобы она могла вызвать в них волнение, крайне удивились, ощутив давно исчезнувший пыл в крови.
Под двойным влиянием дорогих вин и «страшного» снадобья зал переполнился вакханками, требовавшими объятий бесстыдными жестами и дикими криками.
Одни, у которых жажда сладострастия подействовала на нервы, помутила разум, заливались горючими слезами. Другие демонически хохотали, а некоторые катались по полу и рычали, как собаки.
Произошла отвратительная оргия, не поддающаяся описанию.
Из дома, охваченного безумием, слышались дикие крики, продолжительные вопли, как бы вой затравленных зверей.
Прохожие в ужасе останавливались.
В щели неплотно прикрытых ставен сквозь густые занавески видны были мелькающие тени.
Раздавались взрывы безумного хохота, рыдания и шум борьбы.
Сбежался народ с соседних улиц.
Пришедшие ранее, сами ничего не зная, разъясняли другим.
Что происходило в этом доме, полном ужаса?
Без сомнения, нечто страшное.
Это было общее мнение, но никто не смел войти.
И среди этой вакханалии маркиз де Сад чувствовал себя в прекрасном настроении духа.
Он смеялся до упаду и впоследствии рассказывал об этом событии с особым удовольствием.
Мало-помалу воцарилась тишина. Ранним утром маркиз де Сад, с осунувшимся лицом, беспорядочно одетый, появился на крыльце, поддерживаемый своим лакеем; толпа расступилась перед ним и пропустила его.
На другой день в Марселе разнеслась молва, что какие-то вооруженные негодяи ворвались в публичный дом, силой заставили несчастных женщин съесть отравленные конфекты, что одна из этих женщин в горячечном припадке выбросилась в окно и сильно разбилась, две другие умерли или умирают.
Истина была, конечно, менее драматична…
Однако три дня спустя после отъезда из Марселя (30 июня) перед судом этого города маркизу было предъявлено обвинение в отравлении.
Обвинение в таком тяжелом преступлении, лишенное всякой правдоподобности, было возведено лицом, не заслуживающим ни малейшего доверия: хозяйкой проституток, сообщницей их беспутства.
Она заявила, что у одной из женщин уже несколько дней продолжается тошнота со рвотой и что она заболела после того, как съела довольно много конфект, предложенных ей посетившим ее иностранцем.
Королевский прокурор предписал сделать осмотр и опрос свидетелей на месте.
Другая женщина той же профессии показала, что мужчина, которого ей назвали маркизом де Садом, пристал к ней и предложил ей и ее подругам анисовые лепешки.
Одна не пожелала их есть и бросила на пол, а отведавшие почувствовали себя дурно.
Королевский прокурор приказал произвести обыск и отыскать анисовые лепешки.
Две из них были найдены — они случайно сохранились после уборки, которую, по словам жалобщицы, произвели в тот же день.
Судья вызвал экспертов, поручив им определить свойства этих находок и исследовать содержимое рвоты, собранной в герметически закупоренный стеклянный сосуд, опечатанный судебной печатью (1 июля).
Были приняты, таким образом, все возможные меры для установления истины.
Два аптекаря-химика после самого тщательного исследования, применив все способы, требуемые наукой, удостоверили отсутствие в конфектах мышьяка и других ядовитых веществ.
Казалось бы, не осталось ни малейших намеков на преступление, судебное преследование потеряло почву. Нет, несмотря ни на что, оно продолжалось.
Во время следствия другая женщина, из числа находящихся в публичном доме, обвинила маркиза де Сада и его лакея в противоестественном преступлении, жертвой которого была не она.
Это новое обвинение, согласно закону, не могло вызвать судебного следствия без предварительной жалобы потерпевшей, но королевский прокурор не принял этого во внимание.
Марсельский суд присудил маркиза к тяжелому наказанию, признав его виновным в двух преступлениях.
Приговор был вынесен в отсутствие подсудимого. Его даже ни разу не допросили.
Высшая судебная инстанция с необычайной быстротой утвердила приговор.
На другой день после возмутительного приключения в публичном доме в Марселе, взволновавшем весь Прованс, маркиз де Сад счел за лучшее скрыться.
Его жена, всепрощающая, преданная до героизма, сообщала беглецу о ходе процесса.
Но «важные причины» заставили маркиза де Сада покинуть убежище, где он скрывался.
Он решился на это, мало исправленный своими злоключениями, единственно для того, чтобы удовлетворить свою безумную страсть, которая была целью всей его жизни.
Возмущенный преследованиями, заставлявшими его скрываться, он задумал отомстить судейским крючкотворам, совершив преступление, быть может, более возмутительное, чем все предшествовавшие.
Маркиз не смирился с мыслью, что его свояченица, Луиза де Монтрель, ускользает из его сластолюбивых объятий. Имя Луиза фигурирует у него во многих пьесах «в качестве идеального образа любимой женщины»; героинь с этим именем он наделял всеми добродетелями и высшими качествами.
Его похотливое или, вернее, психически ненормальное воображение всегда ему рисовало в обворожительных красках блаженство обладания этой красивой и чистой девушкой.
Теперь к блаженству обладания прибавился еще соблазн громкой бравадой проявить свое презрение и к общественному мнению, и к судьям.
Луиза де Монтрель жила одна с несколькими слугами в Соманском замке, так как ее старшая сестра была в Париже, занятая великодушными и неутомимыми хлопотами за своего мужа.
Образ жизни Луизы в имении был самый патриархальный. Замок был окружен садами и лесами, его украшали ручеек и маленькое живописное озеро — словом, в течение восьми месяцев в году этот уголок можно было назвать земным раем.
Луиза де Монтрель вставала рано, интересовалась хозяйством, как добрая провансалька, читала роман под тенью любимого дуба и все-таки изредка вспоминала о клятвах и обещаниях своего маркиза, с которым уже давно прервала всякую корреспонденцию. В последнее время под влиянием скуки она перечитывала его страстные письма и мысленно переживала испытанные ею жгучие поцелуи.
В жаркий июльский день на границах Прованса появилась обыкновенная почтовая повозка на высоких колесах. Закат солнца ярко освещал характерные черты лица с красивым профилем.
Луиза уже легла в постель, когда услыхала осторожные шаги по коридору, ведущему в ее комнату.
Испуганная, она вскочила с кровати.
Дверь отворилось, на пороге появился муж ее сестры.
Она не сразу узнала его, несмотря на то, что часто во время отсутствия его образ восставал в ее воображении и в сердце, которое не переставало принадлежать ему.
Он упал к ее ногам.
Сначала горе и угрызение совести, казалось, не позволяли ему произнести ни слова — он молчал, простирая к ней свои дрожащие руки.
Затем он заговорил со слезами в голосе.
Приготовившись заранее, он передал ей с деланным пафосом, не без эффектных фраз свое приключение в Марселе.
Перед молодой девушкой, которая содрогалась — было ли это от отвращения или от любви? — он исповедовался в мельчайших подробностях своей скандальной жизни.
Он обвинял себя во всем, он раскаивался и заявлял, что никого так не презирает, как самого себя. По счастью, день возмездия настал!
Через несколько дней его постигнет жестокое наказание, но он считает его слишком легким.
Один он не задумался бы подчиниться ему, так как заслужил его, но может ли он решиться обесчестить свою фамилию — с ним вместе взойдут на эшафот пять доблестных славных веков — и отдать палачу голову маркиза де Сада?!
Нет, он сумеет избегнуть бесчестья, сам исполнит над собой приговор, который заслужил.
При жизни он был в тягость всем своим близким, когда он умрет, о нем, быть может, поплачут.
Луиза де Монтрель, взволнованная, с глазами, полными слез, молча слушала его.
Она слушала также и свое сердце, которое защищало виновного.
Конечно, он совершал ошибки, даже преступления, но делал это из-за нее, чтобы отомстить за насильственную разлуку с ней.
Каждое из его преступлений — доказательство его любви, думала Луиза.
Она одна имеет право, даже обязанность ему простить их. И она любит его больше, чем когда-нибудь.
Она любит его за кроткую и печальную исповедь перед нею, за опасности, которым он подвергался, и за те плотские желания, которые он разбудил в ней своими рассказами.
Зачем он говорит о смерти?
— Надо бежать, бежать без промедления, — наконец произнесла она дрожащим голосом.
— Да! — воскликнул он, как бы опьяненный. — Бежать, но вместе, так как жизнь без вас для меня невозможна. Я застрелюсь, если вы меня покинете. Спасите меня!
Она пробовала сопротивляться, но так как любила, то была побеждена.
Он увел ее, дрожащую, потрясенную волнением, страхом, в спальню.
Все его намерения осуществились… Маркиз, осыпая Луизу поцелуями, одел ее. Она сопротивлялась лишь для самооправдания, не более…
У дверей замка их ожидала почтовая карета. Подхватив стройную женщину, маркиз усадил ее в карету и велел трогать.
Сильные лошади увезли любовников. «Похищенная» была почти без чувств[Поль Лекруа прибавляет следующие подробности. Бедная девушка сидела молча в глубине кареты; темнота ночи, озаряемая лишь несколькими факелами, скрывала краску стыда на ее лице.
— Прощайте, господа, — весело сказал маркиз свидетелям похищения. — Следуйте моему примеру в покаянии: я устрою себе пустыню в Италии и буду поклоняться высшему богу — любви.