ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ. РАНЕНИЕ И ГОСПИТАЛЬ
ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ. РАНЕНИЕ И ГОСПИТАЛЬ
Там же, на границе Польши и Восточной Пруссии, мне запомнилась выводка коней нашего полка. Выводка для нас была и экзаменом, и праздником. Целые сутки перед выводкой мы чистили и мыли коней, заплетали им хвосты и гривы в косички. Косички расплетали в день выводки, чтобы гривы и хвосты вились как волосы молодой девицы–красавицы после завивки. Не только бойцы, но и ветинструктор, и кузнец взвода хлопотали, каждый по своей части, проверяя здоровье, упитанность и ковку. Каждый боец и командир подразделения отвечали за своих коней перед дивизионной комиссией, проводившей выводку. Коня берегли больше, чем оружие, и выводка составляла не последнюю часть боевого смотра перед наступлением части. Плохо, конечно, когда выводку назначали неожиданно, особенно после длительного марша, да в чужом краю и в сжатые сроки для подготовки.
Так случилось и в этот раз. Приказ о выводке комбат привез из штаба за день до начала самого мероприятия. Мы были на дневке. Мой взвод размещался в небольшом фольварке, в спешке оставленном немецким населением недалеко от границы с Восточной Пруссией. Бойцы кто брился, кто штопал свое обмундирование, подшивал подворотнички, приводил в порядок оружие, орудия и боевые брички. На вечернем совете решали вопрос чистки коней. Комвзвода Зозуля предложил чистить коней всю ночь, а утром, до обеда, дать бойцам отдохнуть. Я же, посовещавшись с моим помкомвзвода и командирами орудий, решил: ночью отдыхать, а утром, на зорьке со свежими силами заняться чисткой коней, отдав должное коноходам, щеткам и скребницам. Проблема была только с белой тройкой ездового Ведерникова. На белых лошадях бросалось в глаза каждое пятно, особенно от навоза. Но Ведерников заявил, что проблем не будет, и на выводке его кони будут не хуже других. Надо сказать, что в этот день наш санинструктор сержант Силютин, облюбовал неподалеку от моего дома кирпичный сарай и натопил его для бани солдат нашей батареи.
Ночь прошла спокойно, если не считать утреннего скандала. На рассвете меня разбудили истошные крики сержанта Силютина, который на чем свет стоит крыл Ведерникова и, войдя ко мне, с возмущением требовал наказать его на всю катушку. Выйдя во двор, я застал Ведерникова выводящим из бани последнего своего коня и молча отмахивающегося от Силютина, как от назойливой мухи.
Оказалось, что Ведерников всю ночь отмывал свою белоснежную тройку в силютинской баньке. Пообещав Силютину примерно наказать виновного и, приказав Ведерникову надлежащим образом убрать и помыть баньку, а также нагреть воды, я направился проверять артиллерийские упряжки. Оглянувшись, заметил, как Ведерников, неспешно, по–хозяйски привязывает своих коней на короткий чембур, чтобы они, не дай бог, не смогли лечь. Я, с одной стороны, был на стороне Силютина, а с другой — в душе хвалил Ведерникова за смекалку. Ветинструктор батареи гвардии старшина Минибаев в очередной раз измерял температуру коням, вставляя под хвост граненые градусники, и привязывал их к хвостам белым бинтом. Проверяя ковку, кузнец взвода поочередно поднимал все четыре ноги коня и зажимал их в своих коленях. Кони пофыркивали, дружелюбно и спокойно реагировали на все эти операции. На выводку мы привели своих коней к полудню и заняли свое место в колонне полка сразу за четвертым эскадроном. Всего коней было у нас на батарее не менее ста голов.
Осматривала коней авторитетная дивизионная комиссия во главе с начальником ветеринарной службы дивизии. Члены комиссии ставили оценки по пятибалльной системе каждому коню — по телу, упитанности, чистке, уходу, поковке и по другим ветеринарным показателям. Офицеры представляли свои подразделения. Каждый конник вел своего коня или по очереди своих коней и, подведя к комиссии, четко поворачивался лицом к голове коня, держа в двух руках растянутый между ними повод, и докладывал: «Конь артиллерийской упряжки, кличка Богатырь …» И так далее.
Члены комиссии осматривали коня и докладывали писарю свои оценки. Кони моего взвода, все 30 лошадей, прошли на отлично, особенно понравились комиссии кони Ведерникова. На солнце они сверкали своей белизной, как сказочные. Но всю обедню чуть было не испортил замыкающий взвода, ездовой брички Слабосиленко. Представляя последнюю лошадь своей тройки, он звонко доложил: «Конь боевой брички, кличка Гитлер!»
Комиссия опешила. Председатель, гвардии полковник, возмущенно заикаясь, закричал:
— ЧТО?! КАКАЯ КЛИЧКА?! ПОВТОРИ! Кто выдумал назвать боевого друга, коня кличкой ГИТЛЕР?! Комвзвода, доложи, какая у коня кличка?!
Я на ходу окрестил его «Найденыш» — настоящую его кличку, по описи, никто не помнил и добавил, что конь трофейный и временно заменяет захромавшую пристяжную брички. Председатель пробурчал:
— Если трофейный, то нечего его и представлять на выводке.
Но, несмотря на это, оценку взводу не снизил. А коня этого мы приобрели в Польше из разбитого нами немецкого обоза и вели за собой как резерв боевых бричек. Его как–то сразу невзлюбили во взводе за его непомерно большую голову, капризный характер и агрессивный нрав. Вдобавок он еще и кусался. За все это бойцы прозвали его Гитлер. Кличка эта пристала к нему, и все забыли его кличку по описи ветинструктора. За отличную подготовку батареи к выводке, несмотря на отдельные замечания во взводе гвардии лейтенанта Зозули, нам была объявлена благодарность в приказе командира полка, гвардии полковника Ткаленко!
В то время когда войска 1–го Белорусского и 1–го Украинского фронта вели Висло–Одерскую операцию, 3–й и 2–й Белорусский фронт начали осуществлять Восточно–Прусскую операцию. Нашему корпусу, имевшему более 140 танков и САУ, в составе 5–й, 6–й гвардии кавдивизии и 32–й Смоленской кавдивизии, поставлена задача: обогнать пехоту на рубеже Ежорец, Прасныш и, действуя в полосе 3–й армии, к исходу 22 января 1945 года овладеть городом Алленштайном (Ольштын), вторым по величине после Кенигсберга городом Восточной Пруссии. Наш 24–й кавполк (в составе 5 г.к.д.) обходным маневром 20 января 1945 года перешел границу Восточной Пруссии в районе Браухвальде, Ной Рамук, что южнее Алленштайна. Наконец–то мы на территории противника, в гитлеровском «волчьем логове»!
17–й гвардейский кавполк нашей дивизии шел в этот день головным. При спуске с возвышенности в долину нам хорошо была видна на снегу темная лента его боевой колонны. Мы шли ВО втором эшелоне. Неожиданно в небе появились наши «илы» И С ходу начали поливать огнем на бреющем полете боевые порядки 17–го полка. И только после наших многократных сигналов ракетами штурмовики перенесли огонь на противника. Летчики, видимо, приняли головной отряд дивизии за немцев, за власовскую кавбригаду. Дороги в Пруссии, как и дальше по всей Германии, хорошие. Но начался сильный гололед. Больно было смотреть, как тяжелые кони артупряжек, скользя на асфальте, покрытом слоем льда, падали и задерживали движение колонны. В подковы коренных лошадей артупряжки «на круг» были ввернуты Н–образные шипы, но при таком сильном гололеде они не спасали от падения. Нужны были острые шипы, хотя бы на подковы передних копыт. Справа от дороги валялись, задрав кверху копыта, убитые арткони 17–го полка. На их подковах четко были видны острые шипы. Вызвав к себе взводного кузнеца, я молча указал ему на убитых лошадей. Он понял меня без слов. Вооружившись своим нехитрым инструментом, он в считаные минуты вывернул из подков убитых лошадей шипы. За короткие минуты остановок колонны кузнец заменил шипы в подковах коренников наших упряжек. Падение лошадей упряжек прекратилось.
Вспомнился мне случай (когда–то прочитанный), что Кутузову один солдат подарил четыре подковы от французских лошадей. Они были без шипов. Начался гололед. Кутузов понял намек смекалистого солдата и, оценив его подарок, изрек: «Этим подарком, Семен Жестянников (так, по–моему, звали солдата), ты подарил мне всю французскую кавалерию!»
К ночи 21 января 1945 г. наш 24–й гвардейский кавполк стал головным в дивизии, а я со своим орудием вошел в состав ГПЗ (головной походной заставы). Очень кстати пришлись нам выданные накануне белые маскхалаты, а точнее комбинезоны. Они, кроме своего основного назначения, надежно защищали нас от холодного ветра, прижимая к ногам полы наших кавалерийских шинелей. Дорога проходила лесом по свежевыпавшему снегу. На лесной поляне появился двухэтажный деревянный дом. В доме не было огня. При тусклом свете зажженных нами бумажных жгутов в большом зале столовой был виден стол с еще не остывшей пищей. Вероятно, это был охотничий дом. Хозяева только что покинули его. Им было уже не до еды.
Не задерживаясь в доме, ГПЗ пошла дальше. Пройдя километров пять, головной дозор наткнулся на немецкий заслон и был обстрелян сильным пулеметным и автоматным огнем. Бойцы ГПЗ спешились и залегли … Чтобы уничтожить пулемет, надо было его видеть, а он строчил короткими очередями в кромешной темноте. Скомандовал орудию: «К бою! По пулемету, гранатой, взрыватель осколочный! Зарядить!»
И, приказав командиру орудия ждать меня, я пополз по–пластунски к пулемету. Маскхалат надежно скрывал меня от противника, и я, чуть ли не вплотную, подполз к пулемету. Уточнив его место, я тем же путем вернулся к орудию. Двух выстрелов было достаточно, чтобы пулемет замолчал. Замолчали и автоматчики. Остальное завершили бойцы ГПЗ. На поле боя остались разбитый пулемет и трупы немецкого заслона. Сбив заслон противника, мы продолжали движение на Алленштайн.
Когда прошли без выстрела еще километров восемь, путь ГПЗ преградили крупные силы противника, укрепившиеся в большом населенном пункте. Завязался бой. В бой подключился и головной отряд (усиленный эскадрон), гвардии старшего лейтенанта Коновалова. Противник, силой до двух батальонов с танками, оказывал сильное сопротивление. Населенный пункт находился на возвышенности. Я с орудием, под прикрытием темноты, остановился на дороге. Для уточнения обстановки мною был послан связной к командиру эскадрона.
Шоссе, на котором остановилось орудие, круто спускалось вниз, к деревне. Головной отряд наступал. В процессе боя загорелось несколько домов, которые своим огнем осветили остальные постройки. На противоположную от нас окраину, освещенную пожарищем, выползли три танка. Мы в темноте. По данным комэска, переданным связным, головной отряд захватил больше половины населенного пункта. Удобного места для огневой позиции нет.
Принимаю решение — уничтожить хорошо освещенные танки противника, развернув орудие, прямо здесь, на шоссе. Расчет, в основном состоящий из нового пополнения, еще не вел боя с танками, хотя на учениях стрелял неплохо. Танки были как на ладони, на расстоянии 500–600 метров.
Командую: «К бою! Подкалиберным по головному танку. Огонь!» Танк был подбит с первого выстрела. Но не успели мы перенести огонь по замыкающему танку, как наше орудие осветило светом как–то сразу вспыхнувшего пожаром ближнего к нам дома. Незамедлительно последовал ответный огонь танков. Разрыв снаряда слева от орудия. Надо срочно менять огневую позицию! Причем это сделать легко: свести и поднять станины, тогда орудие само скатится под горку, в мертвую зону для фашистских танков. Командую: «Отбой! Орудие под горку!» Но молодой расчет дрогнул после первого разрыва снаряда и без команды отступил в кювет. Подбегаю к орудию сам и повторяю команду с добавлением крепкого русского слова.
Расчет подбежал к орудию и начал сводить станины. Как ни странно, но такие не предусмотренные уставом слова в нужный момент действовали безотказно. Еще секунды, и орудие само бы скатилось в безопасную зону. Но время было упущено. Вторым снарядом орудие было выведено из строя. Три бойца расчета получили ранения, один, рядовой Орловский, убит. Все из нового пополнения. Немецкие танкисты умеют стрелять не хуже наших. Подошли основные силы полка. Почувствовав наше превосходство, танки, бросив нами подбитый танк, на предельной скорости сбежали с поля боя.
Осколком снаряда и я был ранен в кисть правой руки с повреждением кости. Подоспевшие санинструкторы начали перевязку и эвакуацию раненых в тыл. Я пытался сам индивидуальным пакетом сделать себе перевязку, но левой рукой это не получалось. Из–за мороза кровь было трудно остановить, да и рука, замерзнув, сильно болела. Мне помогли. Только после второго индивидуального пакета кровь перестала сочиться, а несколько глотков из фляги замполита гвардии майора М.Н. Новикова согрели меня лучше всякой грелки.
Впоследствии, анализируя этот бой, я еще и еще раз убеждался в том, насколько опыт и стойкость расчета обеспечивают без потерь четкое выполнение боевой задачи. Если бы расчет состоял из «стариков», орудие без суеты было бы выведено из опасной зоны. В последующих боях уцелевшие бойцы расчета уже не поддавались секундной слабости, четко и стойко выполняли свои обязанности при дуэли с танками. Сражения с танками противника у нас, за редким исключением, проходили неожиданно, скоротечно, во встречных боях, когда нет времени для выбора и оборудования огневых позиций и огонь приходится вести с ходу. И тут уже кто кого. Происходит дуэль с танками, но право на первый выстрел чаще всего за нами. Но если ты его (танк) не уничтожишь, то он не промахнется и уничтожит тебя и твое орудие. Кроме права на первый выстрел, у нас были и другие преимущества:
Мы защищали свою Родину, они вели захватническую войну.
Мы твердо стояли на земле, они были в железной коробке, начиненной взрывчаткой и горючей смесью.
Нас было трудно заметить, они были на виду (если только танк не в засаде).
Вкратце расскажу о боях нашей дивизии и полка за время моего отсутствия. На рассвете 22 января 1945 года 6–я кавдивизия с запада и наша 5–я кавдивизия с юга начали наступление на второй по величине город Восточной Пруссии — Алленштайн. В конном строю, в необычном боевом порядке, эскадроны повели наступление веером. Впереди каждого из них мчались танки и СДУ. В городе началась паника. Толпы гражданского населения пере мешались с кавалеристами, создавая хаос и беспорядок. Наш 24–й и соседний 23–й кавполки захватили железнодорожную станцию. Один из комэсков обратил внимание на настойчивые звонки телефона. Его ординарец, свободно владеющий немецким языком, снял трубку и услышал запрос с соседней станции: может ли Алленштайн принять воинский эшелон? Комэска приказал передать:
— Станция готова принять эшелон!
Только разоружили охрану, как у семафора раздались паровозные гудки.
— Эшелон прибывает, тов. подполковник. Что будем делать? — подбежал к Ткаленко капитан Масленников.
— Встречать надо, как полагается!
И приказал командиру эскадрона быстро расставить людей вдоль полотна, а конникам старших лейтенантов Олейникова и Коновалова взять все подъездные пути в кольцо. Состав пропустили на станцию и тут же разоружили ошеломленный конвой. Только отогнали эшелон на запасную ветку, как у семафоров вновь раздались гудки. Один за другим прибывали на станцию вражеские эшелоны, их принимали по всем правилам эксплуатации железных дорог. Немцы, служащие станции, проинструктированные должным образом, старались вовсю. Пулеметчики и автоматчики по обе стороны насыпи встречали эшелоны. Охрана, видя такой теплый прием, бросала оружие и сдавалась. Станция работала по–немецки четко и организованно. Добровольцы стрелочники и телефонисты, теперь уже из немцев, — поддерживали связь с соседней станцией. К исходу дня станционные пути были забиты сотнями вагонов. Всего же наши полки захватили, а затем приняли с соседних станций 22 эшелона с 37 паровозами и 1200 вагонами и платформами, груженными боеприпасами, танками, горючим, продовольствием.
За успехи в этом бою наш 24–й кавполк получил наименование «Алленштайнский». 22 января 1945 года Алленштайн был полностью освобожден от фашистов нашим корпусом. Упорными были уличные бои. Во многих домах на чердаках засели снайперы и фаустники. Многих бойцов потерял корпус, но немец потерял и того больше.
За успешные боевые действия в Восточной Пруссии наш 3–й гвардии кавкорпус был награжден орденом Красного Знамени, а нашей 5–й гвардии кавдивизии присвоено наименование Танненбергская. Многие генералы, офицеры, сержанты и рядовые были награждены орденами и медалями, в их числе генерал–лейтенант Осликовский — орденом Суворова первой степени. Наш комдив генерал–майор Чепуркин — орденом Суворова второй степени. Я был награжден орденом Красной Звезды.
в госпитале № 2727 я пробыл с 22 января по 5 марта 1945 года. Размещался госпиталь в польском городке Прасныш. Раны заживали. Один палец руки, где было касательное осколочное ранение, зажил спустя 20 дней. Указательный палец с повреждением кости и сустава заживал дольше. Еще в медсанбате мне хотели его ампутировать, но я не дал согласия. А в госпитале обнадежили меня, заявив, что палец будет работать. Не получилось, несмотря на все старания врачей. Поскольку сустав был разбит и не действовал, палец срастили в согнутом положении. В дальнейшем это мешало мне стрелять из пистолета и владеть шашкой. Сбылись предсказания моей бабушки, когда в детстве она предупреждала меня не показывать пальцем на радугу: палец будет кривой! А я не слушал, смеялся над ее суеверием. Время шло, фронт быстро продвигался на запад. Поступившие к нам сведения говорили о героическом наступлении нашего корпуса уже в Померании.
Так как лечебная гимнастика не помогала выправить мой указательный палец, а время шло, начальник госпиталя удовлетворил мою просьбу о выписке из госпиталя. Но, ссылаясь на какие–то приказы, несмотря на просьбу направить меня в свою часть, мне отказали. Зная о том, что командир полка всегда приветствовал возвращение своих бойцов и офицеров в свою часть, я, недолго думая, раздобыв у ребят по палате синий карандаш, поперек направления размашисто написал: «в свою часть». Поставил крючок, похожий на подпись начальника госпиталя, и стал собираться. Имея теперь три основных документа — удостоверение личности, справку о ранении и направление в часть (не считая аттестатов), я, распрощавшись с ранеными и медперсоналом, направился в путь, на запад, догонять свою часть. Было это утром 5 марта 1945 года. Догнать кавалерию оказалось не так–то просто. Сведения от регулировщиц и КПП на основных прифронтовых дорогах о прохождении наших машин были неутешительными. Весь подвижной состав отдельных корпусов имел свои опознавательные знаки. На моей памяти это была конская голова с номером дивизии, потом подкова с номером дивизии и последний знак — треугольник и номер дивизии. Знаки наносились на автомашинах, танках, бричках и даже на самолетах. По знакам проходящих через КПП машин я ориентировался в моем направлении на запад.
Девчата, регулировщицы, информировали меня, как часто и в каком направлении проходили машины с подковой … Сведения были скудные. Главная моя надежда на военных комендантов прифронтовых городов не оправдалась, коменданты имели сведения обо всех частях, наступающих на их направлениях, кроме особо секретных. Кавкорпус, а точнее сведения об их дислокации на прифронтовых территориях носили секретный характер. Это и понятно, так как нахождение на фронте любых родов войск еще ни о чем не говорит, а появление в прифронтовой полосе крупных кавалерийских соединений говорит о направлении главного удара, вводе их в прорыв для развития наступления на оперативном просторе.
Фронтовое братство тех времен безотказно действовало на всех прифронтовых дорогах. Шоферы попутных машин не только охотно подвозили меня, но и поили, и кормили всем, чем они располагали, делились табачком, сожалели, когда мне приходилось менять маршрут и пересаживаться на другие машины.
Военные дороги Пруссии и Померании в то время были переполнены потоками беженцев всех народов и национальностей. Шли пешком, ехали на подводах и велосипедах. Казалось, вся Европа пришла в движение. Цивильные (гражданские) затрудняли движение воинских частей. Как по команде (которую никто не подавал) каждый гражданский передвигался с нарукавной повязкой. Немцы с белой, советские граждане с красной, поляки с красно–белой, французы, англичане и др. тоже с повязками своих национальных флагов. На подводах и велосипедах были закреплены аналогичные флажки. С окон и балконов домов немецких городов свисали белые простыни (знаки капитуляции). На одной дороге я стал свидетелем комичной сцены: группа красноармейцев, окружив бывшего военнопленного француза, обвиняла его в том, что он работал на Гитлера. Несчастный француз на ломаном немецком пытался объяснить, что не работал на Гитлера, а проводил время с разными немками.
Навстречу нам двигались и многочисленные колонны пленных … Четкого маршрута у меня не было. В одном из крупных городов (вероятно, это был Данциг) я добился встречи с военным комендантом города. Сообщить мне направление движения нашего корпуса он не мог (не располагая этими сведениями), но дал мне адрес одного населенного пункта, где, по его словам, мне дадут точную информацию о нашем корпусе, и предложил мне получить талоны на питание и направление в гостиницу. Переночевав в гостинице и имея новый пункт следования, поутру я снова был в пути. Попутными машинами, а где и пешком добрался я вечером до указанного военным комендантом пункта.
В штабе (а это оказался оперативный отдел штаба фронта) мне дали маршрут движения нашего корпуса. В настоящее время удивляет отсутствие малейшего намека на бюрократизм во всех эшелонах управления (командования) фронтом. Теперь мне ничего не надо было спрашивать у девчат–регулировщиц — в кармане у меня был точный маршрут следования. С рассветом я снова в пути.
ПО дороге встретил сержанта и лейтенанта из нашего корпуса, из братской 6–й гвардейской кавдивизии. Стало веселей. Они не знали, как догнать корпус, обрадовались тому, что я знаю маршрут, и присоединились ко мне. Двигаясь на попутных машинах по основной военной автомагистрали, мы после полудня, отойдя от дороги, сделали привал в тихой живописной местности, у небольшого озера. На возвышенности, по другую сторону озера, виднелось красивое двухэтажное здание, похожее на наши старинные помещичьи усадьбы. На озере слышались выстрелы. Присмотревшись, мы увидели офицера, стреляющего в воду из пистолета. После его выстрелов в воду спускался солдат и что–то вытаскивал оттуда. Подойдя поближе, мы стали свидетелями своеобразной рыбалки. Офицер, а это был капитан, комендант населенного пункта, стрелял в зеркальных карпов, которые хорошо просматривались в чистой воде озера. Его ординарец вытаскивал из воды карпов, когда они, оглушенные или убитые выстрелом, всплывали на поверхность. Капитан и нас пригласил принять участие в этой рыбалке, но, когда услышал, что мы проголодались и нам надо отдохнуть, пригласил нас погостить у него, в доме коменданта, в бывшем имении прусского генерала. Мы согласились. Прием был оказан поистине генеральский! Ванну мы принять отказались, но умылись по пояс С большим удовольствием. Стол был накрыт в большой столовой, с белой скатертью и многочисленными столовыми приборами.
Обслуживала нас стройная фрау в белоснежном переднике. Капитан соскучился без русских. Ему до смерти надоела немецкая речь. Он был доволен нашим присутствием, предлагал нам задержаться у него и погостить еще дня два–три или четыре. Обещал выдать любую официальную справку. Как ни хорошо было у него, мы не могли воспользоваться таким предложением. Корпус мог уйти еще дальше от нас. Мы рвались на фронт, ведь Победа была уже не за горами. Поблагодарив его за гостеприимство, мы сказали, что рано утром мы покинем его роскошный дворец и будем опять в дороге. Спали мы, как говорится, без задних ног, на мягких барских постелях. Ранним утром нас уже ждал обильный завтрак и набор продуктов в дорогу. Распрощавшись с капитаном и поблагодарив фрау за угощение и продукты, мы направились к автостраде, по которой непрерывным потоком двигалась на запад военная техника. Остановив первый «студебеккер», мы вдвоем втиснулись в кабину, сержант забрался в кузов. Проехав километров десять, обогнали броневик с опознавательным знаком 6–й кавдивизии.
Остановили «студебеккер» и вышли навстречу броневику. Водитель броневика сообщил, что он отстал от дивизии и едет без точного маршрута. Обрадовался нашей встрече, особенно после того, когда узнал, что я имею точны! маршрут нашего корпуса. Решили ехать вместе. Лейтенант с сержантом забрались вовнутрь броневика, а я, решив подышать свежим воздухом, вскарабкался на башню. Сидеть на башне было удобно, ствол пулемета у меня между ног, а обзор местности был просто прекрасный. Командую водителю — трогай! .. И мы с ветерком, уже на новом транспорте, покатили по дорогам Германии.
Навстречу нам сплошным потоком шли, везли тележки со скарбом и ехали на подводах беженцы всех национальностей. Впереди показался небольшой городок, и мы покатили по брусчатке. На окраине решили сделать привал и перекусить. Остановив броневик у небольшого опрятного дома, вошли в дом. Нас встретила миловидная девушка лет шестнадцати. На наш «гутен таг!» ответила «добрый день!». Оказалось, что она украинка, была угнана в Германию, живет в прислугах у старой фрау, хозяйки дома. Мы попросили ее приготовить нам что–нибудь перекусить.
Она уже собралась пойти в погреб, но с испугом остановилась, взглянув на старую фрау. Тут только мы заметили, что в углу на кресле–коляске сидела старая фрау и зло сверкала глазами, что–то выговаривая нашей юной соотечественнице. Пришлось нам вмешаться и объяснить хозяйке и Гале (так звали девушку), что власть переменилась, что Галя свободна и теперь под охраной Красной армии. Командовать теперь может Галя, а не старая фрау. Галя накрыла на стол. Мы поели, усадив за стол и Галю, но ей не шел кусок в горло. Она все еще рабски оглядывалась на свою старую, властную хозяйку. Боялась наказания. На наше приглашение к столу и фрау хозяйка сердито отказалась. Немного отдохнув после обеда, а мы закусили и продуктами капитана, простившись с Галей и поблагодарив ее и хозяйку за обед, на что фрау только резко махнула рукой, мы собрались в дорогу. На прощание посоветовали Гале обратиться к советскому военному коменданту. «Оседлав» свой броневик, мы снова тронулись в путь. Теперь уже стали попадаться на дороге машины и брички нашего корпуса. К вечеру, когда уже стемнело, мы въехали в город
Кезлин. Встретили еще четырех офицеров из разных полков, которые, как и мы, догоняли свои части нашей дивизии.
В Кезлине разместился штаб нашей 5–й дивизии. Один из офицеров нашей группы доложил начальнику штаба, что семь офицеров дивизии после госпиталя догоняют свои части и просят пристроить их на ночлег. Начштаба, довольный прибытием пополнения, дал распоряжение коменданту города разместить нас в гостинице и накормить. В благоустроенном доме, временно превращенном в гостиницу, к нам приставили англичанина, бывшего военнопленного. Он оказался довольно расторопным и радушным малым. Показал нам ванную комнату, спальню, накрыл на стол в столовой, принес откуда–то французского вина. Мы с ним разговаривали на плохом немецком языке, так как английского мы не знали, а он не знал русского. После первых тостов стали пони мать друг друга превосходно. Застолье затянулось надолго … Спали отлично. Поднялись в десятом часу. Пока умывались, завтракали, похмелялись, пробило уже 11 часов. Я начал справляться, где мой 24–й полк. Оказалось, что полк утром рано прошел мимо нашей гостиницы и теперь находится километрах в двадцати от города. Надо было срочно догонять полк, пока он не затерялся в так называемом оперативном просторе. Распростившись с англичанином, мы вышли за город на дорогу. Нас было трое однополчан.
Начали ловить попутные машины. Но машин не было. У дороги была свалена целая гора новеньких велосипедов. Я предложил продолжить путь на велосипедах, пока нас не обгонит попутная машина. Оба моих спутника согласились. Выбрав из кучи по новенькому велосипеду, двое из нас поехали, а третий продолжал вести его руками. Выяснилось, что он ни разу еще не садился на велосипед! Делать было нечего. Мы выбросили велосипеды в кювет и стали голосовать. Первая машина, а это был трактор с прицепом, нас не устраивала, двигалась довольно медленно. Через 15 минут нас догнал «студебеккер», И уже через полтора часа мы «сели на хвост» нашего полка. Поравнявшись со своим взводом, я остановил машину. Спрыгнув из кузова, я оказался в объятиях своего помкомвзвода Чернова. Он командовал взводом во время моего отсутствия. Коновод подвел мне моего коня. И вот я, уже в седле, веду свой взвод в походной колонне. Не успев доложить комбату, я вынужден был первый свой рапорт отдать командиру полка, гвардии подполковнику Ткаленко, который стоял на обочине, проверяя движение колонны. Приняв мой рапорт, Ткаленко удивился моему неожиданному появлению в полку, тем более на марше. Подозвав к себе, он расспросил меня о том, как я оказался в колонне. Я коротко доложил о своих приключениях и о том, как я вместо запасного полка вернулся в свой родной полк. Похвалив меня за находчивость, он поздравил меня с награждением орденом Красной Звезды за минувшие бои в Восточной Пруссии. Поблагодарив за награду словами: «Служу Советскому Союзу!», я, получив разрешение, при шпорил коня и поспешил к комбату Агафонову. Теплая встреча … И я вновь со своими боевыми друзьями!
Полк двигался к побережью Балтийского моря, к полуострову Леба. Перед корпусом поставлена задача держать оборону и готовиться к последним боям, последнему штурму, к Берлинской операции. До полуострова Леба мы добрались без особых приключений. Подошли к одноименному городку Леба. Дома с островерхими крышами, на улицах безлюдно. Боев здесь не было, и городок полностью сохранился. В городе разместились штаб и службы полка, а мы всей батареей проследовали в район нашей дислокации, к побережью Балтийского моря, в пяти километрах от города. Там нас уже ждали наши квартирьеры. Место расположения было прекрасное. Нетронутое войной, оно сохранило свой курортный ландшафт. Небольшие довоенные здания, свежий морской воздух, чистота и порядок во всем. Свободными оказались хозяйственные и жилые постройки местной береговой службы. В их просторных помещениях с удобством разместились наши солдаты, кухня, хозотделение, санитарный и ветеринарный инструкторы. В сараях и ангарах разместился хозяйственный и боевой инвентарь взводов. Орудия и боевые брички временно установили на открытых площадках. Установку орудий и боевых бричек я не доверял никому, считал своей обязанностью вместе с ездовыми так поставить и выровнять орудия и боевые брички по струнке (колесо к колесу), чтобы они были по фронту в одну линию.
Пока я занимался этим делом, в наше расположение пожаловала солидная, средних лет фрау, и через солдат в вежливой форме просила «Негг Offizier», то бишь меня, уделить ей несколько минут внимания. Немало удивившись ее просьбе, я передал через солдата, что готов буду выслушать ее минут через пятнадцать. Все это время, пока я заканчивал установку орудий, она покорно ждала в отдалении, наблюдая за нашей работой. Освободившись, я поздоровался с фрау. Она пригласила меня в свой дом и по дороге упорно пыталась объяснить мне свою просьбу. Она хотела, чтобы я остановился у нее на постой, а не в доме, который определили для меня квартирьеры. Так как на ее вопрос «Sprechen Sie Deutsch?» я ответил: «Ich kann nicht Deutsch», она стала усиленно жестикулировать мне как глухонемому. Натешившись ее артистическими способностями, я ответил, что все понял, но ответить положительно пока не могу.
Странно, что, несмотря на мои слабые познания немецкого языка, я и в дальнейшем, с помощью предметной жестикуляции, свободно обходился без переводчика при общении с местными жителями. Дом фрау оказался добротный и аккуратный, в немецком стиле, но находился на порядочном расстоянии от расположения батареи. В большой светлой столовой был накрыт стол, за которым, в ожидании хозяйки, чинно сидели две цветущие (кровь с молоком) молодые дочери фрау. Умывшись в поданном служанкой тазике с водой, я с удовольствием пообедал в семье гостеприимной хозяйки. На столе было все, что можно было иметь в Германии в то военное время, в семье со средним достатком. Хорошая выпивка и хорошая закуска развязали языки. Хозяйка поведала, что она вдова, муж погиб на войне. Она хотела бы, чтобы к ней на постой поселился русский офицер, так как она боится солдат, которые могут напроказить и сделать «цап–царап», а у нее ко всему еще и молодые дочери. Все стало ясно … Отдаленность дома от нашего расположения меня не устраивала, да и в поведении хозяйки была какая–то фальшь. Поблагодарив за приглашение и угощение, я сказал хозяйке, что не смогу принять ее предложение, но обещаю рекомендовать ее дом другим офицерам, что я и сделал. В доме поселился один из моих боевых друзей.
Возвращаясь в расположение батареи, я решил отклониться от прямой дороги и осмотреть местность. Погода стояла теплая и безветренная, по–весеннему оживала природа, все это поднимало настроение. Неожиданно я натолкнулся на небольшой концентрационный лагерь с маленькими фанерными, летними домиками, вероятно, для военнопленных. Высота и площадь четырехместного домика чуть больше среднего шалаша. Лагерь был пуст. Обнесен колючей проволокой в три Г–образных кола. По всему было видно, что еще недавно здесь размещались люди, в спешке покинувшие лагерь. Об их дальнейшей судьбе можно было только догадываться. Настроение мое было бесповоротно испорчено.
В памяти возникли рассказы моего отца. Отец тоже был артиллеристом, участвовал на фронте Первой мировой войны. В бою был взят в плен и как военнопленный работал на разных работах в Германии. С одним товарищем ночью бежал из плена, но неудачно. Перейдя бельгийскую границу, заблудились в тумане и опять оказались на территории Германии. Были схвачены и конвоированы в лагерь. Там им добавили за побег еще два года. Много им пришлось перетерпеть в плену … Выручила революция в Германии и в России … Имея прекрасный музыкальный слух и хороший голос, он пел в хоре «Русских военнопленных в Германии». За семейным столом (после выпивки) любил петь русские романсы, такие как «Гори, гори, моя звезда», «Не искушай меня без нужды», «Вечерний звон» И другие. Особенно мне запомнилось, как отец пел «Гимн русских военнопленных» на музыку «Прощание славянки».
В стране чужой, в неволе у врагов,
Забыть не можем мы Россию.
В страну великую отцов влечет неведомая сила,
И мы терзаемся тоской в плену за крепкою стеной.
Судьба над нами подшутила,
Свободы, воли нас лишила.
Отваги, силы отняла
И нас рабами назвала, назвала.
Там на фортах штыки российские сверкают,
Там наши братья умирают,
В бою неравном со врагом,
А мы на помощь не придем, не придем …
С такими родными, теплыми воспоминаниями направился я на батарею. На батарее меня уже ждали. Помкомвзвода, гвардии сержант Чернов, привел меня в дом, намеченный для меня и лейтенанта Зозули.
Там уже были мои скромные вещи. Коновод с хозяйкой, пожилой немкой, хлопотали в отведенной для меня комнате, стелили кровать чистым отглаженным бельем. Рядом на стул хозяйка положила пару чистого нательного белья. Все, как в хорошей гостинице!
Познакомившись с хозяйкой и отказавшись от любезного приглашения к ужину, я прилег отдохнуть и незаметно уснул. Проснулся поздним вечером. Хозяйка позвала меня к чаю, но я отказался и от чая, и от ужина, который готовил для нас, троих офицеров, наш батарейный повар. Есть не хотелось — хотелось спать. Приятно было после продолжительных и утомительных маршей раздеться, умыться до пояса холодной водой, снять сапоги, помыть ноги и нырнуть под одеяло, в прохладную чистую постель. Только я улегся, явилась хозяйка со свечой и спросила, нужно ли закрыть на ключ наружную дверь? Я спросил:
— Зачем?
Она стала объяснять, что могут прийти немецкие солдаты и делать «Пуф! Пуф!». Я сказал, что, если она боится, пусть закрывает, и попросил, чтобы она разбудила меня с рассветом. Хозяйка с трудом разобрала мою ломаную немецкую речь и, пожелав спокойной ночи, удалилась. Утром ровно в семь она пришла меня будить. Но я уже встал, так как за годы странствий по дорогам войны мой организм привык подчиняться до минуты заданному мною времени подъема без часов и будильника. Хозяйка заранее подготовила тазик с водой, мыло и полотенце для умывания. Но я не привык умываться из тазика, я попросил ее поливать мне на руки. После умывания она пригласила меня к чаю. Отказавшись от чая, я поспешил на батарею. Завтракали втроем: я, Зозуля и комбат.
За завтраком комбат Агафонов поставил боевую задачу по строительству инженерных сооружений береговой обороны, огневых позиций, защищающих от артналетов средних и крупных калибров кораблей военно–морского флота Германии. Агафонов уже успел побывать в штабе полка и ознакомиться с местом размещения нашей батареи на побережье полуострова.
Коноводы уже ждали нас с оседланными лошадьми. Неспешно выехали к морю. Дорога проходила через густой хвойный лес. Море скрывалось за высокими песчаными дюнами, и только с них нам открылся величественный вид на бескрайние, залитые солнцем морские просторы Балтики. Море было спокойное до самого горизонта. Тишина, чистое море и голубое небо, ароматный приморский воздух будили воспоминания о пляжах пригородов Ленинграда … Курорт, да и только!
Выбрав огневые позиции батареи (основные и запасные), наметили места установки орудий на достаточном расстоянии друг от друга. Забили колышки и послали связных за орудиями и расчетами. Необходимо было создать долговременные огневые точки, обеспечивающие противодесантную береговую оборону полка. Вначале подготовили открытые огневые позиции, установили на них орудия. Потом оборудовали капониры с укрытиями в три наката и амбразурами с достаточными секторами обстрела. Копать в песке было легко, да и строительного материала было достаточно — рядом хороший строевой лес. Батарейцы работали охотно. На следующий день штаб полка подбросил в помощь местное население. Нам на батарею направили стариков и больных, от которых было мало толку. Я выразил свое неудовольствие помощнику начштаба, который направлял нам людей. Он обещал в дальнейшем прислать молодых. На другой день нам прислали молодых девчат, лет по 16–18. С ними стало еще хуже. Хихоньки да хаханьки. Старики хоть не мешали работать, а девчата только отвлекали и завлекали солдат, в общем, одна морока с ними. В лес за бревнами с солдатами они не идут, боятся, а на огневых позициях они солдатам строят глазки, а солдаты их щиплют. Никакой работы … Им бы только поиграть с молодыми солдатами да повеселиться. Что для них война? Ведь они на своем полуострове ее не видели!
Я заявил помощнику начштаба, капитану Головко, чтобы он больше такой помощи мне не присылал. Да она нам больше и не требовалась, работа подходила к концу. Оставалось только хорошо замаскировать огневые позиции. Наш участок обороны оказался довольно спокойным. На горизонте иногда появлялись боевые корабли, но к берегу не подходили и огня не вели. Были небольшие стычки только на участке 6–й дивизии. Однажды наши наблюдатели обнаружили на поверхности воды странный предмет, похожий на плавучую мину. Были предложения расстрелять ее из орудий, но я приказал обождать. Пусть прибьет его поближе к берегу, тогда и определим, что это такое. Я оказался прав. Когда предмет прибило к берегу, он оказался симпатичным анкерком, бочонком с пресной водой. Открыв пробку, на которой на цепочке укреплен был металлический стаканчик, мы попробовали воду. Вода была холодная, пресная, пригодная для питья. Вероятно, анкерок уцелел при гибели английской или немецкой шлюпки и путешествовал, пока не прибился к нашему берегу.
В то время когда командиры орудий оборудовали огневые позиции, наши помкомвзводов со старшиной батареи выехали за пополнением. Необходимо было доукомплектовать батарею не только личным составом, но и пополнить ее лошадьми, амуницией и фуражом. Из трофейных складов помкомвзвода Чернов привез всего этого в достаточном количестве, прихватив и несколько бидонов этилового спирта. Овес, правда, был с ячменем, но это было не во вред нашим коням. Параллельно велась работа и по оборудованию казарм. Под казармы были отведены просторные светлые помещения. Чернов где–то раздобыл металлические койки и постельные принадлежности, так что казарма была оборудована как в доме отдыха. У каждого бойца своя койка. Посредине большой стол, накрытый скатертью. На столе графин и стаканы. Из–за этого графина чуть было не разразился большой скандал. А дело было так.
Через неделю к нам с инспекторской проверкой прибыл генерал от командующего корпуса. Осмотрев нашу казарму и похвалив за хороший порядок в ней, он взял графин и хотел налить его содержимое в стакан, но передумал, сказав при этом, что графин, наверно, для «украшения». И вода в нем несвежая. «Лучше напьюсь на вашей кухне, там у повара вода всегда свежая». Я не стал убеждать его в обратном. Чернов все это время наблюдал за нами в полуоткрытую дверь. Выходя из казармы, я не узнал своего помкомвзвода. Он был бледен и сильно взволнован, что происходит с ним крайне редко.
— Ух! Пронесло! — вымолвил он с облегчением и перекрестился .