«Дашь хлеб, и человек преклонится»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Дашь хлеб, и человек преклонится»

В конце ноября 1912 года Ленин из Кракова писал сестре Маняше: «Здесь все полно вестями о войне, как впрочем видно и из газет. Вероятно, придется уехать в случае войны в Вену или даже в тот город (Стокгольм. — Н.В.), где мы виделись последний раз. Но я не верю, что будет война». Немного позднее в письме к матери он снова пишет о войне: «Переселяться мы не думаем: разве война выгонит, но я не очень верю в войну. Поживем — увидим». В письме к Горькому от 23 декабря того же года на эту же тему: «Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции (во всей восточной Европе) штукой, но мало вероятия, чтобы Франц Иозеф и Николаша доставили нам сие удовольствие»[52].

И война, в которую не верил Ленин, пришла. Она застала его на даче в Поронине, куда из Кракова уже второй раз приезжала семья Ленина для длительного летнего отдыха. На другой день после вступления Австрии в войну, то есть 7 августа 1914 года, жандармский вахмистр, произведя у Ленина поверхностный обыск, заявил, что на него поступил донос (обвинение в шпионаже в пользу России) и его на следующий день придется направить в ближайшую тюрьму в местечко Новый Тарг. Ленин воспользовался предоставленным ему днем и пустил в ход все средства самозащиты. В нужные места полетели телеграммы, а жившему недалеко польско-австрийскому большевику Ганецкому, с которым Ленин встречался на партийных съездах, была вменена обязанность выхлопотать через лидера австрийских социалистов Виктора Адлера — освобождение Ленина.

Ленин не обнаружил в те дни ни хладнокровия, ни мужества. Его и Крупскую брал страх, что в военное время легко могут «мимоходом укокошить». Мы с Ильичом, — вспоминала Крупская, — просидели всю ночь, не могли заснуть, больно было тревожно».

Страхи оказались напрасными. Заступничество Виктора Адлера привело к быстрому освобождению Ленина. 8 августа он арестован, а 19-го уже выпущен. «Уверены ли вы, — спросил Адлера австрийский министр внутренних дел, — что Ульянов враг царского правительства?» — «О, да! — ответил тот, — более заклятый враг, чем ваше превосходительство».

«Пленение мое, — писал Ленин сестре Анне, — было совсем короткое. 12 дней всего, и очень скоро я получил особые льготы (в их числе — ежедневные свидания с Крупской. — Н.В.), вообще «отсидка» была совсем легонькая, условия и обращение хорошие».

Галицию все-таки пришлось покинуть. Прожив некоторое время в Поронине и Кракове, получив при поручительстве швейцарского социал-демократа Грейлиха право въезда в Швейцарию, Ленин и Крупская и ее мать 5 сентября приехали в Берн. По пути остановились в Вене, где было налажено одно очень важное для них денежное дело (о нем будет сказано дальше).

Социально-политические взгляды Ленина в нашем очерке не подлежат изложению, вскользь упомянем, что уже на другой день по приезде Ленин, собрав в лесу живших в Берне большевиков, изложил свой взгляд на войну, определивший потом всю тактику большевиков: «Нынешняя война — война империалистическая, грабительская. Нужно провозглашать не мир и долой войну, — это поповский лозунг. Лозунгом пролетариата должно быть превращение войны в гражданскую войну с целью уничтожения капитализма. С точки зрения рабочего класса наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск, ибо царизм во сто раз хуже кайзеризма».

До сего времени Ленин не интересовался тем, что называется мелкими житейскими, хозяйственными делами. В 1912 году в Париже перед отъездом в Галицию он передал свою квартиру одному краковскому жителю, и тот, впервые попав во Францию, стал расспрашивать Ленина об условиях жизни в Париже, о ценах на пищевые продукты и т. д. Ленин ничего ему ответить не мог. У него было слишком много больших «идейных» забот. Думать о таких «пустяках» — сколько стоит масло, мясо, яйца, картофель у него не было желания. Приехав в Берн, он и Крупская увидели, что, в сравнении с очень низкими ценами, с дешевой жизнью, к которой они успели привыкнуть в 1912–1914 годах в Галиции, цены в Швейцарии, окруженной воюющими странами, стоят на высочайшем уровне. Значит, стоимость их жизни повышалась, между тем война вносила пертурбацию в источники их доходов, ставила под сомнение одни, обрывала регулярное получение других, затрудняла сношение с Россией. На способности Елизаветы Васильевны, матери Крупской, по-прежнему экономно и умело справляться с хозяйством — уже нельзя было рассчитывать. Ей пошел 73-й год, она была совсем плоха, дряхла и через полгода после приезда в Берн — скончалась (в марте 1915 года).

Во избежание провалов в привычном, годами созданном, образе жизни, — а в этом отношении Ленин ультраконсерватор — нужно было стараться получить возможно более гонорара из России. Но Ленин понимал, что во время войны ему, «пораженцу», это не будет легко. 17 ноября 1914 года он посылает в Москву для Энциклопедического словаря братьев Гранат начатый еще до войны очерк о Марксе. О размере статьи, ее оплате он давно договорился, но он не может не видеть, что статья с точки зрения цензуры — весьма сомнительная. Забегая вперед, Ленин сопровождает отсылаемую статью следующим письмом к секретарю редакции Словаря: «Не знаю также, удовлетворит ли Вас цензурная сторона: если нет, может быть, удалось бы сойтись на переделке некоторых мест в духе цензурности. Я, со своей стороны, без ультимативных требований редакции, не мог решиться на цензурную «правку» ряда цитат и положений марксизма»[53].

Редакция, получив очерк Ленина, ужаснулась его нецензурности. Она считает нужным сделать смягчения, выбросить из него определение социализма, тактику классовой борьбы, страницы, трактующие об эволюции капитализма в земледелии. Наметив купюры, она сообщает Ленину, что может поместить его очерк только в таком ампутированном виде, прося ответить — согласен ли он на указанные изменения?

Ленин видит, что изымаются мысли и положения для него особенно дорогие. Их он считает важнейшими взглядами Маркса. Выбрасывается, например, указание, что борьба с буржуазией «неизбежно» приводит к «диктатуре» пролетариата, что в «развитых капиталистических странах рабочие не имеют отечества», что промышленное процветание «деморализует рабочих», они «обуржуазиваются» и у них, к несчастью пролетариата, «исчезает революционная энергия». Ленин еще в 1908 году пробовал иметь дело с Энциклопедией Граната. В ней должна была идти его статья об аграрном вопросе в России. Редакция, боясь привлечения к суду, полагала, что присланное ей произведение Ленина можно поместить лишь при условии больших купюр и изменений. Ленин тогда совсем не нуждался в деньгах и отверг предложение. Его вообще приводила в бешенство мысль, что кто-то может исправлять им написанное. Даже в «Искре» в 1901 году и 1903 году, то есть в среде близких партийных товарищей, Ленин с таким ражем отстаивал всякую букву в своих статьях, что, по словам Потресова, «всякое редакционное разногласие имело тенденцию превращаться в конфликт с резким ухудшением личных отношений».

В данном случае ничего подобного не произошло. «Дашь хлеб, — говорит Великий Инквизитор у Достоевского, — и человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба». Ленину нужен хлеб (и даже с маслом) и он «преклоняется».

Сравнивая посланное Лениным, а это напечатано в томе XVIII его сочинений, с тем, что появилось в XXVIII томе «Энциклопедического словаря» братьев Гранат (7-е издание), стр. 219–243, можно видеть, что усекновение, произведенное редакцией, весьма значительно. Ленин идет на него. Идет с поспешностью, шлет в Энциклопедию не письмо, а телеграмму «consens», то есть согласен. Его письмо от 4 января 1915 года, вслед за телеграммой посланное секретарю Энциклопедии, — принадлежит к числу весьма интересных документов: «Как ни печально, что редакция выкинула все о тактике (без чего Маркс не есть Маркс), я все же должен был согласиться, ибо против выдвинутого у Вас довода («абсолютно невозможно») ничего не поделаешь»[54].

Не верится, что это пишет Ленин! Выемка из его статьи такова, что после нее Маркс, по его убеждению, перестает быть Марксом и — horribile dictu, на такое кощунство, искажение, фальсификацию Ленин соглашается. Давно ли он писал Горькому, что против искажений марксизма «воевать будем, не щадя живота». Оказывается, что живот-то нужно щадить и ради напитания его идти на большие уступки.

Любопытен при этом маневр хитрого Ленина. Его рука не может святотатственно учинить «цензурную правку» цитат из Маркса, и он подсказывает редакции «Энциклопедического словаря»: если вы сами сделаете эти поправки и ультимативно потребуете от меня их принять, — я их приму.

Ленин не только закрывает глаза, что ею Маркса превратили в «не Маркса», он очень вежливенько сообщает, что с «большим удовольствием» продолжал бы писать для Словаря, и это после того как сделанные им опыты сотрудничества в этом издании ему ясно показывают, что дело сие потребует далеко идущего конформизма. Ну, что же, лиха беда начать, а дальше дело пойдет. Раз без оппортунизма (на языке Ленина это ругательное слово) «абсолютно невозможно», тогда «ничего не поделаешь» — буду конформистом и оппортунистом. «Я позволю себе предложить свои услуги редакции словаря, если есть еще нераспределенные статьи из последующих томов. Я нахожусь сейчас в исключительно хороших условиях по части немецких и французских библиотек, которыми могу пользоваться в Берне»[55], и в исключительно дурных условиях по части работы литературной вообще. Поэтому с большим удовольствием взял бы на себя статьи по вопросам политической экономии, политики, рабочего движения, философии и др.».

Этим Ленин не ограничивается. Он хотел бы, чтобы в Энциклопедии дали работу и его жене, а так как имя писательницы Крупской никому не известно, он рекомендует ее: «Моя жена, под именем Н. Крупской, писала по педагогике в «Русской Школе» и «Свободном Воспитании», занималась особенно вопросом о трудовой школе и изучением старых классиков педагогики. Она охотно взяла бы на себя статьи по этим вопросам».

Ссылка на старых классиков педагогии, вроде Песталоцци, имела целью произвести впечатление на либеральных издателей Энциклопедического словаря братьев Гранат — и не произвела. На предложение Ленина редакция Словаря ничего не ответила…

С просьбой оказать содействие в получении заработка стучится Ленин к М. Горькому, совершенно не обращая внимания на то, что тот в это время от него резко отшатнулся.

На отношениях этих двух лиц, не вдаваясь в подробности, нужно непременно остановиться.

Горький уже с 1897 года участвовал в левых и марксистских изданиях, но лишь с 1899 года, после того как он написал роман «Фома Гордеев» и, отходя от анархических идей, склонился к марксизму, его произведения стали привлекать внимание Ленина. Появившуюся в 1901 году в журнале «Жизнь» и имевшую огромный отклик пламенную поэму Горького о «Буревестнике» («Пусть сильнее грянет буря!») Ленин называл «великолепной прокламацией» и сугубо рекомендовал ее распространять. Особое впечатление произвел на Ленина роман Горького «Мать», а с ним он познакомился еще в рукописи. Эта вещь, по мнению Ленина, дала Горькому право на титул «пролетарского художника». Горький уехал из России в 1906 году, Ленин (у него было только одно короткое свидание с Горьким) не имел возможности с ним ближе познакомиться в бытность свою в Петербурге и в Финляндии. Их первая встреча с длительными разговорами произошла сначала в Германии, а потом в апреле 1907 года в Лондоне во время V съезда партии, куда Ленин пригласил Горького в качестве почетного гостя с совещательным голосом.

От этой встречи у Горького осталось несколько комичное впечатление. Ленин, придя к Горькому в гостиницу, после нескольких приветственных слов, быстро подошел к кровати и молча начал шарить рукой под подушкой, одеялом, простынями. «Я стоял, — рассказывал позднее автору этих строк М. Горький, — чурбаном, абсолютно не понимая, что делает и для чего это делает Ленин. Не с ума ли он сошел? Слава Аллаху, мое смущение и недоумение быстро окончилось: Ленин, подойдя ко мне, объяснил, что в Лондоне климат очень сырой, даже летом, и нужно тщательно следить, чтобы постельное белье не было влажным. Это очень опасно и вредно для лиц, как я — Горький — с больными легкими. А мне-де нужно теперь особенно беречься: написав роман «Мать», вещь крайне полезную для русских рабочих и возбуждающую их волю к решительной борьбе с самодержавием, я тем самым засвидетельствовал, что революция вправе ожидать от меня в будущем продолжения подобного творчества. За такой комплимент я, конечно, Ленина поблагодарил. Только, сознаюсь, немного досадно стало. Хорош или худ роман — не мне судить. Кончая писать, я почти всегда остаюсь недоволен тем, что написал. Все-таки мне казалось, что мою работу не годится сводить к комитетской прокламации, призывающей на штурм самодержавия. В моем романе я ведь старался подойти не только к политическим, но и большим моральным проблемам»[56].

Вторая встреча Ленина с Горьким произошла через год, в апреле 1908 года, на Капри в Италии, куда Ленин приехал по приглашению Горького. С тех пор между ними завязалась переписка, — не всегда нежная. Одно из первых серьезных столкновений произошло по поводу организации на Капри в 1909 году Первой высшей социал-демократической пропагандистско-агитаторской школы, где десяток рабочих, посланных нелегально из России, слушали цикл лекций по солидно разработанной программе. Школа была организована при ближайшем участии Горького. Он читал в ней лекции о русской литературе и он же привлек часть необходимых для нее средств.

Ленин с острой неприязнью относился к этому предприятию; он не мог примириться с тем, что главные лекторы и руководители школы Богданов, Луначарский, Станислав Вольский, Покровский и другие — «отзовисты». Еще менее он мог примириться с тем, что некоторые из них не разделяют его философского материализма, ищут философского обоснования марксизма в «махизме». Он заявлял, что «отзовизм» и «махизм» — «не социал-демократическое течение», что под покровом таких идейных уклонов в школе на Капри организуется фракция, абсолютно нетерпимая в рядах большевистской партии. Ленин приходил в состояние полного бешенства от идей, защищавшихся одним из лекторов школы — Луначарским, настаивавшим на внедрение в марксизм религиозных начал, связанных с культом человечества, отождествлявшим Бога и человечество в стремлении последнего к Всесознанию, Всеблаженству, Всемогуществу, Всеобъемлющей Вечной жизни[57]. Весьма близкие к этому идеи развивал тогда и М. Горький в романе «Исповедь».

Как воинствующий ислам не мог мириться с воинствующим христианством, так и Ленин не мог выносить «богостроительские» идеи. В школе на Капри, находившейся под особым покровительством Горького, он видел соединение всех скверн. Он старался развалить школу и, в конце концов, это ему удалось[58].

Травля Ленина вызвала протест совета школы, посланный в Париж в так называемый Большевистский Центр, то есть Ленину. Протест гласил: «С самого начала работ школы Большевистский Центр открыто стремился внести в нее разлад и дезорганизацию. Все время он вел против школы печатную и устную травлю, неверно изображая ее направление, как «богостроительское» и «отзовистское», возводя на нее клеветнические обвинения в том, что она служит ширмой для прикрытия нового фракционного центра. По отношению к слушателям школы Большевистский Центр на страницах «Пролетария» применял тактику систематического запугивания с одной стороны, зазывания — с другой»[59].

Под протестом была подпись и М. Горького, однако, Ленин не отнесся к нему столь сурово, как к другим лекторам школы и авторам протеста. В его намерения не входило портить с ним отношения. Он хотел, чтобы произведения писателя с таким громким именем, как Горький, появлялись на страницах редактируемых Лениным изданий.

Ультрапрактический человек, с обостренным убеждением, что для «дела» нужно иметь и приумножать «финансы», Ленин и по другим мотивам находил нужным быть ласковым с Горьким: его связи, его имя, его мастерство добывать деньги — представляли в глазах Ленина огромную важность. В 1907 году при встрече с Горьким, на партийном съезде в Лондоне, Ленин «использовал» его имя при заключении займа, сделанного у владельца мыловаренных предприятий Ж. Фельца для покрытия расходов, связанных с созывом съезда.

Ходатайство о займе поддерживал М. Горький и английский социалист Ленсбери, и так как оба эти имени импонировали Фельцу, он согласился дать деньги, но поставил условие, чтобы их ему возвратили к 1 января 1908 года.

Стоит напомнить, что Большевистский Центр, имевший в руках капитал Шмита, и не подумал о возврате долга. 29 января 1908 года Ленин писал в Лондон Ротштейну, русскому социал-демократу, члену английской социал-демократической партии: «Следовало бы объяснить это англичанину, втолковать ему, что условия эпохи II Думы, когда заключался заем, были совсем иные, что партия, конечно, заплатит свои долги, но требовать их теперь невозможно, немыслимо, что это было бы ростовщичеством и т. д.». Долг был уплачен лишь в 1923 году по настоянию Красина, тогдашнего полпреда в Англии.

К политическим высказываниям Горького Ленин относился с презрительной снисходительностью. «Зачем Горькому браться за политику» — писал он однажды, но к Горькому, по словам Ленина, человеку с «неподражаемой милой улыбкой и прямодушным заявлением, что я плохой марксист», — Ленин чувствовал симпатию. Горький «парень очень милый, капризничает немного, но это ведь мелочь». Смотря на «милого парня», как взрослый на очень талантливого ребенка, Ленин в письмах 1909–1913 годов все время его учит, подтаскивает к большевизму, вводит в курс партийных (правильнее сказать, его — Ленина) планов, предостерегает от критиков ленинской политики и, вместе с тем, не перестает шпынять и упрекать Горького за всякие прегрешения. В 1912 году по поводу статей Горького «Из далека», помещенных в журнале «Запросы Жизни», он без стеснения ему заявляет: «А в «Запросах Жизни» неудачные Ваши статьи. Странный, между прочим… журнал, — ликвидаторски-трудовическо-вехистский». Немного раньше он выражает недовольство по поводу сотрудничества Горького в журнале «Заветы» вместе с социалистами-революционерами Черновым, Ропшиным. Произведения Ропшина-Савинкова «Конь бледный» и «То, чего не было» — Ленин называл «позорными».

Большие упреки получил от Ленина Горький и за его участие в журнале «Современник» рядом с буржуазным демократом Амфитеатровым. «Я думаю, что политический и экономический толстый журнал, при исключительном участии Амфитеатрова, — указывал Ленин, — вещь еще во много раз худшая, чем особая фракция махистов-отзовистов».

Иногда письма Ленина принимали уже угрожающий характер. Горький в 1912 году ему написал, что очень радуется тому, что большевистская группа «Вперед», то есть Богданов, Луначарский, Станислав Вольский и другие, отказываясь от многих своих взглядов, как будто «возвращается» к Ленину. Ленин на это отвечает: «Вашу радость по поводу возврата впередовцев от всей души готов разделить, ежели… Но я подчеркиваю «ежели», ибо это пока еще пожелание больше, чем факт… Поняли ли они, что марксизм штука посерьезнее, поглубже, чем им казалось…? Ежели поняли, — тысячу им приветов, все личное (неизбежно внесенное острой борьбой) пойдет в минуту насмарку. Ну, а ежели не поняли…» И тут Ленин, памятуя, что многие впередовцы — лекторы школы на Капри — друзья Горького и что сам Горький «плохой марксист», делает ему явное предостережение: «Ну, а ежели не поняли, не научились, тогда не взыщите: дружба дружбой, а служба службой. За попытки поносить марксизм или путать политику рабочей партии воевать будем, не щадя живота».

Горький долгое время с поразительным терпением выслушивал нотации Ленина. Тот восхищал его силой воли, своим «воинствующим оптимизмом». «Эта нерусская черта характера особенно привлекала душу мою к этому человеку».

Моментами Горький все же терял терпение. Однажды он написал Ленину, что вечная распря в партии ему кажется отвратительной, и он удивляется, почему Ленин постоянно стоит в самом центре склоки. «Людей понимаю, а дела их не понимаю». За что Ленин его немедленно отчитал: «Нехорошую Вы манеру взяли, обывательскую, буржуазную — отмахиваться: «все вы склокисты»».

Другой раз Горький писал, что было бы лучше, если бы лидеры партии вместо склоки и взаимного поливания грязью взялись за составление полезных книг и брошюр. На что Ленин ответил: «Лидеров ругать дешево, популярно, но мало полезно…».

В ноябре 1913 года Ленин, придравшись к словам в статье Горького, что «Бога у вас нет, вы еще не создали его…», «Бог есть комплекс… идей, которые будят и организуют социальные чувства, имея целью связать личность с обществом, обуздать зоологический индивидуализм», — разразился по адресу Горького грубейшей нотацией: «Все Ваше определение (бога. — Н.В.) насквозь реакционно и буржуазно… Всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыносимейшая мерзость… Всякий боженька есть труположство… Вы против богоискательства только ради замены его богостроительством!.. А богостроительство не есть ли худший вид самооплевания?? Всякий человек, занимающийся строительством бога… «созерцает» самые грязные, тупые, холопские черты или черточки своего «я», обожествляемые богостроительством… Вы, зная «хрупкость и жалостную шаткость»… мещанской души, смущаете эту душу ядом, наиболее сладенькими и наиболее прикрытыми леденцами и всякими раскрашенными бумажками!! Что же это Вы такое делаете? — просто ужас, право!»[60].

Не передаем всех грубостей Ленина — укажем лишь, что они очень раздражали Горького. Не обращая внимания на попытки Ленина в следующих письмах смягчить грубость: «Не сердитесь, что я взбесился. Может быть, я Вас не так понял?» (письмо от 15 ноября 1913 года) — Горький, не порывая с большевиками, решил отдалиться от Ленина.

И действительно, в течение последующих пяти лет он не переписывался и не встречался с ним. Он увиделся с ним лишь осенью 1918 года в Кремле, приехав навестить Ленина после покушения на него Фанни Каплан.

С Капри Горький (попавший под амнистию по случаю 300-летия дома Романовых) уехал в декабре 1913 года в Петербург, послав Ленину в некотором роде отповедь за все испытанные им нападки. Хранится ли это письмо в каких-нибудь архивах или давно уничтожено — не знаем, в кратких чертах его содержание мне поведал сам Горький при одном разговоре, имевшем место летом 1916 года. «Что я написал Ленину? Написал, что он очень интересный человек, ума — палата, воля железная, но те, которые не желают жить в обстановке вечной склоки, должны отойти от него подальше. Создателем постоянной склоки везде являлся сам Ленин. Это же происходит оттого, что он изуверски нетерпим и убежден, что все на ложном пути, кроме него самого. Все, что не по Ленину, — подлежит проклятию. Я написал: Владимир Ильич, Ваш духовный отец — протопоп XVII века Аввакум, веривший, что дух святой глаголет его устами и ставивший свой авторитет выше постановлений Вселенских Соборов»[61].

После такого письма о прежних отношениях нельзя было и думать. «У меня, — писал в 1916 году Ленин Покровскому, — к сожалению, порвалась отчего-то переписка с ним (Горьким. — Н.В.)…». Он превосходно знал отчего.

Отношения между ними стали еще более натянутыми во время войны. Узнав из газет, что Горький подписал протест против немецких методов войны, Ленин написал Шляпникову в октябре 1914 года: «Бедный Горький! Как жаль, что он осрамился, подписав поганую бумажонку российских либералишек».

Знал Ленин и другое. Горький в 1915 году организовал в Петербурге журнал «Летопись», куда Ленина не пригласил, тогда как в числе сотрудников указан А. А. Богданов, а для Ленина он bete noire. Кроме того, направление «Летописи», в основе придерживавшейся лозунга «мир без аннексий и контрибуций», не отвечало политике Ленина — превращения войны в гражданскую войну.

Приехав в 1913 году в Петербург, Горький в течение нескольких лет занимал совершенно особую позицию, противоположную той, что защищал с 1929 года при Сталине. Прожив восемь лет за границей, отрешаясь в значительной доле от большевистских идей и чувств, он, как никогда раньше, считал себя «западником» и «европейцем». Он резко противопоставлял Запад, Европу, российскому Востоку. «Европеец, — писал он в «Летописи», — вождь и хозяин своей мысли, человек Востока — раб и слуга своей фантазии. Запад рассматривает человека как высшую цель природы, для Востока — человек сам по себе не имеет значения и цены».

Лозунг «стать Европой» был постоянным рефреном Горького в 1914–1916 годах, и когда ему приходилось объяснять, что значит «быть Европой» — он неизменно отвечал: «это значить быть не рабами, а свободными и культурными людьми, уметь работать и знать». Слова «знать» и «просвещать» не сходили с его языка, как могли то заметить все, кому пришлось, как мне, в то время часто встречаться с Горьким. Знанию он придавал значение почти все решающего фактора. «Интересы всех людей, имеют общую почву, где они солидаризируются, несмотря на неустранимое противоречие классовых трений. Эта почва — развитие и накопление знаний. Знание — это сила, которая, в конце концов, должна привести людей к победе над стихийными энергиями природы и подчинению этих энергий общекультурным интересам человека и человечества».

Идейные заботы Горького в это время можно характеризовать — как своего рода революционное «культурничество», «просветительство», что, вместе с влечением к западноевропейскому духу и укладу жизни, резко расходилось с идейными настроениями Ленина, начавшего писать о сгнившем, продавшемся буржуазии, европейском социализме. Ведь как раз в это время Ленин заимствовал у Гобсона отвратительную карикатурную картину о гниющей будущей Европе, «европейской федерации великих держав», паразитически живущей эксплуатацией народов Азии и Африки.

Идейный разрыв между Горьким и Лениным был явен и можно было думать, что Ленин, а это он часто делал с другими, просто скинет Горького со своего счета.

Нет! Ленин очень практичный человек, ему нужен «хлеб» и, забывая прозвище Аввакума и многое прочее, он в январе 1916 года обращается к Горькому с просьбой посодействовать ему в получении заработка. Не считая уже возможным называть его по-прежнему «дорогим Алексеем Максимовичем», он именует его только «многоуважаемым». «Многоуважаемый Алексей Максимович! Посылаю Вам на адрес «Летописи», но не для «Летописи», а для издательства рукопись брошюры с просьбой издать ее. Я старался как можно популярнее изложить новые данные об Америке, которые, по моему убеждению, особенно пригодны для популяризации марксизма и для фактического обоснования его… В силу военного времени я крайне нуждаюсь в заработке и потому просил бы, если это возможно и не затруднит Вас чересчур, ускорить издание брошюры. Уважающий Вас В. Ильин».

Ответа на письмо нет. Не обращая на это внимание, Ленин шлет Горькому новое письмо на этот раз с просьбой издать брошюру жены «Народное образование и демократия». Он сугубо рекламирует ее: «Автор занимается педагогикой давно, более 20 лет. И в брошюре собраны как личные наблюдения, так и материалы о новой школе Европы и Америки… Изменения в школе новейшей, империалистической эпохи очерчены по материалам последних лет и дают очень интересное освещение для демократии в России».

И на это письмо Горький ничего не ответил и, не намереваясь издавать полученные брошюры Ленина в своем издательстве «Парус», просто передал их в издательство Бонч-Бруевича.

Снова, не обращая внимания на молчание Горького, Ленин в июле 1916 года посылает ему еще одно свое произведение «Империализм, как высшая стадия капитализма», ставшее потом кораном Коминтерна. Относясь отрицательно к «Летописи» — журналу Горького, — Ленин, тем не менее, просит Покровского, жившего тогда в Sceaux, под Парижем, и поддерживавшего переписку с Горьким, «ходатайствовать», если книжка его не будет издана, о напечатании рукописи на страницах «Летописи». Ленин прибавляет: «Что касается до имени автора, то я предпочел бы обычный свой псевдоним, конечно. Если неудобно, предлагаю новый: Н. Ленивцын» (письмо к Покровскому от 2 июля 1916 года).

Никакого ответа и на эту посылку Ленина Горький не дал, но в декабре 1916 года Ленин стороною узнал, что, прочитав рукопись, Горький выразил свое недовольство резкими выпадами в ней Ленина против Каутского. «О, теленок!» — со злостью восклицает Ленин по адресу Горького в письме к Арманд от 18 декабря 1916 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.