Служба режима

Служба режима

Приближается 29.08.49 года, испытание атомной бомбы, повлиявшее не только на историю России, но и на мировую историю. Будет справедливо остановиться здесь на теме: зарядная часть Атомного Проекта и Л. П. Берия. Мы охватим период с апреля 1947 года по июнь 1951 года и вспомним обо всем, что прямо или косвенно связано с ведомством Лаврентия Павловича, по рассказам отца, архивным документам и о том, что видел сам за этот период.

Впервые я увидел Саров 14-летним подростком весной 1947 года. Город и огромная прилегающая к нему территория незадолго до моего приезда были «закрыты» — окружены колючей проволокой с контрольно-следовой полосой и круглосуточной охраной, Всюду работали заключенные. Утром их колонной приводили на «объекты» охранники. Строители, водители грузовых автомобилей и другой «контингент» работал без охраны и днем свободно передвигались по городу. Меня, мальчишку, часто подзывали к себе строители, интересовались, как живу, и с тоской говорили: «У меня дома такой же». Это часто были «двадцатиминутники». После войны был такой закон: опоздание на работу больше, чем на 20 минут — каралось тремя годами лагерей. Строителям, с которыми я общался, перевыполнение дневного плана вдвое сокращало срок заключения на один день, втрое — на два. К последним относились с уважением и с завистью, их было очень мало, это были мастера высшей квалификации. К нам домой часто заходили заключенные, просили попить. Однажды мать надолго ушла из дома и, естественно, закрыла дверь на ключ. Когда она вернулась, работающие рядом заключенные попросили ее не запирать дверь, уходя из дома. Оставьте нам кружку для воды на кухне, а мы обещаем, что у вас никогда ничего не пропадет. Так она и делала, хотя заключенные были, конечно, разные. Недалеко от нас, при строительстве дома повесили прораба, тоже заключенного, но о случаях воровства мы ничего не слышали, кроме одного эпизода. Руководитель «органов» в КБ-11 обидел заключенных, отменив какие-то послабления для них. Они просили не делать этого — он отказал. Месть оказалась для него крайне неприятной. Днем, когда жена ушла в магазин, подъехал грузовик, и из квартиры вынесли буквально все — вывинтили даже электрические лампочки. Соседи были уверены, что семья переезжает. Город наглухо закрыт. Из зоны нельзя ничего вывезти. Стали искать вещи. Были подключены солдаты, искали очень долго. Дело шло на принцип: контролируют ли «органы» ситуацию в закрытой жилой зоне. Воры доказали, что нет. Ни одной вещи, украденной из квартиры уполномоченного Л. П. Берии в КБ-11, так и не нашли.

Запомнилась еще одна история, связанная с шоферами грузовиков. Иногда грузовики блокировали легковые автомобили, мешая идти на обгон. Это продолжалось недолго. Один из шоферов попытался так «пошутить» с газиком директора завода А. Я. Мальского, который спешил утром на работу. Александр Яковлевич — хороший товарищ моего отца, очень решительный и горячий человек. Шофер и не подозревал, с кем он шутит. А. Я. Мальский достал пистолет и на ходу прострелил два задних баллона грузовика. Тот остановился. Александр Яковлевич вышел из машины и, прострелив два передних баллона, уехал. Был морозный зимний день. Так эта проблема была решена раз и навсегда.

Не могу не привести глубоко поразивший меня тогда рассказ Александра Яковлевича о работе его директором завода боеприпасов во время войны. При невыполнении месячного плана завода его директора немедленно разжаловали в рядовые и отправляли на фронт в штрафной батальон. Было одно «послабление». В случае невыполнения плана не более чем на 3%, в первые три дня следующего месяца после окончания смены коллективу завода разрешалось работать сверхурочно, чтобы «закрыть» план предыдущего месяца. Александр Яковлевич с гордостью рассказывал, что это было возможно только в том случае, если рабочие любили директора. За время войны рабочие завода спасали его три раза. И три раза ему возвращали звание полковника и все правительственные награды. Это характерный пример кадровой политики И. В. Сталина. Наркомом боеприпасов во время ВОВ Сталин назначил Б. Л. Ванникова, освободив его при этом из бериевской тюрьмы. Борис Львович блестяще справился с труднейшей задачей, обеспечив армию боеприпасами. Планы выпуска боеприпасов Ванников давал заводам не из расчета, сколько они могут сделать, а из расчета, сколько боеприпасов было нужно фронту. Поэтому и начальником ПГУ Сталин назначил Ванникова, вопреки возражениям Берии. Борис Львович, в свою очередь, с согласия Сталина назначил директором единственного в то время в стране завода по изготовлению атомных зарядов своего самого надежного и работоспособного, битого и заслуженного человека, которому он доверял как самому себе — А. Я. Мальского. Случайных людей на ключевых позициях в АП не было. Кадры решали все!

Зимой 48 года мне было 14 лет. Катаясь на лыжах в КБ-11, я сломал руку. Перелом оказался сложным. В верхней трети предплечья кость сломалась, а сустав с обломком кости выскочил из гнезда на 4 см. Врач в больнице заявил, что без рентгеновского снимка помочь не сможет. Тогда в больнице рентгеновского аппарата не было. Было принято решение снимок сделать на рентгеновском аппарате в лаборатории НИС, который, как я теперь знаю, использовался при отработке ядерной бомбы. Повезли меня туда глубокой ночью. Помню спор сопровождающих, завязать или нет мне глаза по дороге в рентгеновскую лабораторию. Глаза мне не завязали, просто попросили их закрыть, что я добросовестно и сделал. Это, видимо, единственный случай, когда в ядерном центре был сделан рентгеновский снимок не узлов атомного заряда, а сломанной руки. Представляю, как опасно было службе режима решиться на допуск постороннего в «святая святых». Но это было сделано. После получения снимка врач наложил гипс и обозначил на нем место перелома. Меня доставили в Москву в сопровождении матери и поместили в институт Склифосовского. При обходе, увидев рисунок на гипсе, московский врач стал громко ругаться и требовать, чтобы я сказал, в какой больнице какого города какие идиоты делили мне рентгеновский снимок. Оказалось, сложный перелом снимают в двух перпендикулярных проекциях, так как на одной (как у меня и произошло) можно не увидеть смещения обломков костей относительно друг друга. Я, зная, что мне нельзя говорить не только откуда я приехал, но даже в каком направлении от Москвы «это» находится, молчал. Возмущенный заведующий отделением заявил, что, поскольку у него есть вопросы к этим горе-врачам, пока я не скажу, как с ними связаться, он лечить меня не будет. Прошла неделя — меня не лечат. Отец приехал в командировку на один день в Москву. Навестить меня в институте Склифосовского, спросил, как идет лечение. Я рассказал. Он молча встал и ушел. Прошло меньше часа, в коридоре послышались сильный топот и крики. Я вышел из палаты. По коридору бежало много людей: врачи, медсестры, два санитара с каталкой. Впереди бежал пожилой академик — директор института. Врачи на бегу по дороге заскакивали в палаты, кого-то искали. Меня спросили: «Ты Щелкин?» Тут же меня уложили на каталку и, опять же бегом, повезли в операционную. Мне разрезали гипс, стали щупать руку в месте перелома, обнаружив, что кость срослась «внахлест» и предплечье стало на 4 см короче, взяли небольшой ломик и сильным ударом сломали снова. Командовал директор: «Где электродрель? Сверли локоть. Вставляй спицу» (Для подвески груза с целью вытяжки). Врач робко заикнулся; «Давать наркоз?». «Какой наркоз?» — сказал директор. «Я сейчас должен доложить по телефону результат, держите его крепче». Однако время было упущено, и правая рука у меня осталась короче левой… Так я стаи одной из случайных побочных жертв сверхстрогого режима секретной, «щепкой», которая отлетела при «рубке леса». Позже я спросил отца, что он сделал, почему так быстро начали лечить? Он рассказал, что, приехав в ПГУ, сообщил руководству: возвратиться в КБ-11 сегодня не могу, вынужден остаться в Москве — спасать руку сыну. Было сказано: «Подожди час». Через час ему сказали: «Работай. Сына лечат».

Теперь рассказ, как я, благодаря работе режимных органов по «закрытию зоны», проник в тайну монахов Саровской обители. Долго думал, как рассказать о ней, не оскорбив чувств верующих. Ответ нашел у Серафима Саровского. На вопрос, не является ли его удаление из монастыря в пустынь пренебрежением к братии, ее осуждением, старец ответил: «Не наше дело судить других…, отлучаясь от братства, удаляемся только от слышания и видения того, что противно Заповедям Божьим, как это случается неизбежно при множестве братии. Мы избегаем не людей…, но пороков, ими творимых». Однажды В. Мальский сказал мне, что завтра взрывают вход в подземный тоннель, который соединял мужской Саровский монастырь с женским Дивеевским. Мы взяли фонарь и пошли смотреть. Тоннель длиной в 20 километров имел в высоту 2 метра и в ширину I метр. Стены и полукруглый свод были аккуратно выложены из красного кирпича. В начале тоннеля, в Сарове, с правой стороны за толстыми дверями расположены 6 или 7 квадратных комнат, каждая площадью 10 квадратных метров. В комнатах были широкие топчаны и довольно большие дубовые столы. Больше всего меня удивило не то, что монахи встречались с монахинями, а то, что комнаты для свиданий не сделали хотя бы на полпути друг к другу.

Отец вспоминал: на полигоне, при подготовке к испытаниям Л. П. Берия вызывает его к себе:

— Тебе инженер Иванов нужен?

— Лаврентий Павлович, я не беру на полигон людей, которые мне не нужны.

(Запомним эти слова.)

— Тогда посиди, послушай.

Входит молодой, красивый, краснощекий генерал МГБ с тонкой папкой в руке.

— Докладывай.

— Считаю необходимым срочно удалить с полигона и арестовать инженера Иванова.

— Что у тебя на него?

Генерал открывает папку, достает один из листочков докладывает:

— В 41 году неоднократно высказывал недовольство…

Генерал засчитал несколько резких высказываний в адрес начальников разных рангов. После небольшой паузы Берия спрашивает:

— А ты, значит, был доволен отступлением?

Отец говорил, что не подозревал, как молниеносно может изменяться лицо человека. Лицо генерала из розового стало серым, безжизненным. Берия добавил: «Иди, мы с тобой разберемся, Иванова не трогать». Отец рассказывал, что за 8 лет, пока Берия отвечал за работу по Атомному Проекту, с 1945 по 1953, ни один сотрудник этой отрасли не был арестован.

Отцу впоследствии рассказали, как Л. П. Берии удавалось, находясь в Москве, держать в постоянном, круглосуточном напряжении руководство КБ-11. Он имел там одновременно 5 личных осведомителей. О любых происшествиях в лабораториях, конструкторских бюро, на производстве, в городе они были обязаны докладывать лично Берии немедленно, в любое время суток. После звонка первого осведомителя Берия тут же звонил руководству КБ-11, чаще всего директору П. М. Зернову, и говорил примерно следующее: «Ты там спишь, а я из Москвы должен разбираться, что у тебя там случилось. Разберись и доложи». И хотя был приказ о любом происшествии немедленно докладывать директору, Берия почти всегда опережал его.

Еще один факт. Однажды отец возвращался из командировки с полигона, ехал домой в троллейбусе. Троллейбус в темноте врезался в стоявший на обочине грузовик. Отец, к счастью, сидел на заднем сиденье, и, от удара пролетев по воздуху, оказался в середине салона, получив сильные ушибы. Пассажиров, сидевших впереди, увезли в больницу с тяжелыми травмами. После этого случая Берия приказал своим заместителям лично доставлять Щелкина с аэродрома домой. Обычно это был Кабулов. Его «Победа», за рулем которой сидел он сам, на скорости более 100 км/ч шла по осевой линии. По пути следования всегда стояли милиционеры по стойке смирно, отдавая честь. Почти всегда это было ночью. Напомню, что в то время Берия, одновременно с другими постами, занимал пост министра внутренних дел.

К ведущим разработчикам ядерного оружия одно время были «прикомандированы» секретари. У отца это были два полковника МГБ, которым оставалось по году до пенсии. Охрана осуществлялась круглосуточно, как дома, так и в командировках, на отдыхе. Отец был убежден, что охрана ему не нужна, чувствовал себя неудобно перед этими людьми и старался облегчить им работу. Через некоторое время, как он рассказывал, по инициативе Фурцевой, которая категорически отказалась от охраны, охрану сняли у многих, в том числе и у него. Помогла охрана отцу один раз. Он возвращался с испытаний в салоне-вагоне (у него и у Ю. Б. Харитона были личные салоны-вагоны). Ночью на глухой станции где-то в Карелии вагон отцепили от пассажирского поезда и поставили на запасные пути. Причину начальник станции объяснил просто: «я вас знать не знаю». Два полковника всесильного МГБ затратили двое суток, чтобы продолжить путь.

Как из песни слова не выкинуть, так, говоря о режиме, невозможно не упомянуть об отношении к сексотам. Обычно для людей всегда неожиданно, когда они, иногда много лет спустя, узнают, что кто-то из хороших знакомых…

Такого пристального внимания, как к нашей семье, видимо редко кто удостаивался. Отец знал, что постоянно находится под «контролем». Об этом меня, еще студента, он очень тактично, но доходчиво предупредил. Какие чувства это вызывало? Как ни странно, негативных чувств ни отец, ни мы не испытывали. Он знал, по каким признакам можно вычислить сексота. Всегда знал, кто есть кто в его окружении. Научил определять меня, так как опасался не за себя, а за нас. Он дал нам пример доброжелательного отношения к этим людям. В те времена очень часто люди попадали на эту роль против своей воли. Он также не хотел, «раскрывая» человека, тем самым инициировать его замену.

Отношения отца и Лаврентия Павловича далеко выходили за рамки «бытового» уровня. Рассекреченный и опубликованный архив спецкомитета в этом плане довольно информативен. Например, все документы КБ-11, направляемые в СК, подписаны Харитоном и Щелкиным, а все постановления и распоряжения СМ, представленные на подпись Сталину Спецкомитетом (читай — Берией) никогда не разделяли Главного конструктора и его первого заместителя… «Обязать… Харитона, Щелкина», «принять предложения Харитона, Щелкина», «поручить Харитону, Щелкину» и т. п. Странный случай: Берия как будто специально подрывает основу основ — единоначалие, делает полностью взаимозаменяемыми начальника и зама. Сейчас можно предположить, что были две причины. Он страховался, что вдруг кто-то из них по какой-либо причине не сможет работать, и имел возможность при неудаче обвинит! «на выбор» любого, а с другим продолжить «исправлять ошибку» или «злой умысел». Имеется много фактов в пользу этого предположения. Далеко не безоблачными в это время были отношения между Сталиным и Берией. Сегодня известна фраза Берии, сказанная им своим родным: «Кончится Атомный Проект, и Сталин меня уберет». А в случае неудачи Берия просто не мог не иметь страховки.

Проследим за драмой, которая разворачивалась на глазах участников испытаний. Представленный разработчиками атомного заряда на испытание экземпляр помимо таких характеристик, как вес, диаметр наружный, диаметр внутренний, расчетный коэффициент полезного действия заряда, имел еще одну официальную характеристику: расчетная вероятность взрыва с пониженным коэффициентом полезного действия — 10%. Приведу высказывание специалистов, поясняющее ситуацию: «Вероятность 1% мала по сравнению с единицей, нo если это вероятность смертельного исхода болезни, болезнь считается очень тяжелой». А тут 10% вероятности «пшика» на испытаниях первой атомной, который приведет к 100% смертельному «исходу» для части руководителей Атомного Проекта и, может быть, для Берии тоже. И вот почему. Смотрим опять архив Спецкомитета. Впечатляют попытки Берии снять с себя ответственность за результат испытания и не менее четкие действия Сталина, парирующие эти попытки. Привожу выдержки из двух документов.

1. Проект постановления СМ СССР «О проведении испытания атомной бомбы» от 18 августа 1949 года».

п. 4. Назначить научным руководителем испытаний Курчатова…

п. 6. Возложить ответственность за качество всех работ по подготовке, сборке и подрыву атомной бомбы на… Харитона.

п. 7. Поручить Специальному Комитету: а) рассмотреть и утвердить порядок и план проведения испытания; б) определить день испытания; в) после проведения испытания доложить Правительству о результатах.

Подпись: И. В. Сталин.

Берия предлагает Сталину взять на себя свою привычную роль. Доложить, и в случае успеха — наградить, в случае неудачи — наказать. Все проекты Постановлений, представленные Берией, до этого дня Сталин всегда подписывал. Первая осечка. Сталин документ вернул без подписи. Вторая попытка, через 8 дней. Проект Постановления СМ СССР «Об испытании атомной бомбы» 26 августа 1949 года. Текст практически тот же. Результат тоже. Испытание РДС-I проведено 29 августа 1949 года на основании проекта Постановления СМ от 26 августа 1949 года с визой Берии. Сталин развязал себе руки. Берия фактически стал руководителем испытаний и просто не мог себе позволить остаться без страховки, то есть без подготовленных заранее дублеров, которые готовы немедленно заменить часть действующих руководителей КБ-11, не оправдавших доверия. Дублеры вообще были фирменным стилем Берии, что подтверждает А. Д. Сахаров в своих воспоминаниях: «…на заседании у Берии… решался вопрос о направлении на объект «для усиления» академика М.А. Лаврентьева и члена-корреспондента А. А. Ильюшина. Когда была названа фамилия Ильюшина, Берия удовлетворенно кивнул… Как потом мне сказал К. И. Щелкин, Лаврентьев и Ильюшин были направлены на объект в качестве «резервного руководства» — в случае неудачи испытания они должны были сменить нас немедленно, а в случае удачи — немного погодя и не всех… Лаврентьев старался держаться в тени и вскоре уехал. Что же касается Ильюшина, то он вел себя иначе: он вызвал несколько своих сотрудников (в отличие от сотрудников объекта с докторскими степенями — это подчеркивалось) и организовал нечто вроде «бюро опасности». На каждом заседании Ильюшин выступал с сообщением, из которого следовало, что обнаружена еще одна неувязка, допущенная руководством объекта, которая, неизбежно приведет к провалу… После снятия Берии звезда Ильюшина закатилась. Щелкин (и Харитон?), — скобки и вопросительный знак у Сахарова, — не простили ему пережитого за последний год. Он даже не был допущен к поездке на испытания что для человека его ранга было большой дискриминацией». Не могу не добавить, что отношения отца и М.А. Лаврентьева всегда были дружеские и доверительные, они любили и уважали друг друга.

Вернемся в август 1949 года. В книге Е. В. Вагина «Полигоны, полигоны…» читаю: «К августу собрались все участники испытания… Одной из последних прибыла группа В. А. Цукермана. Но не успели они разместиться в здании…, как последовала команда об их отправке домой. Причину не объяснили, а задавать вопросы у нас было не принято». Что этому предшествовало? 21 августа 1949 года Ю. Б. Харитон в литерном поезде, который вез на полигон боевой плутониевый заряд и три нейтронных запала, привез непосредственных участников испытания: Я. Б. Зельдовича, Д. А. Франк-Каменецкого и Г. Н. Флерова с сотрудниками. Этим же поездом Ю. Б. Харитон привез группу Цукермана, которая никак не была задействована в подготовке и проведении испытаний первой атомной бомбы на полигоне. Одновременно в Семипалатинск прибыли несколько железнодорожных платформ с катушками кабеля в сопровождении сотрудника Цукермана — Тарасова. Дальше по воспоминаниям очевидца произошло следующее: Б. Л. Ванников — начальник ПГУ, долго, крайне раздраженно допытывался у Ю. Б. Харитона, зачем он привез группу Цукермана, да еще платформы с катушками кабеля? Харитон молчал, не произнося в ответ ни одного слова. Ванников приказал немедленно отправить группу в Москву. При этом «проводить» их до аэродрома, посадить в самолет и доложить ему об исполнении. Таковы факты. Попытаюсь дать здесь к анализ. Из документов известно, что право решать, кто из сотрудников КБ-11 нужен на полигоне, имели два человека — Харитон и Щелкин. Значит, срочно отправить этих людей с полигона потребовал Щелкин. Почему? Есть только один ответ: отец знал, что Цукерман был его личный дублер. Харитон и Цукерман, скорее всего, были ни при чем. Юлий Борисович мог это сделать (привезти «лишних» людей и организовать прибытие платформ), минуя своих непосредственных начальников Зернова и Ванникова, только по прямому указанию Берии.

Тут нельзя не вспомнить один небольшой эпизод весной 1948 года. В измерительной лаборатории Цукермана «без рекламы» решили «конкурировать» с Захаренковым, который занимался отработкой фокусирующего элемента шарового заряда. Вскоре директору Зернову, «через голову» непосредственного начальника Щелкина, было доложено: элемент отработан, атомная бомба готова. Зернов немедленно позвонил Щелкину. Отец ответил, что этого не может быть, отказался смотреть материалы и поручил Захаренкову разобраться. Тот публично доказал, что у Цукермана грубейшая методическая ошибка в эксперименте. Щелкин за потерю двух недель работы над бомбой запретил отработку элементов натурного заряда в измерительных лабораториях.

Эта история не заслуживала бы внимания, если бы дублером «привезли» не Цукермана. Старую публичную полемику через полтора года при желании Лаврентия Павловича можно было бы интерпретировать как угодно. Например, «не дал» сделать хорошую бомбу. Более того, именно Щелкину и Зернову Берия поручил (Протокол №82 Спецкомитета от 20 июля 1949 года) в составе комиссии Первухина проверить готовность полигона и принять его в эксплуатацию. Именно Щелкин и Зернов весь август проверяли готовность всех линий связи полигона, включая линию подрыва, провели три репетиции готовности к испытаниям. Платформы с кабелем, прибывшие с Цукерманом, «говорили» о том, что в случае неудачи все будет свалено на плохую работу на полигоне, за которую и фактически, и документально отвечали лично Щелкин и Зернов. Берия прекрасно понимал, что это устраивает и его, и Сталина. Люди, которых «прикрыл» Сталин, не подписав два Постановления, не виноваты — они под руководством Берии и Сталина сделали прекрасную бомбу, а с «неприкрытыми» Щелкиным и Зерновым Берия мог сделать — и сделал бы — в случае неудачи — все что захотел. Такие невидимые миру шекспировские страсти бушевали на атомном полигоне в казахстанской степи. Все, что мог в этих условиях отец — сохранить честь, уважение к себе, потребовав немедленно отправить «группу» домой. Так он будет не раз поступать и дальше при «общении» с «сильными мира сего», причем в противостоянии с Берией ему удастся это практически без потерь, чего не скажешь о конфликтах с Хрущевым и Славским. Об этом впереди. Косвенно о скандале на испытаниях Первой атомной, связанном с Берией, говорит тот факт, что на испытаниях Второй и Третьей атомных бомб в 1951 году Берии вообще не было на полигоне. Руководил Курчатов, который по телефону докладывал почти ежедневно лично Сталину. Любопытно, что в конце каждого разговора Сталин просил Курчатова рассказать несколько анекдотов, рассказывать которые Курчатов был великий мастер.