ГЛАВА VII ОФОРМЛЕНИЕ РЕЖИМА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА VII

ОФОРМЛЕНИЕ РЕЖИМА

Вопрос о послевоенном статусе Испании представляет особый интерес. Осмотрительность политики Франко во время мировой войны принесла свои плоды сразу же после ее окончания: когда державы-победительницы определяли на Потсдамской конференции новую расстановку сил, ничего угрожающего для франкистской Испании решено не было.

Предложение И. Сталина разорвать дипломатические отношения с Мадридом не нашло поддержки у руководства союзных держав. У. Черчилль в своем выступлении критически отозвался о Франко и его режиме. Однако он подчеркнул, что чрезмерный нажим на Испанию может способствовать росту националистических настроений, а вместе с тем сплочению нации вокруг Франко как национального вождя и упрочению его власти в стране. Г. Трумэн, в свою очередь, уведомил коллег по конференции, что, несмотря на неприятие Соединенными Штатами франкизма как политической системы, его страна не намерена участвовать в новой испанской гражданской войне. Он подчеркнул, что изменение политического режима — это внутреннее дело испанского народа.

И. Сталин, будучи политиком-прагматиком, не настаивал на своих предложениях в отношении Испании. «Испанский вопрос» сравнительно мало волновал советскую сторону на переговорах в Потсдаме, что лишний раз указывало на спокойное отношение к франкистскому режиму. Это необходимо отметить, поскольку обычно И. Сталин умел добиваться от союзников желательного результата, если этот результат представлялся ему действительно желательным.

Пассивная позиция в войне, дававшая в глазах победителей определенное «право на существование» для франкистского режима, была дополнена очень важным обстоятельством, использованным Франко непосредственно в дни Потсдамской конференции. Для понимания этого эпизода необходим небольшой экскурс в историю предшествовавших лет. Франко прекрасно сознавал со времени своего прихода к власти, что его режим не имеет легитимного статуса. Для него, убежденного традиционалиста, такое положение было крайне нежелательным. Поэтому вопрос о том, чтобы придать своей власти легитимный характер и, что не менее важно, уберечь Испанию от новых экстремальных ситуаций, занимал его с самого начала.

Но пока весь мир находился в экстремальной ситуации глобального военного катаклизма, а внутри страны не были преодолены последствия внутренней распри, вопрос об изменении формы власти казался каудильо преждевременным. Однако, постепенно, уже с начала 40-х гг., он начал осуществлять внутреннюю перестройку своего режима. 14 июля 1942 г. было объявлено о восстановлении кортесов, традиционного испанского представительного органа. С одной стороны, кортесы существовали в Испании издавна (первые упоминания о них относятся к концу XІІ в.) и возрождение их было данью традиции, с другой — факт их созыва указывал на то, что Франкистская Испания начала изменяться в духе, соответствующем требованиям новейшего парламентаризма.

Конечно, это был парламентаризм, регулируемый и дозированный соответственно потребностям диктаторского режима, но важен был сам факт отступления от принципа, согласно которому власть стоит выше закона. К политической жизни была допущена лишь небольшая часть политических сил и движений, из числа тех, которые были преданы или относительно лояльны режиму, но даже это открывало возможности для существования различных позиций, мнений для возникновения конструктивной оппозиции.

Свой главный козырь каудильо выложил в день открытия Потсдамской конференции, обнародовав 17 июля 1945 г. проект конституции, названный «Хартией испанцев». Проект основного закона государства признавал многие права человека, присущие демократическим обществам. В частности, в Хартии провозглашались неприкосновенность и свобода личности, уважение к семье, а также право на образование и участие в жизни государства, свободу выбора места жительства и свободу переписки. Однако в статье 35 указывалось на право правительства приостанавливать действие данных свобод.

Обнародование проекта «Хартии испанцев» давало каудильо лишний шанс на снисходительность и понимание со стороны тогдашних вершителей судеб мира, заседавших в Потсдаме, на то, что франкизм получит возможность спокойного существования. А это, в свою очередь, означало, что Испания может спокойно и органично развиваться, подчиняясь внутренним потребностям. Одновременно Франко в очередной раз изменил состав правительства, куда в ущерб фалангистам (ортодоксальным испанским фашистам) были введены представители более умеренной организации «католическое действие». Режим приобретал такие формы, при которых его тенденция к легитимности была очевидна, а значит отпадали основания для постановки вопроса о его насильственном изменении.

И западные державы, и СССР мыслили тогда иными критериями, чем в более поздний период «холодной» войны. Летом 1945 г. в Потсдаме союзники еще с уважением относились к границам намеченных сфер влияния, а Испания находилась в зоне влияния Запада. Сталин предоставил решение испанской проблемы на усмотрение союзников, а те отказались от вмешательства в политическую жизнь Испании. Резолюция держав по Испании содержала лишь договоренность не поддерживать просьбы франкистского режима о принятии его в члены ООН.

Безусловно, такое решение больно задевало престиж франкизма и Франко. Однако каудильо (согласно предвидению Черчилля) даже из такой ситуации сумел извлечь определенные выгоды. Любая демонстрация со стороны держав-победительниц неприятия франкизма преподносилась им и средствами массовой информации как проявление вмешательства во внутренние дела Испании, что вызывало бурную (хотя отчасти организованную «сверху») реакцию со стороны испанцев, всегда отличавшихся повышенным чувством национальной гордости. Всякий раз, когда ООН принимала какие-нибудь запретительные решения в отношении Испании, многие тысячи испанцев выходили на улицы с лозунгами типа: «Богатый или бедный — не забудь, что ты испанец». Это было составной частью «интегральной политики» каудильо «сей Испании» Ф. Франко Баамонде.

Наиболее четко позиция «навязанной консолидации» проявилась в момент очередной попытки Объединенных Наций форсировать перемены в Испании. В апреле 1946 г. польский представитель в Совете Безопасности ООН инициировал возврат к испанской теме. Результатом этого стала резолюция от 13 декабря 1946 г., предлагавшая всем странам отозвать из Мадрида своих представителей и вообще отказать Испании в праве на любую форму участия в делах ООН. О таком подарке Франко и мечтать не мог. Реальная опасность принятого решения была для него весьма сомнительна. Зато оскорбленное чувство национального достоинства испанцев сделало их союзниками каудильо, готовыми вне зависимости от политических взглядов вместе с ним противостоять угрозе натиска извне.

Резолюция Генассамблеи косвенно нанесла удар по позициям органов республиканской эмиграции. Премьером эмигрантского правительства в то время был Хиль Хираль, тот самый, который в свое время стал олицетворением неспособности республики раздавить в зародыше восстание в армии. Очевидно, лишь острейшая «кадровая недостаточность» и непрекращающееся интриганство заставило функционеров эмиграции поставить этого человека во главе движения. Он вновь оказался политическим неудачником, с излишним оптимизмом расценившим способность «наций» влиять на ситуацию в Испании. Своим сотрудничеством с Советом Безопасности, принявшим фактически антииспанские решения, эмигранты растеряли остатки, и без того скромные, своего политического авторитета на родине. Франко и иже с ним получили возможность привязать их позицию к международному «масонскому заговору», поддержанному «мировым большевизмом» и направленному против Великой, Единой и Свободной Испании. Любимая схема каудильо сработала: испанцы оказались сплоченными как никогда, а репутация любых оппозиционных движений резко упала. Пострадал как престиж «левых», так и положение претендента на престол Хуана Барселонского, ориентировавшегося в своей деятельности на поддержку западных демократий. В целом для франкистской системы резолюция ООН оказалась незначительным неприятным эпизодом. В день ее оглашения Франко держался подчеркнуто спокойно. Он сказал своему министру, что «всю вторую половину дня предавался любимому хобби — он рисовал».

Значительно серьезнее, чем политическая изоляция, ударила по франкистскому режиму экономическая блокада. Администрация Г. Трумэна, следуя духу резолюции ООН, приняла решение о нераспространении на Испанию «плана Маршала». Кредитование Испании крупными державами, которое продолжалось даже в разгар Второй мировой войны, было приостановлено. Экономике страны пришлось вновь искать пути решения проблемы самообеспечения.

Впрочем, полная изоляция франкистской Испании не удалась. Часть государств, преимущественно латиноамериканских, сохранила свои представительства в Мадриде и торговые контакты с бывшей метрополией. Несомненно, именно льготные кредиты правительства Аргентины позволили избежать очередного обострения продовольственной ситуации и, как следствия, — усиления социальной напряженности. Аргентинское зерно и консервы, приобретенные на выгодных условиях, помогли большинству населения Испании прокормиться в самые кризисные годы. Голод оставался повседневной реальностью, но не достиг того предела, чтобы стал угрозой существования режиму.

Международная изоляция и ее следствие — экономическая блокада, не достигли цели, ожидавшийся кризис режима не наступил. Франкистская система устояла и, пожалуй, даже укрепилась. Большинство испанцев, оскорбленных бестактной неуклюжестью ООН и возмущенных последствиями блокады, ударившей по простому народу, лишь теснее сплотилось вокруг каудильо.

Эмигрантская оппозиция получила сильнейший удар, от которого остатки разгромленных республиканцев уже не оправились. Автаркичная экономика страны кое-как справлялась с удовлетворением самых насущных потребностей нации. В особо трудных ситуациях Франко компенсировал недостатки собственной хозяйственной системы заимствованием дефицита в странах, ставящих необходимость помочь Испании выше резолюции ООН.

Каудильо и его режим, несомненно, одержали победу, причем, совсем не сопоставимую по значению с победоносным окончанием гражданской войны. Испания оказалась одной из немногих стран, избегавших «потсдамской коррекции». Однако Франко не мог не понимать, что эта победа была достигнута лишь в результате весьма благоприятного стечения обстоятельств и нуждается в срочных мероприятиях по ее закреплению.

Каудильо бодро поругивал на многотысячных митингах и на страницах газет масонов и коммунистов, доказывал преимущества испанской политической системы, подчас — оправданно, но чаще — не очень, восхищался успехами экономики своей страны. Но при этом внимательно приглядывался к происходящему в мире.

Он сознавал, что гарантией общественной стабильности и, следовательно, укрепления его власти может стать только значительное улучшение социально-экономической ситуации. А для этого требовалась отлаженная мощная экономика. Создать ее можно было двумя путями: либо, как прежде, рассчитывая на свои силы, либо добившись серьезных стимулирующих капиталовложений из-за рубежа.

У генералиссимуса было золотое правило: никогда не уповать на единственный вариант, каким бы многообещающим он не был. Сам Франко в силу образа мыслей, разумеется, тяготел к автаркии, но апеллируя к опыту европейских соседей, чье ускоренное восстановление за счет иных методов заставляло задуматься. Впрочем, в середине 40-х гг. особой свободы для маневра у Франко не было — и Хуан Перон, и Оливейра Салазар и прочие немногочисленные друзья каудильо инвестировать испанскую экономику были не в состоянии. Потому автаркия пока оставалась единственной возможностью до обретения оных, предстояло подготовить почву и, в первую очередь, вырваться из политической изоляции.

Предугаданные Франко изменения в международных отношениях становились очевидны, суля его режиму новые возможности. Геополитическое и идеологическое противостояние сверхдержав обрело реальные черты. СССР и США ускоренными темпами превращались из союзников по общей борьбе в противников, рассматривающих друг друга как препятствие на пути к гегемонии. Причем политическое противостояние, по мере ужесточения, все больше обрастало военными аспектами. И чем чаще в Европе рокотали разогреваемые для возможного боя танковые двигатели, тем менее значимыми становились соображения политических приличий в подборе сверхдержавами новых союзников. Именно на такой поворот событий и рассчитывал Франко.

Анализ боевых действий завершающего этапа Второй мировой войны привел испанского главнокомандующего и комитет начальников штабов США к одинаковым выводам, плачевным для демократий. В случае возникновения новой войны в Европе остановить Советскую армию не смогут никакие географические препятствия, равно как и слабые заслоны армий европейских стран и военных контингентов США. В таких условиях, гипотетически, Европа становилась советской задолго до переброски в Старый Свет американских войск. Атомная монополия США также мало что меняла, поскольку в случае стремительного продвижения советских танков в Западную Европу, предстояло либо применять атомные бомбы по территории союзников, либо пытаться весьма ограниченным ядерным потенциалом нанести максимальный вред колоссальной индустриальной базе СССР, рассредоточенной на необъятных российских просторах при наличии крепкой советской системы ПВО.

Думается, ни то, ни другое успеха не сулило. Во-первых, примитивные, тактически не гибкие ядерные средства того времени было просто не целесообразно применять против наступающих советских войск, потери которых носили бы ограниченный характер, при том, что могли серьезно пострадать мирное население и инфраструктура европейских союзников США. Во-вторых, даже предположив, что удары возмездия по объектам СССР будут достаточно эффективными и частично ослабят военный потенциал страны, взамен, как очевидно предполагалось, Советы расширят экономическую базу за счет промышленности Западной Европы, пусть изрядно обескровленную предшествующей войной, но вполне дееспособную.

В случае советизации Старого Света промышленные возможности СССР, и без того обладавшего мощью, сопоставимой с американской, делали борьбу с ним если не невозможной, то, во всяком случае, крайне затруднительной. В таких условиях мечтать о высадке где-либо в Европе не приходилось, поскольку кто-кто, а американцы хорошо понимали, что сложнейшая операция в Нормандии удалась благодаря наличию Восточного фронта. Оставалось одно: отыскать на европейском материке позицию, которую можно удерживать в течение сколько-нибудь долгого срока на период мобилизации США и переброски американских армий на этот возможный плацдарм.

Желательно, чтобы такая позиция подкреплялась какими-либо естественными препятствиями, затрудняющими ее преодоление — полноводными реками, а еще лучше горами. Реки не подходили, потому что только отгремевшая война показала — русские способны на их быстрое и успешное преодоление. Форсирование советской армией Днепра, Вислы и Одера были тому наглядным примером, да и сами союзники имели такой опыт, прорвав оборону немцев на Рейне. Оставались горы. Подобных позиций в Европе было три. Три полуострова — Скандинавский, Апеннинский и Иберийский. Скандинавские горы отгораживали Норвегию от остальной части полуострова. Альпы потенциально затрудняли прорыв на Апеннинский полуостров. И, наконец, Пиренеи перекрывали сравнительно узкий перешеек между Бискайским заливом и Средиземным морем, изолируя Испанию от прочей Европы. Однако Норвегия и Италия явно уступали Испании по ряду положений. Швеция не собиралась расставаться с традиционным нейтралитетом, Финляндия проводила весьма взвешенную политику, нацеленную на достижение такого нейтралитета. А Норвегия, которую можно было привлечь к союзу, не отвечала географическим требованиям и не обладала необходимым стратегическим плацдармом: узкая и длинная полоска гористой земли, изрезанная глубокими фьордами, могла удерживаться лишь с колоссальным напряжением сил при постоянной угрозе расчленения.

Италия в географическом смысле была значительно более подходящим объектом, но политическая ситуация там не отличалась стабильностью, поскольку компартия этой страны в 40-х г., пожалуй, могла обеспечить неустойчивость гипотетического тыла «демократий». По той же причине, кстати, не подходила Греция, которая к тому же располагалась слишком близко к исходным позициям потенциального противника. У американских военных не было выбора. Палец штабиста неизбежно должен был указать на карте Испанию и Португалию. Думается, по-другому и быть не могло.

Но над картой любил постоять-поразмышлять и испанский генералиссимус, который был не менее способным к военному анализу, чем его заокеанские коллеги, и неизбежно должен был прийти к тому же выводу. А вывод его был прост и лаконичен: Испания и он сам очень скоро понадобятся одной из сверхдержав. Всегда мысливший военными категориями, он знал, что в выборе союзников щепетильность должна уступить место точному расчету стратегических выгод. Сомнений у него не было. На весах, взвешивающих его политические возможности в качестве правителя, географические возможности Испании и подчеркнутый антикоммунизм ее элиты, — эти качества легко перетянут отдельные одиозные для демократий черты режима.

Однако понимание тонкостей психологии лидеров противостоящих военнополитических блоков, готовых ради стратегических приобретений дружить хоть с фашистами, хоть с князьками-людоедами, хоть с «чертями лысыми», не помешало Франко подумать о возможных шагах навстречу будущим союзникам, заключавшихся в придании его режиму возможно большего благообразия.

Одной из наиболее уязвимых для критики черт испанской системы было отсутствие волеизъявления нации, обеспечивающее легитимность нахождения у власти Франко и элиты национального движения. Такое положение, собственно, и создавало возможность определить франкистский режим как некомпетентный в резолюции ООН. Дабы упрочить систему, каудильо предпринял демонстративный маневр. Весной 1947 г. была завершена подготовка так называемого закона о наследовании, который был оглашен 31 марта 1947 года. Испании предстояло снова стать монархией. Первая статья закона объявляла испанцам, что Испания, следуя традициям, объявляет себя королевством. Правда, уже вторая статья напоминала гражданам, что главой государства является Дон Франсиско Франко Баамонде. Далее следовали параграфы, в которых разъяснялось, что именно каудильо предстоит выбрать себе наследника, «уважающего принципы национального движения», и в определенный, по своему усмотрению, момент либо в случае смерти передать этому наследнику престол и страну.

Главное — закон не носил формы обязательного к исполнению декрета главы государства, а был вынесен на всенародный референдум. Следовательно, испанцам предстояло проголосовать как за грядущую форму правления, так и фактически подтвердить нынешнее положение главы государства, официально возведя его в ранг регента местоблюстителя. Не случайно левая оппозиция охарактеризовала прямую консультацию с нацией следующим образом: «Голосуешь — да: голосуешь за Франко, голосуешь — нет: голосуешь за Франко, не идешь голосовать: проголосуют за тебя». Анархисты, изложившие таким образом свое видение референдума, были, пожалуй, правы.

Референдум стал блестяще спланированным триумфом Франко. Из немногим более 17-ти миллионов, имевших право голоса, 6 июля 1947 г. на участки для голосования пришло порядка 89 %, или около 15 200 тыс. человек. За проект закона высказались 93 %, т. е. свыше 14 млн. человек. Причем, иностранным наблюдателям не удалось отыскать серьезных нарушений демократической процедуры. Все походило на то, что результат показывает реально существующее положение вещей. Испанцы проголосовали за стабильность и, очевидно, против резолюции ООН и против угрозы нового противостояния внутри общества. Франко торжествовал. Мало кому удавалось одним выстрелом убить столько зайцев. По весу залпа референдум можно было приравнять к установке залпового огня — такое количество пушистых политических грызунов добыл каудильо.

Отныне результаты народного волеизъявления можно было представить международному общественному мнению как безотказное доказательство легитимности режима, пользующегося всеобщей поддержкой. Оппозиция внутри страны оказалась лишенной почвы под ногами, а зарубежная, выступая против диктатуры, теперь, по сути, выступала в роли соотечественников. Беспокойный претендент на монаршую должность Хуан, граф Барселонский, по новому закону был поставлен в условия, при которых его права на трон определялись лично Франко и могли быть аннулированы по любой причине, изложенной нынешним главой государства.

Теряющая былой вес Фаланга должна была проститься с революционными идеями и функцией движущей силы национального движения, поскольку допустила ретроградную, с их точки зрения, перспективу будущего государственного устройства. Наконец, сам Франко не только ничего не потерял, но, напротив, приобрел новые полномочия в качестве главы регентского совета. Теперь он мог лично определить будущего преемника, исходя из собственных взглядов на целесообразность той или иной кандидатуры. Наличие перспективного плана развития свидетельствовало о дееспособности режима и его прочности, а, кроме того, диктатор мог сам определить изменение режима в стране.

Можно с полным основанием считать, что именно в 1947 г. Франко окончательно завершил формирование режима. Его власть отныне существовала не только «де факта», но и юридически.

Убежденность многих членов мирового сообщества в моральном плане добиваться изменения существующего положения вещей в значительной степени поколебалась. Зато те, кто намеревался вовлечь испанцев в назревающее геополитическое противостояние, получили возможность доказать общественному мнению, что франкистский режим угоден испанцам. И потому может рассматриваться как субъект международного права. Франко сделал удачный шаг навстречу западному блоку. Определение «фашистский» в отношении его режима стало менее употребляемым. Его использовали теперь в основном представители Восточного блока, где уже гоняли, что «демократии» легко поступятся принципами ради военно-политической целостности Западной Европы.

Осенью 1947 г. Генеральная Ассамблея ООН отказалась от подтверждения необходимости экономических санкций в отношении Испании. Положенных две третьих голосов не удалось набрать, поскольку против новых мер выступили США и с некоторыми оговорками Великобритания.

Блокада практически закончилась. С 1947 г. началось восстановление отношений Испании с другими странами. Этот процесс завершился в 1950 г., когда с началом войны в Корее Генассамблея под давлением США и НАТО отменила резолюцию 1946 года. В Мадрид возвращались послы, а вслед за ними начали прибывать военные миссии, изучавшие возможный вклад Испании в дело противостояния с Востоком.

Еще в 1949 г. администрация Трумэна предписывала не принимать Испанию в НАТО, но затем ситуация изменилась. Американцам так хотелось иметь аэродромы и ядерные стоянки на Иберийском полуострове, что теперь уже Франко мог позволить себе медлить и торговаться, когда речь заходила о возможном двустороннем оборонительном договоре между США и Испанией. Фактическая интеграция Испании в военную структуру Североатлантического пакта началась в 1952 г., когда Франко и Салазар подтвердили традиционный оборонительный союз иберийских государств. Тот факт, что Португалия как член НАТО обязана была получить согласие союзников, прямо свидетельствовал о скором включении Испании в оборонительную систему Запада. Впрочем, генералиссимус в НАТО не спешил, предпочитая пока ограничиться прямым договором о взаимопомощи с американцами, заняв позицию, сходную с той, что придерживалась Югославия, оставшаяся вне структуры ОВД.

Американо-испанский договор был подписан в 1953 г. Причем три полученных американцами аэродрома и 7 площадок под РЛС и военно-морская база в г. Рота, вопреки желанию Пентагона, не передавались в аренду, а лишь отводились для совместной эксплуатации вооруженными силами обоих союзников. Обиженный упрямством Франко, Эйзенхауэр в ответ существенно урезал обещанную финансовую помощь на перевооружение испанской армии и флота. После вышеизложенных и ряда других мероприятий оспаривать участие Испании в международной жизни становилось бессмысленным.

В 1955 г. ООН предложил Франко делегировать в Нью-Йорк постоянных представителей. В декабре того же года Испания в ряду еще тринадцати государств стала новым полноправным участником Объединенных Наций. Страна избавилась от ярлыка изгоя и обрела равные с другими возможности развития.

Безусловно, значительное влияние на успех каудильо в деле достижения страной равноправия, несмотря на специфику испанской действительности, оказала конъюнктура «холодной» войны. Однако признание Западом военной ценности Испании в качестве «последней траншеи» было отнюдь не единственным условием, сделавшим режим приемлемым для мирового сообщества.

Франкистская Испания 1955 г. разительно отличалась от той, что существовала в 1939 году. В этот период Франко проявил недюжинные способности в деле государственного строительства и поразительную политическую дальновидность, соединив ее с гибкостью, достойной высочайшей оценки. Он медленно и верно осуществлял превращение своего режима из «чрезвычайного» в стабильно функционирующий, направленный на модернизацию страны. За период с 1939 по 1955 гг. в стране был восстановлен институт представительной власти, принята, пусть урезанная, но все же конституция, посредством референдума был уточнен политический статус государства.

Фаланга, эта наиболее одиозная составляющая национального движения, к началу 50-х гг. была, практически отстранена от власти. Правда, потенциал правых реформаторов Франко продолжал использовать в социальной сфере. На долю видных представителей Фаланги достались руководство синдикатами и министерство труда, где они добились некоторых успехов.

Претворяя в жизнь положение Хартии труда 1938 г., был создан ранее не существовавший в Испании институт социальных гарантий. Сменявшим друг друга министрам-фалангистам удалось обеспечить медицинское и пенсионное страхование, профилакторное лечение и недорогие дома отдыха для трудящихся, развернуть мощную систему профессионального образования, а также целый ряд других нововведений, позволивших отладить трудовые отношения. Тем не менее фаланга и франкистское государство по-прежнему запрещали стачку, как форму борьбы рабочих за свои права. Впрочем, забастовки в Испании случались, и власти, как правило, избегали особой жестокости при их подавлении, хотя зачинщиков наказывали по всей строгости франкистских законов. Однако при внимательном изучении испанского трудового законодательства невольно приходишь к выводу, что правовые ограничения косвенно способствовали экономическим успехам страны. Принудительный государственный арбитраж, жесткая трудовая дисциплина и фиксируемый уровень невысокой зарплаты создали благодатный климат для иностранных инвестиций.

Внедрение зарубежного капитала (даже в тех долях, что ограничивались принципами автаркии) в промышленность Испании, действовавшую в условиях искусственно организованной бесконфликтности на предприятиях, было делом выгодным. Тем более, когда во второй половине 60-х новая экономическая политика технократов, направленная на постепенный отказ от экономической автаркии, позволила расширить сектора размещения иностранного капитала. Такое положение вещей, в немалой степени, способствовало формированию феномена «испанского чуда», о котором говорили в 60-х гг.

Испанское общество, несмотря на идеологические разногласия с соседями, никогда не отгораживалось от них какими-либо занавесами, что оказало положительное влияние на темпы развития страны. Сотни тысяч туристов, любуясь памятниками блестящей архитектуры, пополняли валютные резервы государства, обеспечивали испанцам массу рабочих мест в сфере обслуживания туристической инфраструктуры. Открытое общество и свобода перемещений для граждан позволили контролировать безработицу, безболезненно расходовать излишки рабочей силы, созданные урбанистическими тенденциями. Испанцы, недовольные своим положением в рамках национальной экономики, могли попытать счастья в других странах, причем заработанные ими марки, фунты и франки, направляясь домой семьям, способствовали укреплению испанской экономики.

Франкистское государство, имея возможность избирать и стимулировать важнейшие отрасли промышленности, значительно осовременило структуру Испании. Страна покрывалась густой сетью автобанов, оросительных систем. Вырастали плотины электростанций и предприятия технологичных отраслей промышленности. Причем, это происходило, начиная с предельно тяжелых первых послевоенных лет, когда масштабные общественные работы были, пожалуй, единственным средством дать населению работу и нищенский заработок, достаточный для частичного утоления голода. Вообще масштабы сделанного режимом впечатляют. Автора этих строк, как любого нашего соотечественника, трудно удивить размахом индустрии, но вот любимое детище Франко — дороги вызывают восхищение и зависть. Качество автотрасс превосходит среднеевропейский уровень, учитывая, что специфика ландшафта делала их строительство более трудоемким, чем где-либо.

Интересно, что в беседах с испанцами стоило похвалить коммуникации страны, как польщенные собеседники вспоминали 50-е и Франко, оценивая вклад его режима в грандиозное строительство. Впрочем, люди пожилого возраста неизбежно припоминают и то, что лишь в 1951 г. были отменены продуктовые карточки, что экономический рост приводил к экономическим злоупотреблениям всесильных государственных чиновников, что зарплаты были многократно меньше, чем в среднем по Европе. Одна уважаемая умудренная поклонница находившихся у власти в 1995 г. социалистов даже пожурила генералиссимуса за то, что в 1960 г. у нее не было ни одного видеомагнитофона, тогда как ныне она располагает двумя такими приборами. Она была очень смущена тем обстоятельством, что в те годы столь сложная бытовая электроника вообще не имела широкого распространения.

Демократическое правительство Ф. Гонсалеса спустя 20 лет после смерти Франко не получило большинства и отправилось в отставку, во многом потому, что погрязло в коррупции и не нашло средств обеспечивать дальнейший рост среднедушевого дохода. А сменил его у власти X. М. Аскар, которого предвыборная агитация социалистов именовала неофранкистом. На основании вышеизложенного можно предположить, что наличие столь серьезных проблем имеет корни более глубокие, нежели просто та или иная форма политического устройства.

Возвращаясь к политическим реалиям периода окончательного оформления франкистского режима, стоит сделать один, но очень существенный вывод. Уже в 1949 г. У. Черчилль имел все основания заявить: «Невообразимо иметь посла в Москве и не иметь в Мадриде. Жизнь отдельного испанца намного счастливей и свободней жизни отдельного русского, поляка или чеха».

Не стоит думать, что только морозы «холодной» войны вынудили Запад принять испанский режим и смириться с его легитимностью. Испанская политическая система по ряду параметров объективно соответствовала требованием к государству быть способным к членству в ООН и западном блоке. Ни один из факторов, сам по себе, не был решающим, но в совокупности военная необходимость и относительное соответствие позволили Франко ввести Испанию в международное сообщество как составляющую одной из соперничающих геополитических группировок.

Именно период с 1945 по 1955 гг. стал для франкистского режима решающим для определений его общего облика. На этом этапе курс Франко позволил стране избежать угрозы новых потрясений, созданные условия позволили диктатуре уцелеть, а испанцам выжить, пусть в крайне тяжелых, но все же приемлемых условиях. В этот период была создана пусть не совершенная, далекая от идеалов гуманности, но все же довольно эффективная антикризисная система, достоинством которой стала способность совершенствоваться, с целью обеспечить условия для последующего переустройства общества, сохраняя национальную самобытность, не пренебрегая заимствовать чужой полезный опыт.

По мере приобретения диктаторской власти каудильо необходимой легитимности завершался процесс складывания системы, которую можно назвать «авторитарной военной диктатурой 8 рамках режима модернизации». И вот почему франкизм, несмотря на все недостатки, обеспечивал стране возможность развиваться в условиях мира и порядка. За это время был преодолен перманентный кризис государства и общества, переживаемый Испанией на протяжений XIX и первой половины XX веков. Приостановив кризис, каудильо и генералиссимус Ф. Франко Баамонде и его советники смогли направить страну на путь поступательного развития и придать ей ускоряющий импульс, позволивший преуспеть в погоне За ушедшими далеко вперед европейскими соседями. Залогом успеха Франко было, как представляется, обстоятельство, блестяще сформулированное X. Г. Дамсом: «… он усвоил доктрину, которая не была известна ни одному из испанских политиков трех или четырех последних поколений, — нужно создать богатство прежде, чем раздавать его». Этот принцип он и претворял в жизнь настойчиво и последовательно, заслужив если не любовь, то, во всяком случае, уважение большинства соотечественников.

Осталось только сказать несколько слов о человеке, по чьей воле и разумению совершались все значительные события в Испании середины XX века.

Постаревший, но по-прежнему бодрый и работоспособный, глава испанского государства пожинал заслуженные плоды. Возглавив в 1947 г. регентский совет вновь провозглашенного королевства, Франко ничуть не беспокоился об отсутствии короля. Пока шла торговля относительно наследника, генералиссимус решил сам побыть в этой роли. Ом жаловал дворянским достоинством любимых соратников и необходимых партнеров. Его профиль чеканили на монетах, окружая крепкую мыслящую голову девизом, без ложной скромности гласившим, что изображенный не кто иной, как «каудильо господней волей». Его появления на публике обставлялись помпезными ритуалами. От избранного им в той или иной ситуации костюма зависела политическая ситуация в стране. Так было, когда в 1955 г. он явился на ежегодную мессу в память Хосе Антонио в армейском мундире вместо традиционной фалангистской формы. За этим последовало окончательное отстранение фаланги от реальной политической власти. Наконец, подобно фараонам, он возводил себе впечатляющую гробницу в Долине Павших — пантеон, в который перенесли останки испанцев, павших в гражданской войне, невзирая на их принадлежность к враждебным лагерям.

И хотя возведение базилики в Долине Павших начали осужденные республиканцы, которым предлагалось таким образом искупить свои политические грехи, тем не менее совместное погребение жертв братоубийства воспринималось как первый шаг к национальному примирению, чего, собственно, и добивался Франко, которому заранее отвели почетную нишу на будущее. Однако до его помещения в усыпальницу оставалось достаточно времени.

Каудильо не спешил, верно оценивая свои силы. Он выбрал молодого преемника, сына графа Барселонского — Хуана Карлоса Бурбона и, не торопясь, между делами, занялся воспитанием юного принца, который согласно договоренности прибыл в 1955 г. в Испанию, дабы получить под надзором регента подобающее королю образование. Возраст восемнадцатилетнего юноши, которому предстояло многому научиться, как бы подчеркивал, что Франко никуда не торопится.

Состояние здоровья бравого вояки в ту пору было более чем удовлетворительным. Лишь самые рутинные, с его точки зрения, дела, от решения которых мало что зависело, он перекладывал на своих министров. Он по-прежнему предпочитал как можно больше делать сам, благо работоспособность это позволяла. Рабочий день был строго регламентирован и продолжался в общей сложности около двенадцати часов. Каудильо лично возглавлял продолжительные изматывающие заседания правительства и многочисленные трудоемкие церемонии. Досуг Франко, если он не предавался любимому занятию живописью, бывал активен. Он много охотился, рыбачил в море, совершал прогулки на яхте или просто занимался спортом, как правило, теннисом либо верховой ездой. В конце 40-х увидел свет его роман «Раса», который, впрочем, не привел в восторг независимых критиков, оставшись лишь примером типичной, добротной испанской словесности.

Характер Франко мало изменился. Он по-прежнему был доброжелательно скрытен и оправдывал данную ему характеристику «человека, лучше всех в Испании умеющего молчать». Улыбчивый и демонстративно открытый на публике, в реальной жизни он доверял лишь узкому кругу удержавшихся вблизи друзей молодости и родственников. Он по-прежнему ненавидел коммунистов и масонов и презирал либералов, считая, что демократия открывает двери ультралевым. Однако в пятидесятых годах ранее употребляемые филиппики против «прогнивших демократий», которые он любил произносить, более не звучали, поскольку он, с одной стороны, демонстрировал лояльность избранному лагерю, а, с другой — убедился в наличии у демократических обществ способности и желания противостоять левацкому экстремизму. Впрочем, в тот же период он, очевидно, начал осознавать и некоторую разницу между советским социализмом и знакомыми ему по испанскому опыту левацкими доктринами. Во всяком случае, его высказывания о СССР стали более спокойными и взвешенными. Подслеповатая ненависть, заставившая его совершить самую большую в жизни ошибку с «Голубой дивизией», отступила, оставив место прагматизму и трезвости.

Вообще период, о котором сам каудильо сказал, что наполняющая его политика состоит в следующем: «десять лет никакой свободы, а затем можно немного отпустить вожжи», подошел к концу. Крепкая и незыблемая, а главное, признанная всем миром власть, олицетворением которой был Франко, стала окончательной реальностью. Он мог перейти и начал переход к новому этапу, который недостаточно метко и красиво назвал периодом «остывания режима». Умеющий заглянуть вперед прагматик готовился совершить, пожалуй, самый серьезный переворот в судьбе страны со времени безоблачного июля 1936 года. Поредевшая когорта заслуженных борцов национального движения должна была поделиться властью с молодыми, без особых заслуг, технократами, достоинства которых заключались лишь в профессиональной подкованности и свежем взгляде на стоящие перед страной проблемы.

Каждый может иметь свое мнение, но автору представляется, что человек, способный в зените власти и славы использовать то и другое для начала реформ, отчасти идущих вразрез с его собственными представлениями об общественной пользе, но сулящих улучшение положения соотечественников, достоин благодарности нации и уважения соседей. Франко, политик и человек, был далек от идеала, но его благоразумие, гибкость и практическая сметка, очевидно, принесли испанцам больше пользы, чем вреда.