Глава шестнадцатая. Большевики у власти

Глава шестнадцатая. Большевики у власти

Я возвращалась на фронт. Поезда были страшно переполнены, но, к счастью, мне удалось устроиться в вагоне первого класса. В Молодечно я доложила о прибытии командующему 10-й армией генералу Валуеву и отобедала в его штабе вместе с офицерами. Генерала неприятно поразила весть о том, как жестоко со мной обошлись солдаты.

– Неужто они вас били? – спросил он недоверчиво, с трудом представляя себе, как это солдаты могли так дурно поступить с Яшкой.

– Так точно, господин генерал. Били, – ответила я.

– Но почему?

Тут я рассказала, как ранила германца, когда тот направлялся к нашим позициям вместе со своими товарищами.

– Боже правый! Что стало с моей когда-то доблестной армией! – воскликнул он.

Я подробно описала генералу всю историю, а он то и дело прерывал мой рассказ возгласами удивления.

В конце обеда генерал Валуев сообщил мне, что я произведена в чин поручика. Он прикрепил еще одну звездочку на мои погоны и поздравил меня.

Мне дали машину, и я отправилась в штаб доложить о своем прибытии командиру корпуса. Генерал и офицеры его штаба горели желанием узнать о последних событиях в тылу. Я поделилась с ними впечатлениями о встрече с Керенским и Верховским, случившейся два дня назад.

– По их виду можно сделать только один вывод – что все кончено, – сказала я.

– А как насчет передислокации вашего батальона? – спросил генерал. – Батальон ждет вашего возвращения. Девушки надеются получить назначение на какой-то другой, более подходящий участок фронта.

Я ответила, что мне приказано ждать на этот счет дополнительных распоряжений, и показала выданный мне документ, подтверждающий мое право командовать батальоном без всяких комитетов. Генерал был очень рад за меня.

Между тем, узнав о моем прибытии, девчата выстроились для торжественной встречи и радостно приветствовали меня. Мой приезд, по-видимому, несколько приободрил их. Похвалив девушек, я отправилась вместе с ними на обед. У меня давно вошло в привычку есть вместе с моими солдатиками. Но такое случалось нечасто. Обычно перед едой я проверяла на кухне качество пищи, чтобы убедиться, что все в достатке и хорошо приготовлено. По собственному опыту знала, что для поддержания боевого духа солдата нет ничего лучше хорошей еды.

То ли повышение в звании настроило меня на веселый лад, то ли возвращение к девчонкам, к которым я глубоко привязалась, не знаю. Но после обеда я решила, что было бы неплохо позволить девчатам немного позабавиться и поиграть. Мои солдатики восприняли это с восторгом. Девчат обступили солдаты и с азартом стали следить за игрой. Было видно, что им тоже хотелось поиграть, но они не решались присоединиться к девушкам из боязни, что их прогонят. Я с удовольствием наблюдала за этими взрослыми детьми, которым так не терпелось включиться в игру, но делала вид, что ничего не замечаю.

Наконец они не выдержали и обратились ко мне.

– Господин поручик, – робко промолвил один из них, – мы хотим поговорить с вами.

– Что ж, давайте поговорим! – ответила я. – Но только не обращайтесь ко мне как к офицеру. Называйте меня просто Яшка или Бочкарева.

– А можно нам поиграть тоже? – спросили они, ободренные моими словами.

– Конечно, но при условии, что не будете приставать к девушкам. Относитесь к ним как к своим собратьям, – заявила я.

Солдаты поклялись, что будут вести себя хорошо, а девчата радовались такому повороту дел. Игра продолжалась часа два или три, и солдаты сдержали свое слово. Когда игра закончилась, они ушли совсем с другим настроем по отношению ко мне – недавняя враждебность уступила место чувству уважения и даже любви.

Батальон оставался в резерве еще несколько дней. С той самой игры многие солдаты стали по-другому относиться к нам, женщинам. Они приходили целыми ротами и участвовали в спортивных играх и различных развлечениях батальона, вместе с нами пели песни.

Давно ожидаемый приказ о передислокации батальона задерживался. А тем временем пришел срок сменить корпус, находившийся на передовой. Я решила, что мы достаточно отдохнули, и, когда батальон прибыл на передовую, установила обычный боевой распорядок. Я посылала дозоры в разведку, устанавливала наблюдательные посты и прочесывала ничейную землю перед своей позицией пулеметным и ружейным огнем. Германцев это ужасно возмущало. Наши солдаты тоже стали проявлять недовольство, но, так как во время пребывания в тылу у нас с ними сложились дружеские отношения, они ограничивались тем, что посылали к нам своих делегатов и комитетчиков для дискуссий.

– Вы говорите, у нас теперь свобода, – рассуждала я, – и не хотите воевать с германцами. Ладно. Я вас не заставляю. Но и вы не имеете права требовать, чтобы я действовала против своих убеждений. Мы пришли сюда не брататься, а воевать – убивать и погибать на поле боя. Моя свобода в том, чтобы умереть за Отечество. Это мое право – погибнуть, если я того желаю. И уж позвольте мне на моем участке воевать с германцами. Пусть и германцы тоже воюют только против моего батальона. Мы будем сами по себе, а вы – сами по себе. И оставьте нас в покое.

Солдаты рассудили, что это более чем справедливо. На том и порешили. Когда они спрашивали меня, почему я так воинственно настроена против германцев, я отвечала, что хочу отомстить за мужа, убитого в начале войны. Для этой выдумки у меня были некоторые основания – дошедший до меня слух о том, что Афанасий Бочкарев погиб в бою. Конечно, это было глупое оправдание. Но я неоднократно пользовалась этой отговоркой до и после того; она в конце концов получила широкую огласку, и в нее поверили.

Возможность снова участвовать в боевых действиях вдохновляла. Да, нас было мало – всего лишь горстка женщин, меньше двухсот человек. Но мы порой устраивали настоящий ураган. Наши пулеметы бойко стрекотали, и ничейная земля превращалась из бульвара, где разгуливали агитаторы и пьяницы, в действительно нейтральную полосу. По всему фронту быстро разнеслась весть о боевых действиях женского батальона, и, мне кажется, наш маленький участок на сотни верст был единственным, где велись бои. И я, конечно, очень этим гордилась.

Так продолжалось несколько дней. Наконец германцы не выдержали и подвергли наши позиции мощному артобстрелу. На данном направлении уже давно не велся артиллерийский огонь, и потому обстрел из тяжелых пушек вызвал большое смятение в наших рядах. Пострадали многие солдаты. Появились убитые и раненые. Потери батальона составили четверо убитыми и пятнадцать ранеными.

Корпус снова взбунтовался, и тут же состоялся шумный митинг. Солдаты потребовали немедленно меня расстрелять.

– Она хочет войны, – кричали они, – а мы хотим мира. К стенке ее, и баста!

Однако комитетчики и мои друзья настойчиво убеждали солдат, что я действовала в соответствии с договоренностью.

– В боевых действиях участвует только ее батальон, – доказывали мои защитники, – а нас она не касается. И вовсе не ее вина, что германская артиллерия не сразу взяла верный прицел и побила кое-кого из наших.

Когда меня известили о недовольстве среди солдат и об их угрозах, я решила организовать наступление собственными силами и погибнуть в бою. Я попросила артиллеристов поддержать нас и ответить неприятелю таким же мощным огнем. Мы сами вели бешеный огонь из винтовок и пулеметов. Перестрелка переросла в настоящий бой местного значения.

Пока шло это сражение, а солдаты в тылу митинговали, пришло сообщение о том, что Керенский свергнут и в Петрограде установилась власть большевиков. Когда председатель комитета объявил об этом солдатам, его слова были встречены такими криками восторга, что они почти заглушили грохот боя.

– Мир! Мир! – гремело в воздухе.

– Бросай фронт! Все по домам! Ура Ленину! Ура Троцкому! Ура Коллонтай!

– Землю и свободу! Хлеба! Долой буржуазию!

Бурное торжество ликующей толпы было внезапно нарушено звуками стрельбы, доносившимися с моего участка. Солдаты пришли в бешенство.

– Кончай ее! Пора кончать с ними! У нас теперь мир! – неистовствовали они и со всех ног бросились в нашу сторону.

Несколько девушек прибежали сообщить мне о приближении толпы солдат, грозящих расправой. Почти одновременно позвонил по телефону командир корпуса.

– Бегите! – было его первым словом. – Мы все пропали. Я сам удираю. Бегите в Красное Село!

Я приказала девушкам взять винтовки и то, что можно, из личных вещей и бежать без промедления. Одному из мужчин-инструкторов я сообщила, в каком направлении мы будем двигаться, и попросила его передать эти сведения нашему взводу снабжения.

А тем временем толпа неумолимо надвигалась. В ближнем тылу солдаты наткнулись на двадцать девушек, занятых оборудованием резервных траншей, и буквально разорвали их на куски. Четверо инструкторов, пытавшихся защитить несчастных женщин, были затоптаны насмерть.

С остатками своего батальона я пробежала без остановки верст пятнадцать. Хотя преследователей не было видно, мы решили все же не рисковать. Остановку сделали в лесу, у дороги на Молодечно. Стемнело. Мы попили чаю и приготовились ко сну. Ночью подошел наш обоз.

В четыре утра мы были уже на ногах. Наладив телефонную связь со штабом армии в Молодечно, я доложила дежурному офицеру о нашем скором прибытии и попросила выделить для размещения батальона несколько блиндажей или землянок. Офицер ответил, что город переполнен дезертирами и что батальону здесь будет так же небезопасно, как и на фронте.

Ну что мне оставалось делать? Куда-то надо было идти. Не могли же мы и дальше жить в лесу. Положение складывалось ужасное. Мы едва унесли ноги от одной дикой своры, оставив в ее руках двадцать жертв, а теперь быстро двигались прямиком в лапы другой, быть может, еще более кровожадной. Тем не менее мы тронулись в путь. Верстах в трех от города я увела батальон глубоко в лес и оставила там под присмотром мужчин из обоза и инструкторов, а сама отправилась в Молодечно посмотреть, что можно предпринять.

На улицах Молодечно солдаты узнавали меня и останавливали насмешливыми возгласами:

– Ха-ха! Поглядите-ка, командирша бабьего батальона. Блюстительница железной дисциплины. Ха-ха-ха!

Оборачиваясь, они хохотали и с издевкой спрашивали:

– Ну, что скажешь теперь?

Отделываясь улыбками и примирительными шутками, я сумела добраться до штаба и доложить коменданту гарнизона о прибытии. Для размещения батальона было выделено несколько блиндажей. На обратном пути встречавшиеся толпы солдат все время вызывали меня на разговор.

– Поздненько ты прибыла со своим батальоном, – язвили они. – У нас уже мир.

– А я всегда с вами. Я же сама солдат из крестьян, – отвечала я. – Мир так мир. Я подчинюсь вашему решению. Не стану же я воевать против своего народа.

– Конечно, сейчас-то ты за народ, а где была раньше? – спрашивали они. – Ты в своем батальоне насаждала старорежимную дисциплину.

– Если бы не строгая дисциплина, – отвечала я, – мой батальон превратился бы в дом терпимости. И вы сами бы его презирали и бранили. Женщины не такие, как мужчины. Не принято, чтобы женщины воевали. Ну представьте себе, что бы стало с тремя сотнями девчат среди тысяч мужиков, если бы они были без контроля и острастки. Согласитесь, я действовала правильно.

Солдатам понравились мои доводы.

– Здесь ты права, – с пониманием кивали они в знак одобрения.

Я попросила их помочь очистить и привести в порядок блиндажи для моих девушек, и они охотно согласились. Инструктора отправили за батальоном, и к ночи мои солдатики были расквартированы вполне прилично. Под охраной мужчин, причисленных к батальону, нам даже удалось поспать. Однако агитаторы не упустили случая посеять смуту, воспользовавшись нашим присутствием. Утром, после завтрака, когда я направилась в штаб, небольшая группа довольно наглых солдат, человек десять, не больше, преградила мне дорогу, осыпая оскорблениями.

Через несколько минут к этим грубиянам присоединились еще двадцать, потом тридцать, пятьдесят… сто. Я пыталась противостоять их насмешкам и угрозам, но безуспешно. Очень скоро я оказалась чуть ли не в окружении этих негодяев в военной форме, коих насчитывалось, вероятно, уже несколько сотен.

– Что вам нужно? – крикнула я, теряя терпение.

– Чтобы ты распустила свой батальон. Хотим, чтобы вы сдали оружие.

Нет для солдата большего позора, чем сдача оружия без боя. Однако мои девчата знали, что я сочла бы для себя позором погибнуть от рук озверелой толпы. Когда им стало известно об этом требовании бандитов в солдатской форме, они все вышли из блиндажей с винтовками в руках.

Я попыталась урезонить солдат, но было совершенно ясно, что они пришли сюда с определенным намерением, явно подсказанным агитаторами, и не хотели слушать моих доводов. Они прервали меня, заявив, что дают на размышление три минуты. Один из вожаков начал отсчитывать время. Трудно описать, что? я пережила за эти три минуты.

«Скорее пойду в наступление против целой германской армии, чем сдам оружие этим большевистским подлецам, – думала я. – Но сейчас на карту поставлена не только моя жизнь. Да и все равно ничего уже не изменить. Они же говорят, что уже объявлено о заключении мира. В таком случае имею ли я право рисковать жизнями девчат? И все же, Пресвятая Богородица, как могу я, солдат, давший присягу на верность своей Родине, приказать батальону сдать оружие без боя?»

Три минуты истекли, но ни к какому решению я не пришла. Тем не менее взобралась на скамейку, служившую трибуной для ораторов. Стояла полная тишина. Толпа, конечно, рассчитывала, что я сдамся ей на милость. Девушки напряженно ждали приказов от своего начальника. Сердце бешено колотилось. Надо было найти какой-то выход.

– Огонь! – вдруг крикнула я девушкам не своим голосом.

Солдаты настолько растерялись, что на какой-то момент точно оцепенели. Они были без оружия.

Воздух потряс залп из двухсот винтовок. Толпа рассеялась в разные стороны. Но этот приказ привел обезумевших солдат в ярость. Они бросились в свои казармы за оружием, угрожая вернуться и расправиться с нами.

Создалась критическая ситуация. Не было никаких сомнений в том, что толпа солдат вернется в увеличенном составе и растерзает нас. Следовало немедленно принять какое-то решение. Минут через десять солдаты снова будут здесь. И если мы вовремя не скроемся, нас ждет неминуемая смерть.

– Пять минут на сборы! – громовым голосом скомандовала я батальону.

Одному из инструкторов приказала пойти в казармы, смешаться с толпой солдат, а после вернуться в лес и доложить об их намерениях. Одновременно распорядилась, чтобы наш обоз двигался по дороге в Красное Село. Вызвав добровольца из числа инструкторов, я поручила ему позаботиться о боевом знамени батальона, взяв с него клятву беречь и защищать знамя до самой смерти. В сопровождении еще троих инструкторов он отправился выполнять задание.

На все это ушло менее пяти минут! Неслыханное дело, чтобы войсковая часть смогла полностью подготовиться к походному маршу за такое короткое время. Но моим девчатам это удалось! Я отправляла отряд за отрядом в лес, а сама ушла последней.

Выбрав местом сбора большую поляну верстах в семи от города, в глубине леса, мы пробежали это расстояние буквально сломя голову. Я понимала, что разъяренные солдаты бросятся в погоню, и потому приказала батальону продвигаться через лес. Мы бежали вперед, спотыкаясь и падая. Острые ветки и колючки рвали одежду, многие девушки поранили руки и ноги, но времени на перевязку не было.

Спустя два часа, когда мы уже добрались до поляны, вдали послышался свист. Это был условный сигнал, поданный инструктором, которого я оставила в городе. Его развеселило увиденное, и, несмотря на наше незавидное положение, мы очень позабавились его рассказом.

Как мы и предполагали, вооруженные до зубов солдаты вернулись к нашим блиндажам и были как громом поражены, обнаружив, что там пусто! Они как сумасшедшие носились по всей округе, но нас и след простыл. Солдаты не могли взять в толк, как за такое короткое время целый батальон мог собраться и уйти со всем своим снаряжением.

– Ведьма! – вопили они. – Она увела их колдовством!

Однако те из солдат, кто отличался большим хладнокровием и здравым умом, не поверили в это и позвонили в штаб. Оттуда с удивлением ответили, что ничего не знают о внезапном отступлении батальона. Толпа ринулась по дороге в Красное Село и вскоре наткнулась на подводы обозников – пожилых солдат. Те сказали, что получили приказ следовать в Красное Село и не знают, в каком направлении продвигается батальон. Преследователи решили, что мы идем по той же дороге, и выслали вперед несколько верховых, чтобы нас перехватить. Ну конечно, всадники вернулись ни с чем.

– Ну точно, ведьма! – сетовали некоторые солдаты, охваченные суеверным страхом.

– И впрямь ведьма! – с тревогой поддакивали другие.

Четверо мужчин со знаменем батальона заблудились в лесу, и я отправила двадцать девчат с инструкторами на поиски. В конце концов их нашли. Затем следовало установить связь с обозом и провести его в наш временный лагерь. Когда это было сделано, мы почувствовали себя в лесной чаще увереннее. Теперь перед нами стоял только один вопрос: как улизнуть отсюда целыми и невредимыми.

О Молодечно не могло быть и речи. Следующий населенный пункт также мог оказаться опасным местом, поскольку наши преследователи, конечно, предупредили стоявший там гарнизон о возможном подходе батальона. В общем, перспектива не радовала. Я решила с помощью инструкторов установить тайную связь с комендантом гарнизона в Молодечно.

Мы стояли лагерем в лесу два дня, пока комендант не нашел возможности выбраться к нам из города. На коротком совещании мы попытались найти выход из создавшегося положения.

Было решено, что батальон исчерпал свои возможности и не остается ничего другого, как распустить его. Но возникал вопрос: каким образом? Комендант предложил такой вариант: он достанет платья для девушек и поможет им возвратиться домой.

Этот план показался мне нереальным. Вряд ли можно было за один-два дня достать двести платьев. Поэтому расформирование батальона, видимо, должно было занять пару недель, а это слишком долгий срок. Я предложила другой вариант, а именно: отпускать девушек по одной, направляя их в разные деревни и на станции. На том и порешили. Нам казалось, что каждой девушке в отдельности будет легче сесть в поезд или нанять лошадей в соседних деревнях, чтобы уехать отсюда.

Чуть больше суток понадобилось коменданту, чтобы обеспечить всех девушек необходимыми документами и деньгами. А потом начались проводы. Через каждые десять – пятнадцать минут расположение батальона покидали одна девушка за другой. Уходили в разных направлениях.

Печальный финал героической страницы истории женского движения в России. Батальон отважно противостоял волне разрушения и невежества. Но она оказалась слишком могучей и захлестнула все, что было в России благородного и достойного. И сама Россия казалась навеки погребенной в водовороте необузданных страстей. Жить не хотелось. Утешало только то, что мы гибли вместе со всем лучшим, чем прежде гордилась страна. Казалось, все перевернулось с ног на голову. У людей не осталось никакой доброжелательности – одна только ненависть. Вместо бескорыстной радости тех дней, когда был свергнут царизм, теперь повсюду распространилась жажда мести и наживы. Каждый солдат, каждый крестьянин и рабочий стал красным. Все они гонялись за призраком буржуя – кровопийцы и эксплуататора. Когда свобода только зарождалась, повсюду царили настроения всеобщей радости и братства. Теперь же господствовали нетерпимость, мелочность и алчность.

Я расцеловала своих девчат на прощание, мы пожелали друг другу счастья. И сердце мое затрепетало от нахлынувших чувств. Какие только надежды не связывала я с этим батальоном! Но упрекать себя мне было не в чем. Я выполнила свой долг перед Родиной. Вероятно, наивно было думать, что горстка женщин сможет спасти армию от развала. И все же я была не одинока в своих надеждах. Даже Родзянко в свое время поверил в успех моего дела, а Брусилов и Керенский полагали, что самопожертвование женщин пристыдит мужчин. Но у мужчин стыда не было.

Девушки мои разъехались. От батальона осталась я одна да несколько инструкторов. Вечером вышла на дорогу, где меня ждал автомобиль, на котором тайком я должна была добраться до станции. По распоряжению коменданта я отправлялась в Петроград в сопровождении двух представителей армейского комитета. Мы договорились встретиться у поезда. Путь до станции был опасным, поэтому я ехала в автомобиле лежа под сиденьем. На станции меня встретили два комитетчика и взяли под свою охрану. Из Петрограда я решила ехать домой, в деревню Тутальская близ Томска, куда мои родные перебрались во время войны.