Кто смеется последним?

Кто смеется последним?

То же продолжалось и в Петрограде. Там Шварц уже пользуется славой «устного писателя» — за блестящие и смешные анекдоты, которыми потешает друзей. Он работает в детских журналах «Чиж» и «Еж», сходится с самыми остроумными людьми своего времени: поэтами-обэриутами Олейниковым, Заболоцким, Хармсом. Общались они иногда весьма небанальным образом — об этом свидетельствуют воспоминания близких друзей. Например, Алексея Пантелеева: «Имя Шварца я впервые услыхал от Златы Ионовны Лилиной, заведующей Ленинградским губернским отделом народного образования.

— Вашу рукопись я уже передала в редакцию, — сказала она. — Идите в Дом книги, на Невский, поднимитесь на пятый этаж в отдел детской литературы и спросите там Маршака, Олейникова или Шварца.

Должен признаться, что в то время ни одно из названных выше имен, даже имя Маршака, мне буквально ничего не говорило.

И вот в назначенный день мы с Гришей Белых, молодые авторы только что законченной повести «Республика ШКИД», робко поднимаемся на пятый этаж бывшего дома Зингер, с трепетом ступаем на метлахские плитки длинного издательского коридора и вдруг видим — навстречу нам бодро топают на четвереньках два взрослых дяди — один пышноволосый, кучерявый, другой — тонколицый, красивый, с гладко причесанными на косой пробор волосами.

Несколько ошарашенные, мы прижимаемся к стене, чтобы пропустить эту странную пару, но четвероногие тоже останавливаются.

— Вам что угодно, юноши? — обращается к нам кучерявый.

— Маршака… Олейникова… Шварца, — лепечем мы.

— Очень приятно… Олейников! — рекомендуется пышноволосый, поднимая для рукопожатия правую переднюю лапу.

— Шварц! — протягивает руку его товарищ…»

Детский отдел содрогался от хохота с утра до вечера. «Демонический», страстный Олейников, с которым впоследствии Шварц разойдется, посвящал знакомым «дамочкам» пылкие стихи-оды:

«Без одежды и в одежде я вчера Вас увидал,/Ощущая то, что прежде никогда не ощущал…»

Мрачноватый, звучноголосый Даниил Хармс шутил по-другому:

«Мой телефон — 32–15. Легко запомнить. Тридцать два зуба и пятнадцать пальцев».

Среди товарищей было признано, что русский юмор — статья особая. Строится он вовсе не на игре слов, не на каламбуре, а на чистейшем абсурде. В нем все и упражнялись.

Кажется — куда уж смешнее, милее, аполитичнее? На этом фоне Шварц пишет рассказы и стихи для детей, начинает писать пьесы. Мирная профессия писателя в тоталитарном государстве… Пишущая машинка, «Беломор»… Но в абсурде упражнялись не только жившие тогда литераторы. В нем упражнялось само время.

Заболоцкий много лет проведет в лагере и выйдет оттуда другим человеком. Николая Олейникова расстреляют, Даниил Хармс погибнет от голода в тюремной больнице. Друзья и соратники будут исчезать один за другим.

«Мы как никто чувствуем ложь, — напишет Евгений Шварц. — Никого так не пытали ложью…»