Ленивый труженик
Ленивый труженик
Прослужив несколько лет украшением литературного Петрограда, в середине 20-х Евгений Шварц начал-таки писать. Вскоре процесс этот сделался неостановим на манер реакции распада урана.
Представить себе его полное собрание сочинений невозможно. Пьесы-сказки Шварца, конечно, знают все. Но они разве что сотая часть. "Пишу все, кроме стихов и доносов", — говорил Чехов, любимый писатель Шварца. Шварц сделал исключение только для доносов. Он писал стихотворные фельетоны для донбасской газеты "Всероссийская кочегарка", писал стихи, рассказы, сказки и смешные подписи под смешные картинки для легендарных детских журналов "Чиж" и "Еж", писал обозрения для Аркадия Райкина и кукольные пьесы для Сергея Образцова, сценарии для детского классика Роу и взрослого классика Козинцева, либретто для балетов и репризы для цирка, писал мемуары, наконец, — стесняясь самого этого слова и называя их нелепым "сокращенным" словечком "ме". И умудрялся никогда не халтурить, радуясь удачной подписи под картинкой не меньше, чем гениальным афоризмам в "Драконе" или "Обыкновенном чуде".
Естественно, не все оказалось равноценно. Но добрым и честным было все. И если драконья тень не застит до сих пор весь свет над нашими головами, то благодаря отчасти и тому, что дети 20-х, 30-х, 40-х и всех последующих (а Б-г даст, и будущих) годов росли не на одной только были про Павлика Морозова, но еще и на сказках Шварца. Пусть даже частью забытых сегодня. И пусть даже заслуженно.
А невероятная работоспособность сочеталась у Шварца с еще более невероятной способностью к ничегонеделанию. Он мог месяцами пребывать в чудесном расположении духа и поддерживать его в окружающих блистательными каскадами острот, решительно ничего не сочиняя. Сам Шварц проклинал себя за эту особенность, увещевал повзрослевшую дочь Наталью не терять в жизни ни секунды времени — и продолжал терять его помногу и с удовольствием.
Кроме того, он органически был неспособен переделывать написанное. Нет, если пьеса, например, принималась к постановке, то режиссер мог только мечтать о таком чудесном соавторе, как Шварц: искрометные диалоги сочинялись по ходу репетиций, эпизоды, а то и целые действия могли меняться за считанные дни, становясь с каждым разом все лучше. Но, если пьеса приходила из заоблачного Реперткома с требованием что-то поменять и сместить какие-то акценты, Евгений Львович клал рукопись в ящик стола, не меняя ни слова.
И, наконец, Шварцу были свойственны совсем уж загадочные приступы безразличия. Самый яркий пришелся на 1943 год. Пережившие несколько месяцев блокады, эвакуированные из Ленинграда и едва-едва пришедшие в себя, Шварц с женой сидели без копейки. И в этот самый момент пришло письмо. Центральный детский театр предлагал Шварцу очень выгодный договор. От Евгения Львовича требовалось одно — отправить ответ со словом "да". Он порадовался письму. Потом посожалел, что денег придется ждать еще долго: пока дойдет его ответ, да пока заключат договор. На этом основании не ответил в тот же день. На следующий день как-то не дошли руки. На третий день он о письме забыл. Нашел его под ворохом бумаг дней через десять и только что не убил себя от гнева и стыда. Договор так и остался незаключенным.
Вообще материальная сторона жизни Шварца практически не занимала. Он бесконечно одалживал всем нуждающимся, даже если для этого сам вынужден был брать у кого-то в долг! Отказывался от выгодных предложений, если крупного гонорара надо было ждать, предпочитая маленькие деньги, но сразу. Вдохновенно транжирил полученное на пустяки, если у него не успевали тут же, у окошечка очередной кассы, попросить взаймы. И все же Шварцы вовсе не голодали. То ли закон перехода количества в качество отрабатывал свое, то ли благая воля свыше, но гонорары, потиражные, постановочные и прочие выплаты неуклонно настигали Евгения Львовича. Так что его жена даже смогла позволить себе увлечься коллекционированием старинного английского фарфора. (Покупая ей в подарок очередную вещицу, Шварц радовался как дитя.) А сам он обзавелся вообще неслыханной по тем временам роскошью — машиной. Поездить на которой, правда, так толком и не успел.