X. Свой дом на чужбине
X. Свой дом на чужбине
Теперь я вижу, что жизнь моя представляет собой единое целое.
А. Павлова
В мае 1911 года начинались выступления Павловой с труппой в «Палас-театре».
Анна Павловна не раз задумывалась, как поступить, чтобы не зависеть от дирекции Императорских театров. Павлова хотела танцевать то, что ей нравилось самой. В окрестностях Лондона она увидела Айви-Хауз, то есть «Дом, увитый плющом», и арендовала его. Особняк этот некогда принадлежал знаменитому английскому художнику-пейзажисту Джону Тернеру.
Айви-Хауз высился среди старого парка. Длинная деревянная терраса дома смотрела на пруд, в котором при Тернере отражалось синее небо, а при новой хозяйке стали жить еще и белоснежные лебеди. За прудом утопала в зелени колоннада беседки. Дорожки, идущие к ней, очерчивались цветниками, а в дальнем углу сада стояла теплица.
Не только вокруг дома, но и внутри его все строго соответствовало тонкому вкусу и английскому представлению о комфорте. В середине двухэтажного здания расположился двухсветный зал со стеклянной крышей, а внизу и наверху находились жилые комнаты. Полуподвальный этаж дома Анна Павловна отвела под театральную костюмерную. Здесь в шкафах, выстроенных рядами вдоль и поперек, висели костюмы, разместились парики, бутафория, обувь. Нотная библиотека также заняла свое место в костюмерной. Все это богатство было расписано в картотеке с указанием места хранения. Театральным реквизитом ведали портниха, прачка, парикмахер и библиотекарь-музыкант.
Когда Анне Павловне срочно нужно было получить что-либо из этого богатейшего собрания, вещь доставляли ей в одно мгновение. Во всяком случае, «научной организацией» своего труда Анна Павловна могла бы похвастаться не только перед современниками, но и потомками.
Рядом со спальней балерины помещалась бывшая мастерская художника. Теперь здесь был оборудован танцевальный класс с зеркалами по стенам, светлый, просторный и удобный.
Гостившая у Павловой Наталья Владимировна Труханова запомнила стиль актерской работы Павловой. Ежедневные тренировки в классе с Павловой воспринимались не как тяжелая обязанность, а наивысшее удовольствие. Но они и удивляли несказанно.
Сама Труханова привыкла заниматься от девяти до двенадцати. Ведь надо было проделать ежедневный экзерсис — упражнения за станком и на середине зала, а потом не раз и не два повторить какую-нибудь вариацию.
А Анне Павловне хватало на все полчаса. Правда, за эти полчаса она уставала до изнеможения.
— Я никогда не могла бы работать, как вы. Я все должна делать быстро, иначе не умею жить.
Павлова внимательно следила за каждым движением Натальи Владимировны:
— Подождите! Почему вы это делаете так? А я бы сделала вот так!
Анна Павловна вскакивала со стула, молниеносно проделывала комбинацию из разных па и снова падала без сил на свое место.
— Вот!
— Не поняла, — говорила Наталья Владимировна. — Слишком быстро. Разложите все по четвертям.
Павлова стремительно оказывалась на середине зала и столь же быстро показывала совершенно другую комбинацию. «Это было вообще отличительной чертой неповторяемого и неповторимого гения Павловой: не повторяться!»
«Особым явлением» Павлова оставалась и в частной жизни. Долгие ночные разговоры двух танцовщиц сблизили. Из обрывков этих доверительных бесед для Трухановой вырисовывались некоторые черты сложного характера Анны Павловны.
— Ах, вам меня не понять, не понять! — с искренней горечью жаловалась она. — Что такое моя жизнь? Я создана, чтобы любить и хочу быть любимой. Но я никого не люблю, и меня тоже никто, никто не любит…
— Вас обожают!
— Да! Да! Все! — даже с некоторой досадой отвечала Павлова. — Я всех обожаю, и все меня обожают! Но это не любовь! Точнее, не та любовь, о которой я мечтаю…
Покидая гостеприимный Айви-Хауз с его необыкновенной хозяйкой, Наталья Владимировна радостно вздохнула: насколько легче общаться с обыкновенными людьми и каких душевных усилий стоит жизнь с гениями.
Смена настроений, иногда прямо противоположных, притом как будто беспричинная, приводила даже близких Павловой людей в недоумение. Порой она казалась простым, милым и добрым человеком, да и была действительно такой; иногда, наоборот, представлялась заносчивой, гордой и недоступной.
На гастролях 1910/11 года партнером Павловой был Михаил Михайлович Мордкин. На одном из выступлений он не сумел поддержать балерину. Она чуть-чуть не упала. Когда кончился контракт, они расстались. И вскоре ее кавалером на сцене стал Лаврентий Лаврентиевич Новиков — московский танцовщик из труппы Дягилева.
Между тем Мордкин был выдающимся артистом. Лопухов, говоря об этом удивительном танцовщике, буквально любуется им. «Он обладал большим актерским дарованием, умел превосходно носить экзотический костюм, пленял живописностью поз и жестов, — пишет о нем Федор Васильевич. — Как никто, умел он заполнять своими движениями огромную сцену Большого театра, потому казался могучим, как античный бог, и вызывал бурю оваций… Весь мир видел Мордкина с Анной Павловой в „Вакханалии“ („Времена года“ Глазунова). Оба они были как бы олицетворением пляшущих богов. Таких вакхантов я больше не знал… Талант Мордкина был уникален и потому остался непревзойденным».
Причины разрыва между Мордкиным и Павловой, вероятнее всего, не в случайной оплошности партнера и не в горячности Павловой. Их следует искать где-то глубже. Павловой доставалась львиная доля славы и популярности, а на Мордкина, когда он танцевал с ней, смотрели как на партнера, хотя у него самого было не менее, чем у Павловой, почитателей и поклонников. Несдержанность Анны Павловны в случайном инциденте на сцене лишний раз подчеркнула Мордкину его положение партнера.
Как и многие великие артисты, Анна Павловна считала, что восхваление без меры оказывает на труппу разлагающее действие, и сердилась на зрителей и критиков, если похвалы очередного спектакля не были заслуженными, по ее мнению. Но… сама она уже не могла обходиться без поклонения, хвалебных рецензий и восторженных оваций. В Берлине на спектакле с Павловой в присутствии кайзера зрители не аплодировали. Не зная об этом правиле вежливости, Павлова расплакалась в кулисе, не слыша обычных оваций по своему адресу.
Неровность характера, частая смена настроений сказывались и в отношении к артистам собственной труппы Павловой.
Школу, которую открыла Павлова в Лондоне, нередко посещали театральные деятели, журналисты из всех стран мира. Одним из них был Филипп Ричардсон, журналист и писатель, руководивший изданием «Дансинг таймс». Он познакомился с балериной в 1913 году и тогда же подробно рассказал в своем журнале о студии Павловой.
Анна Павловна приняла в свою школу наиболее способных девочек от девяти до тринадцати лет. Ученицы занимались в зале, вокруг которого была круглая галерея. В конце зала возле зеркала на белой скамейке сидела Павлова и вела урок. На стенах были развешаны гравюры, оригинальные рисунки Бакста, страница из «Книги исповедей» Марии Тальони с ее автографом. Из этой страницы было видно, что наиболее любимым писателем Тальони был Вальтер Скотт; из поэтов она предпочитала Альфреда де Мюссе; среди композиторов отмечала Мендельсона и Обера. Ученицы часто разглядывали гравюры, изображавшие Тальони. Иногда после занятий Павлова просвещала своих учениц. Она восторженно рассказывала о Тальони, считая ее одной из величайших танцовщиц в мире… О русской школе балета Анна Павловна говорила всегда с особой интонацией, видя в ней сочетание итальянской школы с французской и чисто русского неподражаемого «чувства танца».
Павлову не удивляло, что Россия дала миру замечательных и знаменитых танцовщиц и танцовщиков. Она как-то сказала интервьюеру, что танец в натуре русских и что славяне вообще природные танцоры, так же как итальянцы — природные певцы.
Павлова разговаривала с девочками о творчестве как с равными.
— Только техники для того, чтобы стать великой артисткой, еще недостаточно, — поясняла она, — внимательно прислушивайтесь и присматривайтесь ко всему и ко всем! Учитесь все видеть и все слышать. Если вы возвращаетесь домой, скажем, в автобусе, там всегда много людей, за которыми интересно наблюдать. Вот сидит усталый человек, другой чем-то опечален, третий улыбается своим мыслям. А вот надменная дама. Глядя на них, старайтесь понять, что отличает их друг от друга. И это «что-то» храните в памяти, оно когда-нибудь пригодится в работе над сценическим образом.
Павлова считала, что ее юным ученицам-англичанкам не хватает живости, темперамента. И, кроме того, они непроизвольно подражают кому-либо, боясь оставаться самими собой.
— Не пытайтесь повторять талантливых балерин, — учила она, — стремитесь к самобытности. Возможно, ваше исполнение не поразит зрителя глубиной трактовки, но все же лучше дать свое, пусть и не столь яркое, чем копировать других.
Как не пожалеть о том, что не были записаны, собраны, изданы беседы Анны Павловны на уроках в студии, разговоры с сотрудниками, со всеми теми замечательными людьми, с которыми ей приходилось встречаться.
Работа в студии с детьми давалась балерине с великим напряжением. Она сердилась, срывалась. Испуганные и огорченные, ученицы горько плакали. Растерянная учительница звала кого-нибудь на помощь и отсылала девочек в сад к озеру смотреть лебедей.
Павлову иногда спрашивали:
— Отчего у вас нет детей? Вы так их любите!
Да, она любила детей страстно и нежно. Но отвечала на вопрос как артистка:
— Балерина не вправе вести жизнь, желанную для большинства женщин. Она не может обременять себя заботами о семье и хозяйстве и не должна требовать от жизни тихого семейного счастья, которое дается большинству!
Ричардсона интересовали мысли Павловой о русском балете, а также английском.
— Что, по вашему мнению, мешает английскому балету стать вровень с русским? — задал он вопрос балерине.
Павлова охотно делилась с ним своими мыслями о хореографии разных стран.
— Нужно обязательно создать центральный орган в виде, скажем, национальной школы, — решительно заявила она.
Ричардсон невесело заметил, что открыть такую школу совершенно немыслимо в Англии в настоящее время. Если бы кто-нибудь пожертвовал солидную сумму денег, тогда иное дело, Павлова считала, что английский балет мог бы иметь перспективы, если бы нашлись хорошие педагоги. К сожалению, в Англии, как и в Америке, чаще встречаются учителя, которые не только не умеют учить правильно танцевать, но, что хуже, иногда физически уродуют учеников. Они предлагали детям на занятиях упражнения, противопоказанные детскому возрасту. Такие горе-педагоги не учитывают главного — конституции ребенка.
— Человек — не машина, — энергично напомнила она. — У каждого ребенка восьми-девяти лет есть свои индивидуальные особенности!
Узнав, что в Англии преподавателем балета становится любой, кто пожелает, Анна Павловна долго не могла успокоиться и с горячностью повторяла: «Это преступление!»
В Лондоне, где население перевалило за восемь миллионов, не было постоянной оперы. Восемь-десять недель от силы продолжался летний оперный сезон, всегда с солистом или с солисткой с мировым именем. А потом Ковент-Гарден отдавался во власть любителей бальных танцев.
Павлова не уставала доказывать своим зарубежным друзьям — и артистам, и государственным деятелям, — как необходимы национальные театры, консерватории, театральные училища. В полноценных театрах, убеждала балерина, — путь к культуре народа.
— Моя родина, — увлеченно говорила Павлова, — может гордиться своим зрителем, потому что он воспитан на прекрасных образцах русской национальной классики — и в драме, и в опере, и в балете. В Москве Большой театр и Малый, в Петербурге Мариинский и Александрийский не зависят от кассы, они получают правительственную дотацию. И могут приглашать талантливых художников, дирижеров, известных музыкантов. Сколько лет уже существует Мариинский театр, Большой! И посмотрите, какие великолепные артисты там поют, танцуют. Это они приезжают к вам на гастроли, им вы бешено аплодируете. А русский зритель кто? Не только генерал или большой чиновник, ученые, студенты, курсистки, служащие, простой народ! Я сама всем обязана своему театру! Хороший постоянный театр — всегда воспитатель вкуса публики, он помогает приобщиться к прекрасному.
Впоследствии Филипп Ричардсон и английский критик Арнольд Хаскелл в своих книгах подробно рассказали о том, с каким вниманием Анна Павлова относилась к возрождающемуся в те годы английскому балету. Иные из англичанок, кто был в ее труппе, впоследствии сами стали преподавательницами и организаторами частных танцевальных школ.
Судьба Анны Павловой складывалась так, что ей приходилось подолгу жить за границей. Но свой дом на чужбине пока она считала только временным пристанищем, как временными бывали для нее купе вагона, каюта парохода. Она покидала свой Айви-Хауз по нескольку раз в год и неизменно отправлялась в родной Петербург, когда наступал театральный сезон.
Так было и в 1911/12 году.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.