ДОМА И НА ЧУЖБИНЕ

ДОМА И НА ЧУЖБИНЕ

Я даю тебе мою любовь, она драгоценнее золота.

Я даю тебе самого себя, раньше всех наставлений

и заповедей.

Дашь ли ты мне себя? Пойдешь ли ты со мною в дорогу?

Будем ли мы с тобой неразлучны до последнего дня нашей

жизни?

У. Уитмен

Возвращение Нансена из Гренландии «можно назвать почти триумфальным. И слово „почти“ приходится сказать лишь потому, что уже через несколько лет его снова встречали на родине с еще большими почестями.

Двадцативосьмилетний путешественник сразу стал национальным героем Норвегии. Слава его облетела весь мир. Почетные звания, дипломы, ордена, медали обрушились на скромного хранителя Бергенского музея.

Лондонское географическое общество, присудив Нансену свою высшую награду — медаль „Виктории“, — вот как определило его заслуги. Медаль присуждена:

„За то, что он возглавил крайне опасную экспедицию, во время которой не могло быть речи об отступлении и была поставлена на карту как его собственная жизнь, так и жизнь его спутников. Для выполнения такой задачи надобно было обладать всеми наилучшими качествами путешественника-исследователя.

За то, что, несмотря на все испытанные в путешествии лишения и трудности, он совершил астрономические и метеорологические наблюдения, требовавшие исключительной выносливости и выдающихся способностей от деятеля науки“.

Известный английский исследователь Арктики Альберт Маркхем заявил: „Я считаю Гренландскую экспедицию с точки зрения географа одним из величайших подвигов нашего времени, соединившим в себе высшую смелость предприятия с обширным научным значением“.

Пожалуй, наибольшее удовлетворение Нансену доставило отличие, которым его удостоило Шведское общество антропологии и географии. Медаль „Веги“… Установлена она была в честь знаменитого корабля „Вега“, проложившего Северный морской путь в Ледовитом океане. Эта высшая международная награда присуждалась лишь в редких случаях за выдающиеся географические открытия. До того ее были удостоены только Норденшельд, Паландер, Стенли, Пржевальский, Юнкер.

Когда студент Нансен, плавая на „Викинге“, охотился „а тюленей в Ледовитом океане, впервые произошла его встреча с прославленной „Вегой“. С восторгом и преклонением любовался он кораблем, на котором Норденшельд дерзнул обогнуть Азию. Не думалось тогда юному студенту, что наступит время, когда он станет обладателем медали „Беги“, как сам Норденшельд.

Норвегия видела в Нансене своего великого сына. Он одержал победу над обледенелой страной как вдумчивый ученый и одновременно как сильнейший спортсмен. И в его книге наука удивительно органично сочетается со спортом. Лыжи, лыжи! Пара обыкновенных лыж… Без них не удалось бы одолеть страшную „снежную Сахару“. В Европе и в Америке до той поры мало кто занимался лыжным спортом. А после Гренландской экспедиции началось повальное им увлечение. По примеру норвежцев немцы основали свой первый лыжный клуб в Шварцвальде, затем открылись такие же клубы в России, Швейцарии и других странах.

Книга о Гренландской экспедиции имела грандиозный успех, она стала откровением для старшего поколения и молодежи. Автор ее не шел к славе ценою жизней других людей, как поступало большинство исторических героев. Слава пришла к нему сама, ибо он был подлинным героем с железной волей, смелым умом и открытым сердцем.

Гренландская экспедиция стала своего рода школой для всех отправляющихся в путешествия. Опыт ее изучали и стремились применить не только в суровой Арктике, но и в условиях знойной Африки. Ведь научный подвиг не знает границ — повсюду к нему стремятся лучшие умы и сердца человеческие.

19 июня 1889 года Нансен записал в своем дневнике: „Она ожидает меня…“ Кто была „она“?

Но сначала еще несколько слов о нем самом. Накануне широким, свободным шагом спортсмена, шагом путешественника, привыкшего ходить в гору и против ветра, шел он по пустынным улицам Христиании. Город уже спал в тот ночной час и был тих, как бывает тихим море, успокоенное штилем.

На улице Айлерт-Зунд он остановился у одного из небольших домов с красной черепичной крышей.

Окна дома находились низко, и Нансен мог бы легко, даже не становясь и а цыпочки, заглянуть внутрь, однако он предпочел схватить с земли горсть песку и бросить ее в окно.

Дребезжание стекла вызвало заспанно-недовольный голос из глубины:

Кто там, черт побери?

Это я!

— Ты, Фритьоф?

— Да, дорогой зять!

— Ну и нашел время для визитов! Право, только ты на это способен…

Дверь открылась. Нансен вошел прямо в спальню своей сестры и ее мужа. Широко расставив ноги, заложив руки в карманы, стройный, веселый, он молча уставился на них.

— Ради бога, говори скорее, что случилось? — воскликнула сестра в испуге: бывало и раньше, что брат захаживал в неурочное время, но так, среди глубокой ночи, он еще не заявлялся.

Фритьоф молчал, продолжая улыбаться.

— Да говори, что с тобой? Наконец тайна слетела с его губ.

— Я обручился… — еле слышно прошептал он и вдруг громко, счастливо рассмеялся.

— С кем?

— С Евой, конечно! Ева Саре и Фритьоф Нансен… Не правда ли, вместе это звучит чудесно?

— Поздравляю! Поздравляю!.. — горячо откликнулись сестра и зять.

Разумеется, они знали невесту; была она из довольно известной норвежской семьи. Отец ее, Микель Саре, сначала был священником, потом занялся наукой, стал выдающимся зоологом, много потрудился как океанограф, был профессором университета в Христиании. В роду его жены многие сыграли заметную роль в духовной жизни страны, особенно в развитии ее искусства. Так, например, брат жены, Вельхавен, был известным поэтом.

А сама Ева Саре? Нельзя было не залюбоваться ее гордой, холодной красотой, а кто знал ее ближе, говорил и о тепле, спрятанном глубоко в ее сердце, Она обладала хорошим голосом, училась музыке в Берлине, славилась как отличная спортсменка.

— Правду говорят люди, что ты познакомился с ней в лесу Фронеральм? — спросила сестра. — Увидел в снежном сугробе две барахтающиеся ноги с лыжами, а когда помог подняться, оказалось, они принадлежали…

— Девушке сияющей красоты! И я влюбился в нее сразу… — Нансен не подтверждал, что то была правда, и ничего не отрицал, он просто смеялся. Ему очень хотелось смеяться и говеем не от выпитого шампанского, которое зять поспешил принести из погреба, чтобы отметить столь торжественный случай, а просто оттого, что всякое напоминание о Еве Саре ему было необычайно радостно.

С решимостью человека, которого ничто и никто не может увести от главной жизненной цели, делая предложение Еве, он предупредил, что собирается отправиться в новое далекое путешествие. „Куда?“ — спросила она. „На Северный полюс!“ — ответил он.

Не легко было ему вымолвить эти слова, прозвучавшие как предупреждение, что не следует ждать с ним спокойного существования у теплого домашнего очага. Не зная обмана и хитрости в отношениях с людьми, он ме хотел скрыть от своей будущей жены своей самой заветной мечты.

И, разумеется, не легко было невесте еще до свадьбы дать согласие на долгую разлуку с будущим мужем. Все же она согласилась потому, что всем сердцем ощущала, с какой неодолимой силой стремится он воплотить мечту своей жизни.

Северный полюс… Два эти слова были постоянным сокровенным рефреном ко всем действиям Нансена еще задолго до того, как удалось ему отправиться туда — к самой северной точке земли.

Все было подчинено исполнению этой идеи. Уже вскоре после свадьбы, в августе 1889 года, он начал длительное лекционное турне по многим городам Европы и Америки. Стокгольм… Гамбург… Лондон… Нью-Йорк… Париж… Рассказ о путешествии в Гренландию и планах новой экспедиции к полюсу повсюду производил глубочайшее впечатление и всякий раз заканчивался восторженным чествованием.

Осенью того же года Нансен вернулся на родину и вместе с женой поселился у Марты Ларсен, служившей когда-то экономкой у его родителей в усадьбе Сторе-Френ. Здесь жил он и в ту хлопотливую весну перед защитой диссертации на степень доктора и когда готовился к Гренландской экспедиции. Вместе со старой доброй женщиной, знавшей его еще ребенком, он вспоминал минувшие дни своего детства. Так частенько они коротали осенние вечера.

Всю жизнь Нансен был почтительно внимателен к этой старой женщине. Характерно, что, будучи на „Фраме“ и прощаясь с землей на Югорском шаре, он писал Марте Ларсен: „Готовясь оставить это последнее место, откуда еще можно послать письма на родину, не могу не написать тебе несколько слов на прощание и не поблагодарить тебя за всю твою дружбу и доброту ко мне“.

Далее он называет эту дружбу „неутомимой“ и благодарит Марту Ларсен за постоянное внимание к нему и к жене. Как в этих строках отражается чуткое сердце Нансена! Даже в важнейшую минуту своей жизни он не забывает далекой маленькой старушки, бывшей служащей своих родителей.

Чтобы убежать от шума городской жизни и быть ближе к природе, Нансен решил поселиться вблизи Христиании, в живописной местности Люсакер, где в детстве он не раз охотился на диких уток.

Поначалу здесь был выстроен совсем легкий дом, с полом, настланным прямо на земле, отчего в единственной комнате этого скромного помещения царил такой холод, что зимой по ночам замерзала вода в умывальнике. Только неприхотливый к удобствам жизни Нансен мог терпеть эти спартанские условия. „В ту зиму он отучил меня мерзнуть!“ — говорила Ева Нансен.

В этом холодном, похожем на сарай помещении рождалась книга о Гренландии. Не без основания шутили: „Автору легко было писать — он воображал себя вновь на материковом льду“.

Загородный дом, где окончательно поселились супруги Нансены, находился среди густых деревьев на берегу фиорда, с которого открывался вид на открытое море. По предложению поэта Бьёрнстьерне Бьёрнсона новому дому в память прославленного эскимосского селения дали название „Готхоб“ — „Добрая Надежда“. Вся обстановка в „Готхобе“ была выдержана в национальном древненорвежском стиле. Лучшие артистические и художественные силы Норвегии часто собирались под крышей этого гостеприимного дома.

Счастливо текла жизнь в „Готхобе“. Обитатели его жили общими духовными интересами и в равной мере увлекались спортом. Однажды супруги Нансены даже встречали Новый год на лыжах. Нансен так описал этот эпизод:

„Это было как раз накануне Нового года в 1890 году. Ева и я поехали в горы немного проветриться и вот решили взобраться на гору Норе, на самую вершину, конечно. Переночевали мы в Ольберге, с утра что-то заленились и выбрались со двора только около полудня. Сначала мы не очень спешили, вот день-то и прошел. Трудненько добраться до вершины и летом, а зимой, когда дни короче, и вовсе надо было приналечь, да так приналечь, чтобы дойти туда засветло.

Снегу было масса, а проводника мы не взяли. Наконец подъем стал так крут, что пришлось снять лыжи и тащить их на плечах. Самый последний участок был уже совсем плох. Приходилось шаг за шагом вырубать ступеньки лыжной палкой. Я шел впереди, Ева за мной, и каждый шаг вперед, как писала в сочинении одна девочка, стоил двух шагов назад. Но все-таки вершины мы достигли!

Была уже ночь, мы шли безостановочно и не ели. Но провизии у нас было с собой вдоволь — смесь сыра с пеммиканом. И вот мы принялись за нее.

("Благодарите судьбу, что вас не угощают сегодня этой смесью!" — прервала здесь рассказчика его жена).

Мы сидели вдвоем на сугробе на самой вершине Норе, на высоте эдак 5 000 футов над уровнем моря. Мороз щипал нам щеки, мрак все сгущался. Пора было отправиться в обратный путь. Мы ринулись в ночную темноту. Я впереди, Ева за мной. Вихрем неслись мы по горам и скалам. Вдруг мне пришлось остановиться и крикнуть Еве. Скат стал слишком крутым для лыж, и оставалось одно: сесть да катиться на собственных полозьях. Такой способ спуска отзывается на брюках, но зато он вернее — особенно в темноте.

Понеслись. Ветер свистал в ушах, а снег так и колол их — нельзя ведь сказать, чтобы была оттепель. Вдруг в самый разгар нашего спуска у меня слетела с головы шапка. Пришлось мгновенно затормозить. Далеко вверху что-то чернело. Я добрался туда ползком, цап рукой и — ударился рукой о камень. Значит, шапка находилась где-то дальше. А! Вот она! Цап — и опять рукой о камень. Потом, куда ни посмотри — все шапки да шапки, а только хочу схватить да надеть — опять камень. Камень вместо хлеба — худое дело, но и камень вместо шапки не лучше. Нечего делать, пришлось пуститься дальше без шапки.

Последней миле просто не было конца, но брюки еще держались, и пришлось им выдержать до конца. Время от времени мы пользовались лыжами. Вдруг опять стало так круто, что пришлось остановиться. И вовремя — перед самым обрывом. Того, что называется направлением, для нас не существовало, мы знали только одно, что надо спускаться. Наконец я нашел русло реки — неважный спуск для лыж, особенно во тьме, на пустой желудок и тяжелую совесть. В сущности, это было ведь непростительным легкомыслием — мы рисковали жизнью. Но просто невероятно, как иногда выпутываешься; в конце концов мы благополучно миновали русло.

Выбравшись на дорогу, мы почувствовали себя совсем хорошо. Брели, брели, набрели на хижину. Мне она показалась очень милой и уютной, но Ева нашла ее гадкой. Теперь она уже привередничала и спешила дальше. Женщины всегда так.

Долго мы шли еще, пока, наконец, не дошли до двора звонаря в долине Эгге. Пришлось разбудить хозяев. Звонарь скорчил ужасную гримасу, когда узнал, что мы свалились к "им с вершины Норе.

Ева на этот раз оказалась не особенно взыскательной насчет ночлега. Едва она успела опуститься на стул, как тут же заснула.

— Парнишка твой, кажется, заморился! — сказал звонарь. На Еве был серый лыжный костюм — короткая юбка и штаны.

Это моя жена, — сказал я.

Вот смеху-то было!

— Ай-ай-ай! Таскать с собой жену на вершину Норе в ночь под Новый год!

Но тут подали поесть, и, как только Ева почувствовала запах сыра с пеммиканом, она живо проснулась.

После этого мы отдыхали у звонаря три дня. Да, вот вам и прогулка на Норе в ночь под Новый год! По-моему, это была славная прогулка, не знаю, что скажет Ева…"

Известный путешественник, имевший ученую степень доктора, занимал скромную должность хранителя зоокабинета Христианийского университета. Невысокое положение на иерархической лестнице нисколько не беспокоило Нансена. Помыслы его целиком захватывала идея экспедиции к Северному полюсу, для осуществления которой он прилагал все усилия.

Дерзновенный замысел экспедиции следовало пропагандировать в широких общественных кругах. С такой целью Нансен вновь совершает большое турне по Европе. В Копенгагене, Лондоне, Берлине, Дрездене, Мюнхене и во многих других городах зазвучал его мужественный голос, призывающий к познанию земли. Он объяснял нелепость того положения, что значительная часть северного полушария остается на карте мира "белым пятном". Разве можно считать нашу цивилизацию достигшей высших ступеней, если планета, на которой мы живем, еще хранит тайну Северного полюса! Пора вырвать эту важнейшую тайну от природы, того требует наука и интересы всего человечества.

Аудитория бывала различной: зрелые ученые мужи и юные студенты, политики и коммерсанты, представители "высшего света" и простой люд — все с глубоким вниманием слушали прославленного норвежца. Духовные и физические силы удивительно гармонично сочетались в нем. Пылкая душа и непреклонная воля отражались в его прямом взоре. А пластичные движения атлета свидетельствовали об отличной спортивной подготовке. Все в этом человеке внушало веру в исполнение грандиозного плана.

Правда, находились и скептики. Как это часто случается, были они из числа людей, мнящих себя истыми знатоками дела. Но о них скажем потом.

План Нансена был своеобразен и гениально прост. Еще в 1884 году выдающийся полярный исследователь профессор Мон опубликовал статью о находке у юго-западных берегов Гренландии предметов экспедиции американца Де-Лонга. Эта экспедиция отправилась на корабле «Жаннетта» на поиски северовосточного прохода в Ледовитом океане. «Жаннетта» была раздавлена льдами у сибирских берегов, а Де-Лонг со своими спутниками, хотя и добрался по льду до материка, погиб от голода.

Появление у берегов Гренландии остатков трагически погибшей экспедиции профессор Мон объяснил направлением течения в Полярном бассейне. И в свое время на «Викинге» Нансен обратил внимание на плавник — березы и сосны, приплывшие от берегов далекой Сибири. Еще тогда "господин студент" решил, что можно использовать силу этого течения для проникновения в сердце Арктики.

Как? Простым способом: дать кораблю вмерзнуть в дрейфующие льды и двигаться с ними елико возможно дальше к северу. Нансен убежденно утверждал, что возможно "с помощью этого течения проникнуть в ту область, которую пытались тщетно достигнуть все те, кто раньше шел против течения. Если пытаться работать заодно с силами природы, а не против них, то мы найдем вернейший и легчайший способ достигнуть полюса".

Впрочем, достижение полюса он не считал обязательным или, во всяком случае, это не являлось его главной целью. Экспедиция должна отправиться, говорил он, "не для того, чтобы отыскать математическую точку, составляющую северный конец земной оси, достижение этой точки само по себе малоценно, но чтобы произвести наблюдения в обширной, неисследованной части земного шара, окружающей полюс. Научный интерес этих наблюдений не уменьшается оттого, пройдет ли наш путь через самый полюс или же на некотором расстоянии от него".

Неукротимая воля и умение терпеливо ждать были свойственны Нансену. Но план похода к Северному полюсу он вынашивал особенно долго, тщательно разрабатывая его во всех деталях.

В том ему неизменно помогала жена — ближайшая спутница жизни. В «Готхобе» царило счастье. Семья к тому времени уже состояла из троих: родилась дочь. Родители назвали ее коротким дорогим именем — Лив, что означает — Жизнь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.