Глава 17. Отдаление

Глава 17. Отдаление

Восьмого июля 1944 года, через неделю с лишком после падения Шербура, старший сержант 12-го пехотного полка, с которым Сэлинджер служил вместе со дня высадки в Нормандии, неожиданно погиб, когда его джип взорвался на мине. Старшего сержанта посмертно наградили медалью «Пурпурное сердце» за доблесть, а его убитым горем родителям сказали в утешение, что он погиб за правое дело. Несчастный случай произошел между боями, когда никакая опасность, казалось, ему не грозила. Пережив высадку в секторе «Юта», сражения при Мондвиле и Монтбуре, он повстречался со смертью в тот момент, когда менее всего этого ожидал.

Эта нелепая смерть произвела сильнейшее впечатление на Сэлинджера и нашла отражение в его произведениях. Гибель Винсента Колфилда, сраженного выстрелом из миномета, когда он грел руки в Хюртгенском лесу, а также Уолта Гласса, которого убила невинная на вид японская печка, — это вопиющие примеры того, как неожиданно и бессмысленно порой рвется волосяная нить, отделяющая жизнь от смерти. Такого рода случаи происходили вокруг Сэлинджера на протяжении всей войны, и он в конце концов осознал, что в смерти нет никакого благородства и жертвы свои она выбирает наобум. Сам Сэлинджер остался в живых, но это была чистейшая случайность. Он вполне мог и сам сидеть за рулем того джипа в июле 1944 года или стать жертвой слепого минометного обстрела. Поэтому из войны Сэлинджер вынес глубоко укоренившийся фатализм, заявлявший о себе в течение всей его жизни.

К 1960 году стало очевидно, что этот фатализм приобрел форму религиозной убежденности. Еще в 1957 году он говорил Джейми Хэмилтону, что не может управлять поведением героев своих произведений, что ими движет какая-то высшая сила. В 1959 году советовал судье Хэнду положиться на Всевышнего: если Бог захочет от него чего-то большего, то гак или иначе даст об этом знать. Даже персонажи Сэлинджера разделяли его убеждение. В «Симоре» Бадди Гласс сообщает читателям, что «истинный поэт тему не выбирает. Нет, тема сама выбирает его».

В апреле 1960 года Сэлинджеру было видение. Ему казалось, что он сидит в бальной зале, глядя на танцоров, вальсирующих под оркестр. Странным образом музыка звучала в его ушах все глуше и глуше, а танцоры кружились все дальше и дальше от него. Это была символическая картина отдаления Сэлинджера от окружающего мира — не по собственному желанию, а по воле судьбы. «Я многие годы ждал, что все именно так и кончится», — печаловался он. Однако он не роптал. По его признанию, это был единственный известный ему способ работать, и он принял свою изоляцию как цену, заплаченную за возможность писать.

Казалось, что зимы в Корнише все удлинялись, а оторванность от жизни ощущалась Сэлинджером все острее и острее. Его часто одолевала депрессия, однако он не позволял себе расслабляться. Положение усугубилось, когда Пегги в сентябре 1961 года пошла в школу. Сэлинджер всегда много занимался своей дочкой, а их ежедневные совместные прогулки были для него самой большой отрадой. С ее отсутствием образовалась пустота, и часы, ранее посвящавшиеся Пегги, Сэлинджер проводил в бункере. Вскоре работа возобладала над всем, и он стал предпочитать ее общению с семьей. На зимние каникулы 1961 года Джером и Клэр улетели с детьми в Нью-Йорк и остановились у родителей Сэлинджера на Парк-авеню. Но это путешествие было исключением. Следующей зимой Пегги и Мэтью переболели бронхитом, и Клэр отвезла их в Санкт-Петербург в штате Флорида, а Сэлинджер остался дома со своей пишущей машинкой. Зимой 1962 года Клэр и дети отправились на Барбадос, чтобы там провести время с матерью Клэр. Сэлинджер снова остался дома, отговорившись необходимостью доделывать новую книгу.

Тогда же Сэлинджер обнаружил, что друзей, к которым он мог бы обратиться в трудную минуту, у него почти нет. От многих он отвернулся сам. Порвав с Джейми Хэмилтоном, он порвал и с Роджером Мэчелом, преданнейшим из людей. После декабря 1959 года надеяться на возобновление отношений с Уитом Бернеттом тоже не приходилось. А те, кто осмелился разговаривать с репортерами в 1961 году, мгновенно превратились во врагов.

Вероятно, Сэлинджер еще не понимал, что рука судьбы, щедро дарившей ему встречи с замечательными людьми, теперь оскудела. Ушедших друзей заменить было некому. Вместо них остались лишь зияющие пустоты, напоминающие о том, как отдалилось от бальной залы сэлинджеровское кресло.

Второго июля 1961 года Эрнест Хемингуэй, друг и опора Сэлинджера в дни войны, совершил самоубийство в своем доме в Айдахо. Шесть недель спустя, 18 августа, ближайший друг и конфидент Сэлинджера судья Лернед Хэнд скончался в Нью-Йорке. Музыка в его ушах почти смолкла. Вынужденное уединение, помогавшее Сэлинджеру работать, переросло в одиночество, выйти из которого ему не позволял глубоко укоренившийся в нем фатализм.

В краткой автобиографической справке на клапане суперобложки «Фрэнни и Зуи» Сэлинджер поделился с читателями своими чувствами. Он сообщил, что целиком поглощен своей работой, и откровенно признался: «Мне грозит, полагаю, вполне реальная опасность совершенно погрязнуть, возможно, даже полностью раствориться в своих собственных приемах, оборотах речи, особенностях стиля». Однако Сэлинджер верил, что выполнит свою миссию. «В целом, — писал он, — я все же не теряю надежду». В этой публичной исповеди нет даже намека на то, что Сэлинджер хотел бы свернуть с пути, им избранного. Внешний мир должен был воспринять это как знак покорности судьбе. Сам же он считал, что исполняет волю Божью.

Сколь бы значительным ни был успех «Фрэнни и Зуи», писательская репутация Сэлинджера все еще зиждилась на романе «Над пропастью во ржи», который в 1960 году снова вернулся в список бестселлеров газеты «Нью-Йорк тайме» (под пятым номером) и к 1962 году разошелся более чем двухмиллионным тиражом. Поэтому кажется довольно странным, что Сэлинджер никак не отреагировал, когда библиотеки, школы и факультеты подвергли роман остракизму, что сокращало огромную юношескую аудиторию, обеспечивающую его широкую продажу.

В первый раз «Над пропастью во ржи» был запрещен одним школьным советом в Калифорнии в 1954 году. С тех пор делалось множество попыток подвергнуть книгу цензуре, и раздавались требования изгнать ее из классов и запретить учителям рекомендовать ее для чтения. Библиотеки, школьные советы и группы родителей ссылались на употребление Холденом нелитературных выражений, на его отношение к авторитету старших, сексуальным проблемам и проблемам образования. Успех романа только подогрел страсти. Рост популярности романа в академической среде привел к тому, что учителя старших классов стали широко рекомендовать книгу своим ученикам. Некоторые даже бросали вызов системе, открыто обсуждая ее во время классных занятий. На молодежь роман действовал безотказно. Многие видели в Холдене Колфилде выразителя своих сокровеннейших чувств. Однако родителям не нравилось, что их дети увлечены персонажем, на их взгляд порочным: сквернословящим, пьющим, курящим, посещающим коктейль-бары и нанимающим проституток. Поднявшаяся вокруг романа шумиха привела к странному результату. Опрос 1962 года показал, что в Калифорнии преподаватели колледжей поместили «Над пропастью во ржи» на первое место в списках рекомендованной литературы. В то же самое время роман быстро становился наиболее часто запрещаемой книгой в Соединенных Штатах.

Известно, что Сэлинджер лишь однажды публично высказался на эту тему, да и то не откликаясь на события, а только предвидя их. Незадолго до публикации книги издательство «Литл, Браун энд компани» выпустило ограниченным тиражом рекламную листовку со словами самого Сэлинджера, выражавшего опасения, что роман может подвергнуться преследованию цензуры за язык и содержание. «Среди моих лучших друзей очень много детей, — говорил он. — Вообще-то все мои лучшие друзья — дети. Мне невыносимо думать, что моя книга окажется на полке, откуда они не смогут ее взять». Этот короткий комментарий, разосланный главным образом по книжным магазинам, остается единственным публичным высказыванием автора о цензуре.

В 1960 году даже такое сдержанное осуждение возможного цензурного преследования романа уступило место фаталистическому приятию судьбы. И оправданием для этого фатализма ему, как всегда, послужила работа. В течение нескольких лет подряд Сэлинджер получал письма от одного упорного диссертанта по имени Дональд Фини. Когда-то он преподавал в старших классах школы и был уволен за то, что порекомендовал «Над пропастью во ржи» своим ученикам. Теперь же, будучи преподавателем в университете Луисвилл, он задался целью составить для своей диссертации полную библиографию сочинений Сэлинджера на всех языках. Несколько его просьб о помощи так и остались без ответа. Поэтому в сентябре 1960 года Фини очень удивился, когда получил от писателя письмо. В нем Сэлинджер извиняется, что не может помочь своему корреспонденту в его работе, но далее делится своими переживаниями из-за дебатов, сопровождавших запреты романа. «Меня все это очень огорчает, — пишет Сэлинджер, — и я часто думаю, могу ли я чем-то помочь делу». В конце концов писатель решает не вмешиваться ни в какие споры. Сэлинджер объясняет Фини, что необходимость посвятить себя новой работе, которой он «поглощен», заставила его забыть о чувстве ответственности по отношению к старым произведениям ’.

В первую неделю июля 1962 года «Фрэнни и Зуи» поступили в продажу в Великобритании. После инцидента с «Хэмиш Хэмилтоном» Сэлинджер попытался устраниться от личных контактов с издателями, требуя при этом прав на более тщательный контроль над внешним обликом книги. Он поручил «Гарольду Оберу» найти подходящего агента в Англии. Олдинг выбрала адвокатскую контору «Хьюз, Мэсси энд компани», которая также вела дела Харпер Ли, и поручила ей найти издателя для «Фрэнни и Зуи». Одним из самых первых, предложивших свою кандидатуру, был «Хэмиш Хэмилтон», готовый заплатить 10 тысяч фунтов стерлингов за права, которыми по закону он и так уже фактически владел. Сэлинджер проигнорировал предложение Хэмилтона и вместо этого согласился на 4 тысячи фунтов от «Уильяма Хайнемана». Джейми Хэмилтон вполне мог бы подать на Сэлинджера в суд за нарушение договора, но предпочел воздержаться, пытаясь положить конец тому, что впоследствии он опишет как наиболее тягостный эпизод на протяжении всей его карьеры.

Но для «Уильяма Хайнемана» и «Хьюз, Мэсси энд компани» головная боль только начиналась. Они очень скоро были доведены до состояния полного изнеможения, уже привычного для «Литтл, Браун энд компани». Сэлинджер немедленно потребовал от нового агента и издателя того же уровня совершенства, какого он добивался от себя самого. Когда агенты Сэлинджера в марте 1962 года предъявили «Уильяму Хайнеману» составленный ими договор, в нем оказалось такое количество пунктов и подпунктов, какого «Хайнеман», подавая свою заявку, и вообразить себе не мог. В договоре говорилось, что без одобрения автора не может осуществляться ни одна рекламная акция. На обложке и суперобложке ни в коем случае не должна присутствовать фотография автора. Все рекламные материалы подлежат согласованию с автором. Ничьи высказывания, «благоприятные или же неблагоприятные», в рекламных целях цитироваться не должны «Уильям Хайнеман» безоговорочно принял все условия.

Когда Сэлинджер получил в мае сигнальный экземпляр британского издания «Фрэнни и Зуи» (что также оговаривалось в контракте, ведь весь скандал с Хэмилтоном разгорелся из-за отсутствия такового после выхода сборника «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью»), он немедленно написал своему агенту в конторе «Хьюз, Мэсси энд компани». Хайнемановское издание «Фрэнни и Зуи» отвечало всем требованиям, но все-таки, на его взгляд, имело дешевый вид. Сэлинджер писал, что книга напоминает ему «брошюрку, какую могли бы, даже лучше, выпустить страны железного занавеса с их малыми бюджетами». «Хьюз, Мэсси энд компани» доложили о разочаровании автора Дороти Олдинг в письме, одновременно повинном и едко саркастическом. Неудовольствие Сэлинджера, говорилось в нем, вызвали две вещи: толщина бумаги и качество переплетного материала. В итоге британское издание «Фрэнни и Зуи» поступило в продажу в июне 1962 года в том виде, в каком автор получил его в мае, но, когда следующая книга Сэлинджера вышла в Англии два года спустя, все было на высоте — и толщина бумаги, и качество переплетного материала.

Четвертую, и, как окажется, последнюю, книгу Сэлинджера издательство «Литтл, Браун энд компани» выпустило 28 января 1963 года. Подобно «Фрэнни и Зуи», книга «Выше стропила, плотники и Симор: Введение» объединяла две повести о семье Глассов, ранее опубликованные в «Нью-Йоркере». Выпустить их под одной обложкой Сэлинджер решил в 1960 году, тогда же, когда собрался печатать «Фрэнни и Зуи», и подготовка обоих изданий происходила одновременно.

Подобно предыдущему сборнику, «Выше стропила, плотники и Симор: Введение» вышли с учетом обычных авторских требований. До минимума сводилась предварительная реклама. Несколько разрешенных Сэлинджером анонсов выглядели спокойно и сдержанно. В «Паблишерз уикли» от 7 января появилась целая полоса, объявляющая о скором выходе книги. На ней не было никаких рисунков, кроме изображения самой книги. Книжное обозрение «Нью-Йорк тайме» от 7 апреля поместило рекламу с нарисованной пирамидой из книг, подобной той, что была в рекламе «Фрэнни и Зуи». Собственно, рекламная кампания, предварявшая появление «Плотников и Симора», лишь повторяла ту, что предшествовала выходу «Фрэнни и Зуи», только началась гораздо ближе к дате поступления книги в магазины.

На первый взгляд решение Сэлинджера опубликовать новый сборник, да еще с включением в него замысловатого «Симора», может показаться самонадеянным после того недружелюбного приема, который был оказан критиками «Фрэнни и Зуи». Но к 1963 году фатализм по отношению к своим произведениям настолько вошел в плоть и кровь Сэлинджера, что мнение профессиональных читателей потеряло для него какой-либо интерес. Живший в нем ранее страх без остатка раствориться в своей работе уступил место полному подчинению ей. В тексте на суперобложке новой книги Сэлинджер признал, что буквально врос в свою серию рассказов о Глассах, и уже по этому поводу не сокрушался. Если раньше он признавался, что может «погрязнуть» в работе, то теперь сообщал читателям, что соединил повести «Выше стропила, плотники» с «Симор: Введение» для того, чтобы они не столкнулись со ждущими своей очереди следующими частями цикла. Он уверял всех, что уже работает над новыми фрагментами саги, «растущими, расширяющимися — каждый на свой лад», как на бумаге, так и в его голове. И если даже он и оказался в плену у этих образов, то, признавался Сэлинджер, плен этот для него — блаженство. «Как ни странно, — отмечал он, — радость и удовлетворение, даруемые мне работой над историей Глассов, с годами только увеличиваются и углубляются».

Год 1963-й должен был, таким образом, стать урожайным для Сэлинджера. Автор обещал пополнить сагу о семье Глассов новыми рассказами и повестями. Некоторые из них все еще находились в работе, другие приближались к завершению. И это были не пустые обещания. Когда издательство «Литтл, Браун энд компани» выпустило книгу «Выше стропила, плотники и Симор: Введение», оно уже начало переговоры с Сэлинджером, пообещав выплатить аванс в 75 тысяч долларов за публикацию следующего произведения.

Можно предположить, что критики с гораздо меньшим энтузиазмом ожидали неизбежного — как теперь казалось — продолжения серии рассказов о Глассах, как бы она ни радовала сердце самого автора. В целом рецензии на повести «Выше стропила, плотники» и «Симор: Введение» были не такими агрессивными, как на «Фрэнни и Зуи», однако из литературной среды доносились коллективные стенания по поводу того, что Глассы не собираются сходить со сцены. Раздавались весьма недвусмысленные призывы к завершению серии. Книжное обозрение «Нью-Йорк тайме» обвинило Сэлинджера в том, что «писатель не отказывает себе в удовольствии пофлиртовать с глубинами мудрости, но робость и смущение мешают ему довести дело до конца». Однако общее мнение критиков, не осмеливавшихся высказать его вслух, наиболее откровенно выразил журнал «Тайм». «Взрослый читатель, — саркастически замечал автор статьи, — начинает задаваться вопросом, а есть ли вообще у Симора, этого своего рода Сфинкса, секрет, который было бы интересно узнать. А если есть, то когда же наконец Сэлинджер его раскроет».

Триумфальный успех «Фрэнни и Зуи» показал Сэлинджеру, что он может ожидать поддержки со стороны среднестатистического читателя, невзирая на неприятие критиков.

И когда «Выше стропила, плотники и Симор: Введение» появились в продаже, читатели в очередной раз встали на его защиту. Книга сразу же разошлась тиражом более ста тысяч экземпляров и тут же заняла заветную первую строчку в списке бестселлеров газеты «Нью-Йорк тайме». Продажи ее не дотягивали до уровня «Фрэнни и Зуи», однако то достижение было настолько экстраординарным, что его не стоит брать за образец для сравнения. «Выше стропила, плотники и Симор: Введение» все равно стали литературной сенсацией и третьим номером в общем списке бестселлеров 1963 года.

В ответ Сэлинджер публично признал свой долг перед людьми, высоко оценившими его произведения. Во второй тираж он включил запоздалое посвящение читателям, где с нежностью приравнял их к членам своей семьи. В этом посвящении выражается признательность обычному читателю вкупе с презрением к профессиональным критикам. Теперь оно принадлежит к числу самых знаменитых литературных посвящений всех времен и народов: «Если в мире еще остался хотя бы один читатель-любитель — то есть тот, кто читает, как дышит, — я с несказанной любовью и благодарностью прошу его или ее разделить это посвящение на равных с моей женой и двумя детьми».

Прошло время, и Сэлинджер доказал, что хорошо усвоил урок, преподанный ему Уитом Бернеттом двадцать четыре года назад. Его уважение к читателям и вера в их понимание и сочувствие в очередной раз помогли ему победить. В ситуации, когда мир вокруг него рушился, семья отдалялась, а друзья постепенно уходили, именно среднестатистический читатель пришел ему на помощь. Тот самый «орнитолог». Тот самый «возлюбленный молчаливый читатель» Фолкнера. Что до остальных, то отношение к ним Сэлинджера выражалось просто: черт с ними со всеми.