Смятение неглубокой души

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Смятение неглубокой души

Веню Файна уже третий раз вызывали в Лефортово.

– Мне прислали повестку, и ровно в три я был там. Кстати, я встретил Брайловского, – рассказывал он у лестницы в хоральную синагогу.

– Вас один и тот же следователь допрашивал?

– Меня допрашивал заслуженный следователь Азербайджанской республики. Он спросил: «На каком языке вы будете отвечать?» Я сказал: «По-русски». И тут, понимаете, он мне дал почувствовать свое преимущество. Он несколько раз куда-то звонил и разговаривал по-азербайджански.

– Надо было ответить: «На иврите», – сказали из толпы.

– Пришлось бы искать иврит-азербайджанского переводчика, – улыбнулся Файн. – Не так-то это просто.

– Ну ладно-ладно, какие тебе задавали вопросы?

– Да самые разнообразные: о Щаранском, об алие.

– Дураком прикидывался, – засмеялись в толпе.

– Потом уж я его спрашиваю: когда начнется допрос?

– А мы уже начали, – ответил он.

– Нет, – сказал я. – допрос начнется, когда вы дадите мне бланк, где я предупреждаюсь о даче ложных показаний, по какому делу вызван свидетелем и когда я смогу записывать каждый ваш вопрос и каждый свой ответ.

– Ну, зачем же такой формализм?

– Тогда я больше не скажу ни слова.

– Ну хорошо. Подпишитесь о неразглашении…

– Нет уж, увольте… Никаких подписаний подобного рода я делать не собираюсь. С меня хватит своих секретов. Не хватало вешать на себя еще ваши.

– Если вы будете благоразумны, мы посодействуем вашему отъезду. Но кончить плохо вы тоже можете. Вы сделали слишком много преступлений против Советской власти.

– Назовите конкретно, – потребовал я. – Он замычал, головой мотает из стороны в сторону, несет ахинею про голодовки, пресс-конференции, письма в ООН, симпозиум по еврейской культуре… Мол, вы же культурный человек, доктор наук, вы же изучали марксизм!

В толпе захохотали.

– Вень, а долго допрос длился?

– Восемь часов.

– А где же ты обедал?

– На воле. Я пошел в обычную столовую, а оптом вернулся в Лефортово. Ну и коридоры там… идешь, идешь…

– А что насчет Щаранского?

– Знаю ли его, какие письма вместе подписывали… Толстая такая папка лежала на столе… какие-то книги и журналы на иностранных языках.

– И снова вызовут?

– Пускай вызывают, – сказал Файн. – Я все равно туда больше не пойду.

– В смысле добровольно, – подсказали из толпы.

– Да, – кивнул Веня. – Вот здесь мое заявление в КГБ.

Это был листок, отпечатанный на машинке: «Я, Вениамин Файн, отказываюсь являться на дальнейшие допросы до тех пор, пока мне не сообщат официально, по какому Делу я прохожу свидетелем».

– Устно я еще тогда заявил следователю об этом. Как раз вошел в кабинет его коллега. «Я знаю, почему вы так заявляете! – закричал он. – Вас подослали узнать, по какому делу обвиняют Щаранского». Я ответил: «Вы же сами меня и подослали к себе». И протянул ему повестку.

– Вень, а что спрашивали у Брайловского?

– Э-э, – Веня махнул рукой, – одна и та же мурня.

– По делу Щаранского, возможно, пройдет через Лефортово вся Горка…

– Из-за одного идиота. – сказал Эссас, – должны пострадать все.

– Это из-за которого? – Чернобельский будто видел Илью впервые.

– Я давно хотел предложить организовать дом для чтения Торы. Я даже подготовил заявление в Комитет по религии.

– Оно при тебе? Я возьму с собой, на досуге прочту.

– Ты в принципе как – за чтение Торы?

– Конечно. Смотри, Цыпин появился. Я его уже месяца два не видел на Горке.

– Вы знакомы?

– Встречались.

– Злейший враг Володьки Вагнера.

– И лучший друг Слепака, – усмехнулся Илья.

Цыпин остановился около Иды Нудель, жестикулирую и посмеиваясь, перешел на другую сторону улицы и, уже ни на кого не обращая внимания, зашагал вверх к Богдана Хмельницкого. Ну, ушел и ушел. И ни один человек на Горке не предполагал, что отказник Леня Цыпин отправился в редакцию «Вечерней Москвы» на пресс-конференцию.

– Прошу вас, Леонид Борисович, – расшаркался главный редактор Индурский.

За столом перед журналистами сидели два еврея – старый и молодой. Индурский умудрился десять лет возглавлять коллектив газеты. Цыпин – сенсация-однодневка.

– До девятнадцати лет моя жизнь была такой же, как у миллионов сверстников: школа, товарищи, любящие родители. Трудно назвать сейчас день, когда пришло роковое решение. Появились знакомые, выдававшие себя за друзей. Они окружили меня особой заботой и обильно снабжали антисоветской литературой. В девятнадцать легче веришь сказкам, и, начитавшись всего, наслушавшись «голосов», я под влиянием буржуазной пропаганды и моих новых знакомых в 1971 году решил выехать в Израиль. Мне подыс кали там «родного дядю», получил вызов. «Дядя» умолял советские власти разрешить выезд его «племянника» для «воссоединения разрозненной семьи». Родители воспротивились моему отъезду. Работники ОВИРа резонно решили, что отец и мать являются более близкими родственниками. Затаив обиду, я бросил работу. Этого, видимо, только и ждала окружавшая меня кучка людей, которых западная пропаганда называла «борцами за права человека». Я стал послушно выполнять их поручения, в частности Польского и Слепака.

– Какие цели преследовали эти люди? – спросил оказавшийся журналистом майор Лазарь Хейфец.

– Прежде всего, подчеркну, что цели определялись не нами. Наша деятельность направлялась и финансировалась антисоветскими зарубежными организациями, в том числе сионистскими. Нам прямо-таки разрабатывали планы. Мы должны были готовить провокационные «акции», то есть устраивать шумные скандалы… Хотя никто из нас нигде не работал, все мы жили вполне благополучно. «Сохнут» не скупился на денежные переводы, вещевые посылки и дорогостоящие подарки… Зарубежные эмиссары требовали от нас объединения молодежи. Для этой цели мы пытались создать так называемые кружки по изучению древнееврейского языка. Я был преподавателем в одном из таких кружков… Но что можно было поделать, если даже в ответ на вывешенное одним из участников нашей компании Абрамовичем объявление об обучении древнееврейскому языку произошел конфуз. «Ко мне пришел один человек, да и то шизофреник», – жаловался он.

– Вы упомянули о так называемых акциях. Каким образом проводились они? – поднял руку сосед Хейфеца.

– Накануне встретились с несколькими иностранными корреспондентами, согласовали с ними час и план действий, вручили списки участников… Имея в карманах крупные суммы, полученные на «командировки», из Москвы в разные города страны на поиски «нужных фактов» отправлялись Лунц, Гендин и другие. Готовя на Запад ложную информацию, мы тщательно скрывали поступившие к нам правдивые сведения о жизни выехавших из СССР.

– Вы сказали, что ваша деятельность направлялась некоторыми зарубежными организациями. В чем это выражалось?

– Нам диктовались условия. Стив Броунинг из агентства Эй-пи настаивал, например, на проведении «акции» во время обсуждения в конгрессе США пресловутой дискриминационной поправки сенатора Джексона о торговле с СССР. Ко дню голосования этой поправки от нас требовали обширную информацию о «бесправном положении евреев в СССР».

Однажды американский журналист Оснос долго убеждал меня в необходимости войти в контакт с так называемыми инакомыслящими, встретиться с Орловым, Григоренко и их компанией. «Вас мало и их мало. Нужно объединяться!» – говорил он. – У вас, в сущности, единые задачи». Мы прекрасно понимали, что наша деятельность наносит ущерб Советскому Союзу. Поэтому наши связи мы тщательно скрывали. Я звоню инкорру. Узнав меня, он произносил только одну фразу, скажем, «в семь часов». Это означало, что на два часа раньше, то есть в пять, я должен подойти к месту встречи. Мне приходилось встречаться и с приезжающими под видом туристов эмиссарами различных антисоветских организаций. Сейчас мне двадцать пять лет. Последние шесть хотелось бы вычеркнуть из жизни. Я растерял настоящих друзей, мое поведение сильно отразилось на здоровье родителей. Но я прозрел и хочу смотреть людям в глаза, честно трудиться на земле, которая является единственной родиной»

В коридоре редакции Цыпина остановил полковник Зверев. Это он сделал из-за Лени сегодняшнего Цыпина.

– Леня, – он заслонил Цыпина от остальных, – я тебе подыскал работу. Большего ты пока не заслуживаешь. А знаешь почему?

Цыпин оторопело поднял взгляд.

– Грех один за тобой остался, – Зверев заговорщицки подмигнул.

Нет смятения более опустошительного, чем смятение неглубокой души. Цыпин шагал вдоль Чистых прудов, подхлестываемый обжигающим бичом паники. Еще час назад ему принадлежала и Горка и Лубянка, и вот все разом ускользнуло из его рук.

«Грех за тобой остался». Что?..

Вспомнилась Эстер, их хупа, он говорил ей: лешана хабаа бе-Иерушалаим. И вот все загублено. Чистопрудный бульвар хоронил его молча и заживо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.