Глава шестнадцатая Берлин — Генеральная агентура Народного Комиссариата финансов за границей — Мой уход с должности

Глава шестнадцатая

Берлин — Генеральная агентура Народного Комиссариата финансов за границей — Мой уход с должности

2-го февраля 1925-го года я приступил к моей деятельности в Берлине, в генеральной агентуре народного комиссариата финансов за границей.

По предложению народного комиссара финансов Сокольникова, я в начале марта 1925 г. отправился на Лионскую ярмарку, где в советском павильоне была выставлена платина в слитках и в изделиях. Эррио, французский министр и мэр г. Лиона, и Красин, советский посол в Париже, посетили советский павильон 8-го марта и внимательно осматривали выставленную платину.

Я затем уехал в Париж и Лондон, где вел переговоры по текущим делам валютного управления, и 23-го марта вернулся в Берлин.

Согласно телеграфному поручению народного комиссара финансов, я в конце марта вновь отправился в Лондон, подписал там 2-го апреля годовой договор на продажу платины, и вернулся вновь в Берлин.

15-го апреля генеральный агент Сванидзе вручил мне подписанное им письмо, адресованное на мое имя, следующего содержания:

«Настоящим сообщаю для сведения Вашего, что мною сего числа получена телеграмма от Валютного Управления, извещающая меня о том, что должность Коммерческого Агента при Генеральной Агентуре упраздняется Валютным Управлением в виду недавнего заключения Вами в Лондоне сделки на реализацию платины на весь текущий год, а также потому, что других коммерческих сделок в ближайшем будущем не предвидится.

Вместе с тем мне предлагается известить Вас, что Вы откомандировываетесь обратно на службу в Москву в распоряжение Валютного Управления.

Прошу сообщить мне, когда Вы можете закончить Вашу текущую работу с тем, чтобы отправиться к месту Вашей командировки.

Уважающий Вас А. Сванидзе.»

Это сообщение явилось для меня неожиданным, тем более, что мотивировка моего отозвания в Москву не соответствовала обстоятельствам дела и поэтому произвела на меня весьма своеобразное впечатление.

Но это известие по крайней мере было ясно. Дело шло о том, чтобы отправиться в Москву на постоянную службу, на совершенно неопределенный срок, может быть, на долгие годы. Это было для меня, после всего того опыта, который я проделал, совершенно неприемлемо. Прежде всего, я должен был бы туда отправиться один. Но уже не говоря о семейных обстоятельствах и об общих условиях, существующих в Москве, я был уверен в том, что я, при данном положении дела, безусловно не найду в Москве того поля деятельности, к которому я стремился. Моя работа представляла для меня большой интерес, она охватывала обширную, разнообразную и необыкновенную область и заполняла меня совершенно. Но за границей — даже теперь, где я был лишь одним из членов генеральной агентуры, — я все же мог сохранить за собой известную инициативу, самостоятельность и свободу действий. В Москве же все это было для меня совершенно исключено, это я теперь знал наверное.

В виду этого я стоял перед трудным решением, тем более, что генеральный агент настаивал на скорейшем ответе.

Я решился просить его дать мне свое личное откровенное мнение по этому поводу.

Св.: — Я не в состоянии дать вам совета. Вы должны принять решение на свою собственную ответственность. Конечно, вами была проявлена большая энергия и инициатива при обработке всех порученных вам дел, но все же весьма сомнительно, сможете ли вы сохранить эту самостоятельность в обстановке валютного управления в Москве. Ведь вы же сами как-то сказали: разницу между Соединенными Штатами Америки и советской Россией можно было бы парадоксально выразить следующими словами: Соединенные Штаты являются страной неограниченных возможностей, а советская Россия — страна неограниченных невозможностей.

Л. — Откуда вы это знаете?

С. — Это мне было передано.

Л. — Ну, что-ж, пусть будет так.

С. — Ну, разве вы, в случай вашего переселения в Москву, не допускаете возможность известных «неприятных неожиданностей»? Разве не считаете вы возможным, что одна из этих «неограниченных невозможностей» могла бы случиться именно с вами?

Л. — Вы что этим хотите сказать? Ведь, если со мной в самом деле случилась бы какая-нибудь неприятность, ведь, если бы в самом деле хотели меня «пришить» к какому-либо делу, то ведь, прежде всего, было бы обязанностью начальника валютного управления заступаться за меня.

С. — Бросьте, не будьте столь наивным. Ведь вы же прекрасно знаете, что начальник валютного управления беспартийный человек, что он такой же спец, как вы, и что он поэтому абсолютный нуль, когда дело идет о том, чтобы высвободить кого-либо из опасного положения.

Л. — Я вас не понимаю. Чего-же мне, собственно, опасаться?

С. — Ну, хотя бы того, что вам приписывается главная вина в отказе от берлинского аукциона.

Л. — Ведь вы же знаете лучше всех, что за мной в этом вопросе не имеется ни малейшей вины, что я только исполнил ваше распоряжение, основывавшееся на письменном предложении полпреда. Вы же знаете, что я пытался убеждать вас и полпреда, что наш образ действий является необоснованным. Следовательно, я фактически стоял вполне на точке зрения валютного управления. Заявив устно об отказе от договора, я ведь лишь исполнил мой служебный долг.

С. — Конечно, все это верно, но Москва придерживается другого мнения.

Л. — Ваше дело написать в Москву, и выяснить и доказать мою полную невиновность в этом вопросе.

С. — Ну, пока ведь этого не требуется. Кроме того, вы, например, энергично выступали в пользу заключения монопольных договоров по платине с руководящими группами, хотя ведь валютное управление, собственно говоря, не всегда разделяло вашу точку зрения.

Л. — Ведь я же не мелкий чиновник, ведь это являлось моей прямой обязанностью уведомлять валютное управление и народного комиссара финансов о действительном положении дела по вопросу о платине и о моем отношении к нему.

С. — Конечно, все это очень хорошо, и я вполне уверен, что вы можете спокойно отправиться в Москву. Я даже уверен, что с вами не случится ни малейшей неприятности. Ведь для этого нет никаких оснований. Но все-таки подумайте над этим делом. Ведь это для вас, хотя бы и по семейным обстоятельствам, весьма важное решение переселиться в Москву. А завтра дайте мне знать о вашем решении…

Этот разговор произвел на меня сильнейшее впечатление. Я никак не мог забыть туманного намека на «неограниченные невозможности». Правда, я хотел остаться при моей нынешней деятельности, но я, конечно, не имел ни малейшего желания подвергать себя в Москве «неприятным неожиданностям» со всеми непредвидимыми их последствиями.

В виду этого я обратился к полпреду Н. Н. Крестинскому, и имел с ним 17-го апреля 1925 г. разговор по этому вопросу. Крестинский, который оказался уже вполне в курсе моего дела, заявил мне также, что он должен предоставить разрешение вопроса исключительно моему личному усмотрению. Он не может сказать ничего ни за, ни против, я должен сам лучше всего знать, представляет ли моя деятельность такой интерес для меня, что я решусь переселиться в Москву.

Тем временем я телеграфировал народному комиссару Сокольникову в Москву, что я по семейным причинам вынужден отклонить предложение валютного управления, но что я согласен продолжать мою деятельность на всякой другой должности в Берлине.

Как и следовало ожидать, 21-го апреля получился из Москвы телеграфный ответ, что народный комиссар финансов Сокольников считает меня с 1-го мая 1925-го года свободным от моих служебных обязанностей.

Я работал еще до конца апреля в генеральной агентуре, привел все мои деловые бумаги в полный порядок и сдал их генеральной агентуре под соответственную расписку.

Этим моя деятельность на советской службе нашла свой конец, неизбежный при «советских условиях».