РОНКАЛЬСКИЕ ПОСТАНОВЛЕНИЯ

РОНКАЛЬСКИЕ ПОСТАНОВЛЕНИЯ

В начале 1158 года канцлер Райнальд Дассельский и пфальцграф Отто Виттельсбах с небольшим отрядом рыцарей отправились в Италию, чтобы подготовить очередное прибытие туда императора. Во главе своей немногочисленной дружины они проскакали через всю Северную и Центральную Италию, требуя от каждого города присягнуть на верность Фридриху I. Присяга включала в себя торжественное обязательство признать все старинные права императора и прилагать усилия для их реализации. Решительные действия личных представителей Барбароссы вскоре снискали им уважение со стороны итальянцев, встречавших их с должным почтением. В Кремоне они провели собрание знати, в котором приняли участие архиепископы Милана и Равенны, а также множество церковных и светских господ. Продолжив путь, они повстречали папских легатов, направлявшихся к императору в Аугсбург с письмом от Адриана IV, в котором, наконец-то, содержались разъяснения, необходимые для улаживания безансонского инцидента. Лишь убедившись, что послы действительно едут с целью примирения, Райнальд позволил им продолжать путь, однако выслал вперед гонца с депешей, в коей убеждал Фридриха не оказывать кардиналам-легатам свою полную милость, а, получив от них папское послание с долгожданными разъяснениями, отложить принятие решений до встречи с ним, Райнальдом, в Италии. «Ни в коем случае, — писал канцлер, — они не должны разъезжать по Германии. Если Вы поступите иначе, Вы очень пожалеете об этом!»

Едва ли кто-либо еще в Империи осмеливался писать императору в подобном тоне. Это письмо вызвало недовольство Барбароссы, судя по тому, что Райнальд не получил ответа, на что и сетовал в своем следующем послании. Однако даже эта жалоба была облачена в форму шутливой угрозы, что он, мол, пожалуй, вступит в соглашение с «сенатом римского народа», вызывавшим резкое неприятие Фридриха, «поскольку Вы на наши многочисленные письма не отвечаете ни слова — может, у Вас нет пергамента или писец слишком ленив?» Возможно, Райнальд полагал, что право на столь развязный тон ему дают беспримерные успехи, которых он добился на пару с Отто Виттельсбахом. Формально вся Северная Италия, за исключением Венеции, покорилась императору, и даже Равенна, впервые за последние 400 лет, была вынуждена присягнуть на верность ему, хотя только что заключила направленный против него договор с византийскими послами, высадившимися в Анконе.

Этот очевидный успех был обеспечен отважными действиями немцев, о которых Райнальд с гордостью написал Фридриху. Наверное, он немного прихвастнул, рассказывая, как они напали на консулов Равенны, возвращавшихся из Анконы: «Хотя их и сопровождало около 300 человек, а нас было всего десять, мы, разъярясь, устремились на них и захватили их вместе с греческими деньгами». Имея в руках таких заложников, не трудно было склонить Равенну к уступкам. Даже Анкона, собиравшаяся закрыть перед немцами ворота, сложила оружие, когда Райнальд и Отто, на скорую руку набрав из числа итальянцев войско, подошли к ней. Связи Райнальда простирались до самого Рима, где он установил тайные контакты с Октавианом, предводителем дружественной императору группировки в коллегии кардиналов. В конце своего победного донесения Барбароссе Райнальд писал: «Теперь Вы можете смело идти в Италию. Бог отдал Вам в руки всю страну. С папой и его кардиналами Вы можете делать все, что Вам заблагорассудится. И даже, ежели Вам будет угодно, Вы можете разрушить Рим!»

Тем временем Барбаросса вновь собрал свое войско на поле у реки Лех близ Аугсбурга. Генрих Лев на сей раз остался в Германии, занимаясь укреплением своего положения в Баварии и намереваясь предпринять наступление против поморских славян. В конце июня 1158 года император выступил в путь. С ним были чешский король Владислав II, сводный брат Конрад, герцог Фридрих Швабский, архиепископы Кельнский и Трирский и множество других светских и духовных князей. Войско двинулось в Италию через альпийский перевал Бреннер. Участники похода из Бургундии и Верхней Лотарингии выбрали путь через перевал Сен-Бернар, а двигавшиеся из Франконии, Нижней Лотарингии и Швабии прибыли в Италию через Септимер. Четвертый отряд составило воинство из Австрии, Каринтии и Венгрии, прошедшее через марку Фриуль и Веронскую область в долину реки По, где и воссоединилось с войском императора. Вместе с прибывшим итальянским подкреплением насчитывалось около десяти тысяч рыцарей, а всего, считая оруженосцев и боеспособных слуг из обоза, набралось до 50 тысяч воинов. Как и три года назад, для поддержания дисциплины и порядка в своем чрезвычайно пестром по составу войске Барбаросса огласил закон военного времени, по которому запрещались драки среди участников похода и пребывание в лагере женщин легкого поведения. Нарушители лишались всего своего снаряжения и изгонялись из войска. Он разделил собравшееся воинство на семь отрядов, из которых по одному отдал под начало Райнальда Дассельского и Отто Виттельсбаха, тем самым вознаградив их за доблестную службу. Командовать остальными было поручено имперским князьям.

Миланцы хорошо подготовились к отражению угрозы. Сооруженные ими укрепления протянулись вплоть до реки Адды. Сам город был надежно защищен новыми стенами и системой оборонительных валов. Говорили, что на эти цели Милан потратил баснословную сумму в 50 тысяч фунтов серебра. И тем не менее его консулы прибыли в Верону к императору, дабы попытаться по-хорошему договориться с ним. Однако приемлемого для обеих сторон соглашения не получилось, поскольку Фридрих настаивал на безоговорочном подчинении Милана. Только так, по его мнению, можно было создать в Италии обстановку, благоприятную для реализации его далекоидущих замыслов.

23 июня 1158 года император отдал приказ перейти в наступление. Совершая марш на Милан, было решено первым делом взять Брешию, принадлежавшую к числу наиболее верных союзников миланцев и занимавшую важное стратегическое положение. Город был захвачен и разрушен, а его жителей обязали выставить против своего недавнего союзника вооруженный отряд, заплатить в качестве контрибуции крупную сумму денег и дать 60 заложников. При штурме Брешии особо отличились присланный на помощь немцам отряд из Бергамо, а также чехи. Про воинов Владислава рассказывали жуткие истории: они, мол, едят человечину и пьют людскую кровь, хотя на деле своей жестокостью чехи ничем не отличались от итальянцев, желавших отомстить за прежние обиды жителям соседних городов.

Разгром Брешии вынудил миланцев пойти на мирные переговоры, которые, однако, и на этот раз закончились безрезультатно, поскольку император по-прежнему был неумолим в своих требованиях. Тогда миланцы разрушили все мосты над стремительной Аддой, кроме одного, обеспечив надежную его защиту. И все же чешским рыцарям во главе со своим королем удалось найти брод через реку и успешно форсировать ее. Завязалась битва, стоившая больших жертв обеим сторонам. Тем временем люди императора, дабы ускорить переправу, построили на скорую руку два дополнительных моста, которые вскоре, не выдержав нагрузки, рухнули, унеся в пучину вод множество людей. И тогда Барбаросса, раздосадованный большими потерями, распорядился стереть с лица земли местечко Ваприо.

Преодолев сопротивление противника, войско императора вышло на пригородную территорию Милана. Тем временем на подмогу Фридриху подтягивались все новые и новые отряды. Даже из Пизы и далекого Рима прибыли вооруженные ополчения, как и было обещано канцлеру Райнальду, принимавшему от представителей городов присягу на верность. В начале августа в лагерь Барбароссы явилось новое посольство от миланцев, обещавшее выполнить все предложенные им условия мира. Многие князья высказались за принятие этого предложения, поскольку их дружинам не терпелось вернуться на родину. Однако архиепископ Равеннский Ансельм считал эту капитуляцию сплошным обманом и предрекал, что миланцы откажутся от своих обещаний, как только почувствуют, что угроза миновала. Императору, а за ним и большинству князей эти доводы показались убедительными, ибо они помнили, сколь быстро миланцы забыли о соглашениях, достигнутых во время первого итальянского похода Барбароссы. Миланских парламентеров ни с чем отправили назад и продолжили наступление.

Войско императора вплотную подошло к Милану, и теперь у самых стен города то и дело возникали стычки, однако о штурме укреплений нечего было и думать. Только осадой и измором можно было взять этот город, для чего требовалось окружить его плотным кольцом блокады, а это ввиду мужественного сопротивления осажденных оказалось нелегким делом. Желая поднять боевой дух своего воинства, Барбаросса распорядился установить свой шатер почти на расстоянии полета камня, пущенного от стен города из метательного орудия, которые теперь использовались с обеих сторон. Атаки под командованием Отто Виттельсбаха и герцога Австрийского не приносили желаемого результата, разбиваясь об упорство и мужество обороняющихся. Осажденные даже позволяли себе потешаться над противником. Некий знатный миланец вылетел на своем боевом коне из городских ворот и под носом у императора начал выписывать замысловатые кавалерийские фигуры, вызывая на поединок немецких рыцарей. Среди обескураженных подобной дерзостью немцев не сразу нашлись желающие принять вызов, и итальянец начал обзывать их трусами. И тогда граф Альберт Тирольский, разозлившись, вскочил на коня и без доспехов, с одним только щитом и копьем, устремился на задиристого миланца, который спустя некоторое время уже лежал распростертым на земле. Граф, желавший лишь сбить спесь с противника, подарил ему жизнь.

Кольцо блокады вокруг Милана становилось все плотнее, а окрестности города были опустошены. Исчезли фиговые и оливковые рощи, виноградники и фруктовые сады, а вместе с ними пропал и многолетний труд крестьян. Жители соседних, враждовавших с Миланом городов радовались каре, обрушившейся на жадных и высокомерных миланцев. Между тем и в самом городе, и среди осаждавших начались болезни. По всей округе разносился трупный смрад. Стояли самые жаркие дни в году, и особенно сильно страдали от зноя не привыкшие к нему жители севера. В середине августа у стен Милана скончался архиепископ Равеннский Ансельм, еще недавно убеждавший своих соратников в бесполезности заключения мира с осажденным городом. Непреклонному, сильному духом прелату не суждено было насладиться видом поверженного противника.

Осада продолжалась до конца августа. Хотя Барбаросса и распорядился соорудить мощные стенобитные орудия, чтобы, наконец, поставить Милан на колени, однако стены города и его оборонительные валы, пожалуй, еще долго выдерживали бы натиск противника, если бы не иссяк запас прочности у людей. Миланцы, страдая от нехватки продовольствия и сознавая безнадежность своего положения, опять пошли на переговоры с Барбароссой, теперь уже соглашаясь на капитуляцию. У императора на сей раз не было причин ответить отказом: город сдавался на милость победителя, переходя в его руки. Это было как нельзя более кстати, поскольку и в императорском войске, измученном затянувшейся осадой, уже ощущалась усталость. Большой успех, к которому стремился Барбаросса, был достигнут своевременно.

Император созвал князей на совет, дабы обсудить с ними условия капитуляции. 7 сентября 1158 года был подписан договор из тринадцати пунктов, хоронивший вольности гордого Милана. Город был вынужден согласиться на строительство в своей черте укрепленной императорской резиденции, уплату контрибуции в девять тысяч фунтов серебра и предоставление заложников в порядке гарантии выполнения этих обязательств. Избранные народом консулы отныне должны были утверждаться императором, к которому переходили и все так называемые регалии — доходы от чеканки монеты и рыночной торговли, таможенные сборы и прочие привилегии. Уже на следующий день после подписания договора миланцы передали победителям заложников и свыше тысячи пленников, многие из которых уже более десяти лет томились в городских казематах — темных, сырых, кишащих крысами, жабами и даже змеями.

Не отказался Барбаросса и от унизительного для побежденных формального акта капитуляции. Перед роскошным шатром, подаренным ему английским королем Генрихом II, для императора установили трон, перед которым появились 12 консулов Милана — босые и с подвешенными на шею мечами на веревке. Они бросились в ноги победителю, вымаливая у него, своего нового господина, пощады и прощения. Именитые миланцы пытались деньгами откупиться от такого унижения, но Барбаросса был неумолим. Пожалели одного лишь архиепископа Миланского, поскольку император признал его имперским вассалом. Но и для него жестоким наказанием послужило то, что на протяжении всей экзекуции он должен был стоять подле трона среди имперских епископов и смотреть, как попирают достоинство сограждан, в глазах которых и сам он становился пособником их врагов. Один из консулов обратился к Барбароссе со словами покаяния: «Мы погрешили, свершив неправое дело, и теперь просим прощения. Наши головы, которые мы предаем вашей власти и вашему мечу, пусть ответят за всех миланцев, а вместе с этими мечами, — продолжал консул, дрожащей рукой коснувшись висевшего у него на шее клинка, — в вашей руке будет все оружие Милана».

Воцарилась тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Все напряженно ожидали ответной реакции императора, выдерживавшего паузу. Наконец Барбаросса поднялся и велел консулам приблизиться к себе, после чего в знак примирения расцеловался с каждым из них. В завершение церемонии глашатай объявил об освобождении Милана от имперской опалы. Город вновь становился союзником императора.

Расправа с непокорным Миланом послужила для итальянцев горьким уроком, на что и рассчитывал Барбаросса. Со страхом и изумлением смотрели на него, сумевшего не только продиктовать свою волю папе римскому, но и подчинить себе могущественнейший город — неприступную крепость. Прежде угнетавшиеся Миланом Павия, Лоди, Комо и многие другие города рукоплескали своему освободителю, а прочие поспешили заверить его в своей преданности. Однако прошло совсем не много времени, и всем стало ясно, что победитель не остановится на достигнутом. Во все города, к светским и духовным господам Италии стали поступать императорские распоряжения, предписывавшие прибыть к 11 ноября 1158 года на Ронкальские поля, где предполагалось огласить судебные приговоры и новые законы ради изменения существовавших в Италии порядков — для укрепления императорской власти.

Отойдя от Милана, большая часть немецкого войска двинулась в северо-западном направлении — домой, в Германию. Барбаросса был вынужден распустить свое воинство, достигшее цели, ради которой оно прибыло в Италию. Ушли Бертольд Церинген и Генрих Язомиргот. Король чешский Владислав II также попросил императора об увольнении, и тот с превеликой неохотой отпустил от себя этого мужественного воина, пожаловав ему в награду за службу 1000 марок серебра. Оставшись с небольшим отрядом немецких рыцарей, Барбаросса, которому еще предстояли важные дела в Италии, рассчитывал на помощь верных городов Ломбардии.

Законы, для принятия которых созывался рейхстаг на Ронкальских полях, должны были возвестить о наступлении новой эпохи, рождавшейся по воле Барбароссы. Император желал дополнить свою королевскую власть в Германии новыми державными полномочиями в Италии таким образом, чтобы оба королевства слились воедино под эгидой имперской идеи. Опираясь на поддержку своего еще не знавшего поражений рыцарского войска, имея за спиной окрепшую и сплоченную Империю, Фридрих решил теперь возродить императорское право, действовавшее в Древнем Риме. Оно было систематизировано и дополнено при византийском императоре Юстиниане I, по распоряжению которого видные юристы составили «Кодекс Юстиниана». После его смерти оно стало утрачивать свое значение, постепенно предаваться забвению. Императорское право узаконивало притязания на всемирное господство, находившее теперь свое выражение прежде всего в провозглашении абсолютного суверенитета императора над северной половиной Италии. Одна Венеция была исключением, да и то лишь потому, что ей отводилась роль посредника в отношениях с Византией.

В течение двух месяцев перед открытием рейхстага, проведенных императором в Пьяченце, в его резиденции царила деловая обстановка. Барбаросса со своими советниками сочинял тексты новых законов. Неоценимую помощь в этом оказывали авторитетные доктора права из юридической академии в Болонье, с которой император продолжал поддерживать дружеские отношения. Перед ними была поставлена задача привести «Кодекс Юстиниана» в соответствие с новыми постановлениями. При этом было велено неукоснительно руководствоваться основным, предложенным Барбароссой, принципом, гласившим, что обычай хотя и может создавать новое право, не должен отменять прежде действовавших законов. Это задание оказалось как нельзя более по душе знаменитым правоведам, получившим редкую возможность показать свою ученость в области не только права, но также истории и философии. Правда, не всегда они строго следовали научной истине, о чем свидетельствует один курьезный случай. Когда некий доктор права утвердительно ответил на вопрос Барбароссы, подобают ли ему полномочия повелителя мира, тот подарил ему скакуна, зато его коллега, давший отрицательный ответ, ушел ни с чем, утешая себя тут же придуманным и быстро разлетевшимся по свету каламбуром, что его удачливый товарищ дал «aequum propter equum», то есть «благоприятный ответ ради лошади».

Когда наступил объявленный день открытия рейхстага, Фридрих велел раскинуть свой великолепный императорский шатер на одном берегу реки По, тогда как итальянцы расположились лагерем на другом. Однако прошло еще три дня, прежде чем состоялось первое пленарное заседание. Это время потребовалось для того, чтобы имперские князья и высшее духовенство, среди них и итальянские архиепископы, могли ознакомиться с законами и иметь возможность обсудить их. Гвидо из Кремы, двоюродный брат Октавиана, сторонника императора в папской коллегии кардиналов, принял участие в этих предварительных обсуждениях в качестве единственного папского представителя, допущенного императором на рейхстаг.

Воссев на трон, возвышавшийся над истомившимися ожиданием участниками собрания, Фридрих открыл рейхстаг торжественной речью, которую слово за словом переводили на итальянский язык. Император говорил, что считает своей священной обязанностью отныне установить господство и над итальянскими землями Империи. Покорив Милан и водворив в стране мир, он, питающий глубокое отвращение к тирании, хотел бы теперь огласить законы, которые впредь должны служить основой общественной жизни. Эти законы, пояснил он, проистекают из обычного права в той мере, в какой оно не противоречит древним имперским правам, коим всегда надлежит отдавать приоритет.

Его слова вызвали возгласы одобрения и рукоплескание. «Невозможно было надивиться тому, что сей едва вышедший из юношеского возраста муж, не учившийся книжной премудрости, обладает столь великим умом и даром красноречия», — не без подобострастия написал преданный императору хронист. Затем один за другим поднимались уполномоченные представители итальянских городов и произносили цветистые речи, в коих заверяли повелителя в своей преданности и покорности. Под конец архиепископ Миланский подытожил выступления и предложил вниманию собравшихся первое решение рейхстага: «Твоя воля является законом, ибо, как написано в „Кодексе Юстиниана“, „что угодно государю, то имеет силу закона, поскольку народ вручил ему неограниченное право повелевать“. Поскольку на твоих плечах лежит ответственность за всех нас, тебе одному и подобает распоряжаться».

Настроение собравшихся как нельзя более подходило для оглашения нужных императору законов. И все же Фридрих решил сделать перерыв, дабы, исполняя свой императорский долг, рассудить обратившихся к нему с жалобами. И это был тоже весьма искусный тактический ход, позволивший завоевать еще большее доверие итальянцев. Количество поступивших жалоб было столь велико, что император поручил их рассмотрение нескольким судебным палатам, по областям Италии. Чтобы исключить подкуп со стороны земляков обвиняемых, судьями были назначены немцы или люди из других областей. Принятие решений по важнейшим вопросам, прежде всего разбор жалоб городов друг на друга и споров по поводу вассально-ленных отношений, Барбаросса оставил за собой, пригласив в помощники себе докторов права из Болоньи.

По итальянскому обычаю, истец, требовавший решения своего дела в суде, должен был нести крест. Когда на следующее утро Фридрих объявил о начале разбирательств в судебных палатах, к нему приблизилась такая толпа «крестоносцев», что он, не сдержавшись, с сарказмом заметил: «Вот так итальянцы! Вижу, они не только лучшие в мире, как любят похвастаться, знатоки права, но и лучшие правонарушители!»

Когда судебные палаты завершили свою работу, «император, — говорится в королевских анналах, — распорядился самым тщательным образом исследовать вопрос о правах Империи и регалиях, давно уже утраченных ею, частично в результате дерзких посягательств, а частично из-за нерадивости королей». Это было сделано на сессии рейхстага, состоявшейся в церкви. Присутствовали все епископы и первые люди итальянских городов. Хотя и без того было ясно, что под утраченными правами подразумеваются денежные поступления в казну, император обратился с запросом по этому поводу к правоведам из Болоньи. Они тут же ответили, что готовы составить полный перечень упомянутых прав, однако для этого необходимо, чтобы судьи городов оказали им помощь. Фридрих согласился. Вызвали 28 судей из 14 городов и заставили их под присягой обязаться предоставить докторам права все нужные сведения. А участники рейхстага тем временем ознакомились с проектом императорского закона, предусматривавшего, что все те права, кои будут перечислены в готовящемся перечне, принадлежат исключительно императору. При этом Барбаросса был столь великодушен, что заранее отказывался от тех прав, которые могли быть удостоверены законными дарственными грамотами как пожалованные в лен.

В самой непосредственной связи с этим восстановлением имперских прав находилось административное предписание, согласно которому император назначал в каждый город своего уполномоченного, «подеста», как его называли итальянцы, обязанного надзирать за неукоснительным соблюдением императорских привилегий. Он же должен был утверждать и ежегодно избиравшихся горожанами консулов и судей.

Участники рейхстага одобрили и закон о всеобщем земском мире, по которому зачинщики междоусобных войн облагались денежным штрафом, поступавшим в императорскую казну. Размер штрафа устанавливался в пределах от трех до ста фунтов золота, в зависимости от ранга и имущественного состояния нарушителя. В случае же невозможности взыскания установленной суммы предусматривались арест и сечение осужденного розгами с последующим изгнанием на пять лет. Снова вступал в силу существовавший еще со времен Карла Великого, но преданный забвению запрет на создание всякого рода союзов для оказания взаимопомощи, будь то между городами или отдельными лицами. Дабы обеспечить исполнение этого постановления, все жители Итальянского королевства мужского пола в возрасте от 18 до 70 лет обязаны были присягнуть, что будут хранить мир, не участвуя в военных действиях и каких бы то ни было союзах.

Среди множества оглашенных тогда постановлений было и объявление недействительной любой присяги, к принесению которой принудили силой. Какими бы соображениями ни руководствовался тогда Барбаросса, он, видимо, сам того не желая, сыграл на руку любителям менять корысти ради друзей и союзников: очень трудно было опровергнуть утверждение о вынужденности присяги. В интересах магнатов был принят закон о феодах, запрещавший отчуждение и раздел больших ленных владений, особенно тех, что были связаны с несением королевской службы — герцогств, маркграфств, графств. Благодаря этому укреплялось положение феодалов, вступавших в конфликты с городами из-за земельных владений. Барбаросса предпочитал в своей политике опираться на землевладельческую аристократию, стремился искать друзей и сторонников в ее среде.

Наконец появились с выполненным заданием болонские юристы, предъявившие императору обширный перечень регалий — его исключительных прав, превзошедший все его ожидания. Они констатировали, что все подати и пошлины, которые начали собирать со свободных людей еще 400 лет назад в Лангобардском королевстве за пользование дорогами, водными путями и гаванями, должны рассматриваться в качестве императорских регалий. Сюда же причислялись рыночные пошлины и доходы от чеканки монеты, штрафы, право на безопасный проезд, пользование мостами, рыболовство, строительство мельниц, владение бесхозным и конфискованным имуществом, получение лошадей, подвод и судов. Признали принадлежащими императору доходы от серебряных рудников и солеварен, имения государственных преступников и половину сокровищ, найденных на королевской или церковной земле, а вдобавок ко всему еще и право собирать поголовный налог, когда он, император, задумает отправиться на войну.

Когда подсчитали приблизительную стоимость всех этих регалий, получилась астрономическая сумма: только фиксированные ежегодные поступления из Италии должны были составить 100 тысяч фунтов серебра, в четыре с половиной раза больше, чем подати со всех немецких городов вместе взятых. Ожидалось, что в будущем они еще более возрастут. А ведь сюда еще не вошли доходы, формировавшиеся из единовременных, но постоянно повторявшихся сборов: выплаты при пожаловании ленных владений, судебные сборы и штрафы, контрибуции, налагавшиеся на побежденных и многие другие доходы, размер которых невозможно было подсчитать даже приблизительно.

Законы, принятые на Ронкальском рейхстаге, должны были обеспечить самые большие доходы, когда-либо получаемые императором. Хотя все города, и даже Милан, приняли эти законы и торжественно поклялись соблюдать их (единственным исключением явилась Генуя, представители которой заявили, что не наделены соответствующими полномочиями), император повелел, чтобы они дали по одному заложнику. Это касалось даже верных ему Павии и Кремоны.

Как раз в эти дни скончался архиепископ Кельнский, по установившемуся порядку носивший титул эрцканцлера Италии. Фридрих назначил на освободившуюся должность человека, уже зарекомендовавшего себя надежным защитником имперских интересов на территории к югу от Альп, — Райнальда Дассельского. Кельнский соборный капитул не воспротивился желанию императора, и в январе 1159 года Райнальд был почти единогласно избран архиепископом Кельнским. Оставаясь имперским канцлером, вторым после императора человеком в государстве, он стал теперь еще и правителем Италии.

От Генуи, единственного города, отказавшегося присоединиться к Ронкальским постановлениям, Барбаросса самым решительным образом потребовал незамедлительно подчиниться его воле. Однако ему в почтительной форме заявили, что Генуя останется на особом положении: благодаря своим широко разветвленным заморским связям, город и без того берет на себя заботы по защите христианских народов в Западном Средиземноморье, от Барселоны до Рима, снимая эту обязанность с Империи и тем самым экономя ей не менее десяти тысяч фунтов серебра ежегодно. Впрочем, генуэзцы согласились отдать Фридриху все, на что он сможет законным образом заявить свои права как император, — и тут же приступили к возведению укреплений со стороны суши. Поскольку Барбаросса распустил большую часть войска по домам, он не мог даже и помышлять об осаде. Пришлось действовать по-другому. Остановившись поблизости от города, он пригласил к себе консулов для переговоров, результатом которых явился союзный договор, выводивший Геную, как это уже было сделано в отношении Венеции, из имперского подчинения. В качестве ответного дара консулы сделали единовременный взнос в императорскую казну в размере 1200 фунтов серебра.

Тем самым Барбаросса отступил от им же обнародованных законов, дав понять, что незамедлительное получение крупных денежных сумм для него важнее неукоснительного осуществления своих суверенных, хотя и не всеми признаваемых прав. Но тем неумолимее действовали его уполномоченные, приступившие под началом эрцканцлера Райнальда к внедрению в систему городского управления нового должностного лица — подеста. Павия и Кремона охотно приняли императорских чиновников, но уже с Пьяченцей возникли первые осложнения, за которые та и поплатилась вынужденным сносом части своих оборонительных сооружений. Решительное сопротивление первым оказал небольшой город Крема, смертельно враждовавший с соседней Кремоной и находившийся в союзе с Миланом. Жители Кремы отказались принять подеста и прогнали императорских посланцев, хотя еще совсем недавно на Ронкальских полях клялись в верности Барбароссе.

Эта дерзость Кремы не могла объясняться ничем иным, кроме как ее сговором с Миланом, который, в свою очередь, тоже не собирался выполнять предложенные ему условия мира. Недавняя война с Империей и выплата огромной контрибуции не причинили ему ощутимого урона. Райнальд, которому доложили о перемене настроения его новых подданных, счел необходимым лично заняться водворением порядка и направился с немногочисленным сопровождением в Милан. Из беседы с консулами стало ясно, что они намерены и впредь соблюдать заключенный договор, обязывавший их сохранять верность императору, но не могут позволить, чтобы к ним прислали предусмотренного Ронкальскими решениями особо уполномоченного чиновника — подеста. Надо было что-то решать. И Райнальд, понимая, что едва ли ему удастся сейчас заставить миланцев в точности выполнить все, к чему их принудили недавние победители, пошел на уступку: он предоставил горожанам самим выбрать себе подеста, которого и утвердит в должности — полностью же отказаться от своей прерогативы он никак не может.

Тем временем перед ратушей, где велись эти переговоры, стал собираться народ. Было видно, что люди раздражены прибытием в город немцев. Возбуждение нарастало, и, наконец, ненависть миланцев выплеснулась угрожающими криками: «Вышвырнуть их! Чего там с ними возитесь?! Прибить их и делу конец! Давай открывай!» Хорошо еще, что вовремя успели закрыть ставни, по которым загромыхали летевшие из толпы камни. Разбушевавшиеся горожане едва не захватили представителей Барбароссы, которым была бы уготована печальная участь. В конце концов консулам удалось восстановить порядок и провести Райнальда с его спутниками в приготовленный для них дом. Под покровом ночи немцы, сопровождавшие эрцканцлера, тайком покинули город. Сам же Райнальд остался, считая ниже собственного достоинства бежать подобно захваченному врасплох вору. Напрасно представители рыцарского сословия вальвассоров пытались умиротворить его клятвенными заверениями, что Милан в точности выполнит все взятые на себя обязательства. Когда на следующий день Райнальд, гордо и бесстрашно восседая на коне, покидал город, в душе своей он уже вынес Милану смертный приговор.

Охваченный негодованием Барбаросса тут же вызвал к себе миланцев. Они явились во главе со своим перепуганным архиепископом, которому при виде императора сделалось настолько плохо, что его, бормотавшего извинения, пришлось вывести под руки. Миланцы, вынужденные держать ответ, и на сей раз не сказали ничего по существу, отделавшись пустыми отговорками. Уличенные в клятвопреступлении, они вызывающе дерзко заявили: «Мы, конечно, клялись, но ведь не обещали соблюдать клятву!»

Новая война с Миланом становилась неизбежной. Императору нечего было и думать о возвращении в Германию. Маленькая, но строптивая Крема продолжала упорствовать в своей непокорности. Ободренная ее примером, опять стала склоняться к неповиновению и Пьяченца. Установить свое прочное господство в Италии император мог, лишь преподав бунтовщикам хороший урок. Когда миланцы пропустили и последний срок, отведенный им для представления исчерпывающих объяснений, Барбаросса подверг мятежный город имперской опале. Он повелел одновременно с этим обнародовать и суждение докторов права из Болонской юридической академии, согласно которому преданные опале государственные преступники отдаются в рабство и лишаются своего имущества. Тем самым оправдывалась любая самая жестокая расправа, какую мог император совершить над Миланом.

Понимая, что одними только Ронкальскими законами не сломить сопротивление, Барбаросса решил укрепить свои вооруженные силы, призвав из Германии свежее подкрепление. В феврале 1159 года он потребовал от Генриха Льва и других светских и духовных князей прибыть весной вместе со своими отрядами в Италию. Никто не осмелился возражать императору, и вскоре военные отряды из Германии опять собрались на Ронкальских полях. Большинство рыцарей даже не успели добраться до родины. Настигнутые на марше императорским приказом, они тут же повернули назад. Императрица Беатрикс, дабы не обрекать супруга на долгую разлуку, также направилась в сопровождении Генриха Льва в Италию. В ближайшие годы, которые Барбароссе было суждено провести там, она не расставалась с ним.

Остававшееся с императором в Италии войско располагалось около Болоньи, тогда как сам он без устали разъезжал по Ломбардии, вдохновляя своих друзей на новые ратные подвиги и стремясь расширить круг сторонников. Постоянные тяготы и лишения походной жизни, переезды верхом на коне в любую погоду не прошли даром: в свои 36 лет Барбаросса уже страдал подагрой. К тому же его итальянские подданные не всегда отличались гостеприимством. Когда он вознамерился передохнуть в Лоди, на него совершили почти одновременно, одно за другим, два покушения, окончившихся более счастливо для него, нежели для покушавшихся. В посягательстве на жизнь императора обвинили миланцев, хотя тому и не было доказательств.

Но прежде чем начать борьбу с Миланом, решили преподать наглядный урок Креме, жители которой, полагаясь на свой союз с Миланом и Брешией, не выполнили приказ императора разрушить свои оборонительные сооружения. Барбаросса, дорожа собственной репутацией, не мог стерпеть такой непокорности. Объявив Креме имперскую опалу, он приказал в июле 1159 года приступить к осаде города. Для этого он выделил часть своего войска, а с остальными начал военные действия против Милана, соединившись с итальянскими вспомогательными отрядами. Спустя некоторое время он лично возглавил осаду Кремы. Однако расчеты на скорый и легкий успех не оправдались: оборонительные сооружения маленького города и мужество его защитников не позволили решить дело одной атакой. Немцы были вынуждены перейти к долгой и изнурительной для обеих сторон осаде.

Тем временем и борьба против Милана, шедшая с переменным успехом, не приносила желаемого результата. Взаимоотношения императора с папой Адрианом IV также приобрели характер борьбы, только перенесенной в область дипломатии. После проведения Фридрихом Ронкальского рейхстага у папы римского более не оставалось сомнений относительно того, что власть императора не совместима с его интересами. Формальный суверенитет немецких королей и римских императоров над Италией существовал издавна, однако после того, как Штауфен, огласив Ронкальские законы, показал, что не намерен долее довольствоваться пустым титулом, борьба за власть в Италии стала неизбежной. Осознание этой истины лишило покоя Адриана и его канцлера Роланда. Время осторожного лавирования и робких уступок прошло, пробил час решающей схватки.

Если еще каких-нибудь десять лет назад могло казаться, что провозглашенное папой Григорием VII притязание церкви на господство в мире стало реальностью, то теперь эта иллюзия рассеялась. Тем важнее для папства было постараться реализовать хотя бы в Италии тезис Григория, гласивший, что свобода церкви может обеспечиваться только ее господством. Однако Ронкальские постановления похоронили и этот принцип. Церкви ломбардских городов, до сих пор признававшие папу и как своего светского главу, теперь попали в зависимость от римского императора как своего верховного сюзерена.

Сразу же после Ронкальского рейхстага в тайный сговор с курией вступили представители Милана. К заговору подключились Пьяченца, Брешиа и Крема. Любое сопротивление императорской власти римский первосвященник объявлял богоугодным делом, вдохновляя своих сторонников на борьбу. Участников этой борьбы он поддерживал не только своим благословением, но и всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Так, еще до начала осады немцами Кремы заговорщики заключили друг с другом договор. Милан и дружественные ему города обязались не прекращать без папского одобрения сопротивление императору, даже если из-за этого завяжется борьба не на жизнь, а на смерть. Адриан в свою очередь обещал не упускать, используя свой апостолический авторитет, ни одной возможности навредить императору, оспорить действительность Ронкальских законов и, наконец, дождавшись удобного момента, предать анафеме Фридриха и его подручных.

При дворе императора не сразу узнали об этом. Хотя там и сознавали, что союз Адриана с правителем Сицилии, за которым последовало еще и соглашение с римским сенатом, создает определенную угрозу, однако не придавали ей слишком большого значения. Но вскоре начались конфликты по, казалось бы, ничтожному поводу. Скончался архиепископ Равеннский, и Барбаросса решил назначить его преемником сына лично преданного ему графа Бьяндрате. Для этого, поскольку юноша служил младшим диаконом при папской курии, требовалось специальное разрешение папы. Хотя выборы нового архиепископа проходили с соблюдением всех установленных формальностей и в присутствии папских легатов, Адриан отказался дать необходимое разрешение, не без злорадства пояснив, что курия сама нуждается в таких людях. Однако Фридрих расценил этот отказ папы как мелочную придирку и, не дожидаясь, пока тот сменит гнев на милость, утвердил молодого Бьяндрате в должности архиепископа.

Когда же спустя некоторое время Адриан объявил недействительным судебное решение, вынесенное Фридрихом в пользу Бергамо против Брешии, произошел острейший конфликт. Мало того что папа высокомерным тоном оспорил право Барбароссы вмешиваться в дела этих двух городов, он еще передал ему свое послание «через худого вестника» — малозначительного, низкого происхождения человека, а это уже было прямым вызовом. Император не остался перед ним в долгу. Хотя гонцом он и отправил благородного господина, в обращении имя императора, дабы заявить о его верховенстве, было поставлено перед именем папы. Кроме того, себя Фридрих называл «мы», а к папе обращался на «ты», чем сильно обидел чувствительного к таким формальностям Адриана, болезненно воспринимавшего любое умаление собственного достоинства.

Не было сомнений в том, что это подстрекательское письмо сочинил эрцканцлер Райнальд. Тем больше усилий пришлось приложить Эберхарду Бамбергскому для улаживания конфликта. В Риме, не желая идти на открытый разрыв, готовы были сменить тон. Один из членов папской коллегии, дружески настроенный по отношению к Империи, направил Эберхарду письмо, дабы обратить его внимание на серьезность положения. Он писал, что следовало бы позаботиться о том, чтобы впредь люди, «не имеющие опыта в служебной переписке», не допускались к составлению официальных посланий. Эберхард, в ответном письме выразив сожаление по поводу того, что «враг посеял в пшеницу сорную траву», заявил, что не стоит так серьезно относиться к формальностям, ибо спор возник из-за бестактного вмешательства курии в имперские дела. Поскольку же император неожиданно покинул свою резиденцию, он, Эберхард, не может с ним переговорить, и потому ответа в ближайшее время не будет: «Вы же его знаете! Он любит всех, кто к нему приходит с любовью, но он еще не вполне научился и врагов своих любить…»

Тем временем Адриан получил приятные для себя вести об успешной подготовке Милана к обороне. Сопротивление, оказанное врагу Кремой, также вселяло в него добрую надежду. Теперь он направил императору целый ряд требований, принятие которых называл обязательным условием для продолжения дружественных отношений с Империей. Так, он запрещал императору какие-либо переговоры с римским сенатом и заявлял, что действие Ронкальских постановлений не может распространяться на папские владения в Италии. К этим владениям римская курия отнесла, ссылаясь на весьма сомнительные правооснования, и всю Тоскану. Кроме того, утверждалось, что епископы Италии не должны присягать императору, а императорские посланцы не могут претендовать на гостеприимство с их стороны.

Эти новые притязания папы поначалу даже развеселили Фридриха, не без сарказма ответившего его легатам, что в столь важном деле он не может решать, не посоветовавшись с князьями, хотя свое личное мнение не утаит от них: «От присяги итальянских епископов на верность нам мы охотно откажемся, если они откажутся от пожалованных им нами владений. И наши посланцы будут обходить стороной их резиденции, если итальянцы сумеют доказать, что эти резиденции стоят не на нашей земле, ибо право землевладельца, как известно, превалирует над правом застройщика». Далее, сменив тон, Барбаросса заявил: «Желание же папы, чтобы я не направлял в город Рим своих посланников, слишком серьезно, чтобы об этом шутить. Ибо милостью Божией Мы являемся Римским императором. Но Мы обладали бы лишь пустым титулом и были бы жалкой тенью императора, если бы позволили лишить себя власти над нашим городом Римом!»

Кардиналы не могли что-либо возразить. Им не было дано поручение вступать в переговоры. А Фридрих, в свою очередь, предъявил ультиматум: или папа проявит добрую волю и пойдет на разумное соглашение, которое отвечало бы интересам как его самого, так и императора, или же, в противном случае, незамедлительно будут начаты переговоры с сенатом города Рима, а это значит, что император признает сенат, вместо папы, властью в городе. Именно в это время, как нельзя более кстати для Барбароссы, к нему прибыли представители римского сената, чтобы просить у него прощения за инциденты, имевшие место во время его коронации в 1155 году, и добиваться примирения с ним.

Послание императора было доставлено папе специальной миссией во главе с Отто Виттельсбахом, знаменосцем Империи. Таким образом, разрыв, которого Адриан и его канцлер Роланд не только не пытались избежать, но и хотели в нужный для себя момент осуществить, состоялся. Адриан давно уже перешел на сторону врагов Империи и договорился с посланцами Милана, Брешии и Пьяченцы, что никто из них без согласия других партнеров не заключит мир с императором, застрявшим у стен Кремы. Тем самым папа подстрекал Крему к продолжению сопротивления. Милан, Пьяченца и Брешиа заявляли о своей полной готовности к борьбе и просили святого отца нанести, наконец, удар по еретику Барбароссе, отлучить его от церкви. Последствия этого были бы непредсказуемы. Не только все подданные императора освободились бы от принесенной ему присяги и отложились бы от него, но и, возможно, в стране появился бы антикороль, а борьба Милана переросла бы в Священную войну католического мира против государя-еретика, едва ли не антихриста. С другой стороны, высказывались и резонные возражения, не окажется ли эта анафема пустой затеей ввиду прочности положения императора, полноты его власти в Империи.

В августе 1159 года папа пообещал предать императора анафеме, но не успел. События приняли неожиданный для всех оборот.