МАЛЫЕ КОРОЛИ ПРОВИНЦИЙ

МАЛЫЕ КОРОЛИ ПРОВИНЦИЙ

В то время когда в Павии шумно праздновали победу, когда императорские грамоты стали датироваться «со дня разрушения Милана», а о Фридрихе уже заговорили, что он хочет «распространить блеск и славу Римской империи за моря», Александр III высадился на французский берег неподалеку от Монпелье. Еще в сентябре, когда ожидалось падение Милана, он покинул Рим, чтобы последовать приглашению в Пизу. Но по прибытии в Ливорно ему передали просьбу пизанских консулов, не задерживаясь, продолжать путешествие, поскольку они не хотели бы сердить императора. Лишь в Генуе папа был принят с подобающим его сану почтением, вопреки воле Барбароссы. В преданном ему городе Александр III пробыл до весны 1162 года и, когда свершилась судьба Милана, предпринял последнюю попытку добиться почетного мира с императором. Он писал Эберхарду Зальцбургскому, бывшему тогда при дворе Фридриха: «Величайшее счастье, какое нам может быть даровано на земле, самое заветное желание, переполняющее нас, состоит в том, чтобы иметь милостью Божией возможность любить и глубоко почитать столь великого и могущественного государя, как император. Поэтому мы твердо решили забыть все, что он нам сделал, если он вернется в лоно святой церкви!»

Эберхард испробовал все, чтобы склонить Фридриха к примирению с Александром III и тем самым восстановить единство западного христианства. Однако тот заявил, что будет соблюдать принятые в Павии решения, хотя и не прочь созвать «на развалинах Милана» новый собор. Собор был созван, но — в который уже раз — свершилось то, что должно было свершиться: при одном голосе против, поданном Эберхардом Зальцбургским, Виктор IV опять был назван единственным законным папой, а Александра III снова предали анафеме.

Для Александра более не было места ни в Риме, ни в Италии вообще. Вскоре ему довелось убедиться, что и король Людовик VII не столь уж надежен, как хотелось бы. Когда папа-изгнанник в день Вознесения Христова, отслужив мессу в Монпелье, еще раз предал анафеме императора и его сторонников, французские епископы и графы, да и сам брат Людовика, архиепископ Реймсский, ликовали. Однако по всему было видно, что при дворе решающим влиянием пользовались теперь прекрасная королева и ее брат граф Генрих де Труа — родственники Виктора IV. Они требовали от короля, чтобы тот окончательно порвал с Александром, приобретя тем самым бесценную дружбу могущественного императора, напоминали, сколь опасно сердить Барбароссу, тем более когда вассально-ленные отношения в пограничных областях Бургундии остались не проясненными до конца. Красноречивый Генрих де Труа, сохранявший добрые отношения с Райнальдом Дассельским, был усерден в своем стремлении уладить возникшие осложнения. Хорошую поддержку он получил, когда от германского эрцканцлера пришло послание к французскому канцлеру, епископу Суассонскому Гуго, в коем прямо говорилось, что могут возникнуть непреодолимые затруднения во взаимоотношениях между римским императором и французским королем, если тот и впредь будет предоставлять убежище еретику Роланду и его кардиналам, которые к тому же надеются собрать во Франции деньги для оплаты своих долгов.

Людовика терзали мучительные сомнения. Религиозные убеждения влекли его к Александру, которого он недвусмысленно признал папой. Эта внутренняя тяга еще больше подкреплялась опасением, что переход на сторону Виктора IV может послужить причиной острейшего конфликта с французским клиром. Но, с другой стороны, он ни в коем случае не хотел ссориться с Фридрихом и видел свое спасение в том, чтобы как можно дольше тянуть с принятием окончательного решения.

И он тянул. Когда пришло сообщение о прибытии в его страну Александра III, он весьма обрадовался, не подав при этом и виду. Когда же его прямо спросили, берет ли он под свою королевскую защиту святого отца, он ответил, что скоро напишет об этом. В июне, наконец, в Монпелье пришло долгожданное письмо папе. Однако в нем не было ничего кроме просьбы поддержать королевское постановление по одному из спорных вопросов монастырской жизни. Спустя некоторое время прибыл королевский порученец, сообщивший папе, что Людовик еще не пришел к окончательному решению, однако хотел бы уже сейчас пообещать, что возьмет его под свою защиту. В ответ на это Александр прямо заявил королю, что тот обязан внести ясность в его положение. И тогда Людовик сделал самое разумное, что только можно было предпринять. Он направил к папе аббата Сен-Жерменского монастыря, своего доверенного человека, чтобы тот объяснил ему, в каком положении находится сам король. Однако Александр, увидев, что оправдались худшие предположения, не пожелал с пониманием отнестись к его трудностям. Между ним и королевским посланником начался столь оживленный обмен мнениями, что престарелый аббат от пережитых волнений спустя несколько дней умер.

Между тем при французском дворе крепло убеждение, что Людовик VII принял решение не поддерживать Александра. Папа начинал оценивать собственное положение как угрожающее. Узнав, что Людовик будто бы обязался совместно с императором созвать церковный собор, на котором обязаны присутствовать оба папы, Александр не смог усидеть в Монпелье. Не дожидаясь ответа на свое срочное послание к Людовику, в коем он просил назначить ему место и время аудиенции, папа выехал навстречу королю. По дороге ему сообщили, что Людовик во исполнение какого-то таинственного соглашения с императором направляется на бургундско-германскую границу. Архиепископ Реймсский посоветовал Александру ждать короля в Клермоне, куда тот должен был прибыть. Однако Людовик неожиданно изменил свой маршрут, и папа понапрасну прождал его два дня, после чего, позабыв о своем апостолическом достоинстве, мучимый тревожными предчувствиями, бросился на поиски короля. Наконец он застал его, удивленного неожиданной встречей, в одном из цистерцианских монастырей близ Клюни.

То, что Александр услышал из уст самого короля, послужило для него сигналом большой беды. Он узнал, что граф Генрих де Труа за последние месяцы неоднократно приезжал в Павию, дабы в личных беседах с императором и его канцлером объяснить, как лучше всего склонить Людовика VII к признанию папы Виктора IV. Правда, его предложения на первых порах казались немцам чистой фантазией, ради которой не стоило отвлекаться от решения более важных и насущных проблем. Конечно, этот любезный господин еще может оказать полезные услуги, рассуждали они, однако в данный момент его оптимизм не внушал доверия. После, как они говорили, «бегства Роланда» отпала необходимость в предполагавшемся ранее походе в Рим (какой смысл было в четвертый раз повторять принятые в Павии решения?), так что Фридрих всю свою энергию употребил на упрочение собственной власти в Северной Италии. Вместе с тем, в результате кровавых восстаний сицилийских баронов против тиранического правления их короля Вильгельма I, прозванного Злым, появилась замечательная возможность наконец-то осуществить отложенное семь лет назад завоевание Сицилийского королевства. И Фридрих начал готовиться к войне.

При его дворе развернулась небывалая активность. Помимо приема делегаций ломбардских городов, которые теперь все без исключения присягнули ему на верность, император был полностью поглощен начавшимися переговорами с Пизой. Целью было добиться от нее признания императорского верховенства и, что еще важнее, предоставления большого флота для ведения войны против Сицилии. При этом не хотели отказываться и от содействия Генуи. Надлежало решить почти неразрешимую задачу: обе эти морские торговые державы враждовали друг с другом — следовательно, надо было их мирить. Генуя к тому же продолжала выказывать свою неприязнь к императору. Фридрих, не без участия своих советников, нашел хитроумное решение, пообещав пизанцам поддержку в их намечавшейся войне против Генуи и огромные торговые привилегии на Сицилии, которую предполагалось завоевать с их помощью. Узнав об этом, генуэзцы сочли за благо позабыть о своей враждебности к покорителю Милана и поспешили направить посольство в Павию. В результате трудных переговоров дипломатам Райнальда наконец удалось примирить оба города, после чего и Генуе были обещаны значительные привилегии в Сицилийском королевстве.

Граф де Труа, на глазах у которого свершались эти государственные дела, находился под глубоким впечатлением. Увиденное подействовало на знатного француза столь сильно, что он дал понять императору о своем намерении стать его ленником со всеми бургундскими владениями и, соответственно, отказаться от сюзеренитета Людовика VII, если тот будет упорствовать в своем непризнании папы Виктора IV. Фридрих решил, что это могло бы стать неплохим средством давления на французского короля. Любезному графу он ответил, что будет вести с ним переговоры о признании Францией «императорского папы» лишь после того, как тот предоставит ему письменные полномочия от Людовика VII на заключение от имени Французского королевства соглашений, обязательных для исполнения обеими сторонами. Генрих де Труа пообещал сделать все зависящее от него и отбыл. При императорском дворе не надеялись на его скорое возвращение.

Тем временем Пиза и Генуя закончили снаряжение своих флотов. Военные отряды ломбардских городов ждали мобилизационных предписаний для отправки на войну против Сицилии. Были отданы распоряжения собирать рыцарские ополчения в Германии. Все пребывали в уверенности, что император, посетивший Равенну, двинется оттуда прямиком в южном направлении. Но вместо этого Фридрих, вопреки всем ожиданиям, опять появился в Павии, куда прибыл граф де Труа с полномочиями на ведение официальных переговоров.

Людовик VII был сыт по горло мучительной неопределенностью своего положения, однако по-прежнему не мог ни на что решиться. И тут как нельзя более кстати явился со своим предложением шурин. Король, которому не хотелось даже думать об этом надоевшем деле, с готовностью согласился предоставить графу де Труа письменные полномочия, необходимые для ведения с Фридрихом переговоров о созыве церковного собора, куда должны были явиться оба папы для окончательного решения своей участи. Граф, словно еще не веря удаче, предупредил короля, что, если тот не сдержит слово, он перейдет со всеми своими бургундскими владениями под сюзеренитет императора. Людовик на все ответил согласием и отправился со своей веселой королевой на охоту.

Французу был оказан в Павии триумфальный прием. Ни Фридрих, ни Райнальд не ожидали столь быстрого успеха. Тем важнее было как можно полнее воспользоваться им. Не о чем было долго совещаться — надлежало, не теряя попусту времени, заключить государственный договор, который бы обеспечил признание Виктора единственным законным папой. Предполагалось, что Людовик, потребовавший, чтобы на собор явились оба папы, возьмет на себя обязательство прибыть вместе с Александром. Поскольку же весьма вероятен был отказ Александра почтить собор своим присутствием (ведь он не признавал какого бы то ни было суда над собой и, более того, не считал возможным общение с преданными анафеме немцами), в договор вписали особое условие, что будет считаться проигранным дело того папы, который откажется от явки. Затем уже оба государя, Фридрих I и Людовик VII, должны будут неукоснительно исполнять решения этого церковного собора.

Проведение собора намечалось в Сен-Жан-де-Лоне, на границе двух королевств, на равном удалении от Дижона на французской и Доля на германо-бургундской земле. Но еще до этого обоим правителям предстояло встретиться на нейтральной территории — на мосту через реку Сону. Здесь, лично поприветствовав друг друга, они, в присутствии обоих пап и своего ближайшего окружения, должны будут клятвенно подтвердить собственное намерение соблюдать договор. Принятие окончательного решения доверялось представителям немецкого, французского и итальянского клира, так что большинство в две трети императору было гарантировано, поскольку итальянская церковь уже находилась под его строгим контролем.

Граф де Труа покинул Павию с письмом от императора Фридриха I к Людовику VII, в коем выражалась уверенность, что, наконец-то, близок долгожданный день, когда будет положен предел и братскому раздору между французами и немцами, и церковному расколу. Райнальд Дассельский также направил послание к французскому канцлеру Гуго, епископу Суассонскому. Признание папы Виктора IV Францией должно было вот-вот состояться, а вместе с ним близилось и торжество политики императора, еще более впечатляющее, чем триумфальное завоевание Милана.

Однако Людовик VII, узнав о достигнутых соглашениях, был вне себя от ярости. Он не давал таких полномочий графу де Труа! Никто на заставит его выполнять договор, заключенный без его ведома и даже вопреки его воле! Король бушевал, выплескивая приливы гнева и вновь обретая способность рассуждать здраво: им самим же данные Генриху де Труа полномочия были достаточно определенны и широки, так что теперь он был связан заключенными соглашениями. Но даже если бы он и не захотел их соблюдать, отступать все равно уже было поздно, поскольку император успел разослать приглашения всем королям участвовать в столь знаменательном событии, венчавшем собой преодоление церковного раскола. Что будет, если все сорвется по вине короля Франции? Не пострадает ли его репутация «христианнейшего государя»? Подготовка к собору уже шла полным ходом и не заключалась в одной только рассылке приглашений. Рассказывали, что в Доле собирается множество строителей, готовых приступить к возведению в той малолюдной и неприветливой местности огромных палат для проведения столь важного собрания. Ходили также слухи, что имперские князья и вассалы императора, короли Венгрии и Дании, прибудут на собор со своими дружинами — всё имперское войско выступит в поход. Пусть французский король теперь посмеет нарушить подписанный от его имени договор!

Итак, во что бы то ни стало Людовик должен был явиться к условленному сроку 29 августа на встречу на мосту через Сону, и притом в сопровождении папы Александра III.

В течение двух дней Людовик изо всех своих сил старался уговорить папу, но тот оставался непреклонным, не идя ни на малейшие уступки. И напоминание о том, что был же он представлен на соборе в Тулузе двумя легатами, что равносильно его личному присутствию, не произвело ни малейшего впечатления на Александра, отчетливо сознававшего, куда клонится дело. Король стал упрашивать папу следовать за собой хотя бы на некотором удалении, чтобы с моста его можно было по крайней мере увидеть: так он сумеет избежать встречи с преданными анафеме немцами, но договор тем не менее будет выполнен. Когда в ответ на это Александр возразил, что не хотел бы рисковать своей жизнью, Людовик лично поручился за его безопасность, но и это не помогло. Александр упорно отказывался ехать, выражая готовность лишь направить от себя нескольких кардиналов, которые при необходимости могли бы ответить на интересующие собор вопросы. Так, ничего не добившись, король с тяжелым сердцем отправился в Дижон.

Тем временем Фридрих Барбаросса завершал свое четырехлетнее пребывание на Апеннинах. За эти годы многое изменилось в Италии, как того хотелось императору. Собираясь теперь покинуть страну, он созвал в Турине назначенных им подеста, чтобы дать им указания, как надо действовать во время его отсутствия. Поход против Сицилии не отменялся, а лишь на время откладывался, так что он распорядился проводить необходимые для этого приготовления. Распрощавшись — как ему казалось, ненадолго — со своими итальянскими подданными, 21 августа 1162 года Фридрих отбыл с небольшой свитой из Турина в Бургундию. Благополучно преодолев Альпы, он своевременно прибыл в Доль.

После соглашения о встрече правителей Франции и Германии, папа и император принялись агитировать в своих интересах: Фридрих — за участие как можно большего числа князей, Александр же — против этой встречи вообще. Он пытался сорвать ее, убеждая французского короля как в личных беседах, так и в письмах, а также через канцлера Франции, епископа Суассонского Гуго, отказаться от нее, пророча множество бед не только церкви и ее главе, но также королю и его стране, если, не приведи Господи, намеченная встреча состоится. Сам Александр наотрез отказался участвовать во встрече монархов, приводя в оправдание все тот же довод: глава святой римской церкви неподсуден мирскому суду. Со своей стороны, Барбаросса в посланиях духовным и светским князьям Империи уверял, что король Людовик на съезде знати двух королевств признает Виктора единственным, законным папой. К своим наиболее доверенным князьям император обратился также с просьбой привести с собой вассалов в полном снаряжении, поскольку требовалось принять меры предосторожности. При этом Фридрих имел в виду военные приготовления Людовика перед их несостоявшейся встречей в 1157 году. Обращение к князьям с подобного рода просьбой не укрылось от другой стороны, повергнув французов в замешательство: мало того что император пытается грубейшим образом предопределить результаты встречи, так он еще создает угрозу для партнеров. Понятно, что военные приготовления Барбароссы заставили и французского короля принять свои меры.

Прибыв 29 августа 1162 года к месту встречи, французы с тревогой смотрели на раскинувшийся на противоположном берегу Соны палаточный лагерь немцев. В любой момент княжеские дружины готовы были вторгнуться на французскую территорию, начав безнадежную для Франции войну. Отсутствие Александра могло спровоцировать столкновение.

По правилам церемониала, на мосту сначала должны были встретиться посланцы с обеих сторон, дабы возвестить друг другу о прибытии своих суверенов. Лишь затем оба правителя в сопровождении пап и собственных приближенных должны были выйти навстречу друг другу, обняться и принести взаимную клятву о соблюдении договора. Поэтому, когда настал долгожданный день, Фридрих вместе с папой Виктором IV стоял в ожидании встречи, тогда как Райнальд отправился на мост для обмена церемониальными любезностями с французами. Людовик, с утра выехавший из Дижона в охотничьем наряде, отнюдь не предназначенном для официальных торжественных встреч, скрывался в леске неподалеку от моста. Оттуда он и послал к немцам архиепископа Турского, епископа Парижского и аббата монастыря Везелэ.

Неприятнейшим сюрпризом для Райнальда и находившегося при нем графа де Труа явилось известие о том, что король Франции не смог прибыть, поскольку лишь вчера ознакомился с текстом договора, а так как решение столь большой важности нельзя принимать в спешке, он просит об отсрочке на три недели. Райнальд отклонил просьбу, заявив, что король обязан явиться на встречу, точно так же, как император готов это сделать. С этим ответом французские парламентеры и возвратились к Людовику, с тревогой на душе отправившемуся обратно в Дижон. Договор, вне всякого сомнения, был нарушен. Тем временем Генрих де Труа изо всех сил старался успокоить императора и уговорить его на трехнедельную отсрочку. Райнальд был решительно против, требуя взяться за оружие, однако князья, менее всего готовые к непредвиденной войне, настоятельно рекомендовали мирное решение. Как-никак их приглашали на церковный собор и рейхстаг, а не в военный поход. Они не испытывали ни малейшего желания положить свои жизни ради исполнения честолюбивых замыслов Райнальда.

Фридрих был вынужден принять предложения французов и перенести встречу с королем на 19 сентября, потребовав при этом, чтобы Людовик в порядке гарантии участия в перенесенной на новый срок встрече дал заложников. Королю напомнили также, что он собственной персоной отвечает за явку Александра и обязан безоговорочно принять решения собора. Если же он опять не сдержит свое слово, то должен будет явиться к императору в качестве пленника! Этот ультиматум был предъявлен Людовику на следующее утро Генрихом де Труа. Понимая, что из-за нарушения договора на карту поставлена его честь, и исполненный худшими опасениями в связи с угрозой войны, король совсем потерял голову и в смятении поставил под ультиматумом свою подпись. Этим поступком он привел в полное замешательство собственное окружение и особенно папских кардиналов.

Александр тоже пал духом. Целыми днями он совещался со своими кардиналами. Если подчиниться и предстать перед собором, как того требовал король, то его наверняка низложат; если же отказаться, то неизбежно начнется война, поскольку Людовик едва ли согласится стать пленником императора. В этом случае для Александра тем более не оставалось надежды. И все же удалось выиграть три недели! За это время должно решиться, можно ли склонить короля Англии Генриха II не только к миру с Францией, но и к союзу с ней. Это был единственный выход.

Генрих II, уже давно обосновавшийся со своим войском во Франции и сильно опасавшийся, как бы дело не дошло до заключения германо-французского союза, весьма любезно принял легатов Александра. Они обрисовали положение самыми черными красками: Французскому королевству угрожает германское порабощение, что предвещает и скорый конец английским владениям на континенте; впрочем, если бы Генрих II в этот судьбоносный час стал на сторону Людовика VII, неутомимого борца за свободу церкви, то немецкому варвару, вознамерившемуся поработить весь мир, пришлось бы отступить, и это благое дело, подобное крестовому походу, было бы угодно Богу.

Как всегда бывало в роковую минуту, Генрих II показал себя решительным и смелым политиком. Даже не исключая возможность того, что император Фридрих I Барбаросса отважится вступить в борьбу против Англии и Франции одновременно, он все же сделал выбор в пользу своего вчерашнего врага, короля Людовика, вассалом которого, по крайней мере формально, все еще признавал себя. Он направил к нему посольство, которое должно было не только мирно уладить старые разногласия, но и обещать поддержку всего английского войска. Это значило, что Александр III в последнюю минуту был не только спасен, но и мог торжествовать.

Тем временем у собравшихся в Доле немцев портилось настроение. Никто не мог и представить себе, как выдержать еще целые три недели в этой унылой и бедной местности. Цены на продовольствие, за которым приходилось ездить все дальше и дальше, росли день ото дня. Император, поверивший в соблюдение французами договора, рассчитывал на скорое открытие и быстрое завершение церковного собора. Теперь же дело принимало совсем иной оборот: стало известно, что Александр прилагает усилия, дабы примирить королей Англии и Франции. Если эти старания увенчаются успехом, чего Фридрих не исключал, то намеченная на 19 сентября встреча превратится в фарс. Конечно же, Людовик прибудет на злополучный мост без Александра, если прибудет вообще. Смешно было бы надеяться, что король Франции добровольно последует в плен к императору. Фридриху в этом случае оставалось лишь исполнить свои угрозы — то есть объявить войну, но, учитывая намечавшийся англо-французский союз и вялое настроение имперских князей, это была крайне опасная авантюра. Не лучше выглядел и иной выход: ограничившись резким протестом, отправиться восвояси.

Надо было срочно что-то предпринимать хотя бы ради имперских князей, разочарованных и уже собиравшихся разъезжаться по домам. А прибыло не менее пятидесяти епископов со всей Империи и почти все светские князья, включая Генриха Льва и Фридриха Швабского. (Не явился только Бертольд Церинген, окончательно убедившийся, что император и не помышляет о выполнении данных ему накануне коронации обещаний.) Присутствовал и король Дании Вальдемар, который, согласно уговору, должен был получить в лен из рук Фридриха датскую корону. Это был человек богатырского телосложения, рядом с которым император выглядел мальчиком-подростком.

Фридрих решил провести рейхстаг и синод одновременно, не дожидаясь прибытия Людовика к условленному месту. Поскольку никто уже и не надеялся увидеть Александра, было объявлено, что собравшиеся правомочны принимать решения и в отсутствие противной стороны.

Аргументы Виктора, повторенные уже в четвертый раз, естественно, не вызывали интереса. Присутствующим клирикам важнее было узнать о планах церковной реформы: предполагалось, установив разумную подать в пользу Святого престола, положить предел ненавистному стяжательству папских легатов. Было бы желательно также предоставить известную свободу церквам в отдельных странах, а к компетенции папского суда отнести случаи, которые впредь будут устанавливать сами архиепископы. Практически это означало бы, что Святой престол ограничится лишь исполнением обязанностей по спасению душ христиан. Виктора, обещавшего провести долгожданную реформу, участники синода вознаградили рукоплесканием и еще раз признали законным папой.

Но еще важнее было то, что теперь и сам император взял слово, дабы оправдать свою политику. Он сказал, что хотел дать всем королям Запада возможность внести свой вклад в устранение церковного раскола, а потому и созвал по согласованию с правителем Франции это собрание. Однако явились лишь короли Дании и Венгрии, а значит «короли провинций» упустили данную им возможность поучаствовать в решении судеб христианского мира. Итак, право решать теперь принадлежит исключительно императору Священной Римской империи.

Затем он дал слово Райнальду, дабы тот зачитал программное заявление, которое было произнесено на немецком, французском и латинском языках. Едва ли, говорилось в нем, «малые короли провинций», то есть короли Англии и Франции (обидное выражение «короли провинций», прозвучавшее из уст Барбароссы, было еще более заострено Райнальдом), выразили бы готовность терпеть такое положение дел, при котором император принимал бы решение о назначении архиепископа Кентерберийского или Реймсского, или хотя бы пытался влиять на их избрание — так и Римский император впредь не будет позволять, чтобы кто-то вмешивался в избрание епископа Рима. Кентербери относится к Англии, Реймс — к Франции, а Рим — к Священной Римской империи! Заступничество за пресловутого Роланда, вопли об угрозе свободе церкви означают лишь дерзкое вмешательство во внутренние дела Империи.

Эта речь, произнесенная с ораторским мастерством и предельно остро расставившая все акценты, не оставила равнодушными большинство слушавших ее немцев. Ведь в ней впервые публично прозвучало смелое утверждение, что Рим является императорским городом, а его епископ — таким же имперским князем, как и прочие немецкие епископы. Тем самым была разорвана нить, связывавшая со времен Карла Великого все народы Запада с папством, а на место возвышавшегося над народами и странами апостолического князя поставлен имперский епископ! «Великая хартия» Священной Римской империи была оглашена, а цели большой имперской политики объявлены.

Но не все восторгались ораторским мастерством Райнальда Дассельского. «Сколько восторга он вызвал своей речью среди немцев, столько же неприятия у нас», — писал в своих анналах датский хронист, сопровождавший короля Вальдемара. И немецкие епископы, не говоря уже о бургундских и итальянских, также пребывали в подавленном настроении. Столь жесткие формулировки и безоглядная политика с позиции силы, попиравшая положения канонического права, для большинства были неприемлемы, хотя князья церкви и отдавали должное ораторским достоинствам речи и страстной решимости Райнальда воплотить в жизнь свою программу. Не компетентный суд, не приговор собравшихся со всего света отцов церкви позволил наконец найти истину. Вовсе нет: эрцканцлер одним ударом кулака поставил на место освященного традицией порядка новый, еретический. Этот новый, приукрашенный героической фразеологией «порядок» никогда не сможет стать основанием для мира и спокойствия, а лишь подстегнет борьбу за свободу совести. Не устранение церковного раскола, а его предельное обострение явилось результатом собрания в Доле.

Назначенная на 19 сентября встреча окончательно потеряла смысл. Вне зависимости от того, захочет ли Людовик вступать в переговоры или нет, Фридрих не пожелал второй раз ждать понапрасну и уполномочил Райнальда говорить от своего имени. А тем временем французское войско почти подошло к Дижону. Английское тоже было на марше. В этой обстановке Людовик мог вообще не думать о соблюдении данного слова, поскольку дело все равно шло к военному конфликту.

И все же король Франции не захотел во второй раз давать повод для упреков в вероломстве и во главе многочисленной свиты поскакал в условленный час к месту встречи на мосту. Оставаясь в седле, он искал глазами императора, а увидев вместо него эрцканцлера, тут же заявил, что на сей раз Фридрих нарушил договор. На возражение Райнальда, что и король, вопреки договоренности, прибыл без Александра, Людовик ответил, что «синод» уже состоялся, а это также противоречит договору. Для большей убедительности тут же еще раз был зачитан договор. Но Райнальда не так-то легко было сбить с толку. Он дал иное толкование тексту соглашения. Подписывая этот договор, император якобы никогда не отказывался от своего права распоряжаться судьбой епископа Рима, находящегося, как и любой другой имперский епископ, под его сюзеренитетом; королю же, разумеется, и теперь еще предоставляется возможность заявить о признании законности решения синода.

В ответ на это Людовик VII обратился к своей свите и спросил, сдержал ли он свое слово и свободен ли от взятого на себя обязательства. Получив от всех утвердительный ответ, он повернул коня и ускакал прочь. Спустя три дня он встретился с королем Англии Генрихом II. Они обнялись по королевскому обычаю и поклялись соблюдать мир, дружбу и верность друг другу. А потом эти «малые короли провинций» шагали, один слева, а другой справа, возле иноходца Александра III, поддерживая стремена.

Сразу же после синода и рейхстага немецкие князья покинули Бургундию и вернулись домой. Лишь граф Генрих де Труа направился к императору, дабы принести ему обещанную ленную присягу, поскольку, полагал он, французский король не выполнил первую часть договора. Барбаросса принял ленную присягу как от него, так и от троих заложников, в свое время предоставленных Людовиком, однако вскоре освободил их от взятых на себя обязательств, кроме графа Фландрского, который был его вассалом.

Попытка преодолеть схизму путем прямых переговоров провалилась, и император возвращался из Бургундии раздосадованным и разочарованным. В Сен-Жан-де-Лон ему довелось испытать капризы фортуны, каких он еще не видал. Должна ли Империя стерпеть брошенный ей вызов «малых королей»? Фридрих стоял перед трудным выбором. Начинать войну против обоих королей-союзников было бы большим риском. Даже если бы война закончилась полным успехом, мог остаться нерешенным главный вопрос, от которого все и зависело, — устранение Александра. Правда, тот и сам не прекращал предпринимать попытки склонить на свою сторону Барбароссу, обращаясь за содействием к архиепископу Зальцбургскому Эберхарду, ибо понимал, что признание только королями Англии и Франции мало что значит, пока нет одобрения со стороны императора. Только признание Фридрихом I его понтификата могло прекратить схизму.

В этой обстановке неопределенности Барбаросса узнал о начавшихся в Эльзасе беспорядках, зачинщиком которых называли Бертольда Церингена. Этот князь, однажды уже обманутый в своих притязаниях на Бургундию, был смертельно обижен отказом Фридриха передать его брату архиепископство Майнцское, что и послужило для него поводом перейти на сторону короля Франции. «Если император, этот разрушитель церквей и нарушитель законов, — писал он Людовику, — вздумает привести в исполнение свои угрозы в отношении вас, то знайте, что мы со всеми нашими друзьями и сторонниками, а заодно и многие другие немецкие князья, ненавидящие императора так же, как и мы, всецело будем в вашем распоряжении».

Даже если император и не знал об этом письме, он сразу понял масштабы грозящей ему опасности и незамедлительно отдал приказ выступать в поход. Стремительным маршем он достиг Эльзаса и внезапно обрушился на мятежников с такой силой, что вскоре о недавнем мятеже напоминали только пепелища разрушенных бургов. Спустя некоторое время состоялось его примирение с Церингеном, после чего он во всем блеске своего императорского величия совершил объезд прирейнских земель. Майнц, жители которого подняли мятеж и убили собственного архиепископа, был подвергнут жестокой экзекуции, сопоставимой с расправой над Миланом.

За четырехлетнее отсутствие Фридриха в Германии накопилось много дел, и он, неутомимо разъезжая по стране, провел один за другим несколько съездов знати — в Верхней Лотарингии, на Рейне, в Швабии. В те дни он назначил еще одним канцлером Кристиана фон Буха, в последующие годы проявившего себя надежным помощником в делах. Кристиан владел многими языками (латинским, французским, итальянским, греческим) и уже по одной этой причине представлял особую ценность для Фридриха, говорившего только по-немецки. Обладал новый канцлер также незаурядным талантом дипломата.

В Констанце в ноябре 1162 года был расторгнут брак Генриха Льва с Клеменцией, сестрой Бертольда Церингена. Формальным поводом для развода послужило слишком близкое родство, но подлинной причиной, видимо, явилось отсутствие мужского потомства. Говорили, что Барбаросса вдохновил своего кузена на этот развод, имея целью поссорить Церингенов и Вельфов, союз которых становился опасным для него.

В начале 1163 года император находился во Франконии, занимаясь государственными делами. Своим вниманием он не обошел и недавний мятеж в Вормсе. 7 апреля Фридрих открыл там рейхстаг. К тому времени главные участники мятежа, ответственные за убийство архиепископа, уже успели скрыться. Их дома были разрушены, имущество конфисковано, а сами они навечно изгонялись из города, лишавшегося своих привилегий, а также городских стен.

Эта демонстрация силы, совершавшаяся не без особого умысла, не могла тем не менее заставить забыть, что церковная политика императора потерпела в Доле полный крах. Вину за эту неудачу возлагали на Райнальда Дассельского. Мало того что он, положившись на законную силу достигнутых в Павии соглашений с графом де Труа, отговорил императора от войны против Сицилии, так он еще своей поспешностью и горячностью в Доле осложнил отношения между Империей и западными державами, которые он назвал «провинциями» и «малыми королевствами».

Александр III чувствовал себя триумфатором, тогда как авторитет Виктора IV неуклонно падал. Когда Александр на синоде, куда он созвал своих сторонников из числа духовенства Запада, вновь предал своего соперника анафеме, перед Виктором стали захлопываться двери даже в Германии. Ожесточившийся и пребывающий в разладе с самим собой, Виктор просил у императора и получил разрешение возвратиться в свою итальянскую резиденцию в Кремоне. Вместе с ним в Италию отправился и Райнальд, едва успевший посетить после своего избрания архиепископом Кельнским собственную епархию. И его тоже в очередной раз поразила стрела Александрова проклятия, тогда как император был пощажен. При желании в этом можно было усматривать знак того, что Александр все еще надеялся прийти к взаимопониманию с Барбароссой. Однако тот после разочаровавших его событий на Соне был менее, чем когда бы то ни было прежде, склонен отступить от своей прежней позиции. Теперь он обратился к отложенному походу против Сицилии. Райнальд Дассельский для того и отправился в Италию, чтобы провести там необходимую подготовку.

Враги Райнальда при дворе императора тотчас воспользовались его отсутствием и стали доказывать Барбароссе, сколь гибельна для государства политика эрцканцлера. Архиепископы Эберхард Зальцбургский и только что утвержденный Конрад Майнцский, брат знаменосца Империи Отто Виттельсбаха, а заодно с ними и епископ Бриксенский, духовник императора, пытались уговорить его примириться с Александром III, но тот и слушать их не захотел. Убеждения отдельных князей церкви он рассматривал как их личное дело, тогда как итальянская политика Райнальда уже стала приносить свои результаты. Милан повержен, Ронкальские законы в полной мере вступили в силу, сокровища ломбардских городов текут в императорскую казну. Теперь и Тоскана признала над собой власть Штауфенов. В самой Германии царят мир и порядок, если не считать того, что тиранические замашки Генриха Льва едва не привели к заговору князей против него. Но и на этот раз, благодаря авторитету и дипломатии Фридриха, удалось погасить конфликт.

Как можно дать отставку эрцканцлеру, выдающийся ум и неистощимая энергия которого в значительной мере обеспечили все достигнутые до сих пор успехи? Однако враги Райнальда не унимались, понимая, что надо использовать отсутствие этого ненавистного им человека, дабы усилить свое собственное влияние на императора. Надо думать, не без их участия вышло так, что именно в это время в Нюрнберге появился пользовавшийся уважением Фридриха епископ Павии и попросил о частной аудиенции. Будь в то время Райнальд при дворе, этот сторонник Александра не был бы принят императором, а теперь между ними состоялась беседа, результатами которой могли быть довольны противники эрцканцлера. Фридрих хотя и заявил, что никогда не перестанет поддерживать папу Виктора IV, однако, ради улаживания злосчастного конфликта, выразил готовность пойти на то, чтобы окончательное решение принял независимый и беспристрастный третейский суд, если только Александр согласится признать его. Архиепископы Эберхард Зальцбургский и Конрад Майнцский вкупе с епископом Бриксенским пробили первую брешь в кольце обороны, выстроенной эрцканцлером.