ПОДЪЕМ ДВИЖЕНИЯ

ПОДЪЕМ ДВИЖЕНИЯ

Лихорадочная деятельность Булавина и его сподвижников в мае — июне преследует две главные цели: успокоить царские власти, чтобы предотвратить посылку новых карательных войск и тем самым получить передышку; увеличить ряды повстанцев, привлечь новых союзников и развернуть более широкое восстание. Замыслы эти удалось осуществить только отчасти. Прежде всего не удалось, конечно, ввести в заблуждение Петра и его окружение. Канцлер Головкин, узнав о письмах Булавина с повинной и сообщением о событиях в Черкасске, в письме царю резонно замечает:

— ...Те воры, опасаяся на себя приходу Вашего величества ратных людей, являют себя бутто с повинною, а, по-видимому, хотят себе тем отдух получить, дабы вяще усилитца и присовокупить себе таких же воров, как и ныне являютца.

Головкину вторит князь Василий Владимирович Долгорукий, брат убитого прошлой осенью карателя, назначенный Петром новым главнокомандующим войсками против булавинцев:

— А что, государь, писали они отписки до Вашего величества с покорением, и то, государь, все воровством своим поступали обманом.

В майской отписке на имя Петра, присланной в Посольский приказ, Булавин, как войсковой атаман, выступает от имени всего Войска Донского:

— Слышно нам чинитца, что нашего Войска Донского вор, бывшей наш атаман Лукьян Максимов да Ефрем и при них будущие (при них бывшие, служившие. — В. Б.) писали тебе, великому государю, воровски, ложно, отбывая воровства своего, бутто мы, собрався с Войском Донским, хотим тебе, великому государю, изменить и бутто хотим итти на твои государевы городы войною. И те их, Лукьяновы с товарыщи, на нас ложные письма.

Булавин объясняет цель выступления против Максимова и других «воров» — старшин:

— А мы Войском Донским собрались со всех рек и станиц, и Запорог (Запорожской Сечи. — В. Б.), и гребенские, и яицкие старые служилые казаки, пришли в Черкаской укрепить по-прежнему и быть так, как отцы и деды наши и мы служили прежде сего благочестивым бывшим государем нашим и тебе, великому государю.

Взятие Черкасска, по словам отписки, произошло при помощи и по воле «правых казаков», которые «поневоле» сидели в осаде вместе с Максимовым и другими старшинами. Они тех «воров» «выдали и все с нами соединились служить тебе, великому государю, верно». Старшин казнили за многие разорения, которые они чинили без царского указа и «без нашего, войскового, ведома».

Снова повторяется мотив сохранения старых донских порядков и обычаев:

— А собралися мы не на войну, только для утверждения, чтоб у нас, в Войску Донском, было по-прежнему, как было при дедах и отцах наших.

После новых уверений в «верности» Булавин затрагивает самый острый вопрос:

— А ныне нам, твоим государевым рабам, слышно по таким прелестным письмам воров, бывшаго атамана Лукьяна Максимова с товарищи: посланы от тебя, великого государя, полки на наше Войско Донское войною; и то напрасно.

От просьб атаман переходит к предупреждению:

— И буде посланные полки будут наши казачьи городки войною разорять, и мы вам будем противитца всеми реками, и с нами вкупе и кубанские.

Призывая царя и «государевых наших бояр», «чтоб было безсорно и без всякого разорения меж собою», войсковая грамота заключает:

— Все мы християня. А не так бы было, как и преже сего: много людей погубили. А наше помышление только, что на зачинающих бог помощник.

Подобные же мысли развиваются в обращениях Булавина и его сподвижников к «полководцам» (командирам карательных войск), воеводам некоторых городов. В отписке начала мая Булавин, опять от имени Войска Донского, перечисляет те же и новые обвинения в адрес черкасских старшин: «многие к нам неправды и разорение, и всякие нестерпимые налоги»; не давали казакам на дуван (дележ) государево денежное и хлебное жалованье, а также деньги (20 тысяч рублей) «за астраханскую службу» (участие в подавлении восстания в Астрахани за два года до этого) ; вопреки государевым указам и грамотам из Посольского приказа «о непринимании новопришлых с Руси людей» они, Максимов и старшины, тех людей многих принимали, давали им письма «о заимке юртов без нашего войскового ведома», брали за то многие взятки. Они же высылали с Дона в Русь не только новопришлых людей, но и многих старожилых казаков, а их самих, их жен и дочерей, даже малых детей в воду сажали, вешали, давили между колодами, всякое ругательство чинили, городки многие огнем выжгли, а пожитки наши себе отбирали. «И то они чинили не против его, великого государя, указу».

Обвинения в адрес Максимова и его приспешников были верными. Они действительно принимали беглых, селили их на Дону, в том числе по своим заимкам, в глухих местах, брали с них взятки. Но попытка свалить вину за прием беглых на одних черкасских старшин — не более чем уловка, тактический ход, мало, впрочем, убедительный. Столь же наивен довод о том, что старшины чинили жестокости не по царскому повелению. Он повторяется, когда речь заходит об осенних событиях прошлого года:

— А присланного ево, великого государя, полковника князь Юрью Долгорукова убил не один Кондратей Булавин, с ведома с общаго нашего со всех рек войскового совету, потому что он, князь, поступал и чинил у розыску не против его, великого государя, указу.

Сообщают донцы о казни черкасских старшин, об избрании Булавина войсковым атаманом, новых старшин, «кто нам, Войску, годны и любы...; и по договору для крепкого впредь постоянства и твердости в книги написали». Никаких замыслов против государевых городов, продолжает отписка, мы не имеем, никакого на них нашествия и разорения не замышляем; как служили прежде русским государям (перечисляются по именам, начиная с деда Петра — Михаила Федоровича), так «и ему, великому государю, всем Войском и всеми реками все-усердно по-прежнему непременно служить и всякого добра хотеть обещаемся». И в том «в правде» всем Войском целовали крест и евангелие; «и меж себя, Войском, учинили мы Войском в любве и в совете за братство по-прежнему».

После столь идиллического изображения обстановки в Черкасске и по всему Дону и сообщения о казни старшин и избрании Булавина следуют призыв к «полководцам» не ходить с ратными полками к Черкасску, по Дону, Донцу и Хопру и предупреждение:

— А буде вы, полководцы, преслушав ево, великого государя, указов, насильно поступите и какое разорение учинили, и в том воля ево, великого государя; мы Войском Донским реку Дон и со всеми запольными реками уступим и на иную реку пойдем.

Снова, на все лады повторяя слова о верности великому государю, составители отписки в конце ее уже исходят из того, что по воде царя его полководцы и ратные люди будут и дальше «насильно поступать» против Bойска Донского. К угрозе «противитца» их действиям добавляют угрозу уйти «на иную реку», то есть оставить Дон, родные очаги и перебраться в другое место, сменить российское подданство на другое. Слова об «иной реке» — отнюдь не пустая угроза, и это верно уловил канцлер Головкин:

— Тако ж разсудили мы, — пишет он Петру, — потребно быти о помянутом воре Булавине дать знать чрез письмо к Петру Толстому (русский посол в Стамбуле. — В. Б.), за секрет вкратце объявляя, что такой вор, присовокупи к себе некоторых единомышленников, шатается по Дону; и ежели то у Порты (в Турции, — В. Б.) отзовется, то б он то старался уничтоживать и с прилежанием тамо у турков предусматривать: не будет ли от него, Булавина, какой к Порте или татарам подсылки пли их ко оному склонности.

В новой отписке «полководцам», несколькими днями позже, Булавин упрекает их за то, что они двинули полки в районе Северского Донца «под наши козачьи городки и под Черкаской войною», «и хотитя разорять нас, Войско Донское, напрасно». Снова следуют уверения в верности царю, призывы не ходить войною против донских казаков, наконец, — предупреждение:

— А естьли пойдетя на нас, и мы вам будем противитца вышним своим творцом богом.

Письма «полководцам», помимо Булавина, направлял Хохлач. В одном из них, на имя стольника Бахметева, а также «всех бояр», он призывает его стать заодно за веру, против немцев и прибыльщиков; а до бояр, торговых людей и черни нам, мол, дела нет. В другом, на имя того же Бахметева и полковника Тевяшова, атаман ставит их в известность и призывает:

— Мы, донские казаки, собрались все вкупе с запорожскими казаками, з Белогороцкой ордою, с калмыки и с татары, и з гребенскими, и с терскими, и с яицкими казаками истребить иноземцев и прибыльщиков. И вы б, Степан и Иван, шли с нами заодно.

В начале мая Булавин шлет «отписку за войсковою печатью» в Азов губернатору Ивану Андреевичу Толстому, требует у него прислать пожитки Лукьяна Максимова я Ефрема Петрова, которые они отвезли в Азов и Троицкий; если же губернатор не пришлет, то он, Булавин, «пойдет под Азов и под Троецкой и на море сам. А войско свое пошлет водяным и сухим путем».

От воронежского воеводы войсковой атаман требует присылки «государева жалованья» для Войска Донского в Черкасск, от киевского и белгородского — отпустить из Белгорода его жену Анну Семеновну с сыном «и проводить ее до первых наших казачьих городков на подводах, не задержав»; иначе («если не отпустите») «за то вы, господа, на наше Донское Войско не погневойтеся, за то будет хуже. Пожалуйте ради творца нашего и здравия нашего благочестивого государя, не оставтя нашего донского войскового прошения. Также и освободите будущих с нею». В одной из отписок Голицыну он требует, чтобы жену привезли в Трехизбянскую станицу «с нарочными людьми»; иначе он пошлет к Белгороду 40 или 50 тысяч человек и больше.

Все эти обращения, обещания, хитрые (как казалось булавинцам) уловки ни к чему, естественно, не привели и не могли привести. Да и сам Булавин, его помощники, все повстанцы вряд ли рассчитывали, что власти примут их заверения, признают законность их действий и оставят в покое Дон и его жителей. Поэтому в те же майские дни они шлют письма в Запорожскую Сечь, просят о помощи. Булавин от имени Войска Донского извещает кошевого Гордиенко и все Войско Запорожское, что они, донские казаки, встали за то, «чтоб в нашем Войску Донском и по иным рекам утвердить по-прежнему, как казачья обыкновения у дедов и отцов наших и у нас». Напоминает о своем житье в Сечи, общем договоре:

— А как атаман наш Кондратей Афонасьевич Булавин был у вас, атаманов молодцов, в Запорогах об сырной недели, у тебя, Костентина Гордеевича, и у писаря, и у многих атаманьев, и меж себя советовали и души позодовали, чтоб всем вам с нами, Войском Донским, быть в соединении и друг за друга родеть единодушно.

Далее следует упрек, не во всем справедливый:

— И от вас к нам помощи к Черкаскому для совету нихто не пришел.

«Для совету» — о смене старшины в Черкасске, — Гордиенко действительно никого не прислал, исходя, очевидно, из того, что донские дела должны решать сами донцы. Помощь же людьми — дело другое: он ее, хотя и под нажимом голытьбы, разрешил.

Главная цель письма — получить помощь запорожцев против «государевых полков», которые «пришли разорять наши казачьи городки и стоят на Донце против Светогорского монастыря и в иных местех, и хотят итить под Черкаской»:

— И вы нам дайтя помощи, чтоб нам стать вкупе обще, а в разорения нам себя бы напрасно не отдать. А у нас, Войска Донского, в поход посланы тысяч с 15 и больши для того, — естьли государевы полки станут нас разорять, и мы будем им противитца, чтоб они нас вконец не разорили напрасно, также б и вашему Войску Запорожскому зла не учинили.

Намек на возможное «зло», которое могут причинить те же «государевы полки», царские власти и Запорожской Сечи, сопровождается повторным напоминанием:

— А о чем у нас с вами, атаманы молодцы, меж себя был совет обще на ваших рандарей (арендаторов. — В. Б.) и панов, и которым путем обещались вы с нами, так и творите, чтоб ваш совет благой был к нам непременен; и того бы не отстовлять... А мы Войском Донским вам все помощники.

Тайный осведомитель из Черкасска, какой-то предатель из казаков, тогда же сообщал Долгорукому, главному командиру «государевых полков»:

— Да он же, вор (Булавин. — В. Б.), послал в Запорожье сего ж майя в 16-й день казаков Ивана Ляха, Тита Фарафонтьева, Федора Шевырева с прелестными письмами за войсковою печатью, чтоб те запорожцы, собрався, шли в Русь и били б по городам полковников и рандарей и всяких начальных людей, также б и полки великого государя.

Булавин тем запорожцам, которые к нему придут, обещал «давать на месяц по 10-ти рублев денег».

Ту же просьбу о помощи повторил в письме Гордиенко и булавинский атаман Драный: «по письму из Польши» князя Меншикова и «по письму» стольника князя Голицына, киевского воеводы, идут на нас русские полки князя Долгорукого, «хотя наши казачьи городки свести и всю реку разорить». Донцы, продолжает атаман, ожидают помощи от запорожцев:

— И мы войском походным ныне, выступя, стоим под Ямполем, ожидаем к себе вашей общей казачей единобрачной любви и споможения, чтоб наши казачьи реки были по-прежнему и нам бы быть казаками, как были искони казатьство и между нами, казаками, единомышленное братство. И вы, атаманы молодцы, все великое Войско Запорожское, учините к нам, походному войску, споможение в скорых числех, чтоб нам обще с вами своей верной казачей славы и храбрости не утратить. Также и мы вам в какое ваше случение ради с вами умирати заедино, чтоб над нами Русь не владела и общая наша казачья слава в посмех не была.

О посылке в Сечь за помощью, приезде туда трех посланцев с Дона быстро стало известно в Посольском приказе — от подьячего Дмитрия Парфеньева, побывавшего в мае с грамотами в Троицком у азовского губернатора. Последний сообщал царю, что он посылал за теми тремя булавинцами своего «Семеновского шанца атомана», который «гонял за теми посланными до Самары», но не догнал. О самих же «воровских письмах» Булавина в Сечь губернатор пишет, что ими он «возмущает запорожцев к своему воровству». Булавинские «письма» читали на радах, и они сыграли свою роль: многие запорожцы пошли на помощь к донским казакам.

Вел переписку Булавин и с Кубанью. Здесь проживали казаки и татары, подвластные турецкому султану. Среди первых имелись участники недавнего Астраханского восстания, бежавшие после его разгрома в пределы турецких владений, и донские казаки-раскольники. Письма адресованы атаману кубанских казаков Савелию Пахомовичу и ачуевским владельцам Хасану-паше и Сартлану-мурзе. Казаков Булавин убеждает в необходимости быть в «мировом (мирном. — В. Б.) между вами и нами и крепком состоянии, как жили и наперед сего старыя казаки». Неправедные действия прежних черкасских старшин и князя Юрия Долгорукого, по словам Булавина, идут от «бояр», с которыми «списывался» Лукьян Максимов:

— И стали было бороды и усы брить, также и веру христианскую переменить.

После подробного рассказа о событиях восстания на Дону, победах и поражениях Булавин призывает кубанских казаков к единству, чтобы забыть «многия ссоры и разорения», которые были «от неправедных бывших наших старшин с кубанцы».

В другом письме Булавин приглашает кубанских казаков прислать в Черкасск своих представителей для «совета». Утверждает, что «у нас, казаков, в единогласии тысячь со 100 и больши»; и далее:

— Много русские люди бегут к нам на Дон денно и нощно з женами и детьми от изгоны царя нашего и от неправедных судей, потому что они веру християнскую у нас отнимают.

Откровенные и неприязненные слова о Петре I, адресованные кубанцам, дополняются угрозой в его же адрес:

— А естьли наш царь на нас з гневом поступит, и то будет турской царь (турецкий султан. — В. Б.) владеть Азовом и Троицким городами. А мы ныне в Азов и Троицкий с Руси никаких припасов не пропущаем, покамест с нами азовский и троецкой воевода в согласие к нам придет. А мы к городам не приступаем и христианской крови проливать не станем. А к нему, государю, мы Войском пишем от себя письма, а сами к нему не едем. А естьли царь нас не станет жаловать, как жаловал отцов наших, дедов и прадедов, или станет нам на реке какое утеснения чинить, и мы Войском от него отложимся и будем милости просить у вышнего творца нашего владыки, а также и у турского царя, чтоб турский царь нас от себя не отринул.

Далее следует обращение Булавина и Войска Донского к турецкому султану:

— ...У тебя, турского салтана, милости прося и челом бью. А нашему государю (Петру. — В. Б.) в мирном состоянии отнюдь не верь, потому что он многия земли и за мирным состоянием разорил и ныне разоряет. Также и на твое величество и на царство готовит корабли и каторги (катАрги, морские суда. — В. Б.), и иныя многия воинския суды и всякой воинской снаряд готовит.

«Мирное состояние», о котором здесь упомянуто, — это мирный договор между Россией и Турцией, заключенный в Стамбуле в 1700 году. Булавин пытается воздействовать на султана, настроить его против Петра и тем самым получить поддержку в борьбе с войсками царя, который разоряет, помимо прочих, и донскую землю. В письме подданным султана на Кубани — «Кубанския орде владетелю Сартлану мурзе (из Ногайской орды. — В. Б.) и всем кубанским мурзам» — Булавин предлагает жить в дружелюбии и мирном согласии: «Черкаских старшин, которые чинили кубанским татарам многие разорения и неправды, брали ясырь (пленных. — В. Б.) и конские табуны, мы переменили. Поэтому пришлите к нам двух человек для обмена ясырей и заключения мирного договора между нашими двумя юртами. Также торговать с обеих сторон можно без опасения», «За многия к вам и к нам от калмык абиды и многое разорения» Булавин предлагает, если они, кубанские владетель и мурзы, захотят, «на них (калмыков. — В. Б.) итить войною» — в поход за Волгу.

Булавин стремится уладить отношения донцов с кубанцами, которые отнюдь не отличались безоблачностью. Взаимные нападения, отгон скота, пленение жителей — все это было довольно частым явлением в их жизни. То же и с калмыками. Предлагая кубанцам наказать их, Булавин в то же время привлекал часть калмыков для совместных действий, например, в Тамбовском уезде. Те же калмыки, которые исполняли приказы своего хана Аюки, воевали против булавинцев.

«Торговых турок», то есть турецких купцов, с которыми Булавин отправил письма к Сартлану-мурзе и Хасану-паше, перехватили в степи посланцы азовского губернатора. Толстой отослал письма Петру; так что они не достигли цели. Губернатор, кроме того, пишет:

— И по тем, государь, воровским ево письмам и по ведомостям из Черкаского от Василья Фролова с товарищи (осведомители Толстого из черкасской старшины. — В. Б.), уведав я, что оный вор хочет из Черкаского с единомышленники своими бежать вскоре на Кубань, посылал я, раб твой, к Черкаскому для отгону воровских ево конских табунов, чтоб оному вору бежать было не на чем, И те, государь, посланные мои, согласясь с ним, Васильем (Фроловым. — В. Б.), с товарыщи, конские табуны от Черкаского отогнали к Азову. И они, Василей Фролов с товарыщи, приехали в Азов.

Переписка Булавина с кубанцами, перехват писем, отгон лошадей происходили в конце мая — начале июня. Войсковой атаман в этом кубанском направлении не достиг чего-либо существенного. Хотя не исключено, что выходцы с Кубани, например ногайские татары, могли помогать булавинцам. А возможный уход на Кубань повстанцы постоянно имели в виду, как резервный вариант, на случай поражения в борьбе с царскими войсками. В следующем году они им и воспользовались.

БОльшую, подавляющую часть писем Булавин и другие предводители направляли к донским казакам, жителям русских и украинских городов, сел и деревень. Это — обращения к повстанцам и тем, кто должен, по мысли руководителей движения, к ним присоединиться. Булавин рассылал «прелестные грамоты» по всей территории Войска Донского — «по всем рекам». Сообщал о перемене и казни старшин, виновных во многих неправдах и разорениях, призывал казаков в Черкасск, к борьбе с государевыми полками. Постоянно звучит мотив «старого поля», которое нужно «не потерять», то есть сохранить независимость Войска Донского, его права и вольности.

Переписку повстанцы вели очень обширную. Е. П. Подъяпольская, изучая «повстанческий архив» Булавина и булавинцев, выявила до 150—200 их писем, отрывков, упоминаний о них в правительственных документах. И это, конечно, далеко не все из того, что они составляли и рассылали во время восстания. Булавин и его атаманы — Хохлач, Драный, Голый, Некрасов, Колычев, Павлов и иные — посылали воззвания по многим донским городкам с призывами идти на соединение с их войсками, отрядами, «для совету». Атаманы переписывались друг с другом. «Советные» письма Булавину, Некрасову, Павлову посылали саратовские и камышинские жители-повстанцы. Жители деревни Михайловки Козловского уезда вручили булавинцам «верное письмо» — в преданности делу восстания. То же делали другие жители Козловского и Тамбовского уездов после чтения прелестных писем Булавина. Крестьянам дворцовой Битюгской волости читали воззвание в присутствии атамана Лукьяна Хохлача.

Никита Голый в майском «прелестном письме» обращается «в руские великого государя городы» к воеводам и приказным людям, «а в селех и в деревнях заказным головам и десятником и всей черни». Со мной, говорит атаман, 7 тысяч донских казаков и 1 тысяча запорожских. Мы идем на Рыбный. Другие атаманы с войсками идут на Изюм, Саратов, Козлов, Азов. Цели повстанцев объясняет Голый просто и ясно:

— А нам до черни дела нет. Нам дело до бояр и каторые неправду делают. А вы, голотьва и вся, идите изо всех городов пешие и конные, нагие и босые, идите, не опасайтеся: будут вам кони и ружье, и платье, и денежное жалованье. А мы стали за старою веру и за дом пресвятые богородицы, и за вас, за всю чернь.

Атаман предупреждает начальников:

— А вы, стольники и воеводы, и всякие приказные люди, и заказные головы, не держите черни, и по дорогам не хватайте, и пропускайте вы их к нам в донецкие городы. А хто будет держать чернь и не будут пропускать, и тем людем будет смертноя казнь. А хто сие письмо станет в себе держать и будет тоить или хто издерет, и тем людем будет смертная казнь.

Подобное же воззвание в русские города, села и деревни послал еще в марте Булавин. Оно адресовано не только «черным», но и «начальным добрым» людям; тоже призывает к единству — стоять за истинную веру, за великого государя, за Войско Донское. Чернь, как говорит булавинское «прелестное письмо», пусть не опасается никакой обиды, а «худым людям» из бояр и князей, прибыльщиков и немцев не молчать и не спускать; тем, кто будет таить это «письмо», будет смертная казнь.

Призывы повстанцев поднимали на борьбу массы людей — казаков, донских и запорожских, русских крестьян, бурлаков, работных людей, жителей украинских городов и уездов, всякий нищий люд. Сочувствовали и примыкали к ним раскольники — им импонировали слова булавинских воззваний о защите старой веры. Было известно, что раскольниками являются Некрасов, Драный и многие другие участники восстания; возможно, раскольничьи убеждения разделял и Булавин.

Намерения и действия царских «полководцев» и воевод у Булавина не вызывали иллюзий — за несколько дней до взятия им Черкасска каратели разбили, во второй уже раз, повстанцев Хохлача. Несколько дней спустя после избрания войсковым атаманом Булавин направляет своих близких соратников с войсками по трем направлениям — на западное, северное и восточное пограничья Войска Донского. Именно там еще ранней весной начались новые выступления повстанцев — из числа казаков и их соседей, жителей Белгородского разряда, южнорусских, поволжских городов и уездов.

...Снова на черкасском майдане шумит и волнуется, негодует и смеется народ. Казаки, старые и молодые, кто побогаче, кто победнее одетые, но обязательно с саблей на боку. От них отличны гультяи казачьей породы — беглые крестьяне, одетые и вооруженные кое-как, чем попало; обуты многие в лапти, на плечах латаные-перелатаные армяки. То же — и работные люди, бурлаки, ярыжки всякие. Хотя у некоторых можно увидеть то сапоги новые, то платье доброе с чужого плеча, а то, глядишь, и ружье с насечкой или саблю кривую, турскую или пистоль за поясом. Походили с казаками по Дону да по русским уездам, пошарпали богатых, разжились добром, раздуванили, — и живи, радуйся, душа христианская! Покозакуем, пока силушка есть в добрых молодцах, пока кровь горячая по жилкам течет-переливается, а сердце горит на обидчиков-супостатов! Молодцы казаки — не терпят надругательства, горой встали за Дон-батюшку; да и нам вспоможение оказывают — с Дону не выдают, к себе зовут, привечают. И не только нас, а и других — вон нехристи, басурманы всякие, среди нас; как свои, не боятся, вместе со всеми нами в походы против бояр и значных ходят. И в самом деле, нет-нет да и мелькнет среди казаков и нововыходцев с Руси скуластое, узкоглазое лицо калмыка или татарина; сходятся они друг с другом, лопочут по-своему, не понять ни слова; а как засмеются, совсем глаз не видно; одно слово — басурмане! А люди, видно, хорошие, такие же, как и мы, грешные, нищие и голодные, и голову подклонить некуда.

— Для чего созвали? — спросил плохо одетый мужичок стоявшего рядом казака, степенного и молчаливого. — Може, дуван будет?

— Ишь ты, какой шустрый! — Казак насмешливо, но добродушно прищурился. — Видно, пондравилось тебе пожитки получать? Сколько же разов дуванить? Уже был дуван.

— Да вить я так, к слову. А пожитки — какие пожитки? Много ли тут получишь? Смотри, народу-то пропасть сколько! На всех-то хватит ли?

— Это верно! Одначе ты, я вижу, шапку вон новую на голове носишь с красным верхом.

— Точно, получил на дуване. Спасибо атаману, Булавину.

— За что получил-то?

— За бой и за раны. Был с Кондратием Афанасьевичем в пешем войске. Плыли судами вниз по Дону. По пути сшибки бывали. И на Лисковатке участие имел и рану получил.

— То добре. Вижу я: не тутошний ты, не черкаский.

— Прихожий я. Из владения светлейшего князя Римской империи и российского князя Ижерския земли Меншикова Александра Данилыча.

— Это — что в Тамбовском уезде?

Там, милостивец. Царь-батюшка те землицы ему пожаловал. А земли у нас хорошие, родят жито помногу, особливо когда дождички бывают.

— Что же ты ушел из таких райских местов? И, поди, не один?

— Ушли многие. И из нашей, и из других деревень. Приезжал к нам этой весной атаман Хохлач Лукьян Михайлович с казаками, и читали лист от Булавина. Вот мы и снялись, пошли к ним.

— Воли захотелось небось?

— Кому ж ее не хочется, родимый? Воля она и есть воля, одно слово сказать. Слаще ее ничево нету.

— Твоя правда. Сами то же думаем. Многие из казаков ведь недавно здесь, на Дону, поселились. И я вот тоже.

— Сколько годков живешь на Дону?

— Да лет с десять будет.

— О-о! И как? Хорошо?

— Да лучше, чем на Руси-то было, при барине. Это уж что говорить. Да ведь указ вышел — возвращать нашего брата. Тех, кто после взятия Азова сюда бежал. А с той поры уж тринадцатый год пошел. Вот и получается...

— Иди, мол, обратно — на барщину к господину своему?

— Вот-вот. Прислали в прошлом году Долгорукого-князя с солдатами. Начали хватать, бить и высылать. Но, слава богу, хоть и длинные руки у того полковника были, да отрубили их. Был я в том деле.

— Не врешь?

— Не вру. Что мне врать?

— Ну, спаси тя Христос. Молодцы-то вы какие, — скороговоркой зачастил мужичок, — одно слово: казаки. А вот теперь и Черкаск взяли, неправедных старшин казнили. Хорошо!

— Хорошо, конечно. Но что дальше будет? Бояре-то так дела не оставят.

— Авось господь помилует. Да царь-батюшка призрит на нашу бедность.

— Великий-то государь на войне, не до того ему. А бояре полки посылают на нас. Вот тебе... Постой! Никак, идут?

Толпа загудела еще сильней, по ней прошло волной движение. По направлению к помосту. К нему мимо расступившихся людей, как по коридору, шла новая войсковая старшИна — Булавин со своими помощниками. Атаман выглядел подтянутым, строгим, глаза его, сосредоточенные и серьезные, изредка взблескивали веселыми искрами; власть над этими людьми (а многие шли с ним от Пристанского городка, другие присоединились позже), их поддержка радовали и опьяняли его лучше всякого хмельного пития. Быстро поднялся на помост, соратники встали рядом.

— Казаки! — Голос Булавина звенел над притихшей толпой. — Собрались мы со всей реки, с Дону, и Хопра, и Медведицы, и Бузулука, и Северского Донца, и всех запольных речек, старожилые и новоприхожие казаки, а также крестьяне, работные люди и иные многие люди из Руси и Украины, чтобы заодно встать за истинную веру и за старое поле, как было при отцах и дедах наших. Помощию божиею переменили мы старшин, которые неправду делали, нас изгоняли, вешали и били. Встали мы за Дон и за чернь против бояр и воевод, прибыльщиков и немцев. А ныне бояре снова, как и в прошлом году, посылают на нас полки, чтобы реку нашу разорить и известь старое поле!

— Не дадим!

— Умрем за старое поле!

— Чтоб как при дедах и прадедах было!

— Побить бояр всех и шильников!

— Веди нас, атаман!

Круг кипел, бушевал, как море в непогоду. Крики слились в общий вопль:

— Смерть боярам!

— Побьем всех воевод!

Булавин продолжал:

— Ныне стало нам известно, что московские полки идут на нас по письму князя Меншикова, и стольника, и воеводы князя Голицына...

— От бояр московских все зло!

— А царь-государь о том не ведает!

— Творят, что хотят!

— ...И с теми полками идет князь Василей Володимерович Долгорукий!

— Еще один Долгорукий сыскался!

— Сколько их там у бояр на Москве?

— И ему руки укоротим!

— Господа казаки! — Выждав, когда станет потише, Булавин возвысил голос: — Мы ждать не будем, а станем противитца тем полкам всеми нашими силами!

— Правильно! Любо!

— Все Войско Донское пойдет!

— Мы все, — Булавин протянул руку в сторону своих сподвижников, — войсковой атаман, полковники и есаулы, сдумали послать три войска; на Изюм и другие города Белгородского разряда пойдет полковник Семен Драный, с ним Никита Голый, Сергей Беспалый; на Хопер — атаман Игнат Некрасов; на Волгу — Хохлач и Павлов. То и будет указ всего великого Войска Донского. Любо ли вам?

— Любо! Любо!

— Все пойдем!

— Умрем за старое поле!

— Побьем бояр!

— А в Запорожскую Сечь и на Кубань послали мы верных людей помочь просить. — Кондрат сделал передышку, вытер пот со лба. — И письма по иным многим местам послали, чтоб чернь вся шла к нам бить бояр и полковников, рандарей и приказных. А как их побьем, пойдем на Азов и Троицкой. Потом — по другим русским городам до Москвы. Пора нам с боярами московскими повидаться, как Степан Тимофеевич Разин хотел.

— Мы с ними посчитаемся за все!

— Правильно!

— Разин-то хотел, — раздался голос из задних рядов, — да не вышло! Сила силу ломит!

— Верно говоришь, казак! — Булавин метнул взгляд в его сторону. — Не вышло. У бояр силы много. — Помолчал минуту. — Дак ведь и у нас немало! Вон нас сколько! Три войска посылаем и здесь, в Черкаском, оставим тысячи с две!

— А если побьют нас? — снова прервал его тот же настойчивый голос. — Что тогда?

— Тогда? — Булавин оглядел притихших было людей. — Ну что ж, казаки. Если побьют нас государевы полки, то мы с Некрасовым и другими полковниками и есаулами решили: собираться нам на Цымле (у Цымлянской станицы. — В. Б.), а, собрався, оставить нашу реку и итти на другую реку.

— Куда, атаман?!

— Мыслимое ли то дело?!

— Любо! Уйдем!

— Неужли государь бояр не уймет?

Булавин по тому, как кричали все громче и злей казаки, да и новоприходцы от них не отставали, видел, что тронул больное место. Легко ли оставить родные курени, избы, могилы отцов и дедов, все эти просторы, вольные до сих пор места? Не для всех, понятно, одинаково вольные и щедрые, по все же свои, родные.

— Великому государю в поход и в Посольский приказ, — решительно и твердо говорил войсковой атаман, — мы писали, что мы ему хотим служить верно, как и прежним государям; и чтоб бояре и воеводы наше старое поле не порушили. И еще напишем. Да царь в армии, воинским промыслом против шведов занят. О нас и знать не знает. А у бояр московских одно на уме: выслать с Дону беглых с Руси людей, а нашу казацкую обыкность вывесть начисто. Потому и говорю: отстоим наше поле! Если не выдет — уйдем!.. На Кубань-реку уйдем!

— Не дадим!

— Веди против бояр и полководцев!

— Если што, то и на Кубань можно!

— Там и сейчас наша братья живет!

Булавин, уставший, но довольный, молчал, наблюдая, как в толпе повстанцев, при всем шуме и разноголосице, наметился перелом. Большинство поддерживало предложение о походе войск по трем направлениям, горячо желало и надеялось отбить царские полки от Дона, отстоять его независимость от бояр. Смирились, видно по всему, и с возможным уходом на Кубань. Хотя не все, конечно, думают одинаково. Одни затаились, молчат, выжидают; от этих согласия не дождешься. Да и не надо; главное — за ним, атаманом, идут и стоят за общее дело тысячи и тысячи людей. И еще будут. Пойдем против бояр! Не выдюжим — и на другой реке курени устроим. Не все, конечно, туда пойдут. А многие, поди (ах ты, мать, пресвятая богородица! Помилуй нас и спаси!), и не доживут, не успеют уйти...

— Так как, господа казаки? — очнувшись от мимолетных дум, встрепенулся атаман. — Согласны?

— Согласны, согласны!

— Любо!

— Выступать в поход!

— Хватить гутарить! Бить бояр надо!

— На том и решим! — Голос Булавина звучал громко, торжественно и твердо. — По указу всего великого Войска Донского выступаем в поход против московских боярских полков!

Круг медленно расходился. Полковники и есаулы, сотники и десятники собирали повстанцев в условленных местах. В лагерях Драного и Некрасова седлали коней, приторачивали на запасных лошадей походные сумки с поклажей. Волжское войско грузилось на суда, с казаками вместе отплывали черкасские бурлаки и ярыжки. Булавин выделил им две пушки, чтобы способнее было крепости воевать и разбивать купецкие караваны. А потом, глядишь, на море Хвалынское, как разинские шарпальники, вымахнем и пойдем гулевать по простору синему, к берегам шемаханским да персидским!

Войско Драного по степям вдоль Северского Донца быстро двигалось в сторону Бахмута, Тора и соседних городов. Туда, где булавинцы бросили смелый вызов обидчикам и притеснителям, начали борьбу с карателями и вешателями, которых, как они считали, прислали к ним московские бояре брюхатые. Мало им, видно, того, что Долгорукого и прочих с ним бросили в волчьи ямы. Другим того захотелось! Получат, и сполна! Дайте только срок, всего изведают!

Драный собрал более чем 10-тысячное войско. Имелись у него пушки, много ружей и пистолей. Во главе полков стояли Беспалый, Голый, Шучка и другие атаманы. Действовали они то вместе, то раздельно. Один из них, Беспалый, пришел к Бахмуту с двумя тысячами повстанцев, и здесь к нему присоединились четыре тысячи запорожцев и многие бахмутцы.

Еще в начале мая Шидловский жалуется Голицыну на ненадежность жителей городов Изюмского полка, возможность возмущения на Украине; «а им оного вора украинцам удержать невозможно. И во всем Белогородцком розряде ни одной крепости нет, где б мочно оного вора одержать» (удержать, отбить).

Беспокоится и В. В. Долгорукий:

— ...Имеют, — пишет он царю из Воронежа, — ево воровские Булавины товарыщи Голой да Беспалой свое злое намерение итти в великом собрании под украинные городы для возмущения и разорения.

Из Усердца воевода Вердеревский пишет Тевяшову, острогожскому полковнику, о действиях повстанцев:

— ...Пришли на Бахмут запорожцев 4000. И те запорожцы идут с Сережкою Беспалым под Изюм. А из Ровенков Никита Голой, которой разорил полатовское село, пошел под Валуйку, под Полатов, под Усерд, под Верхососенск, под Ольшанск.

Беспалый с повстанцами воевал на южной, Крымской стороне Северского Донца; Голый — на другой, Ногайской, в верховьях Айдара и севернее Валуек. Беспалый, как думали воеводы, собирается идти на Изюм, Тор, Маяцкий городок. Так оно и произошло — Шидловский жалуется в Черкасск Булавину:

— А какое от Безпалого вашего воинского полку моего под городами починилось грабительство, прикажите Войском розыскать и учинить справедливость. А будет справедливости учинить не похочете, то о том дайте мне знать вскоре.

В Москву доходят вести о действиях повстанцев под Валуйками; а около Бахмута стоят Драный и Беспалый с 8-тысячным войском, и им Булавин послал помощь: две тысячи человек — против Шидловского, три тысячи — против Бахметева. Потом Драный, Беспалый, к которым присоединился и Щучка, оказались уже на реке Жеребце, то есть продвинулись от Бахмута на север, по направлению к Валуйкам, где воевали повстанцы Голого. С ними было 7 тысяч человек; другие отряды действовали, очевидно, отдельно от них.

Московские агенты и воеводские шпики жаловались, что под Изюмом, Валуйками и в других местах трудно проехать — «от воров булавинцов проезду не стало»; «в настоящее время на Дон в Черкаской належащею прямою дорогою на Бахмут за заставами (из-за застав. — В. Б.) воров булавинцов никому посыльщиком проехать невозможно». Толмача (переводчика) Посольского приказа Кузьму Оттаганова, ехавшего с грамотами из Москвы в Азов и Черкасск, Шидловский «держал... у себя 4 дня» — опасался повстанческих караулов. Когда же посланец прибыл в Азов, то губернатор его в Черкасск не отпустил:

— С теми государевыми грамотами в Черкаской ехать тебе не для чего, потому что черкаской вор Булавин взял и войскового атамана Лукьяна Максимова и старшин казнил смертию.

При нем же, Оттаганове, к Шидловскому были присылки:

— Воры булавинцы, — говорил он в Посольском приказе, — человек с 300, приехали под Мояк и привозили к мояцким жителем прелестные свои воровские письма за войсковою печатью: чтоб те мояцкие жители выдали им своих старшин, которые им всякие налоги чинят. И те мояцкие жители из городка выстрелили к ним из дву пушек, и те воры от городка отъехали. А письма у тех приезжих булавинцов мояцкой сотник принял и привез к нему, брегадиру Шидловскому.

Главный успех объединенное войско Драного, Беспалого и Голого стяжало под Валуйками. Здесь, на речке Уразовой, они 8 июня разгромили Сумский казачий полк А. Г. Кондратьева, которому за два дня до сражения устраивал смотр сам Долгорукий, стоявший обозом около Валуек, Повстанцы убили полковника, нескольких старшин, взяли весь обоз, коней, ружья. Оставшиеся в живых спасались бегством или попали в плен к повстанцам. Некоторые из них — полковые есаулы Трофим Яковлев, Кондрат Марков и зять убитого полковника Василий Савин — на следующий день после поражения явились в походную канцелярию к Долгорукому. Главнокомандующий карательными войсками подробно их расспрашивал:

— Когда вы пошли в поход против воров? Где стояли?

— Мая в 29-м числе сумской полковник Андрей Кондратьев с нами, старшиною, и полку своего с козаками для нынешнего донского походу, пришед, стояли обозом за Валуйкою в степи, в урочище у речки Уразовой.

— Когда на вас те воры пришли?

— Июня против 8-го числа, в ночи, перед светом за час или за полчаса те воры булавинцы многолюдством пришли безвесно.

— А караулы полковые что? Проспали?

— С одной нашей отъезжей сторожи, которая стояла от нашего обозу в версте, прибежал к нам в обоз казак и сказал: идет войско великим собранием, а какое войско, — я, мол, не знаю.

— Дальше. Что сделал полковник?

— Послал меня, — докладывал есаул Трофим Яковлев, — доведатца про то войско. И как я, вскоча на лошадь, поехал за обоз свой, и со мной встретились с другой сторожи казаки и сказали, что идет войско великое.

— Ну, дальше.

— И в таких скорых часех ударили на обоз з дву сторон. И я по той ведомости прибежал в обоз к полковнику. И полковник, видя их такой воровской незапной скорой приход, велел старшине, и урядникам, и всем рядовым казакам с ружьем против тех воров выступить за обоз.

— Как проходил бой?

— Был у нас бой с теми ворами конницею и пехотою часа з два и больши. И бились с ними, покамест у нас сила была. И они, воры, многолюдством своим со всех сторон ворвались в обоз и полковника у обозу, подле пушек застрелили до смерти.

— Кого еще побили?

— Кричали они по обыкновению своему донскому кругами, чтоб старшИну всю побить. И из нас воробженского сотника Дмитрея Скрицкого ранили и, что он с ними, много противясь, бился, взяв его в круг, разстреляли. Да они ж, воры, полковницкого племянника Емельяна Григорьева, да хорунжего полкового Андрея, да Лебединского и неврыгайловского и грезнянского сотников, и иных старшин, и урядников, и рядовых казаков многих побили. А миропольского сотника раненого взяли с собою.

— А с вами, — Долгорукий глядел на них хмуро — что потом было? Как живы остались?

— Нас, Трофима, и Кондратья, и Василья, и иных старшин, и урядников, и рядовых козаков, и весь обоз разобрали. И четыре пушки, и всякую артиллерию, и запасы, и коней, и ружье, и все, что у нас было, взяли. А взяв, вели нас степью по речке Уразовой верст с пять. И стояли подле той речки и на том стану разбирали убитые тела, которых с собою увезли. И, разобрав, похоронили. А коней, и ружье, и все наши взятые пожитки меж собою дуванили.

— Сколько всего наших побито?

— Убито от них, воров булавинцов, один полковник, да атаман, да рядовых козаков человек с 300 и больши.

— Что ж вы так оплошали? — Долгорукий свирепо глянул, сжал зубы, процедил. — Присягу великому государю забыли?

Старшины молчали, понурив головы, не смели шелохнуться. Помолчав, князь поднял опущенную в раздумье голову:

— Все ж таки с вами-то что случилось? Воры вас, что ли, пожалели, выпустили?

— Как воры нас на тот стан привели и, собрав всех в круг, говорили нам: которые из вас похотят с нами итить, и тем кони, ружье и платье отдадим. А которые не похотят, тех в воду посадим и перевешаем.

— Так. А вы?

— Мы, старшины и все Сумского полку казаки, которые у них, воров, были, единогласно сказали: кони и ружье, все ваши пожитки перед вами; а мы с вами итти не хотим. И после того они, воры, нас отпустили. Оставили у себя только Василья Савина и Кондратья Маркова, велели их держать за караулом.

— Как же вам, — обратился к ним майор, — удалось уйти от воров?

— Когда те наши казаки, — ответил Савин, — из обозу пошли, и мы замешались меж ими. И так ушли, воры нас не заметили.

— Повезло вам всем. А когда были у тех воров, что они меж себя говорили? Какие у них замыслы?

— Говорили те воры в обозе: одни, чтоб итти под Изюм; а другие, чтоб ударить и разорвать твой обоз, господин майор. А впрямь ли они по такому своему злому намерению учинить хотят, того мы подлинно не знаем. Только от них, воров, надобно иметь крепкое опасение, потому что их, воров, великое собрание.

— Сколько же их всего?

— По рассказанию их, воров, тысяч с 40.

— А сами вы приметили?

— Мы думаем: столько их не будет. А с 20 тысяч, конечно, будет. Да с ними ж было четыре пушки да четыре шмаговницы. С ними ж есть запорожцев с полковниками и с старшиною тысячи с полторы и больши. И прибавляетца к ним голутьба всякая. Да еще к себе ожидают запорожцев же в помощь тысячу человек.

— Скажите мне вот что: почему полковник, когда начался с ворами бой, мне вести не прислал?

— Как они, воры, на наш обоз напали и почела быть из пушечного и из мелкого ружья стрельба, и в то время в таких скорых часех о том к тебе, господин майор, в полк с ведомостью и о вспоможении полковник Андрей Кондратьев ускорить не послал, потому что оные воры послать не допустили, многолюдством своим захватили путь со всех сторон.

— Так. Теперь все ведомо. — Долгорукий помолчал, повернулся к Трофиму Яковлеву. — А ты что так тряпками обвязан?

— Голову те воры пробили да левую щеку ободрали.

— А вас?

— Нас, — хмурясь, сказал Марков, за себя и Савина, — били они плетьми и киями.

— То-то ходите вы еле-еле. Ну, ин ладно. Дома-то были?

— Нет, господин майор. Не заходя в домы свои, пришли к тебе в обоз о том бое объявить.

— Ну, идите домой. Нет, погодите-ка. У вас в Сумском полку, я помню, старшин и казаков более тысячи будет? Правильно я говорю?

— Так, господин майор. 1200 человек.

— Все-таки как же вы так оплошали? Дали ворам подойти к нам тайно, изгоном. Почти половину полка потеряли!

— Так, господин майор. Около того. Еще мы хотели сказать: когда мы были у воров в обозе, видели у них одного волуйченина.

— Ну, и что?

— Мы его и раньше видели.

— Где? Кто он такой? Как его зовут?

— Калашник он, а как зовут и какого он чину, мы не знаем. А до приходу воровского был он у нас в полковом обозе, продавал хлеб и калачи.

— Так, так. Выходит, он и подвел воров тайно к вашему стану?

— Знатно, он и подвел.

— Каков он собой?

— Ростом тот калашник высок и долголиц, борода продолговата, рыжа.

— Где он теперь? В Валуйках?

— Нет, господин майор. Когда мы уходили от воров, он остался с ними, в их обозе.

После победы у Уразовой повстанцы Драного переправились через Донец. Сам предводитель, как узнали воеводы, «поехал к себе в Ойдар, где живет», а казаков распустил по домам. Это известие подтвердилось, но не во всем.

Маяцкие казаки Алексей Башкотов, Иван Полубояринов и Василий Боландин донесли Шидловскому, что они по его приказу возили указ от Долгорукого к Семену Драному. Явились к нему, когда он «выбирался под Сумской полк. И принял он тот указ и послал в Черкаское», а их, всех троих, велел отвести в Боровское и посадить в земляную тюрьму. Неделю спустя приехал к ним от Драного войсковой есаул его походного войска Федор Задорный и отдал им отписку для Долгорукого. Сказал при этом:

— Наш полковник Семен Драный свое войско распустил по домам.

Долгорукий в своем указе потребовал, чтобы Драный прекратил борьбу, принес повинную. И теперь, после разгрома Сумского полка, атаман ответил, что он якобы выполнил указание и тем самым восстание в этих местах закончено, Действительно, маяцкие казаки-посланцы, возвращаясь домой, во многих местах видели партии едущих казаков — человек по 100 «и больши и меньши». Но дальнейший их рассказ показал, что Драный и повстанцы не собирались складывать оружие: