ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕТРОГРАД

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕТРОГРАД

В середине мая 1922 года Елизавета Ивановна Дмитриева, ее второй муж Б. Леман и семейство Маршаков уехали из Краснодара в Петроград, где Самуил Яковлевич был назначен завлитом Театра юных зрителей, а Елизавета Ивановна Дмитриева вскоре стала его заместителем. Но мысли его возвращались к Краснодарскому детскому театру.

В Петроградском детском театре ему нравилось многое: и то, что там обязательны для всех ритмика, акробатика, пение, танцы; и то, что там много внимания уделяется повышению культуры актеров. Не всегда по душе ему был репертуар театра, но для Маршака главное в театре — актеры, а талантливых актеров в этом театре было немало. И все же ему не хватало Орлова и Богдановой, он очень хотел видеть их здесь. Да и они, безусловно, мечтали работать с Маршаком, но… «дело в том, что положение мое в театре не такое, как было у нас в Екатеринодаре. Я не глава театра, а только заведующий литературно-репертуарной частью. Поэтому я могу быть только посредником в переговорах», — писал Маршак своим давним друзьям 2 августа 1924 года. В том же письме он сообщил: «Я пережил большое горе, от которого еще до сих пор не оправился». 24 апреля 1924 года умер Яков Миронович Маршак — отец Самуила Яковлевича.

В декабре 1923 года он писал Д. Орлову и А. Богдановой: «Что бы вы обо мне ни думали, а я люблю вас по-прежнему, и только постоянная сутолока и множество работы мешали мне переписываться с вами. Простите и верьте, что я очень люблю вас, помню и считаю время работы с вами прекрасной порой в моей жизни. Какие трудные были тогда условия… как хорошо мы работали!» И еще он рассказывает в письме о своей жизни в Петрограде. Помимо работы в театре он много пишет. В 1923 году вышли его книги «Детки в клетке», «Сказка о глупом мышонке», «Синяя птица», «Пожар». Готовилось переиздание книги «Театр для детей» (первое издание появилось в Краснодаре в 1922 году).

Принято считать, что в детскую литературу Маршак пришел в 1923 году. Это не совсем так. Ведь еще для Краснодарского детского театра он написал немало пьес. «К детской литературе я пришел странным путем, — писал он М. Горькому 9 марта 1927 года. — В 1913 году я познакомился с очень любопытной школой в Южном Уэльсе („Школа простой жизни“ Ф. Ойлера. — М. Г.). Дети жили там почти круглый год в палатках, легко одевались, вели спартанский образ жизни, участвовали в постройке школьного дома. Я прожил с ними около года — и это было счастливейшим временем моей жизни. Во всяком случае это было единственное время, когда я чувствовал себя здоровым. После революции я работал в наших колониях для ребят. Блейк и народная детская поэзия — вот еще что привело меня к детской литературе. А к тому же у меня дома есть читатели, которые иногда заказывают мне книги, — мои маленькие сыновья». Письмо это было написано уже тогда, когда «Фабрика детской литературы» в Ленинграде работала в полную мощь. «Очень мешает нам в работе отношение педагогов (а они почти единственные, к сожалению, критики и рецензенты дет. литературы). Почти всегда они оценивают произведение только со стороны темы („Что автор хотел сказать?“). При этом они дают похвальные отзывы часто явно бездарным произведениям и порицают талантливые книжки, не подходящие под их рубрики… Прежде всего они боятся сказочности и антропоморфизма. По их мнению, фантастика (всякая) внушает детям суеверие. Напрасно в спорах мы указывали, что всякий поэтический образ грешит антропоморфизмом — оживлением, очеловечиванием всего окружающего. Один из педагогов на это ответил мне: если поэтическое сравнение употребляется со словом „как“ („то-то, как то-то“), тогда можно; если же без слова „как“, то сравнение собьет ребят с толку. Веселые книжки — особенно те, в которых юмор основан на нелепице, — упрекают в легкомыслии и в том, что они вносят путаницу в детские представления».

Могли ли эти деятели от педагогики воспринять стихи Маршака и его учеников, скажем, стихотворение Введенского «Черный кот»?

Дождь идет,

Потоки льются,

Черный кот

Глядит на блюдце.

В блюдце

Нету молока,

Смотрит кот

На облака:

Хоть бы раз

Полил нарочно

С неба в блюдце

Дождь молочный!

Многие стихи Введенского созданы не без влияния Маршака, но при этом они вполне оригинальны:

Села кошка на окошко,

Замурлыкала во сне.

— Что тебе приснилось, кошка?

Расскажи скорее мне.

И сказала кошка: — Тише,

Тише, тише говори.

Мне во сне приснились мыши,

Не одна, а целых три!

Осенью 1923 года, вскоре после выхода книги Маршака «Детки в клетке», в издательстве «Петроградская правда» возникла идея создания детского журнала. В то время уже издавался небольшой детский журнал «Воробей», где публиковались стихи Маршака. Поэтому мысль о привлечении Самуила Яковлевича в новый журнал была вполне естественной. Когда с этим предложением по поручению Ивана Михайловича Майского — редактора «Петроградской правды» — к Маршаку обратилась Наталья Волотова — сотрудник редакции, он сказал: «Разве я могу работать в партийной печати? Я же беспартийный. А вдруг я в Бога верю?» Но отказаться от такого предложения Маршак не смог. Талантливый организатор, он начал, как всегда, со сбора команды.

Из воспоминаний Натальи Волотовой: «Самуил Яковлевич сразу стал поворачивать журнал к настоящей жизни, к современности. Он бросил лозунг: чтобы детская литература стала здоровой и полнокровной, ей нужны бывалые люди (слово „бывалые“ и придумано было Маршаком). И, как говорится, на ловца и зверь бежит. Маршак привлек к работе в журнале ослепительно красивого молодого человека, похожего на артиста-итальянца, Виталия Бианки. Тот пришел к нему в кружок с какими-то слабыми стихами, а Самуил Яковлевич, расспросив подробно о его жизни и узнав, что он страстный охотник и к тому же с детства много слышал о зоологии (отец Бианки был ученым-орнитологом), выбрал для него подлинную литературную дорогу — рассказы из жизни животных. И даже форму необыкновенную придумал для коротких рассказов в журнале: постоянный, переходящий из номера в номер отдел „Лесная газета“ (из этих публикаций потом составилась одна из лучших книг Бианки).

Следом за Бианки в редакции стали появляться и другие бывалые люди, а за „Лесной газетой“ — и другие придуманные Маршаком постоянные журнальные отделы („Бродячий фотограф“ и „Наш дневник“ — иллюстрированная хроника текущих событий, „Лаборатория“ — с короткими рассказами о науке и технике, „Погляди на небо“ — с описанием астрономических явлений и т. д.). Пришел штурман дальнего плавания и мастер на все руки Борис Житков, пришли астроном В. Шаронов, инженер-химик М. Ильин, шлиссельбуржец М. Новорусский, Евгений Шварц, тогда еще только актер.

А почувствовав живой пульс и талантливость нового дела, к нему потянулись и „большие“ профессиональные писатели для взрослых (с каждым из них Маршак тоже проделывал немалую редакторскую работу) — поэт Николай Тихонов, с легкой руки Маршака напечатавший у нас отличные прозаические повести „Вамбери“ и „От моря до моря“, и Константин Федин (рассказ „Бочки“), Борис Пастернак и Осип Мандельштам, Алексей Чапыгин и Борис Лавренев, Михаил Слонимский и Александр Слонимский, Вениамин Каверин и Виктор Шкловский. В журнале приняли участие прекрасные художники: Б. Кустодиев, А. Бенуа, В. Сварог, Н. Тырса, К. Рудаков, В. Конашевич, В. Лебедев, В. Владимиров, В. Ходасевич, А. Пахомов и др. На „необитаемом острове“ литературы для детей возникло преуспевающее хозяйство. И летом 1924 года Маршак вполне обоснованно дал нашему журналу новое имя: „Новый Робинзон“, объяснив его в предисловии к первому номеру журнала с этим названием: „…Ну а вся наша теперешняя жизнь? Разве она не Робинзоновская?.. Русские рабочие и крестьяне сейчас делают то, что до них еще никогда и никто не делал… И наш „Новый Робинзон“ — только маленький молоточек среди десятков тысяч огромных рабочих молотов, кующих новую жизнь…“»

Между тем Маршак продолжал дружить со своими краснодарскими знакомыми, в частности с Черубиной де Габриак. Они вместе бывали в гостях у Максимилиана Волошина, когда он в апреле 1924 года приехал в Ленинград и остановился у своих друзей на Невском, 59. О добрых, теплых отношениях Маршака и Е. И. Дмитриевой свидетельствует подаренное ему на память стихотворение, которое она написала 10 января 1925 года.

Ненужные стихи, ненужная тетрадь,

Души, больной души слепое отраженье, —

Бесплодные мечты хотела я сдержать,

Запечатлеть виденья…

Но разве так должны входить мы в этот храм,

Где чаша вечная с нетленным Божьим словом,

И разве для того, чтоб причаститься там,

Не надо стать готовым?

Поэта светлый долг — как рыцаря обет;

Как латы рыцаря горит служенье наше,

И подвиг восприяв ценою долгих лет,

Придем мы к Вечной Чаше.

Я душу подняла, как факел смоляной,

Но ветер налетел и пламя рвет на части…

Я Господа зову, идем к Нему со мной.

Наш путь в Господней власти.

Маршак так много работал, что это не могло не сказаться на его здоровье. Обеспокоенные этим друзья настояли на том, чтобы он поехал подлечиться в Германию. В июле 1925 года Самуил Яковлевич написал своему восьмилетнему сыну из Берлина, где он находился проездом в санаторий в Силезию:

«Мой милый мальчик Элик,

посылаю тебе это письмо воздушной почтой. Я опушу его в маленький ящик на углу, и сегодня же аэроплан понесет его в Ленинград.

Вчера я был здесь в Зоологическом саду (немцы называют его просто: „Цоо“). Видел слоненка величиною с комод. Он бродил один по клетке (очень большой) и очень смешно изгибал свой хобот. Видел маленькую обезьянку, которая прицеплялась к животу своей матери, когда хотела взобраться на верхнюю перекладину. Кто-то принес обезьянам круглое зеркальце, и они все по очереди любовались собой. Только одна из них попробовала погрызть его. Видел четырех <львят>, которых кормит овчарка (матери у них нет). Дети скоро перерастут свою кормилицу. Какой-то мальчик протянул обезьянке руку, — она так больно стиснула руку, что мальчик с трудом выдернул ее из клетки — всю в крови.

Берлин очень большой город. Автомобили все здесь хрюкают. Дома серые. Много деревьев. Подземная дорога. Сейчас это очень хорошо: прохладно. А наверху жара.

Все, даже дети, говорят по-немецки, как ты.

Целую тебя, мой маленький, и прошу помнить обещание: делать все весело, бодро и аккуратно, хорошо питаться, не шалить до одурения. Якова поцелуй и расскажи ему от моего имени сказку про золотое яичко.

Целую вас обоих, мои мальчики.

Ваш отец».

Работая главным консультантом Детского отдела Государственного издательства в Ленинграде, С. Я. Маршак привлек к сотрудничеству в отделе Д. И. Хармса и А. И. Введенского. (Отметим, что Хармс называл Маршака, наряду с Хлебниковым и Введенским, своим учителем.)

На допросах 15 декабря 1931 года и 17 января 1932 года по так называемому «делу Детского сектора Госиздата» А. И. Введенский сообщил следующее: «В Детский отдел Ленотгиза наша группа пришла в 1928 году. Идейное и художественное руководство в отделе принадлежало С. Я. Маршаку. Наше творчество в целом было одобрено Маршаком, и он предложил нам работать в Детском отделе. Внимание и поддержка Маршака, оказываемые им нашей группе, распространялись настолько далеко, что наша группа пользовалась особыми привилегиями в Детском отделе Ленотгиза: нас принимали вне очереди, Маршак работал с нами у себя на дому. Все или почти все наши детские книги проходили глубокую редактуру Маршака, а на некоторых из них Маршак с полным правом мог бы поставить свое соавторство».

Самуил Яковлевич оказал влияние и на Аркадия Гайдара.

«С Гайдаром было так, — вспоминал Маршак. — Я ему сказал, встретившись в Москве:

— Вы человек талантливый, пишете хорошо, но не всегда убеждаете… Логика действий должна быть безупречной, даже если действия эксцентрические.

— Ладно, — сказал он, — я приеду в Ленинград.

Приехал, мы засели в гостинице. Работали над „Голубой чашкой“. Мы все переписали вместе, и во время работы он восхищался каждым найденным вместе словом. И вдруг позвонил мне:

— Я все порвал. Это не мой почерк. Я все сделал заново.

И принес. Я был очень доволен. У него появилась забота об убедительных деталях. Сравните „Голубую чашку“ с этим отвратительным „Мальчишем“… Там — все недостоверно».

Маршак любил Гайдара, а о том, как Гайдар относился к нему, можно судить по дарственным надписям на его книгах: «Тов. Маршаку. Первому, с которым пришлось работать над детской и юношеской книгой. Арк. Гайдар. 1930»; «Самуилу Яковлевичу Маршаку — старому и строгому другу. Арк. Гайдар. 1939. 7.VII, Москва».

Тем, что в советской детской литературе появилась книга Г. Белых и Л. Пантелеева «Республика Шкид», читатели обязаны в первую очередь Маршаку. «Пробить» издание этой книги, не принятой не только советскими чиновниками, но и автором «Педагогической поэмы» А. С. Макаренко, было не так-то просто. Леонид Пантелеев понимал, чего это стоило. На своей книге он сделал такую дарственную надпись: «Дорогому Самуилу Яковлевичу, другу и учителю, на память о тех далеких днях, когда на твой редакционный стол легла эта книга, испеченная легко, весело, с пылу с жару, как пекут пирожки на рынке.

Теперь она подается в слегка разогретом виде. С любовью. Твой всегда Л. Пантелеев. 20. XI. 60 г.».

Немало трагических событий постигло Детский отдел ГИЗа в начале 1930-х годов. В 1931 году арестовали Хармса, Введенского, Бахтерева, Туфанова, Андроникова. Арестовали, разумеется, под видом борьбы с контрреволюцией. В показаниях Введенского говорится: «Я входил совместно с писателями Хармсом, Бахтеревым, ранее Заболоцким и др. в антисоветскую литературную группу, которая сочиняла и распространяла объективно контрреволюционные стихи». В показаниях Туфанова были слова: «В нашу организацию, которая ставила себе задачей установление и распространение зауми как средства борьбы с Советской властью, входили Д. Хармс, А. Введенский, Заболоцкий, Вигилянский, Марков, Богаевский и др.».

Права была Анна Андреевна Ахматова, сказав: «Кто не жил в эпоху террора, этого никогда не поймет». Именно с этой точки зрения надо оценивать поступок молодого Ираклия Андроникова, который 20 декабря 1931 года дал следующие показания: «Я знал о существовании группы Хармса — Введенского, в которую входили писатели Хармс, Введенский, Бахтерев, Разумовский, художники Глебова, Порэт, Гершов, а также Калашников и ему подобные. Существование образцов реакционного творчества (картины художников филоновской школы Порэт и Глебовой), любовь к старому строю, антисоветская сущность детских произведений Хармса, Введенского и личные беседы с ними, в которых они выявляли себя как убежденные противники существующего строя, свидетельствовали об антисоветских убеждениях названной группы литераторов». А месяц спустя Андроников дал такие показания: «В Детском секторе ГИЗа группа Введенского — Хармса опиралась на редакторов: Шварца, Заболоцкого, Олейникова и Липавского-Савельева, помогавших ей протаскивать свою антисоветскую продукцию… Идейная близость Шварца, Заболоцкого, Олейникова и Липавского с группой Хармса — Введенского выражалась в чтении друг другу своих новых стихов обычно в уединенной обстановке, в разговорах, носивших подчас интимный характер, в обмене впечатлениями и мнениями, заставлявшими меня думать об общности интересов и идейной близости этих лиц. В ГИЗ Хармс и Введенский приходили постоянно, проводя почти все время в обществе Шварца, Олейникова и Заболоцкого, к которым часто присоединялся Липавский, и оставались в нем по многу часов. Часто, желая поговорить о чем-либо серьезном, уходили все вместе в пивную под предлогом использования обеденного перерыва». И далее: «Редкие, но совместные посещения Шварцем, Хармсом и Введенским симфонических концертов и совместное посещение Шварцем и Хармсом выставки картин художника Нико Пиросманишвили и также открывшейся выставки картин художника Филонова, на которой я также встретил их, так же как и обмен мнениями по этому поводу в редакции в присутствии Введенского, Заболоцкого, Олейникова и Липавского, окончательно убедили меня в том, что эти люди связаны между собой идейной общностью, выражавшейся в их взглядах и настроениях».

В биографическом очерке о Николае Олейникове, напечатанном в его книге «Стихотворения и поэмы», сын репрессированного поэта сообщает, что вскоре после ареста отца 11 ноября 1937 года«…в Белом зале Союза писателей потребовали от С. Я. Маршака, чтобы он отрекся от шайки врагов народа. Этого не произошло».

Репрессивный аппарат 1930-х годов уничтожил многих авторов, писавших для детей, и сегодня вернулись не только их имена, но и произведения. Среди них имя Даниила Хармса. В книге Владимира Глоцера «Марина Дурново. Мой муж Даниил Хармс» есть такие строки: «Всю жизнь он не мог терпеть детей. Просто не выносил их. Для него они были — тьфу, дрянь какая-то. Его нелюбовь к детям доходила до ненависти. И эта ненависть получала выход в том, что он делал для детей…

И вот такая необъяснимая штука — при всей ненависти к детям он, как считают многие, прекрасно писал для детей, это действительно парадокс…»

Нередко задаюсь вопросом: мог ли человек, не любивший детей, написать такие для них стихи, да еще и посвятить их воспитанникам детского дома?

Жили в квартире

Сорок четыре,

Сорок четыре веселых чижа:

Чиж — судомойка,

Чиж — поломойка,

Чиж — огородник,

Чиж — водовоз,

Чиж за кухарку,

Чиж за хозяйку,

Чиж на посылках,

Чиж — трубочист.

Печку топили,

Кашу варили

Сорок четыре веселых чижа:

Чиж — с поварешкой,

Чиж — с кочережкой,

Чиж — с коромыслом,

Чиж — с решетом,

Чиж накрывает,

Чиж созывает,

Чиж разливает,

Чиж раздает.

Ездили всем домом

К зябликам знакомым

Сорок четыре веселых чижа:

Чиж — на трамвае,

Чиж — на моторе,

Чиж — на телеге,

Чиж — на возу,

Чиж — в тарантайке,

Чиж — на запятках,

Чиж — на оглобле,

Чиж — на дуге!

Лежа в постели,

Дружно свистели

Сорок четыре веселых чижа:

Чиж: трити-тити,

Чиж: тирли-тирли,

Чиж: дили-дили,

Чиж: ти-ти-ти,

Чиж: тики-тики,

Чиж: тики-рики,

Чиж: тюти-люти,

Чиж: тю-тю-тю!

В стихах этих не только влияние, редакция Маршака, но и его участие.

«Маршак очень любил Даню, — рассказывала жена Хармса Марина Дурново. — И я думаю, Даня также относился с большим уважением к Маршаку.

Однажды мы поехали с Даней куда-то на пароходе по Волге. И с нами ехал Маршак. Это была длинная прогулка, на несколько дней, а может быть, и дольше.

С Маршаком плыли его сыновья Элик и Яша. Маршак очень мило со мной обращался. И он тогда узнал от меня, что мои родители — мама, папа и бабушка — все трое — в ссылке. Ему я об этом могла рассказать».

А вот отрывок из письма Хармса Пантелееву, написанного им в Курске, где он находился в ссылке: «Если дать ему (Маршаку. — М. Г.) в день по стишку для прочтения, то он все же умудрится быть занятым целый день и ночь. На этом стишке он создаст теорию, проекты и планы и сделает из него мировое событие.

Для таких людей, как он, ничто не проходит зря. Все, всякий пустяк, делается частью единого целого. Даже съесть помидор, сколько в этом ответственности! Другой и за всю жизнь меньше ответит. Передайте. Самуилу Яковлевичу мой самый горячий привет. Я еще не написал ему ни одного письма. Но значит, до сих пор и не нужно было…»

Хармс искренне восхищался Маршаком, в особенности был очарован его переводами из Киплинга. И еще важная деталь. «Он очень любил книгу „Голлем“, о жизни еврейского гетто, и часто ее перечитывал, — вспоминала Марина Дурново. — А я ее несколько раз брала, и когда начинала читать, всегда что-нибудь мне мешало дочитать ее. Или кто-нибудь позвонит, или кто-нибудь войдет… — так я и не дочла ее до конца.

Для Дани „Голлем“ был очень важен. Я даже не знаю почему. Он о ней много говорил, давал мне читать. Это была, так сказать, святая вещь в доме…

У нас было много друзей-евреев, прежде всего у Дани. Он относился к евреям с какой-то особенной нежностью. И они тянулись к нему».

Состоялся ли бы Хармс как поэт, если бы не встретился с Маршаком, — вопрос, быть может, абстрактный, но стихотворения «Кто из вас не прочитал?» о журнале «Еж», к работе в котором его привлек Маршак, в детской литературе не было бы.

Кто из вас прочитал,

Кто из вас не читал

Приключенья в последнем «Еже»?

Ты еще не читал.

Он еще не читал, —

Ну а мы прочитали уже.

Интересный рассказ

Специально про вас

Напечатан в последнем «Еже»,

Пионерский приказ

Специально для вас

Напечатан в последнем «Еже».

Мы считаем, что «Еж»

Потому и хорош,

Что его интересно читать.

Все рассказы прочтешь,

И еще раз прочтешь,

А потом перечтешь их опять.

Как портной без иглы,

Как столяр без пилы,

Как румяный мясник без ножа,

Как трубач без трубы,

Как избач без избы —

Вот таков пионер без «Ежа».

«Новый Робинзон» был не первым журналом, в котором Самуил Маршак выступил как редактор. В юности Сёма Маршак редактировал «самиздатовские» домашние журналы, часто, едва ли не от номера к номеру менявшие названия. Среди авторов были его братья, сестры и друзья: Саша Черный, Яков Годин. Журналы назывались «Лужица», «Звонари», «У камелька», «Черт знает что». Последний журнал пользовался особой популярностью у читателей и просуществовал дольше других. Закрыли его из-за опубликованного в нем объявления: «Я был лысым и остался», сопровождавшегося изображением человека, лечившегося от облысения и оставшегося лысым. Владельцы клиники, о которой шла речь в этой рекламе, добились закрытия журнала.

Кстати, объявления не раз губили домашние журналы семьи Маршаков. В журнале «Лужица» напечатали такое сообщение: «Окончивший гимназию с золотой медалью ищет место дворника». Случилось так, что именно в то время, когда вышел этот номер журнала, Моисей Маршак окончил гимназию с золотой медалью. И вскоре читатели журнала — почти все они были знакомы друг с другом — при встрече с Моисеем стали поздравлять его с «новой должностью». После этого, вспоминает Юдифь Яковлевна, «Лужица» приказала долго жить, ибо «цензура» приняла сторону Моисея. Потом появился журнал «Звонари». Открывался он стихотворением, автор которого угадывается легко:

Первым звоном грянули:

Дрогнула околица.

Новым звоном дернули:

Церковь вся расколется.

Гулко ходит колокол.

Пляшут колокольцы,

Словно рассыпаются

Несвязанные кольца.

Медные, медные,

Серебряные кольца.

Звонари-присяжные,

Други-добро вольцы!

Дуйте в гулкий колокол,

Бейте в колокольцы!

Отслужим обеденку —

Пусть народ помолится,

Отслужим обеденку —

Выйдем за околицу.

Водка ль там не царская?

Брага ль не боярская?

Брызжется и пенится,

Щиплется и колется.

Ой ли!

В этом же журнале был опубликован роман сестры Маршака — Сусанны. Начинался он «оригинально»: «В доме была суматоха». Судя по всему, роман был написан под впечатлением «Анны Карениной», начинавшейся словами: «Все смешалось в доме Облонских». Причиной закрытия журнала стало анонимное стихотворение (но все заподозрили, что автором был Сёма Маршак):

Болтунья,

Езуитка,

Лгунья,

А вместе — ведьма.

Узнавшая себя «героиня» стихотворения потребовала суда за оскорбление, и «Звонарей» постигла та же участь, что и предыдущие журналы.

Следующий журнал — «У камелька» вышел через три года после закрытия «Звонарей». Редактором его была младшая сестра Маршака — Леля. В отличие от прежнего редактора — Самуила Маршака — ее роль сводилась в основном к собиранию материалов. Самуил по этому поводу немедленно написал четверостишие:

Редактировать журнал

Очень, очень трудно.

Прибывает матерьял

Очень, очень скудно.

Оформлял этот журнал Илья Маршак. В одном из номеров был помещен его рисунок: четыре старика, дремлющие перед камином. Под рисунком была подпись: «Мистер Панкс». Под этим псевдонимом в журнале «У камелька» Илья печатал свои стихотворные фельетоны. Рисунок «Четыре старика» знаменит еще и тем, что стихи к нему написал Саша Черный:

У камелька, у камелька

Сидят четыре старика.

Один чихнул, второй зевнул,

А третий попросту уснул.

С этого и началась дружба Самуила Маршака и Саши Черного. В статье «Волшебник» поэт и литературовед Александр Иванов писал: «Оба они (Маршак и Черный. — М. Г.) более всего любили шататься белой ночью по питерским улицам, называя это времяпрепровождение „умозгованием весны“. Еще любили устраивать дружеские пирушки. Однажды жена Саши Черного, Мария Ивановна, застала их… под столом, где они декламировали стихи. С какой стати они там оказались? Кажется, я догадываюсь…

В доме Маршака устраивались любительские спектакли: юный Маршак вместе с братом (тогда еще гимназистом) и сестрой выпускали домашние журналы… Развлекаясь таким образом, шутя и играя, они едва ли помышляли о творчестве для детей, но уже тогда, видимо, исподволь, подспудно вызревало в душе то, что проявилось гораздо позже».

Юдифь Яковлевна рассказывала мне, что стихотворение «У камелька» Маршак прочел однажды со «сцены» домашнего театра, оно имело огромный успех. «Кажется, тогда я подумал, что буду писать стихи для детей», — сказал позже сестре С. Я. Маршак.

Маршак и Саша Черный… В 1911 году Маршак написал стихотворение «Инквизиция». Опубликовано оно было в 1912-м. Вспомнил ли о нем Саша Черный, когда писал свою «Легенду» в 1920 году?

Это было на Пасху, на самом рассвете:

Над окопами таял туман.

Сквозь бойницы чернели колючие сети,

И качался засохший бурьян.

Воробьи распевали вдоль насыпи лихо.

Жирным смрадом курился откос…

Между нами и ими печально и тихо

Проходил одинокий Христос.

Но никто не узнал, не поверил виденью:

С криком вскинулись стаи ворон,

Злые пули дождем над святою мишенью

Засвистали с обеих сторон.

И растаял, исчез над гранью оврага,

Там, где солнечный плавился склон.

Говорили одни: «Сумасшедший бродяга», —

А другие: «Жидовский шпион».

Сашу Черного и Маршака объединяла и роднила не только любовь к поэзии, но и к детям. В 1920 году Саша Черный написал стихотворение «Мартышка».

Отчего ты, мартышка, грустна

И прижала к решетке головку?

Может быть, ты больна?

Хочешь сладкую скушать морковку?

— Я грустна оттого,

Что сижу я, как пленница, в клетке,

Ни подруг, ни родных — никого,

Ни зеленой развес истой ветки…

В африканских лесах я жила,

В теплых солнечных странах;

Целый день, как юла,

Я качалась на гибких лианах…

А вот стихотворение «Обезьяна», написанное Маршаком в 1923 году. (Отрывки из него я приводил в предисловии.)

Приплыл по океану

Из Африки матрос,

Малютку обезьяну

В подарок нам привез.

Сидит она, тоскуя,

Весь вечер напролет

И песенку такую

По-своему поет:

«На дальнем жарком юге,

На пальмах и кустах

Визжат мои подруги,

Качаясь на хвостах.

Чудесные бананы

На родине моей.

Живут там обезьяны

И нет совсем людей».

Это стихотворение Маршака лишь кажется похожим на «Мартышку» Саши Черного. «Обезьяну» Маршак написал в 1923 году, «Мартышка» Саши Черного была впервые опубликована в 1921 году в Белграде, в России же она стала известна многими годами позже.

Но вернемся к журналу «Новый Робинзон». Этот журнал открыл для читателей много талантливых поэтов и прозаиков. Именно в нем впервые опубликовал свои произведения Борис Степанович Житков. Характер у него был сложный (впрочем, и у Маршака нрав был непростой), но отказаться от такого автора, прекрасного рассказчика, человека много повидавшего, Самуил Яковлевич не мог. Вот что пишет об этом Н. Волотова: «…Самуил Яковлевич заставлял Житкова писать просто — о фактах и событиях, которые тот наблюдал на протяжении своих обширных странствий и о которых необыкновенно хорошо рассказывал в товарищеских беседах. Житков поначалу этому противился, но в конце концов поддавался. И создавал при этом свои лучшие произведения, такие, как „Про слона“, „Черная махалка“, „Дяденька“ (позднее, уже без влияния Маршака, он написал основанного на других принципах „Почемучку“, вещь, на мой взгляд, более слабую, чем то, что он печатал тогда)».

А вот еще одно ее воспоминание:

«Вместе с Олейниковым, Шварцем, Хармсом и Липавским Николай Алексеевич Заболоцкий любил бывать в хлебосольном доме Бориса Степановича Житкова, еще недавно верного сподвижника Маршака в их общей борьбе против казенщины и чиновничьего давления в детской литературе. Житков выставлял гостям целую коллекцию приготовленных им настоек и интересно рассказывал о своих морских путешествиях по всему свету. Многие из этих рассказов потом переходили в его книжки. За столом у Житковых всегда было как-то особенно оживленно». Шварц так описывал те застолья: «Мы были веселы. Веселы до безумия, до глупости, до вдохновения…»

Иногда Житков демонстрировал новые номера выдрессированных им кота и собаки.

Но порой в это веселье вплеталось и ядовитое начало, которое представлял Олейников. Недаром Маршак, зная, как опасно попадаться ему на язык, сочинил эпиграмму:

Берегись Николая Олейникова,

Чей девиз: никогда не жалей никого.

Бывавший иногда у Житковых Н. Л. Степанов рассказывал: «Почему-то мне запомнились беседы о Маршаке, которого все единодушно осуждали и порицали за лицемерие, сервилизм, беспринципность. Видимо, это был уже период разрыва и ссоры между Б. С. Житковым и его недавним другом. Особенно резко и ядовито высмеивал Маршака Н. М. Олейников, передразнивавший его любвеобильную фразеологию („дорогой мой“) и постоянную рисовку». При общем положительном отношении к Маршаку Заболоцкий тоже говорил о нем с иронией и подсмеивался над его пристрастием к позе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.