Глава 14 «Двуликая женщина»: «Мне придется сделать тебе предложение»

Глава 14

«Двуликая женщина»: «Мне придется сделать тебе предложение»

В самом начале 40-х годов Гарбо предприняла энергичную попытку освободиться от амплуа эротогероини, навязанного ей кинодельцами. Она все еще была красива, но уже богата, и потому могла диктовать свои условия. Ее жизнь складывалась слишком трагически, чтобы играть трагедию еще и на экране. А может, эти процессы взаимосвязаны?

В 1941 году на экраны вышел фильм «Двуликая женщина», во время съемок которого у Гарбо был бурный роман с проповедником здорового образа жизни Гейлордом Хаузером, что отразилось на игре знаменитой актрисы. На экране Грета показывала не только страсть, но и здоровый темперамент: исполняла модные танцы, плавала в бассейне, бегала на лыжах и вовсю демонстрировала прекрасную фигуру. Но лента не сделала ее символом физкультурной грации (много лет спустя на этот пьедестал взойдет американка Джеймс Фонда); более того, ее спортивные достижения в кадре казались публике ужимками, странными и неестественными.

Вот как об этом же рассуждают авторы и искусствоведы: «Она хотела стать частью современной Америки! Но люди ходят в кино отнюдь не для того, чтобы смотреть на себе подобных, – они жаждут приобщиться к миру высоких страстей. Имя Гарбо значило для них любовь, страсть, страдание, и они не желали менять своих представлений»; «В фильме 1941 года было несколько весьма забавных сцен, а вышедшие из-под пера С.Н. Бермана диалоги искрились задором, но Гарбо явно смотрелась там не к месту».

Гарбо не отчаялась и принялась строить разнообразные планы на будущее, многие их которых так и остались неосуществленными. Единственное, о чем она не забывала и что навсегда осталось в тени от зорких глаз любопытствующих, – это взаимоотношения Греты Гарбо с ведущими бизнесменами Америки и мира.

И когда в следующий раз – в 1949 году – план Уолтера Вангера дать актрисе главную роль в экранизации романа Бальзака «Герцогиня де Ланже» потерпел неудачу, Гарбо приняла окончательное решение уйти из большого кино. Залька Фиртель по этому поводу высказывается так: «Выставляемые напоказ дилетантизм, чванство, некомпетентность и лицемерное, нечистоплотное пренебрежение к чувствам великой актрисы не имели аналогов на протяжении всей истории кино. Все это вынудило Гарбо раз и навсегда отречься от экрана».

В памяти еще свежи скромный успех (вернее, неудача) с фильмом «Двуликая женщина», и вот – новый провал в работе. Прежде всего, следует учесть, что свою отрицательную роль сыграл не сам образ Гарбо, а… время, в которое осуществлялись постановки. В связи с разыгравшейся в Европе войной возможности проката фильмов из-за океана были ограничены, а значит, и Грете, и ее работодателям грозили финансовые издержки (если не крах). Ведь все сюжеты, в которых снималась красавица-шведка, уже давно были рассчитаны в первую очередь на европейскую публику. «Попытка переориентировать ее на образ современной американки вызвала лишь критику и отторжение зрителей». Да и к тому же в самой Америке, в Голливуде, восходила цела плеяда новых ярчайших звезд ХХ столетия…

Размыслив, Грета Гарбо решила уйти. Дважды перенеся разочарование, великая актриса навсегда покинула кино. «Она избегала традиционных вечеринок, не подпускала к себе репортеров, тщательно скрывала все свои романы, ушла из кино в расцвете красоты и таланта». Узнав об этом решении, ее старый любовник Джордж Шлее уговорил примадонну кино провести зиму на восточном побережье. Своей рыжеволосой супруге Валентине Шлее объяснил поступок так:

– Я люблю ее, но она никогда не захочет выйти замуж, а кроме того, у нас с тобой слишком много общего.

* * *

Как мы помним, в промежутке между двумя неудачами в кино, постигшими Грету Гарбо, ее друг Сесиль Битон оказался в Нью-Йорке. Влюбленный по уши фотограф, не ожидая от своей пассии ответных чувств, на какое-то время переключается на молодого актера Джеффри Туна (он сыграл лорда Уиндермира в фильме «Веер леди Уиндермир»). Впрочем, поговаривают, что красавчик Тун «вежливо дал понять, что не приемлет его домогательств». Выводя страстные письма женщине, Битон не забывает меж тем написать в своем дневнике: «Джеффри Тун показался мне совершенно очаровательным, и я ощутил, что жизнь полна самых удивительных возможностей». Впрочем, этот противоречивый малый в другой раз свидетельствует на страницах того же дневника: «Это тот самый человек, с которым я готов прожить жизнь. Прискорбно, однако, что наши пути разошлись». Имея в виду не Джеффри Туна и даже не Грету Гарбо, а некоего австралийца, с которым познакомился в 1944 году в Бомбее.

Проживая в отеле «Плаза» (постоялец занял номера 249–251; любопытно, что пресс-секретарем отеля служил вынужденный эмигрант князь Сергей Оболенский), Сесиль несколько раз пытался дозвониться Грете. И вот – удача! Актриса не только снизошла до разговора с ним, но и пообещала навестить дружка в его номере.

В назначенный день Сесиль наполнил номер роскошными цветами, разбросал по всей комнате любимые сигареты актрисы и, нарядившись, стал пребывать в нервном напряжении. Она пришла – строгая, загадочная и… решительная. Сесиль, словно играя трагическую роль, спросил гостью, испытывает ли она сейчас, при встрече – «после долгой разлуки и размолвки, после нескончаемой депрессии и сомнений» – чувства, хотя бы отдаленно похожие на эмоциональный или душевный подъем. Актриса предпочла не отвечать; вместо этого Гарбо разделась и приступила к совокуплению. «Неромантично», – скажут читатели; но разве в подобных поступках быть то с тем, то с этим вообще присутствовала великая, глубокая романтика?!

Гарбо не пришло в голову ни поговорить со своим товарищем, ни просмотреть фотоальбом, который Сесиль специально положил так, чтобы тот оказался у нее на виду, ни взять в руки один из номеров журнала «Вог», где были напечатаны его работы. Задернув горчичного цвета шторы, женщина повернулась к Сесилю и… «Я был совершенно сбит с толку происходящим и не сразу пришел в себя. Всего через несколько минут нашего воссоединения, после долгой разлуки и размолвки, после нескончаемой депрессии и сомнений мы оказались в объятиях друг друга – это было совершенно неожиданно, необъяснимо и… неизбежно. Только в такие мгновения начинаешь понимать, как прекрасна порой бывает жизнь. Я даже не догадывался, что способен с такой быстротой преодолеть разделяющую нас пропасть. Я мысленно возвращался к дням, проведенным мною в «Реддиш-Хаусе», когда я предавался самым безумным мечтам, и вот теперь воображаемые мною сцены действительно происходили со мной…».

Утром следующего дня осчастливленный Сесиль Битон разговорился с баронессой Будберг, оказавшейся страстной поклонницей Гарбо; «Гарбо – это символ», – сказала ему баронесса. Это показалось фотографу хорошим знаком.

Однако второе свидание с Гарбо прошло не так успешно. К тому же его потрясло то, что на его вопрос о будущих съемках звезда неожиданно призналась: «Киностудии – это жуткое место».

Любовник, чьей профессией было подмечать все особенности фотообъектов, обратил внимание, что Грета заметно постарела. Дневник сохранил его досадливое раздражение: «За обедом вид у нее был едва ли не обезьяний – волосы растрепались, помада размазалась, а тело – какое-то тощее и плоское».

В третий раз все вышло еще хуже, после чего ему снова дали понять, что Грета не собирается поднимать трубку. Спустя неделю его пассия одумалась, и встречи возобновились. «Когда же любовники снова встретились, Сесиль был вынужден признать, что она бледна и как-то по-особому трогательна и прекрасна. А еще у него словно камень свалился с души, когда атмосфера снова стала непринужденной».

Иногда они проводили время в номере, иногда просто прогуливались по Центральному парку. «Временами картины и фотографии бывают больше похожи на людей, чем сами люди, – рассуждал фотограф. – Крайне редко, когда я гуляю с Гретой, у меня возникает возможность разглядеть ее. Иногда мы останавливаемся, чтобы посмотреть на молодой месяц, и тогда я вижу ее такой же, как и на лучшей ее фотографии или в кино».

По совету одной из своих великосветских подруг Сесиль стал играть роль равнодушного бонвиана, держащего свою пассию на некотором расстоянии. Отчужденность не ускользнула от Греты, и женщина поспешила предпринять шаги для завоевания его сердца.

В День благодарения, 27 ноября, Сесиль послал Грете вазу с белыми орхидеями, вложив в букет письмо. Шаг был дополнен тем, что мужчина без всяких объяснений укатил на уик-энд в Бостон. В отсутствие любовника Гарбо настойчиво звонила ему. Они встретились в понедельник, и хотя актриса притворялась веселой и беззаботной, она задала немало ревнивых вопросов. Да и ее бледный и несчастный вид не ускользнул от торжествующего фотографа.

Знал ли Битон, что актриса встречается еще, по меньшей мере, с одним ухажером? – без сомнений, ведь она сама не раз говорила ему, что Шлее по-прежнему назначает ей свидания. «Но меня от них клонит в сон», – всякий раз оправдывалась она. А на ближайшее Рождество она даже подарила Битону любимую тарелку Шлее, просив при этом никому не показывать подарок.

А то как-то она обвинила Битона в излишней темпераментности, которая может привести к тому, что «ткани ее организма» порвутся под его порывами. Впечатленный, он запишет: «Я вел себя как настоящий мужлан – сделал Грете больно, и теперь ей придется переждать несколько дней, пока она не поправится, чтобы нам снова соединиться в объятиях. Она пояснила: «Понимаешь, женщина – это хрупкий предмет. И тебе следует проявлять осторожность и несколько умерить свой пыл. Ткани легко порвать. Ты должен быть нежным и внимательным»…»

Интересно, кроме убогих позеров, мечтающих задержаться в вечности, кто записывает подобные мысли, чтобы затем опубликовать их?!

* * *

Привыкнув видеть подле себя Сесиля Битона, немолодая актриса вдруг совершает совершенно нехарактерный для нее поступок. Она начинает критиковать любовника за его страсть к пышным нарядам, за его карикатурное позерство, за нелепые позы, когда он картинно держит руку на своем бедре. Все это и многое другое выдавало в нем гомосексуалиста. Это не сильно шокировало Грету, ведь она сама в личной жизни могла с удовольствием играть роль то свирепого, то невинного мальчика (бывало, подобным поведением она вызывала неловкость или шок у некоторых светских дам).

Но на сей раз Гарбо заявляет Сесилю, что желает «сделать из него настоящего мужчину». И вот как-то парочка отправилась в театр на спектакль по пьесе Раттигана «Парнишка Уинслоу». По ходу спектакля Гарбо наклонилась к Сесилю и произнесла:

– По-моему, мне придется сделать тебе предложение.

На что тот ответил:

– Нет, этот номер не пройдет. Потом всю жизнь будешь раскаиваться.

Так в чем же заключалась его страстная любовь? В заполучении ее тела? Или в желании очаровать ее душу?

Этот эпизод в их отношениях здорово пощекотал им обоим нервы. Сесиль остался весьма доволен этим проявлением со стороны еще совсем недавно великой и почти недоступной звезды. Он видел, что Грета не уверена в себе, в своих чарах, она ревнива и подобострастна.

В другой раз (и не единожды) она изрекала, превратив со временем фразу в шутку:

– Мне придется сделать тебе предложение, чтобы сделать из тебя честного человека.

Но это ничего не решало…

«Тем не менее, он по-прежнему был от нее без ума; каждое место, где они бывали вдвоем, становилось для него «священным» – будь то бар или книжная лавка. Когда Сесиль возвращался к себе, по его собственному признанию, он „находился в состоянии экстаза”». И грустно, и смешно… да, именно грустно, потому что несчастная Грета Гарбо поняла, что по-настоящему влюблена… и в кого! Впрочем, разве много настоящих, неиспорченных деньгами и развратом людей можно встретить в кинематографических кругах, или в кругах так называемого Высокого искусства?

Вот она откровенничает, говоря почти истерично:

– Это просто небольшое словечко, но ты мне нравишься, и каждый раз, когда я прощаюсь с тобой, мне хочется увидеть тебя снова. Как мне хочется уехать куда-нибудь, чтобы там был большой балкон, и я бы приходила через него и ложилась с тобой в постель. Подумать только, ведь я люблю тебя, Сесиль. Я люблю тебя. Я по уши влюблена в тебя.

Его ручка запечатлела в дневнике, как они отправились в ночной клуб «Голубой Ангел» и там Гарбо все время шептала:

– Я тебя люблю, я тебя люблю.

«Воистину это день моего величайшего триумфа», – вспоминал он…