Горбачёв. Радикализм и реформизм

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Горбачёв. Радикализм и реформизм

Сразу же после майских праздников 1985 года, через несколько дней после апрельского Пленума ЦК, мне позвонил Горбачёв:

— Егор, я пересаживаюсь в шестой кабинет, а ты перебирайся сюда, во второй. Тебе надо браться за Секретариат, орготдел передадим другому. Подумай — кому.

Вскоре Горбачёв вынес этот вопрос на Политбюро, и мне официально поручили вести Секретариат ЦК КПСС, а в отсутствие Генерального секретаря проводить и заседания ПБ. Из шестого подъезда я «переехал» в первый и обосновался на пятом этаже в кабинете № 2, который известен как «кабинет Суслова». Здесь по традиции работали «вторые» — те члены высшего политического руководства, которым поручали вести Секретариат.

И, видимо, самое время вкратце рассказать о той роли, какую раньше играл Секретариат ЦК в жизни партии да и всей страны. Постоянный рабочий орган ЦК, именуемый Секретариатом, был предусмотрен Уставом партии. Он создан для того, чтобы заниматься текущими делами, решать кадровые вопросы и, пожалуй, главное — следить за выполнением решений, принимаемых Политбюро, Пленумами ЦК и съездами КПСС. Говоря попросту, Секретариат — это своего рода оперативный штаб руководства партией. А поскольку в те годы в стране сложилась система партийно-государственного управления, на заседаниях Секретариата рассматривали очень широкий круг проблем, охватывавших все сферы жизни — от идеологии и экономики до культуры, партийного и военного строительства.

Горбачёв в заседаниях Секретариата не принимал участия. Но нередко собирал секретарей ЦК для обмена мнениями по актуальным проблемам. Мы с ним с самого начала завели такой порядок: Генеральный секретарь знакомился с планом работы Секретариата, который составляли на полгода, вносил дополнения, замечания. План этот формировался снизу, по предложениям отделов ЦК. Но каждый раз первичных предложений набиралось от 70 до 80, «переварить» их, конечно, не представлялось возможным, а потому многие вопросы отсекались. После согласования с Горбачёвым и утверждения его Секретариатом план становился руководством к действию, Секретариат собирался на Старой площади — за редким исключением — каждый вторник, в 16 часов. Накануне я, как правило, информировал Михаила Сергеевича о повестке очередного заседания и всегда — подчёркиваю, всегда! — докладывал Генсеку после заседания. Обычно по телефону, но по важным вопросам в его кабинете лично. Таким образом, Горбачёв был полностью в курсе секретариатских дел. При этом по его реакции я чувствовал, что он получает информацию о заседаниях Секретариата не только от меня.

Это я считал нормальным. И в данной связи замечу, что вопрос об информированности Генерального секретаря да и других членов высшего политического руководства был не такой уж простой.

Он состоял из двух частей.

Первая — тот постоянный набор справок, сводок, бюллетеней, обзоров, аналитических докладов и прочих служебных, секретных документов, которые направляли в Политбюро и Генсеку такие ведомства, как Минобороны, МИД, КГБ, МВД, Госкомстат, ТАСС. Сюда же относится информация от местных партийных комитетов. Члены высшего политического руководства должны быть информированы по всем внутренним и международным вопросам, без этого немыслим сам процесс принятия ответственных решений. И скажу откровенно, специальные службы, питающие руководство текущей и аналитической информацией, издавна были поставлены у нас неплохо.

Думаю, понятно и то, что ранг руководителя определяет объём и доверительность поступающей к нему информации: чем выше, тем она разнообразнее и глубже. У меня, например, на чтение такого рода документов ежедневно уходило более двух часов. Зато я представлял себе всю совокупность происходивших в стране и мире процессов, что позволяло не только откликаться на злободневные события, но и прогнозировать общее развитие ситуации.

Все положенные мне справочные материалы я просил присылать и в дни отпуска. Это представлялось важным по той причине, что их непрерывное «отслеживание» помогало лучше улавливать тенденции развития, давало мне возможность после отпуска сразу же, без раскачки, «врубиться» в дело. У меня, как у члена Политбюро, были помощники: Роман Михайлович Романов и Валерий Николаевич Шарков. Весьма образованные люди, с глубоким знанием жизни, прошедшие многие ступени партийной и экономической деятельности. Мы были и остались единомышленниками. И, наконец, не могу не сказать о таком важнейшем источнике фактов и непосредственных наблюдений, какими являются поездки по стране. Начиная с 1985 года я побывал почти в восьмидесяти командировках — это своего рода рекорд среди членов ПБ.

Поездки по стране я считал очень важной частью своей работы, дающей возможность лично участвовать в реализации партийных решений, а также получать информацию о настроении людей, как говорится, из первых рук. Бывали такие периоды, когда обстоятельства задерживали в Москве дольше обычного, и я начинал тяготиться оторванностью от живой жизни. Ведь в столице настрой порою решительно отличается от умонастроений, царящих в других регионах страны. Скажу откровенно, после каждой поездки, после встреч с людьми на местах я возвращался в Москву словно обновлённый, с зарядом бодрости. Хотя темп командировок всегда был высоким, хотя и физической усталости хватало, но в поездках по стране я как бы отдыхал душой, после них чувствовал себя более уверенным в политике. Вот что, помимо прочего, означали для меня поездки по стране.

***

Вспоминаю об этом неспроста. Примерно со второй половины 1987 года постепенно начали вырисовываться мои разногласия с некоторыми членами высшего политического руководства. Порой они носили частный характер, иногда затрагивали вопросы принципиальные. Но всё больше и больше касались оценки текущих и завтрашних социально-экономических процессов. Не вдаваясь сейчас в суть этих разногласий, скажу, что, на мой взгляд, они нередко возникали из-за неполноты представлений о происходящем в стране. Некоторые члены Политбюро досконально изучали «свою» информацию — по вопросам, непосредственно входившим в круг их обязанностей, а остальную проглядывали лишь мельком. Это чувствовалось на заседаниях Политбюро и Секретариата.

В частности, Яковлев, занимавшийся сначала идеологией, а затем международной политикой, явно «плавал» при обсуждении крупных хозяйственных дел. Известно, что на заводах, на стройках и в селе — там, где вершится реальная экономика, — он практически не бывал, не знал, как преломляются в жизни хозяйственные новшества, да и не стремился познать. Зато при выработке главных направлений экономической политики Яковлев был чрезвычайно активен. Но из-за явно недостаточного внимания к реальным процессам, протекающим в конкретной экономике, его суждения нередко страдали кабинетной умозрительностью и радикализмом.

В данном случае я делаю особый акцент на слове «радикализм», ибо — при верно выбранной стратегии — именно оно определило, по моему глубокому убеждению, трагически неверную тактику экономических нововведений. Но об этом — позже.

Неполнота или однобокость информации — одна из главных бед, подстерегающих политика. И в этой связи, продолжая разговор о «стандартном» наборе справочных и аналитических материалов, которые ложились на стол членам высшего политического руководства, не могу не сказать о том, что этот весьма обильный поток, к сожалению, не всегда бывал беспристрастным.

«Соль» справочных документов — в объективности. Но их готовят и подписывают люди. И кое-кто вместо строгой непредвзятости старался угодить настроениям высокого руководства, так формируя факты и выводы, чтобы подогнать их под господствующую «наверху» точку зрения. Это весьма опасное и не всегда распознаваемое явление, которое способно подтолкнуть политика к серьёзной ошибке. Вот почему очень важен личный сравнительный анализ данных, поступающих из разных источников, сопоставление их с реальной жизнью. Я старался не упускать из виду этот аспект, и если намечались расхождения по важному вопросу, немедленно бил тревогу — вплоть до вынесения этого вопроса на заседание Секретариата или даже Политбюро, — как произошло, в частности, в 1988 году с оценкой ситуации в Литве.

Но у проблемы информированности руководителей высокого ранга есть и другая грань, которая становилась особенно острой, когда речь шла о Генеральном секретаре ЦК КПСС.

Поток информации, предназначенной для Генсека, был настолько велик, что по необходимости нуждался в отборе, регламентации. И вот тут сразу возникали вопросы: кто и как отбирал информацию? Ведь её можно формировать вполне определённым образом — как по части справочного материала (выпячивая или, наоборот, камуфлируя какие-то факты), так и в смысле оценок, анализа.

Кроме того, существует основанное на законах психологического восприятия неписаное правило, которое в обиходе иногда называют «эффектом первой информации». Суть его в том, что первая оценка того или иного факта, события воспринимается с наибольшей полнотой, а последующие, если они противоречат первой, уже как бы входят с ней в конфликт. Отсюда вытекает важный практический вывод: если возникает спорная ситуация, надо постараться как можно быстрее изложить руководителю свою версию событий, чтобы определённым образом настроить его. В этой же связи нельзя не упомянуть о том, что советники руководителя высокого ранга — и официальные, и, так сказать, «на общественных началах» — в состоянии заметно влиять на умозрения своего «шефа».

Ещё в древние времена мудрые люди на Востоке говорили, что от толмача, то есть от толкователя, порою зависит больше, чем от самого шаха. А помощники, советники — это и есть своего рода толмачи, толкующие факты. По этой причине те, кто борется за влияние на лидера, прилагают максимум усилий к тому, чтобы внедрить в его ближайшее окружение своих людей.

Вот почему для лидера имеет большое значение выбор помощников и советников. Исходить при формировании команды только из принципа личной преданности здесь явно недостаточно, о чём убедительно свидетельствуют многочисленные уроки мировой истории. Предлагаемая ближайшим окружением трактовка фактов и событий, личностей и явлений, если она тенденциозна, может создать у лидера ошибочные представления о сути происходящего в стране и мире.

Разумеется, всё сказанное в полной мере имело отношение и к генеральным секретарям ЦК КПСС, в том числе к Горбачёву. Возможно, к нему — в особой степени.

***

В контексте этих размышлений не могу не упомянуть вот о чём… Как уже говорилось, я возвратился в Москву после семнадцатилетней работы в Сибири лишь в 1983 году. В аппарате ЦК так называемых «своих» людей у меня не было, ни с кем я не был, что называется, «повязан», и это делало меня независимым, скажу откровенно, очень облегчало работу. Да и вообще мне не свойственны аппаратные интриги, а потому я даже не задумывался над вопросом о том, как Горбачёв будет формировать своё ближайшее окружение, считая этот вопрос компетенцией исключительно Михаила Сергеевича. Никого я Генсеку не советовал в помощники, никого на эти по-своему, по-аппаратному, ключевые должности не подсовывал.

Вместе с Михаилом Сергеевичем мы обсуждали те крупные кадровые вопросы, которые определяли расстановку сил в ЦК и в партии в целом. (Естественно, утверждались они коллективно — в Политбюро, Секретариате, на Пленумах ЦК.) И как было в 1983 году при Андропове, начинать пришлось с подыскания нового заведующего орготделом, ибо совмещать эту должность с положением второго секретаря я, понятно, не мог.

Наш выбор, как известно, остановился на Разумовском.

Впоследствии о Георгии Петровиче Разумовском сложилось в партии неоднозначное мнение, что открыто проявилось на XXVIII съезде КПСС. Перед глазами моими стоит грустная картина: Разумовского выдвинули кандидатом в состав нового ЦК, и он спешит к трибуне съезда, чтобы успеть взять самоотвод. Он отлично понимал, что его «завалят», и не хотел напрасно испытывать судьбу.

Однако всё обстояло куда сложнее. Разумовский — фигура весьма примечательная, отнюдь не такая простая, как показалось некоторым на XXVIII съезде. Я бы сказал, это политик со сложной судьбой, который в какой-то момент оказался сломленным.

Начать с того, что Разумовский в своё время работал председателем Краснодарского крайисполкома. В те годы он проявил крепкий характер и сумел решительно отмежеваться от «деяний» местного партийного лидера. Медунов приложил немало сил к тому, чтобы сблизиться с Разумовским, втянуть его в свои дела, не раз пытался приглашать к себе домой на застолье. Однако председатель крайисполкома держался твёрдо, исключительно в рамках служебных отношений, а на личные контакты не шёл. Неудивительно, что в кубанских «верхах» зрел конфликт. Ещё при Брежневе Разумовский определённо высказал свою позицию в ЦК партии, попросил ввиду несовместимости с Медуновым перевести его на другую работу. Просьбу удовлетворили, и в 1981 году Георгий Петрович стал ведать аграрным отделом в Управлении делами Совмина СССР.

После Медунова первым секретарём в Краснодаре недолго работал Воротников. Вскоре он стал Предсовмина России, и снова возник вопрос о кандидатуре первого секретаря. Я в то время уже заведовал орготделом ЦК, и мы вспомнили о Разумовском. Мне же довелось и проводить пленум Краснодарского крайкома, на котором я лично убедился, что кубанцы хорошо приняли Георгия Петровича. Кстати, Разумовский сам попросил направить в Краснодар вторым секретарем Полозкова, работавшего в то время заведующим сектором ЦК.

Когда в мае 1985 года мы с Горбачёвым один на один обсуждали кандидатуры на пост заведующего орготделом, Михаил Сергеевич назвал Разумовского, и я в разговоре поддержал его. Я знал, что Разумовский и Полозков работали дружно, наводили в крае порядок, освобождались от тех, кто занимался при Медунове злоупотреблениями. Мы видели в Разумовском достойного человека, активно боровшегося против коррупции, и это во многом предопределило его назначение в ЦК. Уезжая из Краснодара, Георгий Петрович предложил избрать первым секретарём Полозкова, который, по его мнению, хорошо показал себя на Кубани. Это было и моё предложение. К тому времени Полозкова я знал основательно и только с положительной стороны.

Вот так состоялся переход Разумовского в ЦК, где он вскоре стал секретарём.

Начал Георгий Петрович активно. Не опасался высказывать своё мнение, любил заострять вопросы и, наоборот, не любил, когда смазывают углы. В общем, было видно, что он не намерен приспосабливаться: на заседаниях Секретариата ЦК Разумовский проявил себя с лучшей стороны.

Так продолжалось примерно до осени 1988 года, когда начало происходить что-то неладное.

***

Впрочем, тут требуются некоторые пояснения. В то время, после XIX партконференции, когда глубокое реформирование нашей политической системы ускорилось, возник вопрос о разработке нового закона о выборах. КПСС провозгласила верный лозунг: больше социализма — больше демократии. В соответствии с этим лозунгом предстояло изменить сложившуюся ещё в сталинские годы избирательную систему — перейти на принципы альтернативности.

В предыдущие десятилетия выборы народных депутатов были крайне заформализованы. Всё расписывалось до буковки, без участия обкомов партии в списки кандидатов никого включать не позволяли. Это, разумеется, не означает, что среди депутатов не было достойных людей — были, и очень много! Кроме того, благодаря такому порядку строго соблюдалось представительство в Советах всех классов и социальных групп, людей всех национальностей, женщин, молодёжи. Однако сам принцип выборов — безальтернативный, безусловно, был устаревшим и нуждался в замене.

На высшем уровне партийного руководства в этом принципиальном подходе разногласий не было.

Однако сам процесс преобразований избирательной системы принял, я бы сказал, быстротечный, радикальный характер. Начать с того, что новый закон о выборах — важнейший закон, который впервые в нашей истории вводил в практику альтернативные выборы, — по существу практически не обсуждался общественностью. Его провели всего лишь за месяц (!), в невероятной спешке, непозволительной для разработки такого краеугольного документа. Она не дала возможности всё тщательно продумать.

Честно скажу, уже в то время у меня возникало немало сомнений в целесообразности чрезмерной спешки с принятием нового закона о выборах. Но вспомните тот период — осень 1988 года: против Лигачёва развернулась мощная атака, связанная со статьёй Нины Андреевой, меня отстранили от ведения Секретариата. В этих условиях было непросто выступать вопреки мнению Генерального секретаря и тех, кто рьяно ратовал за максимальное ускорение политических преобразований.

Но следует сказать — и здесь моя обязанность быть до конца откровенным, — в тот период я ещё полностью не осознал мотивов радикализации, ускорения в политике, а главное, его вредных последствий. Лишь потом, когда накопилось достаточно обобщений, пришло понимание того, что это был своего рода метод «шоковой терапии» в политике. Речь шла о том, чтобы не дать людям опомниться перед напором новшеств, поставить их перед свершившимся фактом.

Здесь, впрочем, требуются пояснения относительно того, что означают радикализм и реформизм в политике. Современные радикалы, они же псевдодемократы, под флагом перестройки добивались замены экономической и политической системы, поворота общественного развития вспять, к капиталистическому укладу, который связан с обнищанием большинства и обогащением немногих. Цели, которые ставили перед собой радикалы, применительно к мировой «классификации» заставляют считать их правыми — антисоциалистическими — силами.

Реформизм как мировоззрение означает общественные преобразования без изменения экономических, социальных, политических основ существующего строя. И пока мы не меняли советскую систему, а реформировали её, а это первые 3–4 года перестройки, дела шли на лад. Отступления от основ советской системы в сторону нерегулируемого рынка принесли лишения и страдания народу.

Конечно же, вскоре выяснилось, что новый избирательный закон несовершенен. Спешка дала о себе знать. Однако она была лишь прелюдией к тем напряжённым, а возможно, и губительным событиям, которые разыгрались непосредственно во время предвыборной кампании.

Если раньше партия до мелочей опекала предвыборный процесс, то теперь, при переходе к альтернативным выборам, она… почти полностью отстранилась от участия в политической борьбе. Это было поразительно! Во всех странах развитой демократии именно в предвыборный период, когда нарастают острота, накал борьбы, происходит резкая активизация партийных структур.

У нас же случилось наоборот!

Из ЦК одна за другой шли на места директивы: не вмешиваться, не вмешиваться! Соблюдайте дистанцию! Во многих партийных комитетах воцарилась растерянность, там видели, что среди кандидатов в депутаты объявилось много недостойного люда, даже бывшие уголовники, отсидевшие срок за тяжкие преступления, вплоть до убийств. А уж что касается крикунов и демагогов, строивших свои предвыборные программы исключительно на антисоветизме и антикоммунизме, то таких и вовсе было непомерно много. Казалось бы, в этих условиях надо шире развернуть партийную пропаганду, агитировать за своих кандидатов и разоблачать беспочвенность, нереальность популистских обещаний.

Но ЦК воздерживался от политических ориентировок, партийные органы на местах оказались обезоруженными. Это была новая ситуация: впервые из центра не поступало чётких указаний, как надо действовать. И это «впервые» пришлось именно на этап предвыборной борьбы, когда решался вопрос о власти! Советы — политическая основа нашего строя, речь шла о решительном укреплении их роли, о полной передаче им управленческих функций, а партия резко снизила свою активность. Запустив маховик предвыборной кампании, которая набирала стремительные обороты, «наверху» беспечно полагали, что всё образуется само собой. Причём невмешательство партии в выборы кое-кто преподносил как выражение демократии. Заглавной, ведущей стала верная сама по себе идея борьбы с былым формализмом, но вместе с водой умудрились выплеснуть и ребёнка: партия по сути дела отстранилась от участия в предвыборной борьбе.

Дело доходило до того, что кандидаты-коммунисты боролись между собой, облегчая тем самым своим идейным противникам возможность добиться мандатов. На волне митинговой стихии, не получая отпора, взметнулся антикоммунизм, оплёвывание всего и вся в нашей истории стало своего рода «предвыборным манёвром» так называемых демократических сил.

***

Между тем, когда подходила к концу регистрация кандидатов в депутаты, стало ясно, что в избирательные бюллетени попадёт катастрофически мало рабочих и крестьян. Это, вне всякого сомнения, было серьёзнейшим промахом партийных организаций, пустивших выборы на самотёк. Сказалось ложное понимание демократии, которое в результате могло привести к фактическому устранению рабочих и крестьян из Советов высшего уровня. На заседаниях Политбюро всё чаще заходил об этом разговор. Не раз на эту тему высказывался и Горбачёв. Но дальше сетований дело не шло. Более того, в тот период произошёл эпизод, который оставил во мне весьма тягостные чувства.

Помнится, Горбачёв вылетел в Ленинград, где на одной из встреч прямо в цехе рабочие поставили перед ним вопрос о том, чтобы проводить выборы не только по территориальным, но также и по производственным округам, что гарантировало бы представительство в Советах рабочего класса. Михаил Сергеевич поддержал эту ленинскую идею, о чём было сообщено в отчёте о пребывании Генерального секретаря в Ленинграде.

Но прошло несколько дней, и так называемая радикальная пресса, словно по команде, обрушилась на «производственный принцип» выборов. Поднялась буквально вакханалия газетных и телевизионных протестов, требовавших проводить выборы исключительно по территориальному признаку, обвинявших ленинградцев и тех, кто их поддерживал, в стремлении «протащить» в Советы партаппаратчиков. Кстати, Ленинградский обком партии сразу же заявил, что ни один партийный работник не будет баллотироваться по производственным округам. Но на это важное заявление никто и не думал обращать внимание. Истерика во многих изданиях продолжалась.

Горбачёв больше ни разу публично не высказывался в поддержку ленинградского предложения.

Тем не менее, помнится, мы всё же обсудили эту здравую идею на Политбюро, отнеслись к ней положительно и пришли к выводу, что в некоторых городах и областях по желанию местных органов целесообразно создавать и производственные округа — это никак не противоречило закону о выборах.

Однако здравое начинание было обречено. Противники производственного принципа выборов в Советы, используя радикальную прессу, похоронили это важное предложение. Восторжествовала позиция невмешательства в предвыборную борьбу. В результате, как известно, представительство рабочих и крестьян на Съезде народных депутатов СССР оказалось явно заниженным по сравнению с той ведущей ролью, какую рабочий класс и крестьянство играют в жизни общества.

Все мы, члены Политбюро, недооценили в тот период складывавшуюся обстановку. Шла напряжённая, первая в нашей жизни альтернативная предвыборная борьбы, а нам внушали: потише, потише…

По традиции предвыборной кампанией в ЦК руководил отдел, возглавляемый Разумовским. Какое это было «руководство», я уже сказал. Но беда ещё и в том, что самому Разумовскому нередко приходилось звонить в обкомы, крайкомы, давая указания: не вмешивайтесь! Не вмешивайтесь! Человек опытный, прошедший большую школу руководства, Георгий Петрович наверняка понимал, к чему могут привести такие команды…

Именно в это время Разумовский и стал неузнаваем. Он вдруг перестал, что называется, занимать позицию при обсуждении различных вопросов, — а раньше-то всегда имел своё мнение. Его уже не было слышно.

Да… Многое в этой истории остаётся непонятным. В том числе и следующее: почему Яковлев, которому в тот период было поручено заниматься международными делами, активно занимался текущими вопросами, в том числе выборами?