Горбачев торопится
Горбачев торопится
Продолжая укреплять свой контроль над военным руководством страны, Горбачев становился все более активным и самоуверенным в вопросах разоружения. Он хотел быстрого продвижения, был заворожен большими возможностями в этой области и рукоплесканиями международной аудитории и, похоже, начал верить в свою исключительность и чуть ли не мессианство. Проводя по смыслу нужную стратегическую линию на значительное сокращение вооружений, он чрезмерно торопился, не очень обдумывая возможные серьезные последствия своих шагов, а подчас и поспешных импровизаций для всей страны. В этом была его слабость как практического политика. Очень часто (и это относится не только к проблеме разоружения) у него не было продуманного сценария для практического осуществления тех или иных замыслов, он имел лишь захватывающие наброски этих замыслов. На заседаниях Политбюро, когда кто-либо высказывал осторожно озабоченность по поводу возможных последствий его инноваций, Горбачев отбрасывал эти сомнения как противоречащие „духу нового мышления и перестройки".
Почему Горбачев так торопился? Самолюбие? Стремление сохранить динамизм советской внешней политики? Или подсознательное опасение, что историей ему отведено слишком малое время для осуществления его реформ? Я не берусь давать точный ответ. Только он сам может все это объяснить.
В 1988 году окончательно сложилась горбачевская концепция „нового мышления", которая наиболее полно была изложена им на Генеральной Ассамблее ООН в Нью-Йорке в декабре того же года.
Горбачев привез большую и броскую программу одностороннего сокращения наших вооруженных сил на полмиллиона человек. Политический эффект такого заявления был большим, как в стране, так и за рубежом. Горбачева почти все хвалили за это. Он достиг, пожалуй, наивысшей точки своей популярности. Да и дело было действительно нужное. Однако серьезным недостатком всей этой программы, как выяснилось позже, явилось то, что ни Горбачев, ни Советское правительство не имели разработанной программы быстрой реинтеграции такой большой массы людей в гражданскую экономику, а также создания конкретной системы европейской безопасности. Спустя два года Горбачев подписал договор между НАТО и Варшавским пактом о крупных сокращениях обычных вооруженных сил в Европе. Эта политика сокращений, хотя и правильная в принципе, но не продуманная по времени и не подкрепленная соответствующей материальной подготовкой и разъяснениями общественности страны, вызвала серьезный внутренний кризис в нашей стране, когда начался массовый вывод советских войск из Германии и Восточной Европы. Страна оказалась перед трудной дилеммой: где разместить войска? Где они будут жить? Что они будут делать? В результате идея сокращения численности войск — в его необходимости не было сомнения — в практическом осуществлении превратилась в тяжелое бремя для страны и кошмар для сотен тысяч военнослужащих и их семей. И это бремя было затем переложено на Россию, как и вопрос о безопасности страны в новых условиях, когда НАТО стремится расширить свои границы.
Моральное состояние вооруженных сил быстро ухудшалось, военные и гражданское население одинаково задавались вопросом: как это Советская Армия, все еще почитаемая как победитель во второй мировой войне, теперь быстро отводится домой, как будто ее просто вышвыривали из Европы? Таково было трагическое наследие поспешных решений.
С 1990 года авторитет Горбачева быстро падал в партии, в армии и в народе. Растущие серьезные экономические трудности в стране ускорили этот процесс.
Напротив, за рубежом его популярность росла{34}. Ему отдавали должное за улучшение отношений с Западом и за впечатляющий прогресс на переговорах с США по радикальному сокращению ядерных и обычных вооружений. В этом была, конечно, определенная доля его личных заслуг. Однако, оглядываясь назад, приходится признать, что дипломатии Горбачева в ее практическом осуществлении часто не удавалось добиться от США и их союзников, я бы сказал, более справедливых для нас результатов. Мы уже знаем, как был заключен Договор о ликвидации ракет средней дальности и меньшей дальности. То же самое, по существу, получилось и с Договором об обычных вооружениях в Европе. Наибольшее бремя сокращений вооружений и вооруженных сил и непродуманных передислокаций войск опять легло на нас. Недальновидность тогдашнего руководства привела к тому, что ныне России приходится выполнять непростую миссию по поддержанию мира на ее южных границах в условиях, когда численность ее войск и вооружения в этих районах резко ограничены условиями указанного выше договора. С большим трудом России приходится сейчас добиваться пересмотра наиболее неблагоприятных статей этого договора.
В 1991 году в Москве на встрече на высшем уровне был подписан с США Договор об ограничении и сокращении стратегических наступательных вооружений. В принципе это был нужный и важный договор. Но опять же с чисто военной точки зрения он был более выгоден Соединенным Штатам. Этот документ не связывал обе стороны какими-либо обязательствами соблюдать Договор по ПРО, за что долгие годы боролась советская дипломатия. Вначале Горбачев собирался сделать — отражая настроения наших военных кругов — одностороннее заявление о том, что если Договор по ПРО будет нарушен, то Москва будет считать себя свободной от обязательств по новому договору. Но затем, под нажимом американцев, он решил — опять, видимо, с целью улучшения атмосферы договорных процессов с ними — „не осложнять" церемонию подписания договора на высшем уровне. А результатом стало то, что сейчас в Вашингтоне даже на правительственном уровне опять слышны голоса о том, что США следует возродить рейгановскую „стратегическую оборонную инициативу", или доктрину „звездных войн". И мы вынуждены искать ныне какие-то компромиссы, но в невыгодных для себя условиях.
Весьма любопытную оценку деятельности Шеварднадзе (а фактически и самого Горбачева) дала влиятельная американская газета„Нью-Йорк Тайме" (31 марта 1991 г.) после его ухода с поста министра иностранных дел СССР. Газета писала, что американские участники переговоров по разоружению „были избалованы", пока „весьма обходительный" Шеварднадзе занимал свой пост и когда практически каждый спорный вопрос решался таким образом, „когда русские уступали 80 %, а американцы — лишь 20 %".
Да и сам госсекретарь Бейкер после первой же встречи с Шеварднадзе говорил своим коллегам, что „советский министр выглядел почти просителем" и что „Советы нуждаются лишь в небольшом поощрении, чтобы вести дела, по существу, на западных условиях".
В обмен на значительные уступки Горбачев и Шеварднадзе могли и должны были получить больше компенсаций для укрепления безопасности нашей страны. Однако они не смогли добиться этого, не проявили необходимой настойчивости.
По-своему способные и движимые вроде благородными порывами, но далеко не всегда практически мыслящие, нетерпеливые в достижении соглашений, слишком самоуверенные в своей непогрешимости и восхваляемые средствами массовой информации, Горбачев и Шеварднадзе, к сожалению, позволяли нередко западным партнерам по переговорам переиграть себя. В результате в ряде случаев они не получали адекватного эквивалента не только в области разоружения, но и в таких важных вопросах, как объединение Германии, общеевропейская безопасность{35}. Горбачев активно использовал личный канал связи с высшими американскими должностными лицами. Конечно, такой канал был важен и нужен. Однако подобная персональная дипломатия — в его исполнении изолировала профессиональных дипломатов и экспертов от участия в поисках решений трудных проблем; Горбачев (вместе с Шеварднадзе) все больше брал эти вопросы только на себя.
Следует иметь в виду, что начиная с 1989 года в Горбачеве стало расти подспудное стремление нейтрализовать растущие внутренние трудности и падающую популярность в стране за счет внешнеполитических успехов, мнимых или реальных. Поэтому советы дипломатической службы — не спешить, поторговаться, чтобы получить то или иное обоюдно выгодное соглашение, — не всегда его устраивали. Времени у него как раз и не было. Он все больше стал замыкаться „в себе" при решении международных вопросов. Результатом явилось резкое ослабление способности всей советской дипломатии успешно адаптироваться к быстро меняющейся международной обстановке.
Роль международного отдела ЦК партии — после некоторого оживления в 1986 году — также быстро вновь уменьшалась. Он, по существу, вернулся к старой работе по связям с коммунистическими партиями и другими левыми международными организациями и движениями.
Правда, время от времени Горбачев использовал меня, памятуя мои хорошие личные связи в правительственных кругах США, при проведении встреч с Рейганом, а затем и с Бушем. Однако разработкой наших позиций к этим встречам занимались сам Горбачев, Шеварднадзе и узкий круг наиболее близких им лиц.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.