Франкфуртские впечатления
Франкфуртские впечатления
Уже на другой день после моего приезда в Фалькенштейн меня навестили жена и дочь. К сожалению, радость свидания была отравлена — моя теща была при смерти. Она уже долгое время лежала парализованная в санатории близ Дармштадта. Я имел возможность еще повидать ее за несколько дней до того, как она закрыла глаза навеки.
После ее кончины моя жена и дочь поселились в Фалькенштейне на все время моего лечения.
Вместе с ними и обоими молодыми офицерами я поехал однажды во Франкфурт. Обер-лейтенант Якоби предложил пойти в кино. Вероятно, он хотел отвлечь меня от мыслей о Сталинграде. А чтобы чувствовать себя свободнее, мы все трое надели штатское платье. При первом своем посещении жена привезла мне все необходимое.
Главный врач дал нам отпуск на целый день. В экипаже, запряженном лошадьми, мы ехали до вокзала в Кронберге.
— Точно прогулка за город, — заметила, смеясь, моя жена, — почти как десять лет назад, когда мы в экипаже 3-й кавалерийской дивизии ездили из Веймара в Тифурт, Бельведер, Бад Берка или на Этесберг. Как хорошо было тогда!
Из окна поезда мы наблюдали за работой на полях. Уборка картофеля была в полном разгаре. Повсюду работали женщины и дети, кое-где старики. Впрочем, нет, здесь были и молодые люди, военнопленные-французы. Главное бремя работы лежало на плечах женщин. Они таскали мешки весом в центнер к повозкам, они шли за плугом, в который были запряжены упрямые волы, и подгоняли военнопленных, которые часто понятия не имели о сельском хозяйстве.
Как раз когда мы сошли на центральном вокзале во Франкфурте, туда прибыл поезд с отпускниками. С волнением протискивались женщины и дети сквозь заграждения. Первые группы солдат, нагруженные туго набитыми заплечными мешками и всякими вещами, вышли из вагонов. Офицеры тащили тяжелые чемоданы. Этот поезд с отпускниками мог прибыть только из Франции или Бельгии. Чего только не привезли с собой папаши, мужья и сыновья. Мысль об этом, несомненно, усиливала радость встречи, о которой говорили радостные восклицания, объятия и слезы. Четырнадцать дней отпуска были четырнадцатью днями праздника! Где уж тут подумать о том, что эти красивые, редкие вещицы, купленные за обесцененные оккупационные деньги, были, так сказать, легально украдены у французов или бельгийцев…
Иное зрелище представляли собой сцены прощания на другом перроне. На щите я прочел слова: Франкфурт-на-Майне — Дрезден — Краков. То был поезд, который шел на Восточный фронт. И здесь солдаты держали за руку своих жен или матерей, пришедших с детьми. Молча стояли они у ограждения. У многих женщин катились слезы по бледным щекам. Вернется ли он? — спрашивали они себя. Не в последний ли раз мы видим его дорогое лицо? И что тогда? Зачем нужна была нам эта война?
Украдкой я бросил взгляд на мою жену. И у нее в уголках глаз поблескивали слезинки. Я знал, что она думает о нашем единственном сыне Гейнце, который два года назад погиб во Франции. Мысли о нем, естественно, перекликались с мыслями обо мне. Через несколько дней она снова будет стоять на этом вокзале и смотреть вслед поезду, увозящему меня на восток. Какая ждет меня судьба?
Она вздохнула:
— Сколько страданий и бедствий уже принесла нам эта злосчастная война, а конца все не видно.
Мы прогуливались по Кайзерштрассе. Как и две недели назад, в дни моего приезда, в толпе преобладали серые шинели. Но сегодня мне бросилось в глаза, что попадается и немало коричневых и черных мундиров; это были амтслейтеры и блоклейтеры, молодчики из охранных отрядов и эсэсовцы.
— Здесь даже камни и стены имеют уши, — прошептала жена. — Одно критическое замечание, слишком громко сказанное, и все — тебя могут тут же арестовать. Во Франкфурте это особенно остро чувствуется. Ты должен быть здесь очень осторожен.
— Не потому ли ты так пуглива и скупа на слова? — спросил я.
— Ты ведь сам мне всегда внушал: будь осторожна! Нынче не очень церемонятся с инакомыслящими.
С обоими офицерами, которым из-за протезов трудно было шагать по улицам, мы условились встретиться за обедом в ресторане «Франкфуртер хоф». Было уже за полдень, когда мы туда пришли. Прежде здесь не всегда удавалось найти свободное место, а сейчас было занято только несколько столиков. Наши спутники уже нас ждали. За соседним столом сидели двое мужчин и две женщины, по-видимому, супружеские пары; как мне показалось, им было под пятьдесят. Я бы не обратил на них особенного внимания, если бы не услышал, что за их столом прозвучало слово «Сталинград». До меня доносились обрывки разговора: «Наш сын писал… офицер… очень тяжелые бои… большие потери, русские не сдают без боя ни одного метра земли… Город — груда развалин». У одной из женщин, вероятно матери того, кто писал письма, на глазах стояли слезы. Муж погладил ее по руке: «Не волнуйся, мать, ведь он еще жив».
После обеда мы отправились в кино. В этом кинотеатре у «Эшенгеймер турм» шел какой-то незначительный фильм. Я давно забыл его название, да и вообще нас главным образом интересовала кинохроника. У нас было еще много времени, и мы пошли в кино пешком. Я с тревогой поглядывал на обер-лейтенанта Якоби, у него что-то не ладилось с протезом. Но Якоби задорно рассмеялся, когда я предложил идти немного медленнее.
В кассе кинотеатра мы достали только пять мест в ложе. Билеты на послеобеденные сеансы почти всегда распродавались, зато вечером кинотеатры пустовали. Это объяснялось тем, что тогда англо-американские летчики днем еще не совершали налеты на Франкфурт.
Сеанс начался с кинохроники. То были кадры с восточного театра военных действий, показали нам и пылающий Сталинград. Как на плацу для учения, немецкие солдаты быстро двигались вперед. Как на учебной стрельбе, они делали несколько выстрелов, а вражеские солдаты спасались бегством. Ну и ну! Где же это снимали? Зрители — среди них было много раненых солдат — заерзали, раздались свистки, смех, восклицания: «Вранье!» Да, это было уже слишком. Тягость кровопролитных боев просто-напросто скрывали, лживо извращая истину. В темном зрительном зале еще громче зазвучали возмущенные возгласы и ругательства. Вдруг поднялась какая-то возня: кого-то выводили из ряда, в котором он сидел, затем вытолкали в боковой проход. Охранные отряды занялись своим делом. Раздались отдельные протестующие голоса.
Потом наступила мертвая тишина. Страх взял верх над правдой.
В раздумье вышел я из кинотеатра со своими спутниками.
Дни в Фалькенштейне пронеслись мгновенно. Ванны, лесной воздух, покой и общение с близкими — все это придало мне новые силы. Однако врач не был доволен результатами лечения и предложил продлить курс. Я отказался. Паулюс писал, что ждет меня в назначенный срок. Таким образом, пришлось заканчивать отпуск. 16 октября я провел с женой, дочерью и новыми друзьями последние минуты на перроне Франкфуртского вокзала. Прощальный взмах руки из окна вагона — и поезд тронулся. В Берлине я сел в курьерский поезд, шедший в Винницу, а оттуда вылетел на самолете в Голубинский.