Тифлис-Баку

Тифлис-Баку

Жизнь делегации текла своим чередом. Почти весь третий день был посвящен турецким баням. Посреди города из земли бьет целебный серный горячий ключ. И тут построены, так называемые, турецкие бани. В смысле благоустройства и гигиены они оставляют, конечно, желать лучшего, так как мне пришлось опять-таки купаться в одном маленьком бассейне с четырьмя англичанками, но вода, действительно, превосходна, а банщицы, искусные в нескольких видах массажа — от «пенного» до «каменного» включительно, вызывают у купающихся, особенно у иностранцев, восхищение.

Кругом бань проложен довольно глубокий ров, через который перекинут мост. Вот на этом-то мосту делегаты после купанья остановились, простояли там около полутора часов и их с большим трудом удалось оттащить и увести в гостиницу. Оказывается, что по рву течет горячая вода из источника и туземки моют в ней белье. Смуглые восточные женщины в алых, зеленых, желтых юбках и разноцветных шалях сидят на корточках и полощут белье, такое же пестрое, как они сами. Это такая экзотическая и для европейца невиданная картина, в ней столько couleur locale, что англичанки, а особенно англичане, никак не хотели уходить. Все оставшиеся фотографические пленки были пущены в ход, щелкали кодаки, тут же в записные книжки записывались впечатления, одним словом — это было для наших гостей, пожалуй, самое захватывающее зрелище из всего их пребывания в СССР. Я уверена, что если кто-нибудь из них прочтет когда-нибудь это описание, он непременно улыбнется и вспомнит этот кавказский гротеск.

***

Вечером в вестибюле гостиницы я столкнулась с выходящим Горбачевым.

— Товарищ Солоневич, хотите пойти проветриться?

— Куда?

— А тут местные товарищи меня в погребке ждут. Я было хотел отказаться, да неудобно, скажут, что я загордился. Идемте, а?

— Нет, товарищ Горбачев, спасибо, мне что-то нездоровится, голова очень болит, я лучше пойду прямо спать.

— Брезгуете, значит? Так, так…

— Да что вы, товарищ Горбачев, если бы голова не болела, я бы с удовольствием…

Горбачев нахмурился и бросил мне недобрый взгляд.

Но я уже бежала вверх по лестнице.

— Спокойной ночи, веселитесь.

Береженую и Бог бережет.

***

На другой день осматривали Мцхет, с его древней крепостью, и новостроящуюся электростанцию Загрэс. Делегаты порядочно устали после Донбасса и Грозного и не очень интересовались условиями труда. Вечером мы выехали в Баку.

Здесь нас встречали представители азербайджанского правительства и, так как все промысла были подготовлены к митингам с участием английских делегатов, то было решено разделить делегацию на три группы, причем каждая группа отправится на определенный промысел. Вот только с переводом речей как быть? Делегатских переводчиц было только две — Софья Петровна и я. Поговорили с одним из местных коммунистов. Он побежал куда-то и притащил какую-то маленькую толстенькую еврейку, которая заявила, что свободно может перевести речь с английского. Мы разделились на три группы и поехали на митинги. Мне пришлось ехать в так называемый «Черный Город». Огромный зал был уже переполнен рабочими-нефтяниками. Отдохнувшие за кавказскую поездку англичане произнесли очень живые приветствия, русские, тюркские и азердбайджанские товарищи повторили трафаретные речи и снова просили англичан свергнуть капиталистический режим и водворить у себя царство социализма. Слуцкий, который поехал с моей группой, вышел на трибуну и сообщил собранию, что в делегации находится жена известного борца за дело горняков, Артура Кука. О Куке тогда говорили на всех собраниях, партийных, профсоюзных и беспартийных, о нем писали ежедневно все советские газеты в своих отчетах о забастовке английских горняков, так что все рабочие о нем знали. Активисты поспешили инсценировать бурю восторга, послышались крики: пусть она скажет речь! Мы хотим ее видеть!

Миссис Кук, стоящая, как и всегда, в заднем ряду, краснела и бледнела, упиралась во всю, но ее вытолкнули помимо ее воли вперед и ей ничего другого не оставалось, как произнести речь. Это было уже не в первый раз, что ее так вызывали, и я уже писала о том, как она из такого положения выходила. Тихим, чуть слышным голосом, потупив в землю глаза, она произнесла, как всегда, три четыре ничего не значащие фразы. Переводить ее было чрезвычайно легко. Слова ее были покрыты взрывом аплодисментов.

Когда мы вернулись в отель, оказалось, что одна из групп уже вернулась раньше нас, причем у руководителей были несколько смущенные, а у делегатов очень негодующие лица. Оказалось, что новая переводчица подвела. Мистер Джон произнес довольно длинную, и как ему казалось, очень значительную речь, переводчица же, по-видимому, плохо его поняла, или просто не успела всего записать. Поэтому перевела она речь, так сказать, классически:

— Товарищи, вот этот английский горняк привез вам привет от бастующих горняков Англии и просит вашей помощи для доведения забастовки до победного конца. А остальное… товарищи, ну вы сами знаете, что в таких случаях говорят.

И сошла с трибуны.

Аудитория была поражена, произошло неловкое замешательство, потом стоявший тут же Горбачев стал неистово аплодировать, за ним последовали все коммунисты и активисты, но мистер Джонс был оскорблен, а вместе с ним и остальные члены делегации. Он знал, что говорил двадцать минут, а перевод занял не более 2-х минут. Не знаю уж, как Горбачев его успокоил, но вечер был испорчен и англичане были очень недовольны.

Переводчицы этой я больше не видала…

На следующее утро нас повезли осматривать нефтяные вышки, потом жилища нефтяников и новые поселки. Баку и до революции был сравнительно благоустроенным городом, потом там хозяйничали англичане, потом советская власть стала усиленно экспортировать нефть заграницу и особенно заботиться о нефтяных рабочих, так что сейчас в Баку они устроены лучше, чем в угольных и рудничных районах. На улицах много электрических фонарей, так что город прекрасно освещен.

Горбачев и Слуцкий распорядились о том, чтобы был заказан лавровый венок и делегатов повезли на могилу 26 расстрелянных бакинских комиссаров. Это, так сказать, местные большевицкие герои. Старик Лэтэм — председатель делегации и ее секретарь Смит торжественно возложили венок на могилу, а перед этим делегация должна была выслушать речь секретаря областного комитета партии о героизме этих комиссаров и о их гибели от пуль английских капиталистов.

Потом группу желающих повезли покататься на катере по Каспийскому морю, а вечером, вся делегация посетила женский тюркский клуб. Этот клуб очень интересовал англичанок, так как на перегоне Тифлис-Баку Слуцкий часа два втолковывал им достижения советской политики в области раскрепощения женщины магометанских национальных меньшинств. И хотя на улицах Баку мы несколько раз видели женщин в паранджах, с совершенно закрытыми черными покрывалами лицами, здесь, в клубе, нас встретили тюркские женщины, конечно, без чадры и конечно с довольными и улыбающимися лицами. Заведующая — местная коммунистка — сделала доклад об ужасах и гнете царского режима и о любви и преданности азербайджанских женщин советской власти, которая-де их раскрепостила и дала им свободу и счастье. Англичане сочувственно улыбались. И все данные и цифры были ими тщательно занесены в блокноты, что и требовалось доказать. О культурном значении большевицкого раскрепощения женщины Востока было много написано в советской и в заграничной печати. На деле раскрепощение это произошло, главным образом, не вследствие пропаганды, а вследствие перманентного процесса раскулачивания всего населения российского, в том числе и национальных меньшинств. В связи с общим обнищанием, женщине Востока, наравне с остальными русскими женщинами, пришлось идти на заводы и фабрики, а мужчине Востока не под силу стало содержать по нескольку жен. Таким образом советский режим, даже и без всякой пропаганды, неминуемо ликвидировал бы и многоженство и закрепощение восточной женщины. Что же касается паранджи, то мы являемся свидетелями ее упразднения и в таких далеких от большевизма странах, как Турция и Албания.

А Кемаль-Паша не только, что паранджу, а даже и феску ухитрился снять. Жизнь берет свое.

После клуба был устроен банкет. На сей раз среди «товарищей» было много кавказцев, но и много и чистокровных русских. Пили преимущественно коньяк, какой то очень душистый и крепкий коньяк — четыре звездочки. Когда делегация уезжала, нам принесли в вагоны несколько ящиков этого коньяка на дорогу и в подарок. Даже мне удалось получить для мужа несколько бутылок у Боярского, так что когда мы вернулись в Москву, наши знакомые приезжали специально к нам в Салтыковку, чтобы угоститься этим замечательным коньяком и посмаковать его. Такого коньяка в Москве нельзя было достать ни за какие деньги.

Здесь на бакинском банкете мне пришлось впервые познакомиться с пресловутой большевицкой кровожадностью. Подвыпивший секретарь партийного комитета произнес очень резкую речь против английского правительства и стал допытываться у наших англичан, почему это они до сих пор не казнили своего короля. Остальные «товарищи», все на большом взводе, стали хором выкрикивать:

— Крови! Крови! Крови!

Как ни пьяны были наши делегаты, они все же не утратили типичной английской респектабельности, которая в первую очередь выражается в уважении к королю. Оба английских коммуниста, как отрясшие от своих ног всякую английскую традиционность, стали добиваться от своих социал-демократических коллег более или менее ясного ответа, но те упорно отмалчивались, а некоторые из них даже стали протестовать. Могло бы кончиться скандалом, если бы совершенно пьяный Уолтон не стал петь шутливое завещание алкоголика:

And when I die, and when I die,

Dont burry me at all,

Just put my bones

In alcohol.

Put a bottle of wine

At my head and my feet

Ane then I know

My bones will keep.[22]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.