XXVIII

XXVIII

Тысяча пятьсот шестьдесят восьмой год — предпоследний год жизни Брейгеля — был ознаменован короткими проблесками надежды на то, что господству Альбы будет положен конец, и омрачен гибелью этой надежды. Первую попытку сокрушить испанское господство сделал брат Вильгельма Оранского — Людвиг Нассауский. Он завербовал в Германии наемных солдат, успешно прошел с ними по болотам и топям Фрисландии, которые казались непроходимыми, я напал на испанские войска. Ему удалось даже нанести им серьезное поражение под Гронингеном.

Брюссель узнал о первом поражении испанцев. Говорить о нем вслух побаивались, но шепотом повторяли, что сражаться против хорошо обученных и вооруженных солдат совсем не то, что врываться в дома безоружных и поодиночке уводить людей на казнь. Радость скоро сменилась тревогой. Стало известно, что Альба, взбешенный поражением, сам встал во главе полков, двинутых им против Людвига Нассауского. Народ Нидерландов был слишком обескровлен и подавлен, чтобы решительно поддержать армию, которая пришла из Германии, а сама эта армия состояла не из тех людей, для которых судьба Нидерландов и борьба против испанского владычества были бы главным делом жизни.

Ландскнехты оказались ненадежным войском в этой борьбе, не смогли оказать достаточного сопротивления Альбе и скоро были разбиты наголову.

Брюссель стал свидетелем нового торжества Альбы, ознаменовавшего свое возвращение в город после выигранного сражения новыми устрашающими казнями.

Тем временем Вильгельм Оранский, не смирившийся с поражением брата, сформировал новое войско — оно, увы, тоже в большинстве своем состояло из наемников, — и двинул его в Нидерланды. Подобно Людвигу Нассаускому, он начал с большого успеха. Ему удалось форсировать разлившийся по-осеннему Маас. Решительное сражение, если бы он только смог навязать его Альбе, могло бы привести к победе. Брюссель жил напряженным ожиданием вестей. Альба долго уклонялся от сражения, а для длительной, затяжной кампании армия Оранского была непригодна. Вместо решительного наступления ее полководцу пришлось вести сложные и долгие маневры против испанских войск, стремившихся оттеснить и его из Нидерландов, ландскнехты не повиновались его приказам, и в конце октября войско Вильгельма Оранского было разбито. Распустив его остатки, Оранский вынужден был скрыться. Альба снова восторжествовал. Теперь испанское господство было закреплено и упрочено, и по было на горизонте признаков, что оно будет поколеблено или, по крайней мере, смягчено. Перемены произойдут, но в будущем, до которого Брейгелю не суждено дожить.

Жизнь Брейгеля, а вместе с нею и наша книга, подходит к концу. Он встретил еще одну весну, еще одно лето, начало еще одной осени. Но весь этот — последний в его жизни — 1569 год он мучительно чувствовал, что у него нет сил, что не только горькие раздумья, но и болезнь одолевает его. Есть резкий разрыв между тем, как много он писал в предшествующие годы, как много он сделал еще в 1568 году, и тем, что 1569 годом не помечено ни одной его картины, ни одного рисунка, ни одной гравюры.

Брейгеля тревожит судьба жены и детей. Если он не в силах сделать их существование, когда его не будет с ними, безбедным, он хочет по крайней мере сделать его безопасным. Далеко не все рисунки превращены в гравюры. Многие лежат в мастерской, дожидаясь благоприятного времени. Похоже на то, что оно наступит очень не скоро, а может быть, не наступит вовсе. В истории всегда бывает так, что пламя больших костров, на которых пылают запрещенные и осужденные создания человеческой мысли, заставляет загораться и другое пламя, пламя того огня, на котором художник, писатель, мыслитель сам сжигает свои работы, чувствуя, какая опасность таится в них. И неизвестно, где, на каких кострах, на тех ли, что разжигали палачи на площадях всем в назидание, или на тех, которые горели за плотно завешанными окнами в очагах кабинетов и мастерских, сгорело больше великих созданий. Горек дым книг и картин, сжигаемых чужой рукой, но, быть может, еще горше дым самосожжения. Наступил день, когда Брейгель извлек свои рисунки и постарался взглянуть на них не своими глазами, не глазами своих друзей, а глазами врагов и возможных доносчиков. Он хотел увидеть, велика ли опасность, заключенная в них, если недобрые глаза будут смотреть на эти листы, силясь увидеть скрытый крамольный смысл. И он увидел, что опасность велика.

Воспоминание о том, как и почему были уничтожены некоторые работы Брейгеля, жило в семье художника и среди его друзей. Оно подсказало ван Мандеру короткие многозначительные строки:

«…у него было еще множество очень тонко и чисто сделанных рисунков с надписями, подчас слишком едкими и насмешливыми, которые перед смертью он велел жене сжечь — не то из раскаяния, не то из боязни, что они могут причинить ей какие-нибудь неприятности».

В самые последние месяцы жизни перед художником открылась заманчивая перспектива новой большой работы. Несмотря на трудные времена, городской совет Брюсселя сооружал канал, который должен был соединить Брюссель и Антверпен. Брейгелю были заказаны картины, изображающие это строительство. Вероятно, среди членов городского совета были люди, видевшие «Вавилонскую башню» и запомнившие, как мастерски изображен на ней труд строителей. Заказ этот Брейгелю по душе. Он принял его с охотой и радостью. Испанцы продолжают хозяйничать в стране. Испанские гарнизоны стоят в Антверпене и Брюсселе. Вот и к нему недавно стали на постой испанские солдаты, и с этим ничего не поделаешь. Но упрямые жители Брюсселя и упорные жители Антверпена решили соединить свои города, города, где прошла большая часть его жизни, каналом. Они знают, что это будет нелегкая работа. Шутка сказать — провести канал между городами, которые отделяют друг от друга день пути! И они с самого начала заботятся о том, чтобы об этом трудном деле сохранилась память надолго. Кто может сделать это лучше, чем художник, и кто из художников может сделать это лучше, чем Брейгель? Он уже представлял себе, что начнет с неторопливых походов туда, где идут работы… Дальше радостного предвкушения новой трудной задачи дело не пошло.

Тяжелая болезнь помешала Брейгелю выполнить этот заказ. Ван Мандер пишет о его болезни, но не говорит о том, чем был болен Брейгель. Исследователи его творчества высказывают предположение, что Брейгель надорвал силы работой, что он сгорел в огне всепоглощающего, постоянно стремящегося к новому и по-новому совершенного творчества. Это очень похоже на правду.

Прошло меньше двадцати лет с того времени, когда он был записан в списки гильдии святого Луки самостоятельным живописцем. Он и сам не мог уже, верно, вспомнить всего, что нарисовал и написал за эти годы. До нашего времени дошло не все созданное им, но, хотя сохранившееся — это лишь часть, осталось так много, что мы не сумели в этой книге охватить всего. Некоторые вещи, притом замечательные, остались за ее пределами.

Но о неустанной работе, которая подорвала силы художника, говорит не число созданных им картин и рисунков. Неустанные искания делают картины одного периода решительно непохожими на другие: между ними лежат всего лишь годы, но кажется, что прошли десятилетия. Он не давал себе отдыха, он не знал покоя.

Написаны «Нидерландские пословицы» и «Детские игры»… Художник может по справедливости считать, что нет рядом другого мастера, который умел бы так заполнить все пространство картины множеством разнообразнейших фигур, выражающих одну тему. Калейдоскопическая яркость картин, узорность композиции, бесхитростные намеки и сложнейшие аллегории, заключенные в них, нравятся зрителю, вызывают похвалы. Картины так своеобразны, что в них безошибочно узнают руку Брейгеля. Можно, нужно закрепить завоеванный успех, продолжать в том направлении, которое так счастливо найдено, так удачно начато.

Но повторяться, чуть видоизменяясь, скучно ему. Он пробует свое искусство в сложнейших графических и живописных фантасмагориях, и странные видения возникают под его пером и кистью, отталкивая и привлекая взгляд, пугая и заставляя догадываться о своем сокровенном смысле. И вот уже слава нового Босха сопутствует ему, но проходит недолгое время, появляется «Поклонение волхвов», и кажется, что художник решительно отбросил то, за что его ценят, и начал поиски заново. И точно так повторяется несколько раз в его жизни.

Открытия «Времен года» могли бы составить смысл и содержание целой жизни — у Брейгеля они связаны с работами одного года…

Не похожи картины разных лет друг на друга, но вместе с тем, и притом чем дальше, тем больше, они связаны друг с другом. Богатство наблюдений, направленных не на частности, а на суть, внутреннее чувство, живущее во внешнем движении, свежая непредвзятость взгляда, напряженность ритма и цвета, острый драматизм… Нет, это лишь часть тех свойств, которые объединяют многообразное наследие Брейгеля в наследие единое.

Тысяча пятьсот шестьдесят девятый год — последний год жизни Брейгеля. Зиму, весну, лето художник болеет… Зимой кажется, что новые силы придут с весной, весной кажется, что нужно только дождаться лета… Он совсем не работает в этом году. Ему еще нет сорока пяти, и трудно представить себе, что дни его уже сочтены и что их осталось немного, но, видно, так оно и есть, и с этим уже ничего не поделаешь… Он вглядывается в недописанную «Бурю», знает, как дописать ее, но, чтобы закончить так, как начал, нету сил. Он убеждается, что жена послушалась его приказания — опасные рисунки превратились в пепел. Он завещает ей свою любимую картину «Сорока на виселице». Думает о детях — ей придется растить их без него. Думает о друзьях — их в его жизни было немного, но это были хорошие друзья. С ними можно было говорить обо всем. С ними было хорошо молчать, когда говорить не хотелось.

Дорога представляется ему — узкая тропка протоптана в густом поле, проселок тянется мимо луга, дорога втягивается в узкую ложбину, ложбина становится ущельем, дорога по краю ущелья круто поднимается в гору, теряется в тумане. Но с высокого перевала видно далеко вокруг. Горы, горы, горы… Он видел их недолго и давно, но они не выходят у него из памяти. Скачут кони по каменистой горной дороге. Красный конь. И конь белый. Бледный конь, как зовется он в Апокалипсисе. И паруса. Ветром натянуты паруса. Откуда паруса в горах? Не в горах. В штормящем море. Вздымаются горы в небо. Борются со штормом корабли. Скачут и скачут кони. Тянутся и тянутся дороги. Бредут по ним, ведут один другого слепые. Идут по ним нищие и калеки. Безумная Грета, не разбирая пути, шагает по полю, и поле вытоптано ее тяжелыми шагами. Или, может быть, здесь проскакала испанская конница? Кричит воронье над виселицами, густо и гулко гудит тревожный набат. Стонет замученная земля.

Но пахарь идет за плугом. Но сеятель шагает по вспаханному полю и, хотя птицы выклевывают зерна, брошенные во влажную землю, он упорно продолжает бросать зерна в землю и знает, что пусть не все, но часть из них непременно взойдет. И за пахарем и за сеятелем идет жнец. И горячее солнце лета заливает золотыми лучами золотую тяжелую пашню.

Художник Питер Брейгель умер 5 сентября 1569 года. Он оставил молодую жену и трех маленьких детей — двух сыновей и одну дочь. Прошли годы, и сыновья стали художниками. Первого называли Питером Брейгелем Младшим, или Адским, второго Яном Брейгелем Бархатным, или Райским. Оба много копировали работы отца, но были известны и как самостоятельные художники. Ян Брейгель стал главой гильдии живописцев в Антверпене и был другом великого Рубенса. Над гробницей своих родителей в церкви Норт-Дам де ля Шапель — они похоронены там же, где венчались, — Ян Брейгель установил доску с надписью на латыни, Рубенс украсил ее картиной. Надпись гласит:

                            Petro Breugelio

                     exactissimae industriae,

                       artis venustissimae

                               pictori

           quam ipsa rerum parens natura laudet

                   peritissimi aptifices suspiciunt,

                    aemuli frustra imitantur.

             Jtem q. Mariae Coucke ejus conjugi,

         Johannes Breugelius parentibus optimis

                    pio affectu posuit.

                 Obiit ille anno MDLXIX

                      haec MDLXXVIII.

                 Питеру Брейгелю,

        художнику величайшего трудолюбия

            и великолепного мастерства,

  каковое славит сама природа — мать всего сущего,

 на каковое снизу вверх взирают опытнейшие художники,

          а соперники тщетно подражают ему.

           А также Марии Кук, супруге его.

 Воздвигнул своим прекрасным родителям,

   побуждаемый благочестивыми чувствами,

               Ян Брейгель.

  А умер он (Питер Брейгель) в 1569 году,

           она в 1578 году.