«...И нет у меня на свете больше ни одного врага»
«...И нет у меня на свете больше ни одного врага»
Однако поездки по особым заданиям компании «Эр Франс», лекции, журналистика не удовлетворяют жажду деятельности Сент-Экзюпери. Ему нужно что-то большее, чтобы восстановить свои душевные силы. Пока он ездит, другие летчики совершают рекордные полеты. Это эпоха больших воздушных рейдов. Собственно, в рейдах и раньше не было недостатка. Но за последние несколько лет в авиаконструкциях достигнуты значительные успехи. Двигатели стали более мощными, причем вес их не увеличился. Аэродинамика сделала тоже большой шаг вперед, профиль самолетов улучшился. Если в первый период после первой мировой войны основное требование к экипажам воздушных кораблей заключалось в том, чтобы покрыть наибольшее расстояние, то начиная приблизительно с 1932 года на повестку дня выдвигается вопрос о скорости передвижения. И вот летчики, в большинстве своем еще одиночки, соревнуются за установление рекордных скоростей на дальних расстояниях.
Французский летчик Андре Жапи в перелете Париж — Токио связал Париж с Сайгоном за восемьдесят семь часов. Значительная премия — сто пятьдесят тысяч франков (около пятидесяти тысяч новых, «тяжелых» франков) — ожидала летчика, который побьет этот рекорд.
Сент-Экс полагал, что на хорошо знакомом ему «Симуне» можно значительно улучшить время Жапи: «Симун» — быстроходный самолет фирмы «Кодрон» с двигателем «Рено» в 240 лошадиных сил, с воздушным винтом изменяемою шага и посадочными щитками, В то время самолет этот являл собой значительный прогресс, в авиационном строительстве.
Перспектива рейда Париж — Сайгон показалась Антуану весьма заманчивой. К тому же он только недавно летал на той же трассе. Но как раздобыть такой самолет? Для этого требовались немалые деньги. Правда, за последнее время с разных сторон (гонорары за книги и репортаж из СССР, сценарии двух фильмов: «Почта-на Юг» и «Ночной полет» участие в съемках, поездки по заданию «Эр Франс» и т. д.) Антуану почти одновременно поступили кое-какие деньги, и он, по-видимому, не успел их еще истратить, но этого было далеко не достаточно По могли друзья. Дора, возглавлявший с некоторого времени компанию «Эр бле», где он как раз использовал «Симуны», предоставил Сент-Эксу на льготах условиях несобранный самолет; Прево, сопровождавший Антуана в качестве механика во время поездок для «Эр Франс», самоотверженно предложил свои услуги.
Надо сказать, что Дора — суровый, жесткий, сухой Дора — проявил в этом вопросе большое великодушие. Хотя он и знал, в каком состоянии находится Сент-Экс, хотя он и считал, что «это не даст ему проявить спокойствие, необходимое для успеха такого рейда», он все же решил помочь ему, «чтобы спасти его от угрожавшей ему моральной и физической депрессии». Дора считал себя в какой-то степени должником писателя, в глубине души хранил признательность ему и рад был предоставившемуся случаю хоть чем-то ее выразить. На помощь Сент-Эксу пришел и старый его товарищ Мермоз, к этому времени порядком поостывший от своего увлечения полковником де ля Рокком. Большое участие проявил и генерал авиации Даве.
Благодаря помощи всех этих людей рейд может состояться. Но надо торопиться. 1935 год на исходе, сочельник уже на носу, а чтобы получить премию, необходимо побить рекорд Жапи до 24 часов 31 декабря. Если этот рейд и имеет для Сент-Экзюпери в первую очередь большое значение «для души», то он не безразличен и к его денежной стороне. Ведь премия может на некоторое время избавить Антуана от материальных забот, которые угнетают его и не дают писать.
Обстановка, в которой проходят приготовления к рейду, совсем в манере Сент-Экса. Он счастлив, как дитя, и проявляет полную ребячливость. Какая разница между расчетливостью, с которой готовились к своим рейдам Кодос, Буссутро, Кост и даже такая летчица, как Мариза Бастье! На время подготовки к рейду Антуан перебирается в гостиницу «Пон-Руаяль», на углу улицы де Бак и бульвара Сен-Жермен неподалеку от Палаты депутатов. Он располагается там с женой и несколькими друзьями. Зачем это ему понадобилось, неизвестно. Разве только он хотел создать вокруг своего рейда некоторую шумиху, не прибегая к услугам агентов по рекламе. Это позволило бы ему в случае удачи извлечь из предприятия значительно большую материальною выгоду. Надо полагать, что в этом кроется основная причина такого поведения Антуана. Ведь денег на рекламу у него не было, а без рекламы весь его доход ограничился бы премией.
Так или иначе, Антуан готовится к трудному перелету в атмосфере полного ералаша. Номер, который он занимает в гостинице, напоминает не то чайный салон, не то опереточную штаб-квартиру. Люди входят, выходят. В комнате стоит непрерывный шум и гам. Трудно представить себе, что в этой обстановке решается вопрос жизни и смерти двух людей. Консуэло очень взвинчена и, как всегда, ведет себя эксцентрично. То и дело драма перемежается с комедией, трагическое с комическим. Антуан хотел бы отдохнуть, но Консуэло не дает ему ни минутки покоя. Единственный человек, относящийся со всей серьезностью к предстоящему рейду и продолжающий невозмутимо работать в этой атмосфере, это Жан Люка, товарищ Сент-Экса по Порт-Этьенну. Он прекрасный штурман и, в то время как Антуан пытается отдохнуть, прокладывает на карте курс.
Сент-Экс идет прилечь. Но Консуэло, лежащая рядом, курит сигарету за сигаретой и продолжает надоедать ему. Она ежеминутно вскакивает, жестикулирует, что-то кричит. Наконец обычно столь уравновешенный и спокойный Люка выходит из себя и делает в ее адрес какое-то замечание. Она вскакивает, как разъяренный зверек, и дает ему пощечину. Не раз уже ома бросалась так на Антуана, но для нее он был слишком высок. С невозмутимым видом Люка 6epeт Консуэло под мышку и отшлепывает ее, как маленькую девочку.
Как только он ее отпустил, Консуэло заявляет:
— Вот это по крайней мере мужчина!
Тогда Люка говорит Сент-Эксу:
— Видишь, это, пожалуй, лучший способ ее утихомирить.
На что Антуан с тяжелым вздохом отвечает:
— Да. Но мне она приходится женой.
Двое суток Сент-Экс почти не спал. Он едва вздремнул, когда 28-го в 4 часа утра Люка потряс его за плечо.
— Проснись. На этом вот листке время восхождения и захода луны. Сегодня ночью, до 22 часов ты еще захватишь кусочек. Сильно светить она не будет — только-только родилась. А вот и солнце по Гринвичу и по местному времени, а также карты с проложенным курсом. В путь. Надо поспешить в Бурже!
В машине, которая везет его на аэродром, Сент-Экс замечает, что забыл взять термосы. Он покупает их в дежурной аптеке и наполняет один кофе, а другой белым вином в единственном открытом в этот ранний час рабочем бистро. Прево уже на месте Самолет выведен из ангара. Холодным дождливым утром заканчиваются последние приготовления.
При виде самолета Антуан не чувствует уже никакой усталости. От сознания, что он сейчас вырвется на простор, убежит от жизни, которая его не удовлетворяет, все ожидающие его впереди трудности он ни во что не ставит. От этого полета он ждет для себя какого-то чуда — чего-то вроде воскресения из мертвых. Он обходит самолет со всех сторон, нежно поглаживает крылья. Прево тоже в хорошем настроении и полон радужных надежд.
На борту нет радио. Сент-Экс всегда был того мнения, что «нет ничего опаснее радио, которым неумело пользуешься». Вместо громоздкой по тем временам радиоаппаратуры он предпочел взять с собой механика и немного лишнего горючего.
На первом же этапе полета предвидение Антуана оправдало себя полностью. Неподалеку от Марселя, едва самолет пересек береговую черту и начался полет над морем, обнаруживается утечка горючего. Самолет возвращается к берегу, совершает посадку в Мариньяне, и Прево быстро устраняет неполадку. Снова самолет в воздухе. Тунис. Пока баки наполняют горючим, Сент-Экс заходит в канцелярию подписать документы. В это время раздается странный звук — «хлюп», точно что-то падает в воду. Столкнулись две быстроходные машины.
«В тиши вечерних сумерек, — напишет позже Сент-Экзюпери, — злой рок совершил вылазку: чья-то красота, разум или жизнь разрушены... Так подкрадываются в пустыне пираты, и никто не слышит их упругих шагов по песку. Вот пронесся по поселку недолгий шум набега. И снова все погрузилось в золотистое безмолвие. Снова тот же покой, та же тишина... Возле меня кто-то говорит о проломе черепа. Не хочу ничего знать об этом безжизненном, окровавленном лбе; поворачиваюсь спиной к дороге и шагаю к самолету. Но на сердце остается ощущение угрозы. И этот только что услышанный звук вскоре снова раздастся в моих ушах. Когда на скорости в двести семьдесят километров в час я натолкнусь на черное плоскогорье, я узнаю этот хриплый кашель, это „ух!“ злого рока, поджидавшего нас в пути».
Эта миниатюра из «Земли людей», где в художественной форме повествуется, в частности, и об этом полете, завершившемся катастрофой, чуть не стоившей жизни Сент-Экзюпери и Прево, хорошо иллюстрирует душевное состояние Антуана и его повышенную впечатлительность уже спустя несколько часов после вылета из Бурже. Но приведем здесь официальный отчет летчика об этом неудачном рейде:
«Вылетев из Парижа в семь часов семь минут по моим часам, я без особого труда достиг Средиземного моря, несмотря на низкий потолок. Летя уже минут двадцать над морем, я заметил серьезную утечку горючего. Оно вытекало из бака левого крыла через бензомер, на котором лопнула прокладка.
Я повернул на Марсель, где устранил неполадку, и продолжал путь. До Бенгази полет протекал нормально, я приземлился там в 22 часа по Гринвичу, той ночью, и вылетел оттуда в 22 часа 30 минут. Я рассчитывал на попутный ветер скоростью от 20 до 40 километров в час, как меня в этом уверили метеорологические станции Парижа. Туниса и Бенгази.
Единственный ориентир, которым я мог пользоваться, было море, при условии, чтобы в столь темную ночь виден был все же берег.
К несчастью, многочисленные запретные зоны не позволяли мне придерживаться этого маршрута. Ночь была безлунной, радио на борту у меня не было, и я решил взять курс на середину правого сегмента Каир — Александрия, с тем чтобы ориентироваться, несмотря на возможные отклонения, на огни того или другого из этих городов или, во всяком случае, на огни долины Нила.
Избранная мною крейсерская скорость, не принимая во внимание скорости ветра, составляла 270 километров в час. Я рассчитывал, что буду лететь, таким образом, со средней скоростью 300 километров в час и что преодоление расстояния приблизительно в 1000 километров составит самое большее 3 часа 45 минут полета. Около 1 часа ночи по Гринвичу я вошел в кучевые облака. С этого момента я почти все время летел среди облаков. Земля виднелась лишь в узких разрывах туч, но эта земля лежала во мраке. Я сделал ряд безуспешных попыток то набрать высоту, то опуститься и вырваться из туч. Но затем перестал обращать на них внимание, надеясь быстро оставить их позади.
После 4 часов 15 минут полета я решил, что, весьма вероятно, уже пересек Нил. Из-за облачности я мог не заметить огней, хотя перед тем и надеялся, что просветы в тучах дадут достаточную видимость.
И, следовательно, я не мог продолжать полет по прямой, так как рисковал натолкнуться на склоны Синайских гор, а также не мог начать перелет Аравийской пустыни, не внеся необходимые поправки в соответствии с невыясненным еще происшедшим за четыре часа отклонением.
Поскольку даже при отсутствии всякого попутного ветра я должен был уже достичь нулевой отметки на карте долины Нила и ее непосредственного продолжения, я решил повернуть на север и спуститься ниже облаков, чтобы в левое стекло мне ударили огни города, которые, как я полагал, остались позади.
Во время этого маневра, выскользнув уже из туч, на высоте 400 метров по моему альтиметру, а в действительности на высоте 300 метров, я и врезался в грунт.
Хотя я и вырвался уже из облаков, но ничего не мог различить.
Между тем в момент катастрофы я был занят тем, что искал под собой огни, но низко лежащий над пустыней туман создавал впечатление ложной глубины. Впрочем, ночь да к тому же облачность сгущали непроглядную тьму.
К моему удивлению, первый же услышанный мною треск, вместо того чтобы закончиться полным разрушением самолета, отозвался в кабине наподобие землетрясения. Примерно б секунд меня с чудовищной силой непрерывно трясло.
Я не знал, как истолковать это явление, когда ощутил заключительную встряску, еще более сильную, чем остальные, и увидел, что правое крыло разлетелось на куски. Самолет застрял, как на козлах.
Опасаясь пожара, мы с Прево выскочили. Вооружившись электрическим фонарем, я тотчас же обследовал грунт — это был песок, усеянный черными круглыми камнями. Ни былинки. Никакого следа растительности. Я описал большой круг, ориентируясь на зажженную лампочку, которую держал в руке Прево. И, наконец, убедился, что врезался в пустыню.
На заре мы восстановили обстоятельства катастрофы. Самолет, коснувшись земли при его скорости в 270 километров в час, прошел еще 250 метров. Тележка оторвалась, и он катился на брюхе по круглым камням, как по шариковым подшипникам, не встретив достаточного препятствия, которое бы его уничтожило. Наконец его задержала небольшая песчаная полоса, свободная от камней. Он уже потерял скорость, но она была еще достаточной для того, чтобы конечная встряска выбросила из кабины на пятьдесят метров в окружности различные предметы. Положение наше было не блестящим. Наши запасы были уничтожены. Мы остались без воды и, кроме того, могли лишь весьма приближенно, с разницей до 300 километров, определить свое положение в пустыне.
Тем не менее мы тотчас отправились в путь, предварительно начертав на песке 10-метровыми буквами указания о том, где нас искать. У нас оставалось три четверти литра кофе, и нужно было достичь цели, прежде чем начнутся муки жажды.
В этот день мы прошли около 60-70 километров, включая возвращение к самолету. В 35 километрах от отправной точки, осматриваясь с высоты одного гребня, мы все же не обнаружили никакого присутствия жизни, если не считать миражи, которые таяли, когда мы к ним приближались.
Мы предпочли возвратиться к месту аварии, надеясь в некоторой степени на то, что нас будет искать авиация. В этот день мы израсходовали наши несколько глотков кофе.
На заре второго дня мы собрали на крыльях и обшивке разбитого самолета немного росы, смешанной с краской и маслом. Эта влага не принесла нам большого облегчения.
Я изменил тактику и оставил Прево у самолета. Он должен был разложить костер (листы магния, горящие ярким белым пламенем, а не, как потом говорили, сухую траву, которой не было), чтобы в случае поисков указать местонахождение потерпевшего аварию самолета. Я отправился на разведку один и без капельки воды.
В этот день я проблуждал от восьми до девяти часов быстрым шагом. Ходьба была тем более трудной, что я должен был заботиться о том, чтобы, несмотря на очень твердый грунт, оставлять следы, которые позволили бы мне вернуться.
На обратном пути меня застала ночь, но Прево разжег костры, и это позволило мне сориентироваться еще за несколько километров.
Ни один самолет не пролетел над нами. Поэтому мы предположили, что находимся вне зоны поисков. Мы начали тяжело ощущать недостаток воды и решили пуститься в путь на заре и идти все прямо, куда глаза глядят, до тех пор, пока не упадем. Нам казалось бесполезным возвращаться к самолету, поскольку нас не разыскивали в этом районе.
Я вспомнил о Гийоме, который таким образом спасся в Андах, и последовал его примеру.
Мы очень рассчитывали собрать этой ночью немного росы с разложенного на земле парашюта. К несчастью, то ли неизвестный состав, которым был пропитан парашют, то ли соли, осевшие на стенках бензинового бака, в который мы выжали влажный парашют, заставили нас расплатиться получасом жестокой рвоты за несколько капель выпитой воды.
Мы потеряли целый час, и в пути нас все еще мучила тошнота. Далеко уйти мы не рассчитывали. Мы избрали северо-восточное направление только потому, что еще не исследовали его. Хотя отнюдь не надеялись уже ни на что.
На следующее утро мы были настолько измождены, что, пройдя двести метров, вынуждены были останавливаться. Вот так мы добрались до караванного пути, и нас подобрали арабы.
Впоследствии мы вернулись к самолету на машине и смогли, таким образом, измерить пройденный нами путь. Оказалось, что после того, как мы в последний раз покинули самолет, мы прошли восемьдесят пять километров.
Бедуины доставили нас на верблюдах до поселка компании «Салт энд Сода» (завод, расположенный в самой пустыне), и оповещенная о нашем прибытии администрация выслала нам навстречу машину.
Как выяснилось, мы находились на прямой линии Бенгази — Каир, за 200 километров от Каира. Вместо обещанного попутного ветра всю дорогу дул сильный встречный ветер.
В последний день, когда мы шли по пустыне, над нами пролетело пять самолетов, но, не говоря уж о том, что мы были лишены возможности привлечь их внимание, они не заметили и наш потерпевший аварию самолет».
Сент-Экзюпери вылетел из Бурже во вторник утром. С вечера следующего дня встревоженное министерство авиации дало знать французским представителям в странах Ближнего Востока о намечавшемся маршруте Сент-Экзюпери, дабы они могли организовать поиски пропавшего летчика. Господин де Витас, французский посланник в Каире, попросил англичан пролететь над пустыней, хотя в точности не было известно, в каком секторе организовать поиски.
В субботу, 2 января, французский посланник в Багдаде телеграфировал своему коллеге в Египте, что он прекращает поиски.
В тот же вечер господин де Витас удалился в полночь на покой. Полчаса спустя жена разбудила его и сообщила, что Сент-Экзюпери только что звонил из гостиницы «Континенталь» и что он находится там в баре... Посланник поспешно прошел к себе в кабинет, где еще находился один из его советников, который начал подшучивать над его доверчивостью. «Не забудьте, господин посланник, что звонок-то из бара и к тому же в субботу после полуночи...» Посланник все же позвонил в бар «Континенталь» и вызвал господина Сент-Экзюпери. Несколько секунд спустя он услышал веселый голос. Сент-Экзюпери вкратце информировал его об аварии и о своем спасении.
В своей комнате в гостинице Сент-Экзюпери организовал маршрут в три этапа: на первом этапе стояла бутылка с шампанским, на втором бутылка виски, а на третьем (рассудительном) стояла бутылка минеральной воды. Прохаживаясь большими шагами от этапа к этапу, он объяснял господину де Витасу: «Понимаете, господин посланник, я совершенно обезвожен, и вот я восстанавливаю влажность тела...»
«Вода!
Вода, у тебя нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха, тебя невозможно описать, тобой наслаждаются, не ведая, что ты такое! Нельзя сказать, что ты необходима для жизни: ты — сама жизнь. Ты наполняешь нас радостью, которую ощущениями нашими не объяснить. С тобой возвращаются к нам силы, с которыми мы было уже простились. По твоей милости в нас вновь начинают бурлить высохшие родники нашего сердца... С тобой вливается в нас бесконечно простое счастье...
Что до тебя, спасший нас ливийский бедуин, твой облик совершенно сотрется в моей памяти. Я никогда не смогу вспомнить твоего лица. Ты — Человек и рисуешься мне с лицом всех людей. Ты никогда не присматривался к нам — и сразу же узнал. Ты — возлюбленный брат мой. И я, в свою очередь, узнаю тебя в каждом человеке.
Я вижу тебя в ореоле великодушия и добра: ты — могущественный повелитель, владеющий даром утолять жажду. В твоем лице все мои друзья, все мои враги протягивают мне руку — и нет у меня на свете больше ни одного врага».
Увы! По возвращении в Париж после первых радостей свидания с близкими Сент-Экзюпери ожидают новые трудности, новые неприятности. Вместо того чтобы облегчить его материальное положение, неудачный рейд только усугубил его. Долги его возросли. Он, правда, не виноват в постигшей его неудаче, за которую сам он и Прево едва не поплатились жизнью, но не все толкуют это одинаково. Если бы все прошло удачно, никто бы и не подумал говорить, что он совершил грубейшую ошибку, захватив с собой вместо радиоустановки механика. Теперь же это вызывает кривотолки. Шантажный листок «Вольтер» доходит до того, что 30 января 1936 года публикует о его полете клеветническую статью. Среди всей прочей лжи в ней содержатся такие перлы:
«1. Он преспокойно приземлился в глухом месте в окрестностях Каира, так близко от города, что никто и не подумал искать его там.
2. Он ни словом не обмолвился о том, как обсыпал крылья песком, что не дало возможности разыскивавшим его самолетам различить с воздуха опознавательные знаки».
Узнав об этом гнусном выпаде, Сент-Экс страшно огорчился. И хотя друзья доказывают ему, что ни один серьезный человек не читает этот продажный листок, Антуан привлекает «Вольтер» к ответу за клевету.
Но что в этом удивительного для нравов Франции того времени!
Вскоре, однако, Антуан узнает, что враги имеются не только у него, но и у всего человечества. Судом с ними не разделаешься. И он сделает из этого соответствующий вывод. В данный момент он еще изучает мир: не ко всему он выработал определенное отношение и еще очень импульсивен. После своего неудачного рейда он уже не возвращается на работу в компании «Эр Франс»,
Несмотря на все свалившиеся на него неприятности, Сент-Экзюпери ничуть не сожалеет о своей неудаче. Для него главное в жизни — обогатиться опытом, вынести из любого приключения какой-то урок.
И удивительнее всего, как много он сумел извлечь из своей аварии в Ливийской пустыне. Даже в смертельной опасности, даже потеряв всякую надежду на спасение, он не лишился своей обычной наблюдательности, не утерял интереса к окружающему. В «Земле людей», описывая свои приключения и переживания в пустыне, он пишет: «Крышка мне, лисонька, но — вот ведь как странно! — это не помешало мне заинтересоваться твоим поведением». Здесь как бы уже говорит Маленький принц. И когда" Сент-Экзюпери сам иллюстрирует свою сказку, то; лиса, которую он рисует, не похожа ни на лесную лису, ни на лису из басен. Это фенек с удивленным взглядом.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.