Мой ад — наркотики

Мой ад — наркотики

Как бы низко ты ни падал, никогда нельзя терять надежду.

После смерти Сердана, ровно через шесть месяцев, я пустилась во все тяжкие и докатилась до самой глубины бездны.

Хорошо мне было говорить себе: он меня не оставил, он охраняет меня оттуда; хорошо было повторять, что я обещала быть мужественной… Но я не выдержала удара, я обратилась к наркотикам. Это наложило печать на всю мою последующую жизнь, которая и без того началась с ужаса и грязи.

Может быть, потому и здоровье мое сейчас так подорвано, и я умираю преждевременно.

Несмотря на то, что в конце концов мне удалось победить болезнь, наркотики превратили мою жизнь в ад, который продолжался четыре года.

Да, в течение четырех лет я жила как животное, как безумная, для меня не существовало ничего, кроме укола, который приносил мне временное облегчение.

Мои друзья видели меня с пеной на губах, цепляющуюся за спинку кровати и требующую свою дозу морфия.

Они видели меня в кулисах, второпях делающую себе через юбку, через чулки укол, без которого я не могла выйти на сцену, не могла петь.

И даже это, даже мое искусство — ничто в мире не могло удержать меня, мое отчаяние.

Канун моей смерти я предвидела в одной песне, над которой работала. И если бы я могла выбирать, то хотела бы, допев, упасть на сцене, чтобы никогда уже больше не встать.

Восстанавливая в памяти то время, когда я была не что иное, как человеческое отребье, я хочу предостеречь тех, кто, как и я, после тяжелого горя ищут забвения в наркотиках или в алкоголе. Никто не пытался меня удержать, и я катилась по наклонной плоскости. Марселя больше не было. Я и не подозревала, что меня ждет, когда согласилась на первый укол. А кроме того, я решительно не предназначена для наркотиков.

Мой рок, мой ужасный рок, опять подстерегал меня. Где-то даже писали обо мне: «Стоит только Пиаф высунуть нос на улицу, как она сразу влипает в какую-нибудь беду».

Я попала в автомобильную катастрофу под Тарасконом, и часто жалела, что не погибла тогда. Я бы ушла к тому, кого не могла забыть.

Но, может быть, я еще недостаточно себя оплевала?

Меня вытащили из-под машины — груды металлических обломков — всю израненную, со сломанной рукой и перебитыми ребрами. Очнулась я уже в госпитале.

Каждое движение причиняло мне такое сильное страдание, что я не могла не кричать. И тогда одна из больничных сестер сделала мне первый укол. В одно мгновение боль прекратилась, и я почувствовала себя прекрасно.

Когда действие наркотика кончилось, мучения возобновились. Я потребовала еще укол.

Меня заставили терпеть до последнего. Но в конце концов все-таки сжалились надо мной и сделали инъекцию. Это был конец.

Однако меня перевезли в санитарной машине в мою парижскую квартиру. Там не было сестры, которая могла за мной наблюдать. Я умоляла всех друзей раздобыть мне морфий: это стало потребностью моего уже отравленного организма.

Все мне отказывали. Все, кроме моей подруги Жанин. Она навещала меня каждый день и тайком приносила спрятанную в сумке «дозу».

Она не успевала войти, как я вскакивала с постели. Встав на четвереньки, я искала шприц, который прятала то под кроватью, то в радиоприемнике, то за ванной, чтобы мои друзья не могли его обнаружить.

Задыхаясь, я приказывала Жанин: «Давай скорей!» И полузакрыв глаза, вонзала иглу. Мгновение спустя я чувствовала себя возрожденной и вытягивалась в постели, хотя и одуревшая, но наконец умиротворенная.

На наркотики я истратила целое состояние…

Чтобы обеспечить себя ежедневной дозой, я была бы готова на что угодно, — если бы у меня не было денег.

Но они у меня были. Я зарабатывала миллионы, спекулянты наркотиками знали это хорошо и пользовались этим вовсю!

Передо мной проходили странные, подозрительные типы. Я отлично знала, что они меня обкрадывают. Знала, что они пользуются моей слабостью, но не могла сопротивляться.

Это длилось целый год. Я стала неузнаваемой. Я дошла до того, что, несмотря на ежедневные впрыскивания, несмотря на увеличившиеся дозы, наркотики удовлетворяли меня ненадолго. Кроме того, мне некуда уже было себя колоть. Мои ноги в руки были сплошь покрыты огромными отеками.

Поскольку нехватка наркотиков давала себя знать, я так торопилась получить сдою дозу, что даже не давала себе труда прокипятить шприц и колола себя прямо сквозь одежду.

Я, наверное, кончила бы сумасшествием, если бы однажды, в минуту просветления, не перешагнула порог дезинтоксикационной клиники.

Помню свой страх перед сиделкой: она — такая большая и сильная, я — хилая, трясущаяся, словно собственная тень. Сначала она меня раздела, обыскала и выкупала в ванне. Потом я узнала, что многие больные, поступившие сюда на лечение, прятали на себе — в волосах, под мышками — наркотики, чтобы не лишаться их во время пребывания в клинике. Я этого не сделала.

Лечение закончилось, я вернулась домой, но по-настоящему не вылечилась.

Я не знала или скорее не отдавала себе отчета в том, что меня ждет впереди. Однако врач, доктор Миго, предупредил меня: после дезинтоксикации всегда наступает нервная депрессия. Я твердо верила, что смогу ее преодолеть. Но на этот раз — не смогла справиться с собой. Наступил полный упадок духа. Время от времени мне казалось, что чья-то рука хватает меня за горло и душит. Тоска была порой совершенно невыносима. По ночам я с воплями просыпалась от кошмаров. Днем, распростертая в кресле, я была неспособна встать, пройти из одной комнаты в другую.

Мой импресарио Лулу Баррье навещал меня каждый день. По его глазам, мокрым от слез, я видела, как он меня жалеет. Я превратилась в форменную развалину.

Однажды меня так замучили угрызения совести, что я решила покончить с собой. Мрачный водевиль слишком затянулся, пора было опускать занавес. Иначе я рисковала закончить свои дни в смирительной рубашке.

Я все приготовила, растворила в стакане яд, оставалось только выпить. Но в этот момент веселая компания ворвалась в мою квартиру… просто чтобы сказать мне «добрый вечер». И опять — чудо или то, что казалось им, вмешалось в мою жизнь. Я не проглотила яд!

Я попросила сейчас же пригласить какого-нибудь врача. Мне его привели. Я сказала: «Вот контракты, которые я должна выполнить, посмотрите на меня! Я — развалина. Еле-еле могу говорить. Можете вы мне помочь?».

Он прописал мне уколы, которые могли, по его словам, меня стимулировать. Действительно, после первого я будто вновь родилась.

Еще бы! Мне ввели наркотик! Этот врач ничего не знал обо мне, а я его обманула. Сделала вид, что не знаю о содержимом ампулы.

Но это помогло мне вернуться на сцену, снова петь, радовать своих зрителей и зарабатывать деньги, в которых я очень нуждалась, чтобы жить так, как я привыкла.

На этот раз понадобилось совсем немного времени, чтобы я опять насквозь пропиталась наркотиками.

Я приходила к себе в уборную с опухшим лицом, с пустыми глазами. Гримировалась как во сне. Потом ждала, когда постучат в мою дверь и скажут: «Эдит, твой выход». Тогда быстро, приподняв одежду, я делала укол.

Однажды вечером я попыталась взять себя в руки и обойтись без морфия. Я сказала себе: «Ты должна сама от этого избавиться».

Это было ужасно! На сцене, ослепленная прожекторами, обливаясь потом, с безумно бьющимся сердцем, я вынуждена была вцепиться в микрофон, чтобы не упасть.

Я начала петь, но сразу же остановилась: я не могла вспомнить слова моей песни. Водворилась долгая тишина. Потом я услышала крики. Публика издевалась надо мной.

Я плакала и лепетала: «Я не виновата! Я не виновата! Простите меня!»

Итак, во второй раз я вернулась в дезинтоксикационную клинику. В течение четырех дней я думала, что моя голова лопнет. Тщетно молила об уколе. А ночью, прямо в халате, я убежала из клиники. Прошмыгнула мимо изумленного привратника, вскочила в такси и вернулась домой. Чтобы сделать себе укол.

Я не слушала друзей, которые хотели меня спасти, выставляла за дверь докторов, которые хотели мне помочь. И, несмотря на плачевное состояние, в котором я находилась и которое отлично сознавала, я решилась поехать в турне с «Супер-Сиркусом»!

Это было в мае 1954 года. Никогда не забуду Голгофу этих девяноста дней. Городов, которые мы проезжали, я не видела. Не только города, но и ни одно лицо не запечатлелось в моей памяти.

Еще бы! Я представляла собой нечто вроде развинченной марионетки. Всякий раз, когда нужно было ехать, моя секретарша волокла меня до машины, и я сейчас же погружалась в тяжелую дремоту.

По приезде в следующий пункт меня втаскивали в мой номер в отеле и укладывали в постель. Затем я ждала Жанин, которую каждую неделю посылала в Париж за новой дозой наркотика.

Я была в таком состоянии, что часто путала слова в моих песнях или выдумывала другие. Мои музыканты должны были совершать чудеса, чтобы не разойтись со мной.

Это дьявольское турне закончилось в Шоле. После последнего выступления Лулу Баррье и моя секретарша завернули меня в одеяло и отнесли в машину. Всю ночь они меня везли. На рассвете, в третий раз за четыре года, я вошла в дезинтоксикационную клинику.

Доктор Миго печально приветствовал меня: «Опять вы!» Я ответила: «Это последний раз. Или я вылечусь, или покончу с собой».

Первые дни каждый раз, когда я требовала укол, мне его делали. Потом стали уменьшать дозы.

С этого момента мой совершенно отравленный организм начал причинять мне невыносимые муки.

Сперва мне делали десять уколов в день, потом четыре. Один — утром, второй — в полдень, затем — в четыре часа и последний — перед сном.

Но постепенно наркотик стали заменять безвредными впрыскиваниями. Иногда я этого не замечала, но, когда чувствовала, что укол не приносит мне облегчения, я приходила в неистовство из-за того, что меня обманывают.

Я все сметала с ночного столика, вскакивала с постели и, как фурия, все ломала и била в своей палате, пока сиделки не приходили меня усмирять. Это было отвратительно! Я была отвратительна! Как дикий зверь, сорвавшийся с цепи, у которого отняли его добычу.

Каждый день моя комната, моя одежда и я сама подвергались тщательному обыску. Персонал клиники отлично знал, какие дьявольские ухищрения применяли наркоманы, чтобы припрятать яд, который прежде чем убить, приводит их к полному нравственному и физическому падению.

Наконец наступил последний день этого, третьего по счету, курса лечения. Я должна была его прожить уже без единого укола. Это был самый длинный и самый ужасный день в моей жизни.

С одиннадцати часов утра до пяти часов вечера я вопила, как сумасшедшая. Я кусала простыни. В слезах каталась по кровати, хрипела с пеной у рта.

Я сходила с ума. Сходила с ума от этой жуткой необходимости, от страданий всего моего существа, изнемогавшего без наркотиков. Чудовищная борьба происходила во мне!

Но я хотела вылечиться, вылечиться… И я кричала об этом, корчась в судорогах, бросаясь на пол, вонзая ногти в паркет. Не испытавшие этих мучений, не могут их понять. Они подумают, что я преувеличиваю.

Доктор Миго ласково спросил меня: «Хотите укол? Последний?»

Помню, что я, прижатая к постели четырьмя сиделками, державшими меня, чтобы я не выбросилась в окно, ответила: «Ненавижу наркотики! Я хочу вылечиться».

Где только я нашла силы для такого ответа? В мире сверхъестественного. Пусть все смеются надо мной, я утверждаю это.

Одно явление спасло меня в последнюю минуту от самой себя. Ведь вся моя жизнь отмечена чудесами. Это будет, конечно, до тех пор, пока небеса не устанут спасать меня от последней катастрофы.

Это было лицо, которое неожиданно появилось передо мной, когда я корчилась от боли, и спасло меня на этот раз — лицо моей матери…

Матери, бросившей меня в двухмесячном возрасте, которую я нашла через пятнадцать лет в жалкой комнате на площади Пигаль, хрипевшую на постели: «Мне нужна моя доза… моя доза…»

Моя бедная мать! Четыре раза я пыталась помочь ей избавиться от ее порока, и каждый раз она снова возвращалась к нему.

Моя мать, которая умерла в августе 1945 года в полном одиночестве, в своей захудалой комнате, впрыснув себе слишком большую дозу морфия.

Да, лишь воспоминание о моей матери, ее лицо, извлекло меня из той трясины, в которой я барахталась.

Вечером меня покинули последние силы. Закрыв глаза, я неподвижно лежала и с трудом могла дышать.

Мне казалось, что я умерла. Доктор Миго, наклонившись надо мной, сказал: «Спасибо, Эдит, вы первый человек, которого мне удалось спасти от этого отвратительного порока. За всю мою практику мне ни разу не удалось по-настоящему вылечить наркомана. Вы — моя первая победа».

Я вылечилась, но мои мучения не кончились. Еще четыре остановки на пути к Голгофе.

Врачи предупреждали меня: «Остерегайтесь. После дезинтоксикации потребность в наркотиках снова появляется в последние дни третьего, шестого, двенадцатого и восемнадцатого месяцев, следующих за излечением».

Я ждала этих дней с ужасом.

В течение восьми месяцев, одна в квартире, я жила в диком страхе: вдруг все начнется сначала.

Я не выходила из комнаты, погруженной в темноту, и никого не хотела видеть.

Но настал день, когда я раздвинула шторы и раскрыла двери. Солнце осветило мое жилище, и я снова вернулась к жизни.