ГЛАВА XV
ГЛАВА XV
— Ничего страшного, не беспокойтесь. Легкое переутомление. Вам надо отдохнуть. Поезжайте на несколько дней в деревню с детьми, это самое лучшее. И главное, поменьше шампанского, — добавляет с улыбкой доктор Рене Бада. — Невозможно, доктор. Я должна дать несколько сольных концертов в залах «Шатле» и «Трокадеро».
— Ну что ж, поезжайте куда-нибудь неподалеку, в Версаль например. Там найдете тишину и необходимый вам покой, а каждый вечер сможете приезжать в Париж.
Обратиться к врачу ей посоветовала Мэри Дести. С некоторых пор Айседора плохо спит, ее преследуют кошмары. Несколько раз у нее были галлюцинации, как-то вечером ей показалось, что в детской комнате она увидела трех черных кошек. В это время с ней был лорд Альфред Дуглас, старинный друг Оскара Уайльда.
— Да нет, Айседора, нет никаких кошек, — сказал лорд Альфред, тщательно осмотрев детскую. — Окна закрыты, и выйти они не могли.
— Я видела их, Альфред, уверяю вас. Они бежали друг за дружкой, вон там… возле занавесей.
После бурной молодости Альфред Дуглас принял католическую веру. Он не стал больше спорить с Айседорой: возможно, только она и видела черных кошек, а может быть, тут была какая-то дьявольщина. Поэтому он серьезно спросил:
— Ответьте искренне: ваши дети ходят в церковь? — Что?
— Я спрашиваю, были ли крещены Дирдрэ и Патрик?
— Нет, конечно. Я никогда в Бога не верила и не вижу причины крестить детей.
— В этом случае, — отвечал Альфред Дуглас, ничуть не смущаясь, — с вашего разрешения, я это проделаю прямо сейчас.
— Что?
— Я сам совершу крещение. Велите принести мне немного воды.
— Что за комедия! Лорд Альфред Дуглас крестит моих детей! Только этого не хватало! Впрочем, если вам так хочется… Мэри, — сказала Айседора подруге, присутствовавшей при разговоре, — принесите, будьте любезны, немного воды господину аббату Дугласу!
— С удовольствием. Если он и не изгонит демонов, пусть хотя бы прогонит ваши страхи.
Итак, в тот вечер лорд Альфред Дуглас, восьмой маркиз Куинсберри, злой гений Оскара Уайльда и причина всех его несчастий, крестил детей Айседоры Дункан.
Через некоторое время после этого Айседора с криком проснулась среди ночи. Мэри Дести спала на первом этаже. Услышав шум, она тотчас поднялась к подруге.
— Ой, Мэри! Я видела ужасный сон. Останьтесь со мной, пожалуйста, до утра, прошу вас. Иначе я не смогу уснуть.
— Скажите, Дора, что вам приснилось?
— Как будто я была в Киеве, на гастролях, со Скенэ. Мы ехали вместе в санях. Вдруг я увидела, что к нам приближаются сотни, тысячи черных гробов. Они скользили по снегу сами по себе… все ближе… ближе…
Такие видения, одно другого страшнее, стали часто посещать ее, и Айседора согласилась показаться доктору Бада, специалисту по нервным болезням. Диагноз ее не успокоил, но она решила послушаться его совета. Сняла апартаменты в гостинице «Трианон» в Версале и переехала туда с Дирдрэ, Патриком и их няней. А по вечерам ездила в Париж давать представления. После этого возвращалась в Версаль и проводила там дни, играя с детьми и обучая их танцам.
Первые признаки весны давали о себе знать. На каштанах набухли почки. Яркое солнце отражалось в воде большого канала, и его лучи золотили стены дворца. Дирдрэ и Патрик носились по участку, прилегающему к овчарне Марии-Антуанетты, или бегали по Зеркальной галерее дворца под суровым взором смотрителя.
Айседора чувствовала, как жизнь и здоровье возвращаются к ней. Временами ей даже казалось, что она счастлива. Ведь у нее были успех, состояние, самые лучшие в мире дети. Конечно, не хватало любви. Генер Скенэ был верным и преданным спутником, одним из ее самых горячих поклонников и к тому же прекрасным любовником. Но она тщетно искала в нем того необузданного огня, какой был в Крэге, Станиславском и Генрихе Тоде. Скенэ был послушен, как и Капле, но ему не хватало таланта. Айседора же могла привязаться только к исключительным личностям, и Зингер, в своем роде, тоже принадлежал к их числу. Своим богатством, силой, составляющей основу его характера и выражающейся как в ревности, так и в бурной влюбленности, размахом, выдумками, неосознанным страхом, капризами он походил на балованного ребенка.
Крэга она любила за его нетерпение творца, спешащего придать форму своим мечтам, а Зингера — за исходящую от него звериную силу, когда им овладевало желание, за мужественную, непреклонную уверенность в себе, основанную на безошибочном чувстве партнера. Каждый раз, отдаваясь ему, она открывала в себе способность к неведомым прежде ощущениям. С ним она чувствовала себя за пределами обычных наслаждений. Теперь, в общении с другими мужчинами, ее утонченные, усилившиеся и освободившиеся чувства нашли простор для поиска новых, бесчисленных и смелых желаний. Она отдавалась им с невинностью язычницы, не знающей лицемерия и лжи. Она отдавалась, как танцевала, с той же страстью, верой и самоотдачей. Своей любовью она воссоздавала золотой век детства, чистого утра жизни, освещенного светом красоты.
18 апреля 1913 года, в пятницу, состоялся благотворительный гала-концерт в помещении театра Шатле в пользу организации «Сотрудничество артистов». В нем приняли участие Айседора Дункан и Муне-Сюлли. Хором и оркестром дирижировал Габриэль Пьерне. В программе — «Ифигения» Глюка. Перед началом — лекция Жозефена Пеладана. Он говорил о греческой трагедии, об «апофеозе страдания», выразить который могли только Муне-Сюлли («дионисиец») и Айседора Дункан, «нашедшая в своей душе такие секреты античных барельефов, которые ускользнули от внимания археологов». Первая часть концерта заканчивается длинным монологом Муне-Сюлли. Потрясая львиной гривой, старый актер «Комеди Франсез» стоял на авансцене и своим знаменитым рыком пел гимн свету:
«О, Зевса свет, факелоносный день, в другую жизнь я ухожу, в судьбу другую! Приветствую тебя, о Зевса свет!..»
Бурные аплодисменты. Антракт. Айседора направляется в свою гримерную. По дороге костюмерша протягивает ей полотенце, чтобы вытереть пот со лба и плеч. Туника намокла, стала прозрачна и прилипает к бедрам.
Переводя на ходу дыхание, она говорит Пьерне:
— По-моему, в аллегро мне не хватает легкости. Совершенно необходимо соблюдать режим. За год я прибавила пять килограммов, так нельзя.
— Поменьше бы курили, — отвечает дирижер.
Открыв дверь гримерной, она вскрикивает. В кресле, спиной к двери, сидит мужчина. Он встает, поворачивается к ней.
— Лоэнгрин! Вот это неожиданность! Когда вернулись? Не отвечая, он обнимает ее.
— Дорогая, вы были восхитительны. Я смотрел весь спектакль из зала. Лишь когда начали вызывать, вышел, чтобы оказаться здесь раньше вас. Сейчас там господин Пеладан снова бубнит свою лекцию, я уже слышал ее в прошлый раз.
— Как я рада видеть вас, — говорит она, смеясь и прижимаясь к нему. — Путешествие в Египет было удачным?
— Об этом в другой раз, Дора. Я хочу провести сегодняшний вечер вдвоем. После спектакля поужинаем вместе, идет?
— Не могу, дорогой. Мой брат Августин в Париже. Я обещала ему, что поужинаю с ним в отеле «Елисейские Поля».
— Тогда пообедаем со мной завтра. Мне очень хочется повидать детей. Постарайтесь их привезти с собой. В час дня в «Поккарди».
Айседора Дункан в Египте.
На вилле «Мария». Голландия.
Генер Скенэ с сыном Августина Дункана Ангусом.
Ученицы Айседоры Дункан. Слева направо: Тереза, Ирма, Лиза, Анна, Эрика, Марго. Нью-Йорк. 1915 г.
Айседора Дункан. Рисунок А. Андерсона. Художник изобразил 200 бронзовых ключей, символизирующих то, что Айседора открыла своим искусством так много дверей на пути к личной свободе.
Айседора Дункан. Рисунки А. Бурделя. Акварель и пастель. 1916 г.
Айседора Дункан с Антуаном Бурделем, Морисом Дени и Ван Донгеном.
Французский офицер благодарит Айседору за то, что она предоставила виллу Бельвю французскому правительству под госпиталь. 1914 г.
Театр на Елисейских Полях. 1913 г.
Айседора Дункан. Резьба по дереву С. Коненкова. 1916 г.
Айседора Дункан. Рисунок карандашом Дж. Слоуна. Нью-Йорк. 1915 г.
Айседора Дункан. Рисунок карандашом О. Родена.
Айседора Дункан с учениками в танцевальной школе. Москва. 1921 г.
Здание, где в 1921–1928 годах размещалась московская школа танцев Айседоры Дункан.
Афиша спектакля московской школы танцев Айседоры Дункан. 1922 г.
Айседора Дункан около своей дачи под Москвой. 1922 г.
Айседора Дункан и Сергей Есенин. 14 августа 1922 г.
Айседора Дункан и Сергей Есенин. Берлин. Май 1922 г.
Айседора Дункан и Сергей Есенин приехали в Америку. Октябрь 1922 г.
Айседора Дункан в «Славянском марше» П. И. Чайковского.
Айседора Дункан и Сергей Есенин. Рисунок В. Барта. Париж. 1924 г.
Ученики московской школы танцев Айседоры Дункан с детьми рабочих на Красном стадионе. 1924 г.
Гордон Крэг. 16 марта 1953 г.
Раймонд Дункан около одной из фигур в хранилище банка отца. Около 1977 г.
В студии Айседоры Дункан. 1926 г.
Айседора Дункан.
Ночью, по дороге в Версаль, она размышляет о Лоэнгрине. В глубине души она знала, что он вернется, несмотря ни на что. Их союз должен быть выше всякой ревности. Именно это она постарается ему объяснить. Она не сможет заставить себя любить только одного мужчину, да и ему не удастся иметь только одну любовницу. Так зачем разыгрывать глупую комедию об измене? Почему не продолжать любить друг друга открыто, полностью уважая свободу партнера? Все станет проще, и они смогут начать сначала. «Кстати, раз он вернулся, значит, он дорожит мною. Теперь он знает меня достаточно, чтобы понимать, что исключительного права на обладание мною у него не будет никогда. А я знаю, со своей стороны, что верен мне он не будет никогда. И, несмотря на это, мы оба знаем, что не сможем обойтись друг без друга. Таким образом, созданы все условия, чтобы составить идеальную современную пару. И потом, есть Патрик… и Дирдрэ он любит как собственную дочь. Вот они нас и помирят. Они будут свидетелями и гарантами этой редкой связи, до сих пор не состоявшейся нашей жизни… Лоэнгрин… Лоэнгрин, — шепчет она, кутаясь в машине, едущей вдоль парка Сен-Клу, — Лоэнгрин, я думаю о тебе… я тебя люблю… люблю… люблю…»
На следующий день она проснулась поздно. Дети уже давно встали и играли в парке под присмотром няни. Айседора любовалась ими из окна. Их золотистые кудри блестели на солнце. Трехлетний Патрик стоял на качелях, крепко держась руками за веревки, а сестра сильно раскачивала его, упираясь в его попку крепкими, как у матери, руками. Доносился веселый смех. Няня вязала, сидя в плетеном кресле. Время от времени, поглядывая на них, приговаривала:
— Не так сильно, Дуди. Уроните Патрика. Не забывайте, вам уже шесть лет. Вы большая девочка. Должны присматривать за братишкой.
Заметив маму, они подбежали к окну, стали звать ее поиграть с ними. Улыбаясь, она кивнула головой. Никогда еще не чувствовала она себя такой счастливой, уверенной в будущем, преисполненной надежды. Скоро она увидит Лоэнгрина, его спокойный, глубокий взгляд, почувствует его сильную, уверенную руку, прекрасную руку мужчины.
Спускается в сад. Патрик и Дирдрэ кидаются к ней на шею. Она прижимает их к себе, целует в лоб. Поправляя белый воротничок у дочери, говорит:
— Дети, у меня для вас новость. Сегодня мы все втроем поедем обедать с Лоэнгрином.
Дети радостно кричат и кидаются к няне:
— Энни, угадайте, с кем мы обедаем сегодня?
— Не знаю, не знаю… — отвечает няня, поправляя рукоделие.
— Мы будем обедать с мамой и Лоэнгрином. И с вами. Вы поедете с нами, Энни.
— Да, да, поедешь с нами, — настаивает Патрик и тянет за руку няню. — Ведь правда, мама, Энни поедет с нами?
— Ну, конечно, милый, она поедет… Если захочет…
— Извините, мадам, — говорит гувернантка, подойдя к Айседоре. — Но я не уверена, что надо везти детей в Париж. Набегают тучи, погода меняется, будет дождь, а у Патрика со вчерашнего дня насморк. Было бы лучше остаться сегодня дома.
— Ой, нет! — возражают хором дети. — Мама, ты ведь возьмешь нас? Скажи, — умоляет Дирдрэ. — Пожалуйста, мамочка. Так хочется повидать Лоэнгрина!
— Хорошо, дети, но при условии, что вы сразу вернетесь домой. Энни, поедемте с нами. В четыре часа у меня репетиция в Нейи. После обеда мы вместе поедем на улицу Шово, а потом шофер привезет вас с детьми сюда.
Ровно в час дня шофер останавливает машину на бульваре Монмартр, перед входом в «Поккарди». Зингер поджидает их за большим столом на втором этаже. Встает, идет навстречу. Дети бросаются в его объятия. Он нежно целует в шею их мать.
— Вы сияете, Дора. Прекрасны, как никогда. Если бы вы знали, как я счастлив вновь видеть вас и детей. Ведь я отец им обоим.
— Да, да, дорогой.
Обед проходит весело. Заказали спагетти по-болонски и кьянти. Пока дети болтают с гувернанткой, Зингер вполголоса рассказывает Айседоре о поездке в Египет:
— Если бы вы знали… Я все время думал о вас. Приезжая в те места, которые вам так понравились, я вспоминал, как мы были счастливы четыре года назад.
— Однако, мне кажется, у вас там было и приятное времяпрепровождение, — замечает она с иронической улыбкой.
— Не будем говорить об этом. Это был мой маленький реванш, если хотите… Но все кончено. Эта девица способна только банки ставить.
Так они беседуют вполголоса довольно долго, вспоминают прошлое, строят планы на будущее, прикидывая, какой будет их новая совместная жизнь, при условии, что каждый сохранит свою свободу. Айседора излагает свое видение супружеской жизни спокойным, тихим голосом, как нечто простое и совершенно естественное. Внезапно, накрыв своей рукой руку Айседоры, Зингер говорит:
— Любовь моя, все будет так, как вы захотите. В конце концов, возможно, вы и правы. Ведь вы — артистка, и ваши мысли не могут… не всегда могут быть такими же, как у всех. Но я вас слишком люблю. Никогда не смогу расстаться с вами. Мне нужно знать, что вы всегда здесь, рядом со мной.
— Что бы ни случилось?
— Клянусь, Дора, что бы ни случилось.
Как договорились, в половине четвертого шофер приезжает за ними. Зингер тоже уезжает. Айседора, дети и Энни Сим садятся в лимузин. Едут в Нейи. Айседора выходит у дома 68 по улице Шово и поручает шоферу отвезти Дирдрэ, Патрика и няню в Версаль.
— До свидания, малыши, я приеду к ужину, сегодня у меня нет спектакля, — говорит она, целуя детей.
Начинает накрапывать дождь, и мисс Сим поднимает стекла в машине, чтобы не было сквозняка. Дирдрэ прикасается губами к стеклу заднего окна. Айседора наклоняется и целует холодное стекло там, где изнутри прикоснулись губы дочки. Машина трогается, дети машут рукой. Она, улыбаясь, отвечает им широким взмахом руки и уходит в студию. До репетиции есть еще четверть часа. Она хочет прилечь отдохнуть, поднимается в свою комнату и ложится на диван. На столике рядом с диваном букет и коробка конфет, присланные каким-то поклонником. Она кладет в рот конфетку, лениво потягивается, а сама думает о разговоре с Зингером: «Теперь все будет хорошо. Начинается новая жизнь. Чего еще можно желать! Да, это и есть счастье». Незаметно она засыпает.
Сколько времени она спала? Час? Полтора? Два? Когда Скенэ пришел на репетицию, горничная не решилась будить ее. «Мадам спит. Она очень устала, — сказала она. — Начинайте работу с мадемуазель Элизабет и с учениками. Она подойдет позже».
Айседора с трудом открывает глаза, смотрит на часы. Из зала, снизу, слабо доносятся звуки рояля. Вдруг она слышит под окном визг тормозов. На лестнице слышны торопливые шаги, они приближаются, дверь с шумом распахивается. Комнату наполнил крик. Дикий, нечеловеческий крик:
— Айседора!
Она вскакивает. Зингер падает у ее ног.
— Что случилось? Отвечайте! Что случилось?
— Айседора! Дети!..
— Что дети? Отвечайте ради бога, отвечайте!
— Айседора, дети погибли.
Какая-то бессмыслица… Бессмысленные слова. Погибли? Только что она их проводила, только что, на улице, у тротуара… Они в Версале, с Энни… Они спокойно ждут ее… А в голове, как эхо, неумолимо звучит слово: «Погибли… погибли… погибли… погибли…» Это абсурд! Дети никогда не погибают. Они не могут погибнуть. Зингер сошел с ума. Не понимает, что говорит. Она тупо смотрит на него. Его глаза полны слез. Никогда она не видела его плачущим. Какой глупый вид у плачущего мужчины, будто гримасничает, как состарившийся ребенок. Ей хочется рассмеяться. Но эхо вновь проснулось и, как набат, повторяет это холодное слово: «Погибли…» Потом всплывает в памяти вся фраза, четко, словно она читает написанное: «Дети погибли…»
И вдруг смысл этих слов взрывается бомбой в ее сердце. «Их нет… Никогда, никогда… Не увижу их…»
Ее молчание для Зингера тянется вечность. Айседора не спускает с него глаз, широко раскрытых, непонимающих. Не желающих понять. Отказывающихся поверить. Вся она — огромный жалобный вопрос. Чтобы прервать невыносимое молчание, Зингер рассказывает о случившейся катастрофе.
Лимузин свернул с улицы Шово на набережную. На углу с бульваром Бурдон появилось такси, несущееся наперерез с огромной скоростью. Чтобы избежать столкновения, шофер резко затормозил, и мотор заглох. Он выскочил из машины, чтобы завести мотор ручкой, но не поставил на тормоз. Он еще не успел сесть обратно в машину, а она покатилась по улице к берегу Сены, где не было парапета. Шофер пытался догнать машину, но колеса уже ушли в реку. Вместо того чтобы позвать на помощь, он повалился на мостовую и начал биться головой о камни. На помощь позвали прохожие. Машину отнесло течением далеко от места падения, и понадобилось не меньше полутора часов, чтобы вытащить пострадавших на поверхность. Дети и няня были доставлены в Американский госпиталь, и дежурный врач тщетно пытался вернуть их к жизни. Вечером их тела перевезли на улицу Шово.
На следующий день новость о несчастье появилась в газетах, вызвав живой отклик в обществе. С утра в адрес Айседоры стали поступать телеграммы соболезнования. Дузе, Луи Барту, Морис Метерлинк, Сесиль Сорель, Поль-Бон-кур, Жюль Кларети, Габриэль Пьерне, Фредерик Массой и многие другие выражали ей сочувствие, а Гастон Кальметт, издатель «Фигаро», и Антуан Бурдель, близкие друзья семьи, приехали лично засвидетельствовать сочувствие Айседоре. Она приняла их с невиданной выдержкой, вся погруженная в свое горе.
Через день состоялись похороны. В ночь накануне студенты Академии изящных искусств покрыли сад Айседоры белыми цветами, от земли и до верхушек деревьев. «Как в волшебном саду», — сказала она поутру. Несмотря на настояния друзей, она отказалась хоронить детей в землю. Пришел кюре Нейи, чтобы убедить ее в необходимости отслужить панихиду в церкви, но она сказала:
— Сожалею, господин аббат. Я — язычница, родила детей вне брака, отказалась их крестить и отказываюсь их хоронить по христианскому обряду. И я увижу моих крошек не на ваших небесах, а в каждом прекрасном пейзаже, подаренном природой, в каждом благородном жесте человека, во всех великих его творениях. Души моих детей вечно будут жить в лучах утреннего света.
Было решено, что Дирдрэ, Патрик и их няня будут кремированы. Айседора отказалась от черного крепа, похоронных венков и траурных одежд. Она сама надела простую белую тунику, как всегда, покрыла голову и плечи большой шалью. По дороге в крематорий она с силой сжимала руку Мэри Дести и повторяла: «Главное — не плакать, Мэри, главное — не плакать. Смерти нет».
Все последующие дни она сидела дома, никого не принимала и ни с кем не разговаривала, даже с ученицами, в которых она видела горький отблеск живого образа ее собственных детей. Из своего дома в Нейи она выходила только для долгих пеших прогулок вдоль Сены. Опасаясь, что она может покончить с собой, за ней повсюду, как тень, ходил ее брат Раймонд. А вернувшись домой, она часами молча сидела в кресле, не двигаясь, с остановившимся взглядом. Как угрызение совести, память ей сверлило воспоминание о словах, сказанных няней Энни Сим в Версале в то трагическое утро: «Кажется, погода меняется… Было бы лучше остаться сегодня дома».
Лоэнгрин слег на следующий день после похорон. Что касается Гордона Крэга, оповещенного телеграммой в день смерти дочери, то он ограничился ответной телеграммой из Флоренции, где работал над спектаклем для театра Гольдони: «Не отчаивайся и не теряй мужества. Они обрели вечное блаженство. Не сомневайся».
Раймонд Дункан и его жена Пенелопа были самыми верными помощниками Айседоры в эти трагические часы и дни. Рядом с ней были также Элизабет и Августин. Так, спонтанно, воссоединился «клан» вокруг одного из своих членов, которого постигло несчастье. Раймонд, по-прежнему одержимый античностью, незадолго до несчастья решил поехать в Албанию, помогать греческим беженцам. После Балканской войны турецкая армия оставила эту страну в состоянии полной разрухи. Многие деревни были разорены, дети умирали от голода. Убежденный, что сестра забудет свое горе при виде такого массового бедствия, он предложил ей поехать с ним. Сперва она отказалась:
— Я никому не могу быть больше полезной. Жду только смерти.
— Ты не имеешь права так говорить, — возражал Раймонд. — Подумай, сколько людей там страдает, матери с голодающими детьми на руках. Турки убили их мужей и братьев, сожгли их дома, угнали скот, уничтожили урожай на корню. Нельзя оставаться безразличной, пережевывая личное горе. Надо спасать людей, ты можешь им помочь. Поедем с нами.
В конце концов Айседора согласилась и поехала на остров Корфу[34] с братом и невесткой.
Раймонд не преувеличил. Он даже недооценил бедствие. Нищета, царящая в лагере беженцев Санта-Каранта, невообразимая. Впервые в жизни видит Айседора женщин, стариков и детей, умирающих от голода. Забывая о себе при виде этих несчастных, она закупает и раздает пищу и медикаменты, палатки и другие временные жилища, вместе с Раймондом организует прядильный и ткацкий центр, где женщины могут заработать в день драхму, прядя шерсть на станках, изготовленных местным умельцем. В качестве образца тканей Раймонд предлагает изображения на древних греческих вазах. Женщины ткут одеяла, которые Дунканы продают затем в Лондоне, получая пятидесятипроцентную прибыль, благодаря которой они кормят целые деревни.
Постепенно Айседора приобщается к простым вещам, от которых давно отвыкла: вставать с восходом солнца, купаться в море, бегать по берегу босиком, с распущенными волосами, чувствовать, как струи дождя бегут по всему телу.
Однажды она схватила большие ножницы и, отрезав свои волосы, бросила их в морские волны.