* * *

* * *

Они были рядом, сын и мать, и этим были полны их души.

Мать не сводила глаз со своего сына. Это был ее Коля, похожий на нее и немного на отца и на своего старшего брага Павла, на других братьев, сестер, в нем видела она знакомые черты всех Ватутиных — от дедов до внуков.

Впервые увидела мать, что посеребрились виски сына, что морщины глубоко пролегли на лбу, собрались к уголкам глаз. Ей, не признающей за старостью прав на своих детей, как их не признает каждая мать, стало больно. Но эта боль заглушалась огромной радостью матери, видевшей сына в тревожное военное время живым, здоровым, окруженным почетом.

Не откладывая разговора о главной практической цели приезда, Николай Федорович сказал Вере Ефимовне:

— Собирайтесь, мама, в Москву. За вами приедет Таня, вы поживете с ней, отдохнете, а после войны окончательно решите — где захотите, там и будете жить.

Но как могла она уехать в Москву, пока воюют ее сыновья, пока их жены работают в поле, a внуки остаются дома одни?

— Нет, сынок, не брошу я внуков, — ласково, но твердо сказала Вера Ефимовна, и в этом ответе Ватутин почувствовал спокойную, без позы и рисовки готовность матери посвятить свою жизнь другим.

И как ни настаивал Николай Федорович, обещая лично помогать семьям братьев, пришлось ему все же уступить матери, согласившейся лишь на то, что к ней приедет и поможет по хозяйству Татьяна Романовна. А пока он допытывался у матери, в чем семья терпит нужду, как обстоит дело с питанием, с одеждой, обувью, и Вера Ефимовна отвечала, что ей ничего не нужно и что ни о чем не надо ему беспокоиться.

Именно эта готовность к любому труду, а если надо, то и к лишениям, готовность одолеть все тяготы жизни сквозила во всем облике Веры Ефимовны и спасала ее в мучительные месяцы оккупации, о которых она ничего не рассказывала и о чем Ватутин узнал от сестер и соседей.