8. АРХИВ БЕРДЯЕВА

8. АРХИВ БЕРДЯЕВА

В пятидесятые годы прошлого века русские эмигранты в Париже, особенно интеллигенты, стали больше интересоваться жизнью в Советском Союзе, легче шли на контакты с сотрудниками посольства СССР. Они приходили в наши учреждения за литературой, издававшейся Совинформбюро (ныне — агентство печати «Новости»), а иногда и с конкретными, интересными для нас, предложениями.

Это было время, когда Советский Союз активизировав борьбу за разоружение, за сохранение мира, усилил «культурную экспансию» на страны Запада. По миру постоянно гастролировали наши прославленные коллективы: Большой, Мариинский, Государственный музыкальный имени Станиславского и Немировича-Данченко театры, Государственный ансамбль народного танца Игоря Моисеева, Московский государственный цирк. В Париже и в столицах других государств выступали известные советские музыканты Давид Ой-страх, Эмиль Гилельс, Леонид Коган и тогда еще молодой Мстислав Ростропович. И пусть не покажется странным, русские эмигранты гордились достижениями Советской России в области культуры и искусства. Это была и их культура, их слава.

Как-то днем, когда я вел прием посетителей, в посольство пришла пожилая русская женщина и сказала, что ее направила к нам Евгения Юдифовна Рапп, родная сестра покойной жены Николая Александровича Бердяева, известного российского философа.

«Госпожа Рапп, — сказала посетительница, — хотела бы и сама прийти в посольство, но в ее возрасте это трудно сделать. Она просила передать, что с удовольствием примет господина атташе по культуре у себя, чтобы обсудить вопрос о судьбе архива Н.А. Бердяева».

«Господин атташе» фамилию Бердяева, «идейного противника коммунизма», пришедшего от легального марксизма к богоискательству, философии личности и свободы, помнил еще со студенческой скамьи. Он помнил также, что Бердяева критиковал сам В.И. Ленин. И но его указанию Бердяева, как одного из самых «активных буржуазных идеологов», выслали из страны. Это случилось в 1922 году.

Разговор с Е.Ю. Рапп, как я понимал, предстоял серьезный, и к встрече с ней стоило подготовиться. Пошел в библиотеку, перелистал справочники и узнал, что русский религиозный философ Н.А. Бердяев из дворян. Учился в Пажеском корпусе, из которого, однако, ушел, чтобы готовиться к экзаменам на аттестат зрелости для поступления в Киевский университет Святого Владимира. Будучи студентом, Бердяев вступил в «кружок самообразования» Киевского союза борьбы за освобождение рабочего класса. И скоро стал заметным специалистом по марксистской философии. В 1897–1898 годах арестовывался за участие в социал-демократическом движении. Его исключили из университета и в 1900 году сослали в Вологду под надзор полиции.

В начале девятисотых годов Бердяев познакомился с профессором политэкономии Киевского политехнического институт а Сергеем Булгаковым, который в молодости тоже был марксистом. Скоро они стали лидерами русской интеллигенции, ищущей пути к религиозному обновлению.

О разговоре с дамой я рассказал советнику посольства по культуре Михаилу Степановичу. «Съезди, Василь. Это может быть интересно, — сказал он, — потом послу доложишь. Он, думаю, заинтересуется этим делом».

Через день, как и было условленно, я поехал к Е.Ю. Рапп, жившей в собственном доме в ближайшем облюбованным русскими эмигрантами пригороде Парижа — Клямаре. Первое, что меня удивило и порадовало, это жилище Рапп. По внутреннему убранству, по тому, как был накрыт стол, по вышитым шторам на окнах и березкам, растущим на участке среди каштанов, это был дом русских интеллигентов. Из окна гостиной была видна липовая аллея.

Меня встретила блондинка с типично русским лицом, лет 50–55. Она представилась Софьей, племянницей хозяйки. Софья была участницей всех наших встреч с Евгенией Юдифовной. Как правило, сидела молча, но с каким вниманием она слушала мои рассказы о Москве, о Советском Союзе! Не пропускала ни слова!

Пока мы разговаривали, спустилась Евгения Юдифовна, маленькая сухонькая и очень подвижная старушка. В длинном черном платье, отделанном белым кружевным воротничком, и такими же манжетами, внизу широком и стянутом на талии, которой могла бы позавидовать и балерина. На голове — чепец, из-под него кокетливо выбивались седые букли. Завершали туалет дорогие серьги и кольца. Определить ее возраст было трудно. Казалось, старушка сошла с иллюстрации школьного учебника но истории или литературе девятнадцатого века. Ее наряд и манеры, свойственные ушедшему веку, контрастировали с живостью, с которой она говорила и двигалась.

Хозяйка радушно поздоровалась и сказала, что вначале хотела бы показать мне дом, а потом сесть за стол и за чаем обо веем поговорить. Сразу хочу сказать, что чаепитий было много и обо всех рассказать невозможно. Расскажу лишь то, что осталось в памяти.

В доме, помимо жилых и хозяйственных помещений, была домашняя церковь — гордость хозяйки. В ней три дня в неделю, а по праздникам и чаще, служил русский священник. Во всех комнатах стояла простая, но удобная и со вкусом подобранная мебель, на стенах — несколько картин русских и французских художников и собственные полотна хозяйки. Евгения Юдифовна была скульптором и художником. В доме было очень много книг.

За столом Евгения Юдифовна сказала, что была бы рада безвозмездно передать этот дом русскому посольству. Она знает, что в Париже учатся студенты из Москвы. Со временем их, видимо, будет больше, и здесь они могли бы «построить коммуну». Она просила подумать над ее предложением и перешла к рассказу о своем родственнике.

«Николай Александрович, — начала хозяйка рассказ о Бердяеве, — был выслан из России в сентябре 1922 года. С ним выехала и его жена — моя родная сестра Лидия, а затем к ним присоединились и мы с мамой. Первые два года эмиграции Бердяевы жили в Берлине. Там с помощью американского христианского общества молодежи Бердяев открыл Религиозно-философскую академию, в которой читал курс лекций но философии, истории и религии».

В конце 1922 года Николай Александрович совместно с П. Струве провел в Берлине совещание русских философов, высланных из России, и представителей Белого движения. На совещании Бердяев в резкой форме отмежевался от Белого движения, полагая, что нельзя возлагать надежду на насильственное ниспровержение большевизма в России. По его мнению, от него можно было освободиться лишь медленным внутренним процессом религиозного покаяния и духовного возрождения русского народа. Занимаясь просветительской деятельностью, он объехал с лекциями и выступлениями на различных научных форумах почти все страны Европы.

В 1924 году Бердяев переехал в Париж. Вплоть до 1940 года он издавал журнал «Путь», ставший печатным органом русской религиозной мысли. Своими религиозно-философскими работами Бердяев пытался примирить католиков, протестантов и православных.

«В этом доме, — рассказывала Евгения Юдифовна, — по воскресеньям можно было увидеть мирно пьющих чай католика и православного, православного и протестанта, а то и всех вместе. Тут бывали и жаркие споры. Но Николай Александрович умел всех примирить». Туг же хозяйка поведала о том, что Бердяев очень много работал, но мало зарабатывал.

Евгения Юдифовна подчеркивала, что Бердяев был «пламенным полемистом», оп отстаивал прогрессивное христианство, противопоставляя его буржуазным материалистическим ценностям и коммунизму, который, но его мнению, «душит творческую мысль и индивидуальную свободу». Работами «Новое средневековье» и «Источники и смысл русского коммунизма» он приобрел широкое признание на Западе. В 1947 году И.А. Бердяев стал почетным доктором Оксфордского университета.

Мечта Бердяева объединить все христианские церкви не сразу, но нашла сторонников и последователей. После Второй мировой войны экуменическое движение набрало силу, и в 1948 году был создан его руководящий орган — Всемирный совет церквей, штаб-квартира которого находится в Женеве.

«Долгие годы, — продолжала Е.Ю. Рапп свой рассказ, — Николай Александрович без симпатии относился к Ленину, Сталину и всем большевикам. Его можно понять: перед высылкой он провел какое-то время в тюрьме на Лубянке. Он не хотел эмигрировать. Бердяев был русским и оставался им до конца жизни. Он постоянно говорил о России, следил за всем, что там происходило, и когда увидел, что коммунисты спасают Россию от фашизма, изменил своё отношение к советской власти. Он занял „просоветскую“ позицию и не пошел, как некоторые из его старых друзей, на поклон к оккупантам. Еще до нападения немцев на СССР, в июле 1940 года, когда германские войска оккупировали Париж, Бердяев с семьей перебрался в небольшой городок Пила, что рядом с Аркашоном — курортом в Бискайском заливе. Но вскоре немцы оказались и там. Тогда он вернулся в Клямар, где и творил, можно сказать, затворником, до окончания войны».

После победы СССР над гитлеровской Германией Бердяев решил, что времена меняются к лучшему, и он может передать свой архив в Институт русской литературы Академии наук СССР.

Евгения Юдифовна рассказала, что бумаги Н.А. Бердяева упакованы в семнадцать больших коробок. Они перевязаны и опечатаны. Это его неопубликованные работы, журнальные статьи по философии творчества, истории, религии, социальной философии, переписка с друзьями, среди которых было много российских и зарубежных ученых, писателями и политическими деятелями разных стран.

«Сейчас архив хранится в Национальной библиотеке Парижа с правом его востребования законными наследниками Бердяева. Единственной его законной наследницей, после смерти сестры Лидии, осталась я, Евгения Рапп. И мне на этом свете тоже немного осталось жить, — отметила собеседница. — Все говорит о том, что пришло время выполнить волю покойного — отправить его архив на Родину».

По словам Евгении Юдифовны, Национальная библиотека готова возвратить архив, но этому мешает американский издатель трудов Бердяева, которому, в соответствии с заключенным когда-то договором, было предоставлено право, как он считает, бессрочно распоряжаться всеми материалами философа.

«Я думаю, — сказала Рапп, — что издатель никаких прав на материалы, которых никогда и в глаза не видел, не имеет. Понятно, конечно, что ему хочется заполучить все творческое наследие Николая Александровича. Но ему достаточно и того, что у него уже есть. А то, что в библиотеке, должно пойти в Россию. Тем не менее я думаю, что надо бы получить по этому вопросу заключение какого-либо солидного французского юриста».

Хорошие адвокаты из русских, как сказала Евгения Юдифовна, у нее есть, но ей не хочется посвящать в это дело кого-либо из эмигрантов. Николай Александрович постепенно прекратил все контакты с эмиграцией, даже с Мережковским и Гиппиус, с которыми в России был очень дружен. Реакция эмигрантов может быть крайне негативной, как это не раз уже бывало, а ей на старости лет не нужны пересуды и газетная шумиха. И добавила, что «военная», эмиграция, которая до сих пор сильна в Париже, встретила II. А. Бердяева и других интеллектуалов, высланных из России, очень недоброжелательно. Их подозревали в том, что они специально засланы советскими властями во Францию для внесения раскола в сообщество русских изгнанников.

Поблагодарив Евгению Юдифовну за намерение передать нашей стране архив Николая Александровича и связанные с этим хлопоты, я обещал ей проконсультироваться о законности претензий американского издателя с одним из парижских адвокатов, к услугам которого время от времени прибегало наше посольство.

О проведенных мною переговорах с Е.Ю. Рапп я дважды докладывал послу С.А. Виноградову. Перспектива получения дома в пригороде Парижа, пусть и ближнем, его не заинтересовала. «Дом маленький, а хлопот с ним будет много, — сказал Сергей Александрович. — Надо новые „штатные“ единицы в МИДе „выколачивать“, потом визы из французов „выбивать“. Откажись. Поблагодари и объясни ситуацию, как она есть. А по поводу архива срочно готовь сообщение в МИД, Пушкинский дом, ну и в ВОКС. Порадуй своих начальников. Они ничего не решат, но увидят, что не зря у них зарплату получаешь», — закончил он, улыбаясь, свой монолог.

Через два-три дня я встретился с адвокатом. Ознакомившись с текстом договора, заключенного Бердяевым с издателем, он дал однозначный ответ: «Действие указанного договора на архивы Бердяева и его труды, изданные другими издательствами до и после его подписания, не распространяется». С этим документом я и поехал к Евгении Юдифовне. Прочитав его, она сказала, что передаст его директору Национальной библиотеки, чтобы у него — «милого и доброго человека», с которым она знакома много лет, не возникли какие-либо неприятности. Американцы невоспитанны, жадны, могут и тяжбу затеять.

Евгения Юдифовна была поклонницей генерала Дс Голля и считала, что во время войны он выбрал единственно правильный путь, организовав движение Сопротивления и заключив с Россией договор о взаимопомощи. К амсрикаїщам, как народу, и к Соединённым Штатам она не питала симпатии, считая, что правительство этой страны в отношениях со своими союзниками проводит политику диктата.

Бывало, что Евгения Юдифовна предавалась воспоминаниям о Бердяеве, в частности, о его необычайно высокой работоспособности. «Он мог несколько часов подряд писать, даже не выпив чашки чая. Но прежде чем сесть за стол и начать какую-то работу, ходил по квартире и долго думал. А то подойдет к шкафу, возьмет первую попавшуюся книгу и начнет её читать. И вдруг радостный возглас: „Надо же, хорошо, шельмец, пишет! И я так думал когда-то, а время-то уж не то. Кто же это? Ха-ха, да это моя работа. Забыл уж“. Всех близко знавших Бердяева удивляла его способность обдумывать и писать одновременно несколько книг или статей».

Москва заинтересовалась архивом Бердяева, и вскоре мы получили письмо от директора Пушкинского дома. Он просил ускорить присылку документов. Там же находилось и письмо Евгении Юдифовне с выражением признательности за сохранение и передачу архива Николая Александровича. Письму она искренне обрадовалась, только пожалела, что сам Николай Александрович уже никогда не сможет его прочесть и не узнает, что его документы будут храниться в Петербурге, который он так любил.

Вскоре посольство получило из Национальной библиотеки все 17 коробок документов Бердяева. В конце концов эти документы оказались в Российском государственном архиве литературы и искусства. Это 1007 единиц хранения, включающих рукописи статей, докладов, трактатов, письма к С.Н. Булгакову, З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковскому. Часть этих документов была опубликована.

Н.А. Бердяев умер 24 марта 1948 года за письменным столом в своем доме в Клямаре. Там же 15 ноября 1960 года умерла и Евгения Юдифовна. Оба похоронены на местном кладбище.