I. Мужицкий баланс демократической и социалистической революций
I. Мужицкий баланс демократической и социалистической революций
«…Появление т. Сталина на конференции аграрников-марксистов – это была эпоха в истории Коммунистической академии. Исходя из того, что говорил т. Сталин, нам пришлось пересмотреть все свои планы и переделать их в том направлении, о каком говорил т. Сталин. Выступление т. Сталина дало громадный толчок в нашей работе». (Покровский на XVI съезде.)
В своем программном докладе на конференции аграрников-марксистов (27 декабря 1929 года) Сталин долго распространялся насчет того, будто «троцкистско-зиновьевская оппозиция» считает, что «Октябрьская революция, собственно говоря, ничего не дала крестьянству».
Вероятно, даже почтительным слушателям эта выдумка показалась слишком уж топорной. Надо, однако, для ясности привести цитату полнее:
«Я имею в виду, – говорил Сталин, – теорию о том, что Октябрьская революция дала будто бы крестьянству меньше (?), чем Февральская революция; что Октябрьская революция, собственно говоря, ничего не дала крестьянству». Изобретение этой «теории» Сталин приписывает одному из советских статистов-экономистов Громану, известному в прошлом меньшевику, после чего прибавляет:
«Но эта теория была подхвачена троцкистско-зиновьевской оппозицией и использована против партии».
Теория Громана насчет Февральской и Октябрьской революций нам совершенно неизвестна. Но Громан здесь вообще ни при чем. Он припутан только для заметания следов. Каким образом Февральская революция могла дать крестьянину больше, чем Октябрьская? Что вообще дала Февральская революция крестьянину, кроме верхушечной и потому совершенно ненадежной ликвидации монархии? Бюрократический аппарат остался старый. Земли Февральская революция крестьянину не дала. Зато она дала ему продолжение войны и обеспечила дальнейшее развитие инфляции. Может быть, Сталину известны какие-нибудь другие дары Февральской революции крестьянам? Нам они неизвестны. Февральская революция потому и уступила место Октябрьской, что кругом обманула мужика.
Мнимую теорию оппозиции о преимуществах Февральской революции над Октябрьской Сталин связывает с теорией «насчет так называемых ножниц». Этим он выдает до конца источники и цели своей кляузы. Сталин полемизирует, как я сейчас покажу, против меня. Лишь для удобства своих операций, для маскировки наиболее грубых искажений он прячется за Громана и за безымянную «троцкистско-зиновьевскую оппозицию» вообще.
Действительное существо вопроса состоит в следующем. На XII съезде партии (весною 1923 года) я впервые демонстрировал угрожающее расхождение промышленных и сельскохозяйственных цен. В докладе моем это явление впервые было названо «ножницами цен». Я предупреждал, что дальнейшее отставание промышленности будет раздвигать эти ножницы и что они могут перерезать нити, связывающие пролетариат и крестьянство.
В феврале 1927 года на Пленуме Центрального Комитета при обсуждении вопроса о политике цен я в 1001-й раз пытался доказать, что общие фразы вроде «лицом к деревне» проходят мимо существа дела и что с точки зрения смычки с мужиком вопрос разрешается в основе своей соотношением цен на сельскохозяйственные и промышленные продукты. Беда крестьянина состоит в том, что ему трудно заглянуть далеко вперед. Но под ногами у себя он видит очень хорошо, твердо помнит вчерашний день и умеет подводить своему товарообмену с городом баланс, который является для него в каждый данный момент балансом революции.
Экспроприация помещичьего землевладения вместе с налоговыми облегчениями освободили крестьянство от уплаты суммы около пятисот-шестисот миллионов рублей. Это есть явное и неоспоримое завоевание крестьянства благодаря Октябрьской революции, – отнюдь не Февральской.
Но наряду с этим огромным плюсом крестьянин столь же отчетливо различает и минус, который принесла ему та же Октябрьская революция. Этот минус состоит в чрезмерном удорожании промышленных продуктов по сравнению с довоенными ценами. Разумеется, если бы в России сохранился капитализм, ножницы цен, несомненно, имели бы место, – это явление международное. Но во-первых, крестьянин этого не знает. А во-вторых, нигде эти ножницы не раздвинулись так, как в Советском Союзе. Большие потери крестьянства на ценах имеют временный характер, отражая период «первоначального накопления» государственной промышленности. Пролетарское государство как бы берет у крестьянина взаймы, чтобы вернуть ему затем сторицею. Но все это уже относится к области теоретических соображений и исторического предвиденья. Мысль же крестьянина эмпирична и опирается на факты в их сегодняшнем разрезе. «Октябрьская революция освободила меня от уплаты полумиллиарда земельной ренты, – рассуждает мужик. – Спасибо большевикам. Но государственная промышленность берет у меня на ценах гораздо больше, чем брали капиталисты. Тут что-то у коммунистов неладно». Другими словами, крестьянин подводит баланс Октябрьской революции путем сочетания двух ее основных статей: аграрно-демократической («большевистской») и индустриально-социалистической («коммунистической»). По первой статье – явный и бесспорный плюс; по второй статье – пока еще явный минус, притом на сегодняшнее число значительно превышающий плюс. Пассивное сальдо Октябрьской революции, составляющее основу всех недоразумений между крестьянином и советской властью, находится, в свою очередь, в самой тесной связи с изолированным положением Советского Союза в мировом хозяйстве.
Спустя почти три года после старых споров, Сталин на беду свою вернулся к вопросу. Так как он обречен повторять чужие зады и в то же время заботиться о своей «самостоятельности», то он вынужден на каждом шагу беспокойно оглядываться на вчерашний день «троцкистской оппозиции» и… заметать следы. Сталин совершенно не понял в свое время «ножниц» города и деревни; в течение пяти лет (1923—1928) он видел опасность в забегании промышленности вперед, а не в ее отставании; чтоб смазать все это хоть как-нибудь, он в своем докладе бормочет нечто несвязное о «буржуазном предрассудке (!!!) насчет так называемых ножниц». Почему это предрассудок? И в чем его буржуазность? Но Сталин не обязан отвечать на эти вопросы, так как никто не смеет ему задавать их.
Если бы Февральская революция дала мужику землю, то Октябрьская революция, при ножницах цен, не могла бы продержаться и двух лет. Вернее сказать, Октябрьская революция не могла бы и совершиться, если бы Февральская оказалась способной разрешить основную аграрно-демократическую задачу путем ликвидации частного землевладения.
Выше мы уже косвенно напоминали, что в первые годы после Октября крестьянин упорно стремился противопоставлять коммунистов большевикам. Последних он одобрял, – именно потому, что они совершили земельную революцию с такой решительностью, с какой она не совершалась еще нигде и никогда. Но тот же крестьянин был недоволен коммунистами, которые, взяв в свои руки фабрики и заводы, товары доставляют по дорогой цене. Другими словами, крестьянин очень решительно одобрял аграрную революцию большевиков, но с тревогой, с сомнением, а подчас и с открытой враждебностью относился к первым шагам социалистической революции. Довольно скоро, однако, мужику пришлось понять, что большевики и коммунисты – одна и та же партия.
В феврале 1927 года вопрос был поставлен мною на Пленуме ЦК следующим образом.
Ликвидация помещиков открыла нам у мужиков большой кредит, как политический, так и экономический. Но этот кредит не вечен и не безграничен. Вопрос решается соотношением цен. Только ускорение индустриализации, с одной стороны, коллективизации крестьянских хозяйств, с другой, может привести к более выгодному для деревни соотношению цен. В противном случае выгоды аграрной революции целиком сосредоточатся в руках кулаков, ножницы же будут больнее всего ранить бедняков. Дифференциация середняков пойдет ускоренно. Результат при этом может быть один: крушение диктатуры пролетариата.
«В этом году, – говорил я, – на внутренний рынок будет выброшено промышленных товаров всего на 8 млрд рублей по розничным ценам… Деревня заплатит за свою меньшую половину товаров около 4 млрд рублей. Примем розничный промышленный индекс по отношению к довоенным ценам за 2,– как говорил здесь Микоян… Это значит, что деревня на промышленных изделиях переплачивает около 2 млрд рублей… Баланс (крестьянина): аграрно-демократическая революция принесла мне, помимо всего прочего, 500 млн рублей в год (ликвидация арендной платы и снижение налогов). Социалистическая революция перекрыла эту прибыль 2-миллиардным убытком. Ясно, что баланс сводится с 1,5-миллиардным дефицитом».
Никто мне не возразил на этом заседании ни слова, но Яковлев, нынешний народный комиссар земледелия, а тогда еще только чиновник особых поручений по делам статистики, получил задание: во что бы то ни стало ниспровергнуть мой расчет. Яковлев сделал все, что мог. Со всеми законными и незаконными поправками и ограничениями Яковлев на следующий день оказался вынужден признать, что баланс Октябрьской революции для деревни в целом все еще сводится с минусом. Приведем опять подлинную цитату:
«…Выигрыш от уменьшения прямых платежей по сравнению с довоенным временем равен примерно 630 млн червонных рублей… Крестьянство потеряло в прошлом году около 1 млрд рублей вследствие того, что оно покупает промтовары не по индексу крестьянского дохода, а по розничному индексу промтоваров. Отрицательное сальдо равно около 400 млн рублей».
Ясно, что расчет Яковлева в основном подтвердил мою мысль: крестьянин реализовал крупный доход от совершенной большевиками демократической революции, но терпит пока еще убыток от совершенной ими социалистической революции, причем убыток значительно превышает прибыль. Я оценил пассивное сальдо в полтора миллиарда. Яковлев – менее чем в полмиллиарда. Считаю и сейчас, что моя цифра, отнюдь не претендовавшая на точность, была ближе к действительности, чем яковлевская. Разница двух цифр сама по себе очень значительна, но она не меняет моего основного вывода. Острота хлебозаготовительных затруднений явилась подтверждением моего расчета как более тревожного. Нелепо, в самом деле, думать, будто хлебная заготовка верхних слоев деревни вызывалась чисто политическими мотивами, т. е. враждебностью кулака по отношению к советскому государству. На такого рода «идеализм» кулак не способен. Если он не вывозил свой хлеб на продажу, то потому, что обмен становился невыгоден вследствие ножниц цен. Поэтому же кулаку удавалось втягивать в орбиту своего влияния и середняка.
Этот расчет имеет грубый, так сказать, валовой характер. Составные статьи баланса могут и должны быть расчленены применительно к трем основным слоям крестьянства: кулакам, середнякам и беднякам. Однако в тот период – начала 1927 года – официальная статистика, вдохновлявшаяся Яковлевым, игнорировала или злостно преуменьшала дифференциацию деревни, политика же Сталина – Рыкова – Бухарина была направлена на покровительство «крепкому» крестьянину и на борьбу с «иждивенчеством» бедняка. Таким образом, внутри деревни пассивное сальдо баланса особенно тяжко давило именно на низы крестьянства.
Но откуда все-таки взялось у Сталина противопоставление Февральской революции и Октябрьской? – спросит читатель. Вопрос законный. Сделанное мною противопоставление аграрно-демократической и индустриально-социалистической революций, Сталин, совершенно неспособный к теоретическому, т. е. абстрактному мышлению, смутно понял по-своему: он решил попросту, что демократическая революция – значит Февральская. На этом необходимо остановиться, ибо старое, традиционное непонимание Сталиным и его единомышленниками взаимоотношения демократической революции и социалистической, лежащее в основе всей их борьбы против теории перманентной революции, успело уже причинить ужасающие бедствия, особенно в Китае и Индии, и остается источником убийственных ошибок и по сей день.
Дело в том, что Февральскую революцию 1917 года Сталин встретил, по существу, левым демократом, а не пролетарским революционером-интернационалистом. Он это ясно показал всем своим поведением до приезда Ленина. Февральская революция была для Сталина, и, как видим, осталась, «демократической» революцией par excellence[59]. Он стоял за поддержку первого временного правительства, которое возглавлялось национал-либеральным помещиком кн. Львовым, имело национал-консервативного фабриканта Гучкова военным министром, а национал-либерала Милюкова министром иностранных дел. Обосновывая на совещании партии 29 марта 1917 года необходимость поддержки буржуазно-помещичьего временного правительства, Сталин заявлял:
«Власть поделилась между двумя органами, из которых ни один не имеет всей полноты власти. Роли поделились. Совет фактически взял почин революционных преобразований; Совет – революционный вождь восставшего народа, орган, конструирующий Временное правительство. Временное правительство взяло фактически роль закрепителя завоеваний революционного народа… Поскольку Временное правительство закрепляет шаги революции, – постольку ему поддержка…»[60]
«Февральское» буржуазно-помещичье и насквозь контрреволюционное правительство являлось для Сталина не классовым врагом, а сотрудником, с которым надо установить разделение труда. Рабочие и крестьяне будут «завоевывать», буржуазия будет «закреплять». Все вместе составит «демократическую революцию». Формула о поддержке буржуазии «постольку-поскольку», основная формула меньшевиков, была в то же время и формулой Сталина. Все это говорилось Сталиным через месяц после февральского переворота, когда характер Временного правительства должен был быть ясен и слепому уже не на основании марксистского предвиденья, а политического опыта.
Как показал весь дальнейший ход событий, Ленин в 1917 году, в сущности, не переубедил Сталина, а только отстранил его локтем. На механическом расчленении демократической революции и социалистической построена вся дальнейшая борьба Сталина против теории перманентной революции. Сталин до сих пор не понял, что Октябрьская революция была прежде всего демократической революцией и что только поэтому она могла осуществить диктатуру пролетариата. Произведенный мною баланс демократических и социалистических завоеваний Октябрьской революции Сталин приспособил попросту к своей старой концепции. После этого он ставит вопрос: «Верно ли, что крестьяне ничего не получили от Октябрьской революции?» И, рассказавши о том, что «благодаря Октябрьской революции крестьяне освободились от помещичьего ярма», (этого мы, видите ли, никогда раньше не слышали!), Сталин заключает так:
«Как можно после этого утверждать, что Октябрьская революция ничего не дала крестьянам?»
Как можно после этого утверждать, спросим мы, что у этого «теоретика» есть хоть крупица теоретической совести?…
* * *
Приведенный выше неблагоприятный для деревни баланс Октябрьской революции является, разумеется, временным и переходным. Главное значение Октябрьской революции для крестьянства в том, что она создала предпосылки социалистической перестройки сельского хозяйства. Но это – дело будущего. В 1927 году коллективизация была еще в полном загоне. О «сплошной» никто еще и не помышлял. Сталин, однако, и ее включает задним числом в расчет. «Теперь, после усиленного развития колхозного движения, – предвосхищает наш теоретик будущее и переселяет его в прошлое, – крестьяне имеют возможность…производить гораздо больше, чем раньше, при той же затрате труда». И после этого снова:
«Как можно после всего этого (!) утверждать, что Октябрьская революция не дала выигрыша крестьянству? Разве не ясно, что люди, говорящие такую небылицу, явным образом лгут на партию и на советскую власть?…» Упоминание о «небылице» и о «лжи», как видим, здесь вполне на своем месте. Да, некоторые люди «явным образом лгут» на хронологию и на здравый смысл.
Сталин, как мы видим, углубляет свою «небылицу», изображая дело так, будто оппозиция не только возвеличила Февральскую революцию за счет Октябрьской, но и на будущие времена отказывала последней в способности улучшить положение крестьянства. На каких, с позволения сказать, дураков это рассчитано? Извиняемся перед почтенным профессором Покровским!…
Выдвигая неизменно с 1923 года проблему хозяйственных ножниц города и деревни, оппозиция преследовала вполне определенную и теперь для всякого бесспорную цель: заставить бюрократию понять, что борьба с опасностью размычки может вестись не мармеладными лозунгами, вроде «лицом к деревне» и проч., а посредством:
а) более быстрого темпа промышленного развития и
б) энергичной коллективизации крестьянского хозяйства.
Другими словами, проблему ножниц, как и проблему мужицкого баланса Октябрьской революции, мы выдвигали не для «дискредитирования» Октябрьской революции, – одна «терминология» чего стоит! – а для того, чтобы оппозиционным хлыстом заставить самодовольную и консервативную бюрократию использовать те неизмеримые хозяйственные возможности, которые открыла перед страной Октябрьская революция.
Официальному кулацко-бюрократическому курсу 1923—1928 годов, который находил свое выражение в повседневной законодательной и административной работе, в новых теориях, и прежде всего в травле оппозиции, последняя противопоставила с 1923 года курс на ускоренную индустриализацию, а с 1926 года, после первых успехов промышленности, на механизацию и коллективизацию сельского хозяйства.
Напомним еще раз, что оппозиционная платформа, которую Сталин держит под спудом, но из которой он черпает по кусочкам всю свою мудрость, гласит:
«Растущему фермерству деревни должен быть противопоставлен более быстрый рост коллективов. Необходимо систематически, из года в год, производить значительные ассигнования на помощь бедноте, организованной в коллективы…» (С. 24.)
«Должны быть вложены гораздо более значительные средства в совхозное и колхозное строительство. Необходимо предоставление максимальных льгот вновь организующимся колхозам и другим формам коллективизации. Членами колхозов не могут быть лица, лишенные избирательных прав. Задачей перевода мелкого производства в крупное, коллективистическое, должна быть проникнута вся работа кооперации».
«Необходимо принять землеустроительные работы полностью за счет государства, причем в первую очередь должны быть землеустроены коллективные хозяйства и хозяйства бедноты с максимальным ограждением их интересов». (С. 26.)
Если бы бюрократия не шаталась под давлением мелкобуржуазной стихии, а проводила бы программу оппозиции с 1923 года, не только пролетарский, но и мужицкий баланс Октябрьской революции имел бы сегодня несравненно более благополучный характер.
* * *
Проблема смычки есть проблема взаимоотношений города и деревни. Она распадается на две части или, вернее, может быть рассматриваема под двумя углами зрения:
а) взаимоотношения промышленности и сельского хозяйства;
б) взаимоотношения пролетариата и крестьянства.
На основах рынка эти взаимоотношения, имеющие форму товарооборота, находят свое выражение в движении цен. Соотношение между ценами на хлеб, лен, свеклу и пр., с одной стороны, на ситец, керосин, плуг и пр., с другой, дает решающий показатель для оценки взаимоотношений города и деревни, промышленности и сельского хозяйства, рабочих и крестьян. Проблема ножниц промышленных и сельскохозяйственных цен остается поэтому и для нынешнего периода важнейшей хозяйственной и социальной проблемой всей советской системы. Как же изменялись между двумя съездами, т. е. за последние 2,5 года, ножницы цен? Сжимались они или, наоборот, расширялись?
Тщетно стали бы мы искать ответа на этот центральный вопрос в десятичасовом докладе Сталина на съезде. Давая груды ведомственных цифр, превращая руководящий доклад в бюрократический справочник, Сталин не сделал и попытки марксистского обобщения разрозненных и совершенно непродуманных им фактических данных, которые предъявили ему комиссариаты, секретариаты и иные канцелярии.
Сжимаются ли ножницы промышленных и сельскохозяйственных цен? Другими словами, уменьшается ли пока еще пассивное для крестьянина сальдо социалистической революции? В рыночных условиях – а мы из них не выскочили и еще долго не выскочим – сжатие или расширение ножниц имеет решающее значение для оценки достигнутых успехов и для проверки правильности или неправильности хозяйственных планов и методов. То, что в докладе Сталина об этом – ни слова, само по себе является крайне тревожным обстоятельством. Если бы ножницы сжимались, то в ведомстве Микояна нашлись бы спецы, которые дали бы без труда этому процессу цифровое и графическое выражение. Сталину осталось бы продемонстрировать диаграмму, т. е. показать съезду изображение ножниц, свидетельствующее о сжимании их лезвий. Вся экономическая часть доклада нашла бы свою ось. Увы, теперь ее нет. Проблему ножниц Сталин обошел.
Внутренние ножницы не являются, конечно, последней инстанцией. Существует другая, более высокая: это ножницы внутренних и мировых цен. Они измеряют производительность труда в советском хозяйстве сравнительно с производительностью труда мирового капиталистического рынка. От прошлого мы получили в этой области, как и в других, ужасающее наследство отсталости. Практически задача в отношении ближайшего ряда лет состоит не в том, чтобы смаху «догнать и перегнать» – до этого, к сожалению, еще очень далеко! – а в том, чтобы планомерно сжимать ножницы внутренних цен и мировых, что достижимо только при условии систематического приближения производительности труда внутри СССР к производительности труда передовых капиталистических стран. Это требует, в свою очередь, не статистически-максимальных, а экономически-оптимальных планов. Чем чаще бюрократы повторяют размашистую формулу «догнать и перегнать», тем упорнее они игнорируют проблему точных сравнительных коэффициентов социалистической и капиталистической промышленности, или, иначе, проблему ножниц внутренних и мировых цен. И об этом вопросе в докладе Сталина ни слова.
Проблема внутренних ножниц могла бы счесться ликвидированной лишь при условии действительной ликвидации рынка, проблема внешних ножниц – при ликвидации мирового капитализма. Сталин, как мы знаем, совсем было собрался в период своего аграрного доклада послать нэп «к черту», но за протекшие после того полгода одумался. Как это всегда с ним бывает, он неосуществившееся свое намерение ликвидировать нэп подкидывает в съездовском докладе «троцкистам». Белые и желтые нитки этой операции так нескромно торчат наружу, что отчет в этой части доклада не решается отметить ни одного аплодисмента.
Со Сталиным произошло в отношении нэпа и рынка то, что обычно бывает с эмпириками. Крутой поворот, совершившийся в его собственной голове под влиянием внешних толчков, он принял за радикальное изменение всей обстановки. Раз бюрократия вместо пассивного приспособления к рынку и к кулаку решила вступить с ними в последний бой, следовательно, статистика и экономика могут уже считать их как бы несуществующими. Эмпиризм чаще всего служит предпосылкой субъективизма, а если это эмпиризм бюрократический, то он неизбежно становится предпосылкой периодических «перегибов». Искусство «генерального» руководства состоит в таком случае в размене перегибов на перегибчики и в уравнительном их распределении среди илотов, именуемых исполнителями. Если в довершение генеральный перегиб подкинуть «троцкизму», то задача решена. Но дело не в этом. Суть нэпа, несмотря на резкое изменение «сути» сталинских мыслей о нэпе, состоит по-прежнему в рыночном определении хозяйственных взаимоотношений города и деревни. Если нэп остается, то и ножницы промышленных и сельскохозяйственных цен остаются важнейшим критерием всей хозяйственной политики.
Мы слышали, однако, что Сталин теорию ножниц еще за полгода до съезда назвал «буржуазным предрассудком». Это самый простой выход из положения. Если вы деревенскому знахарю скажете, что кривая температуры является одним из важнейших показателей благополучия или неблагополучия организма, то знахарь вряд ли поверит вам. Если же он нахватался ученых слов и научился, в довершение беды, свое знахарство выдавать за «пролетарскую медицину», то он наверняка ответит вам, что термометр есть буржуазный предрассудок. Если у этого знахаря в руках власть, то он, во избежание соблазна, разобьет термометр о камень, или, еще хуже, о чью-нибудь голову.
В 1925 году дифференциация советского крестьянства была объявлена предрассудком паникеров. Яковлев был направлен в Центральное статистическое управление и отобрал там все марксистские термометры на предмет разрушения. Но беда в том, что изменения температуры не прекращаются в отсутствие термометра. Зато проявления скрытого органического процесса застигают целителей и исцеляемых врасплох. Так было с хлебной забастовкой кулака, который неожиданно оказался руководящей фигурой в деревне и заставил Сталина произвести 15 февраля 1928 года (см. «Правду» от этого числа) поворот на 180 градусов.
Термометр цен имеет не меньшее значение, чем термометр дифференциации крестьянства. После XII съезда партии, где ножницы впервые получили свое наименование и свое истолкование, значение их начало входить во всеобщее понимание. В течение следующих трех лет ножницы неизменно демонстрировались на пленумах ЦК, на конференциях и съездах именно как основная кривая хозяйственной температуры страны. Но затем они постоянно стали исчезать из обихода, и наконец на исходе 1929 года Сталин объявил их «буржуазным предрассудком». Так как термометр оказался своевременно разбит, то у Сталина не было никакого повода представлять XVI съезду партии кривую хозяйственной температуры.
Марксистская теория есть орудие мысли, служащее для уяснения того, что есть, что становится и что предстоит, и для определения того, что надо делать. Сталинская теория есть служанка бюрократии. Она служит для оправдания зигзагов задним числом, для сокрытия вчерашних ошибок и, следовательно, для подготовки завтрашних. Умолчание о ножницах есть центральное место сталинского доклада. Это может показаться парадоксом, ибо умолчание есть пустое место. Но это тем не менее так: в центре сталинского доклада стоит сознательно и преднамеренно просверленная дыра.
Консулы, бдите, дабы от этой самой дыры не было диктатуре ущерба!