Красин

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Красин

Леонида Борисовича я встретил впервые ранней весною 1905 года в Киеве. Вспоминается какой-то двор, на этом дворе – тающий снег, ручейки текут меж камней. Высокий, красивый человек, еще совсем молодой, идет по двору в пальто или даже в шубе с барашковым воротником – погода очень резко сломилась. Кто нас свел? Кто-либо из киевлян. Это было вскоре после 9 января и бомбы Каляева. Я жил нелегально, по дням, сперва у какого-то молодого адвоката, который очень боялся, затем у профессора Тихвинского, преподавателя техникума. Потом меня в качестве будто бы больного перевели в глазную клинику, где мне делали глазные ванны (без надобности, а лишь для соблюдения декорума) и где меня навещал заведующий клиникой, профессор, тщательно запирал дверь и спрашивал:

– Папиросы есть?

– Есть, профессор.

– Quantum satis?

– Quantum satis.[106]

В этой клинике я крадучись писал для Красина прокламации, – крадучись, ибо мне, ввиду моей будто бы глазной болезни, запрещалось читать и писать. Что помельче, то издавалось в Киеве, где была неплохая техника, а более обширную прокламацию к крестьянам по поводу 9 января и дальнейших событий Красин переправлял в легальную типографию в Баку. Тогда и партия, как и революция, была еще очень молода, и в людях и в делах их бросались в глаза неопытность и недоделанность. Конечно, и Красин не был свободен от той же печати. Но было в нем что-то уверенное, отчетливое, «административное». Он уже был инженером с известным стажем, служил, и служил хорошо, т. е. его ценили; круг знакомств и связей у него был неизмеримо шире и разнообразнее, чем у каждого из молодых тогдашних революционеров – рабочие кварталы, инженерские квартиры, морозовские хоромы и их литераторское окружение, – везде у Красина были свои знакомства и связи. Он все это комбинировал и сочетал. Мы условились встретиться в Петербурге. Явки и связи я получил от Красина. Первая и главная явка была в Константиновское артиллерийское училище к старшему врачу Александру Александровичу Литкенс и его жене Вере Гавриловне Аристовой. Были еще инженерские явки, которых не упомню. Тогда шло бурное строительство интеллигентских союзов, их объединение в союз союзов. Организации эти были, по существу, политические, радикальные и поэтому стояли в большинстве своем «левее» кадетской партии. В состав союзов входило большое количество социал-демократов, большевиков и меньшевиков, причем дифференциация по этой линии в те времена за пределами чисто нелегальной организации была совсем не отчетливая, тем более что обнаружилась большая тяга к «восстановлению» единства. Сам Красин был в то время большевиком-примиренцем. Это еще больше сблизило нас ввиду тогдашней моей позиции. Много было бесед и споров и об единстве и о тактике вообще. Встречались мы на квартире Литкенсов, а позже – в семье будущей жены Красина, где я от Литкенсов, где оставаться было больше небезопасно, переселился на другую, данную мне тем же Красиным квартиру.

Теоретиком в широком смысле Красин не был. Но это был очень образованный и проницательный, а, главное, очень умный человек, с широкими идейными интересами.

В Петербурге был тогда большевистский комитет и меньшевистская группа. В смысле организационной силы они вряд ли многим отличались друг от друга. Весною 1905 года социал-демократы еще не способны были самостоятельно вызвать движение масс и играли крупную роль постольку, поскольку находили свое место в каждой новой волне движения. После 9 января, после истории с комиссией Шидловского, – полный провал первомайского праздника. Красин стоял за объединительный съезд, поддерживал связи и с П. К., и с меньшевистской группой. Он тогда много разъезжал по делам подготовлявшегося съезда и в Петербурге всплывал на несколько дней. Мы каждый раз встречались с ним. Помню споры о тактике по отношению к интеллигентским союзам. Вскоре возник вопрос о том, как идти в Учредительное собрание; вопрос о Временном правительстве и о нашем к нему отношении. Тем временем образовалось бюро Комитета большинства. В качестве примиренца Красин попал к этому бюро в положение противника. Меньшевистская группа, наоборот, поддерживала с ним связи. Между тем политически Красин был ближе к большевистским организациям. Это создало для него нелегкое положение. Он держался в значительной мере на самостоятельных связях. Среди этих связей помню молодого технолога Б. Н. Смирнова и жену его, – у них как-то под руками была своя небольшая и независимая от обеих организаций типография. Они выпустили для Красина немало воззваний, заявлений и пр. Несколько таких воззваний было написано мною.

Интеллигентскую депутацию во главе с Горьким, ходившую к Витте, как известно, арестовали, видя в ней некий зародыш Временного правительства. Название это попало в печать, – не помню уж в какой связи. Депутацию довольно скоро освободили. Но вопрос о революционном правительстве стал как-то ближе сознанию левых интеллигентских кругов. В партии начались по этому поводу тактические и теоретические разговоры. Спорили и мы с Красиным. Он предложил мне формулировать свою точку зрения письменно, что я охотно выполнил. Необходимость выдвинуть лозунг Временного революционного правительства Красин признавал вполне. Но вопрос о том, можем ли мы, социал-демократы, захватить это правительство в свои руки, он отстранял. В предложенных мною «тезисах» был об этом прямой пункт. Компромисс был достигнут на устранении из тезисов этого вопроса как неактуального. В таком виде тезисы были напечатаны в подпольной типографии Смирновых. Все попытки разыскать хоть один экземпляр этих тезисов и других изданий «смирновской» типографии не привели ни к чему. Я об этом говорил с Красиным в последние годы. У него, по его словам, был полный комплект нелегальных изданий того времени. Но у него этот комплект отобрали при аресте, кажется, в конце 1905 года. Питерская охранка, как известно, подверглась разгрому и сожжению, так что никаких концов доискаться не удалось. Особенно настойчивы были попытки некоторых товарищей разыскать упомянутые выше тезисы о Временном правительстве. На одном из заседаний Политбюро, уже в 1925 году, я написал об этом Красину записку. Он ответил мне запиской же через стол:

«1. К сожалению, полного комплекта Бак. изданий нет, если только они не лежат где-либо в неразобранных архивах. Надо бы искать в архиве Питерской охранки, ибо в 1905 году при обыске у меня (в декабре 1905 года или в начале зимы 1906 года) был отобран один переплетенный экземпляр всех изданий, подаренный мне наборщиками, когда типография переходила на легальное положение).

2. „Документ“, вероятно, тоже пропал. Я думаю, что его текст частично вошел в резолюцию III съезда о Временном революционном правительстве.

3. Борис Николаевич Смирнов и его жена сейчас в берлинском торгпредстве».

Объединительный съезд не осуществился по вине меньшевиков. Красин за границей примкнул к большевистскому съезду и выступал на нем с защитой своей поправки о Временном правительстве.

«Политический переворот может быть прочен лишь тогда, когда он произведен силой вооруженного народа. С этой точки зрения Временное правительство является неизбежным. Его главная задача – это воспользоваться всем грандиозным правительственным аппаратом. Временное правительство означает для нас закрепление приобретений революции, вооружение народа, раздачу с этой целью оружия из арсеналов, осуществление некоторых требований нашей программы-минимум, например, введение 8-часового рабочего дня. Оно означает для нас упорную борьбу против реакции. Поскольку мы, с.-д., являемся революционерами, постольку для нас обязательна поддержка Временного правительства, пока оно остается временным. Если мы и не примем участия во Временном правительстве, мы организуем силы пролетариата и будем давить на него, влиять на его решения; будем влиять на каждый шаг с целью осуществления основных требований нашей программы-минимум, которые пролетариат и предъявит Временному правительству.

В нашей среде не существует разногласий по вопросу о том, что предстоящий переворот будет только политический. Результатом его будет только усиление влияния буржуазии, и в жизни Временного правительства будет наконец такой момент, когда революция пойдет на убыль, когда сила буржуазии заставит ее попытаться отнять у пролетариата его завоевания. Пролетариат уже теперь добился многих улучшений, сохранение которых требует от него новых усилий. И вот, когда пролетариат будет истощен страшными жертвами, буржуазия воспользуется случаем, чтобы отнять у него завоеванные права. В такой момент наши представители должны будут, конечно, уйти из Временного правительства, чтобы не обагрить своих рук кровью пролетариата. Наша задача – в строгом контроле пролетариата над Временным правительством и даже над Учредительным собранием. Мы уже теперь должны прививать пролетариату скептицизм и подозрительность, учить его, что даже по отношению к Учредительному собранию он должен проявлять то недоверие, которое он теперь питает к либералам.

При попытке конкретно разъяснить пролетариату ход революции, мы неизбежно наталкиваемся на вопрос о Временном правительстве. Возможно, что мы в нем будем участвовать, возможно, что и нет. Вопрос не в этом, а в том, чтобы организоваться и иметь возможность давить изнутри или извне на Временное правительство, добиваясь осуществления требований пролетариата.

Что касается резолюции т. Ленина, то я вижу ее недостаток именно в том, что она не подчеркивает вопроса о Временном правительстве с этой стороны и недостаточно ярко указывает связь между Временным правительством и вооруженным восстанием. В действительности Временное правительство выдвигается народным восстанием как орган последнего, и оно представляет собою реальную силу лишь постольку, поскольку реальна сила восставшего народа и связь между последним и Временным правительством.

Я нахожу далее неправильно выраженным в резолюции мнение, будто Временное революционное правительство появляется лишь после окончательной победы вооруженного восстания и падения самодержавия. Нет, оно возникает именно в процессе восстания и принимает самое живое участие в его ведении, обеспечивая своим организующим воздействием его победу. Думать, будто для с.-д. станет возможно участие во Временном революционном правительстве с того момента, когда самодержавие уже окончательно пало – наивно: когда каштаны вынуты из огня другими, никому и в голову не придет разделить их с нами.

Если без нашего участия образуется Временное правительство достаточно сильное, чтобы окончательно сломить самодержавие, то, конечно, оно не будет нуждаться в нашем содействии и, состоя из представителей враждебных пролетариату групп и классов, сделает все зависящее от него, чтобы не допустить с.-д. к участию во Временном правительстве. Далее, в рабочих кругах надо распространять не столько убеждение в необходимости Временного правительства, сколько при агитации конкретизировать наиболее вероятный ход революции, указывая на то, в каком отношении пролетариат заинтересован в вопросе о Временном правительстве.

Самый вопрос об участии или неучастии с.-д. во Временном правительстве, т. е. о том, возможно оно или нет и стоит ли участвовать в нем, если это участие возможно – должен быть решен и может быть решен только на основании конкретных данных в зависимости от условий времени и места. Это должно быть выражено и в резолюции. Остальные мои поправки – стилистического характера». (Доклад т. Красина на III съезде по вопросу о Временном правительстве. – III съезд партии, с. 53—54.)

Ленин отнесся к этой постановке вопроса с полным и даже чрезвычайным сочувствием. Вот что он сказал:

«В общем и целом я разделяю мнение т. Зимина (Красин. – Ю. Ф.). Естественно, что я, как литератор, обратил внимание на литературную постановку вопроса. Важность цели борьбы указана т. Зиминым очень правильно, и я всецело присоединяюсь к нему. Нельзя бороться, не рассчитывая занять пункт, за который борешься…» (Ленин В. И. Сочинения. 1935.Т. 7. С. 275.)

Большая часть красинской поправки вошла в резолюцию III съезда.

После возвращения Красина у нас с ним был довольно острый разговор о неудаче объединительной попытки. Я обвинял Красина в капитуляции. Красин доказывал, что, поскольку меньшевики не соглашались идти на общий съезд, не желая оставаться в меньшинстве, для него другого выхода не было. Расстались мы на этот раз холодно. Но размолвка длилась недолго. События революции слишком уж быстро нагромождались одно на другое. Предательство Николая Доброскока («Золотые очки») заставило меня спешно выехать в Финляндию, где я прожил несколько недель в семье будущей жены Красина. Леонид Борисович приезжал туда. Речь шла о Булыгинской думе и об ее бойкоте. На этом, как и на других тактических вопросах, мы с ним сходились совершенно. Я читал ему свое открытое письмо Милюкову, посвященное бойкоту Думы, и другие документы того времени. Осенью волны 1905 года поднимались все выше и выше. Петербургский Совет, Московское восстание, арест, Сибирь, эмиграция.

Красин, кажется, был у меня в Вене в 1907 году. В первый период контрреволюции Красин примкнул к группе так называемых отзовистов. Помнится, Мешковский (тоже покойный) объяснял мне наездом в Вене, что Красин и по философским вопросам примыкает к руководителю отзовистской группы Богданову.

Думаю, однако, что не электроны соединяли Красина с группой Богданова. В основе этого недолговечного, впрочем, блока была политика. Красин был человеком непосредственного действия и непосредственных результатов. Непримиримо-революционная и в то же время выжидательно-подготовительная политика была ему не по натуре. В 1905 году Красин помимо первостепенного участия в общей работе партии руководил непосредственно наиболее ударными и боевыми частями: боевыми дружинами, приобретением оружия, заготовлением взрывчатых веществ и пр. Несмотря на разностороннее образование и широкий кругозор, Красин был – в политике и в жизни – прежде всего реализатором, т. е. человеком непосредственных достижений. В этом была его сила. Но в этом же была его ахиллесова пята. Он не хотел ни за что мириться с тем фактом, что революция пошла под уклон. Долгие годы кропотливого собирания сил, политической вышколки, теоретической проработки опыта – нет, к этому в нем не было призвания. Вот почему, прежде чем отойти в сторону от партии, Красин примкнул к «левой» группировке – в надежде на то, что на этом пути удастся еще, может быть, удержать, закрепить и поднять сползающую вниз революцию. Эмпириомонизм Богданова-через электроны – Красин брал уже, так сказать, в придачу к попытке левореволюционного нажима на ход событий. Из попытки этой ничего не вышло и выйти не могло. Красин почувствовал это, несомненно, одним из первых. Тогда он отошел в сторону.[107]

В революционере непосредственных достижений проснулся первоклассный инженер. Насколько знаю, Красин уже и до 1905 года был по этой линии на хорошем счету. Но на первом месте, далеко впереди производства и техники, стояла для него революционная борьба. Когда же революция не оправдала надежд, на первое место выдвинулись электротехника и промышленность вообще. Красин и здесь показал себя как выдающийся реализатор, как человек исключительных достижений. Несомненно, что крупнейшие успехи его инженерной деятельности давали ему в этот период то личное удовлетворение, какое в предшествующие годы доставляла революционная борьба.

Время меж двумя революциями прошло для Красина, как и для многих других участников 1905 года, в стороне от партии. Старые личные связи у него, конечно, сохранялись, но партийные – вряд ли. Во всяком случае, я об этом периоде ничего сказать не могу. В войну Красин, как и все отошедшие от партии представители поколения 1905 года, вошел патриотом. Вместе со всей радикальной интеллигенцией он вошел в Февральскую революцию. И этот период жизни Красина мне совершенно неизвестен. К ленинской позиции он относился враждебно. Об этом я мог уж лично судить по разговорам с ним или, вернее, по переговорам еще в конце 1917 года. Не знаю, имел ли Красин между февралем и октябрем какое-либо отношение к «Новой жизни» Горького[108]. По настроениям она, вероятно, была ему довольно близка. Октябрьский переворот он встретил с враждебным недоумением, как авантюру, заранее обреченную на провал. Он не верил в способность партии справиться с разрухой. К методам коммунизма относился и позже с ироническим недоверием, называя их «универсальным запором». Уже в первый короткий петроградский период нашей советской истории сделана была попытка притянуть Красина. Владимир Ильич очень высоко ценил технические, организаторские и административные качества Красина и стремился привлечь его к работе, отстранив вопрос о политических разногласиях. Красин не поддавался сразу.[109]

– Упирается, – рассказывал Владимир Ильич, – а министерская башка…

Это выражение он повторял в отношении Красина не раз: «министерская башка». Возможно, что выражение это пришло ему в первый раз в голову, когда встал вопрос об овладении Министерством торговли и промышленностью. Это было еще в период сплошного саботажа технической интеллигенции. Владимиру Ильичу пришла в голову такая мысль: временно поставить во главе Комиссариата промышленности и торговли какого-либо авторитетного беспартийного инженера с деловым именем, которое могло бы импонировать спецам, и с революционным прошлым, которое примиряло бы с ним рабочих. Владимир Ильич выдвигал кандидатуру Красина, но сомневался, согласится ли он, и потому искал и другие подходящие кандидатуры. Я назвал Серебровского как инженера, связанного в прошлом с революционным движением и занимавшего в 1917 году ответственные административные посты. О Серебровском Владимир Ильич не знал ничего. Обе кандидатуры мы решили прежде всего проверить через ЦК металлистов. Вот какое письмо я написал тогда по этому поводу.[110]

ЦК металлистов не принял предложения, и дело закончилось назначением т. Шляпникова наркомом торговли и промышленности.

Около этого времени я дважды участвовал в переговорах Владимира Ильича с Красиным; второй раз беседа проходила при участии покойного Гуковского, которого тогда также стремились привлечь к работе[111]. Красин явно стоял на распутье. Из старой межреволюционной колеи он уже был выбит окончательно. Новая работа уже, по-видимому, дразнила его своими гигантскими возможностями. Пробуждавшаяся революционная активность боролась в нем со скептицизмом. Красин отбивался от ленинских атак, преувеличенно хмурил брови и пускал в ход самые ядовитые свои словечки, так что Владимир Ильич среди серьезной и напористой аргументации вдруг останавливался, вскидывал в мою сторону глазом, как бы говоря: «Каков?!» – и весело хохотал над злым и метким словечком противника. Так впоследствии Ленин неоднократно цитировал красинский «универсальный запор».

Но Красин сопротивлялся недолго. Человек непосредственных достижений, он не мог устоять перед «искушениями» большой работы, открывшейся для его большой силы. На каждом шагу он встречал тех, с кем работал рука об руку в эпоху первой революции. В период брест-литовских переговоров Красин уже полностью с нами. Поездка его в Брест сама по себе была в глазах немцев аргументом в пользу большевиков, ибо Красина в германских левых кругах знали[112]. В пестрой нашей делегации Красин был яркой фигурой и за нашими «табльдотами» выделялся яркой беседой, метким словом, великолепной красинской шуткой.

Дальнейшая его работа протекала на глазах у всех, и о ней можно рассказать в свете документов и крупных политических дат. В гражданскую войну Красин ушел с головой. В качестве чрезвычайного уполномоченного по снабжению Красной Армии он принимал участие в заседаниях Реввоенсовета и в Серпухове и в Москве. В эти годы он вместе со своей партией растворился в гражданской войне.[113]

В кое-каких статьях, посвященных Красину после его смерти, настоящего Красина узнать нельзя. Прежде всего считается как бы требованием хорошего партийного тона выкинуть из биографии Красина те годы, когда он стоял вне партии, в стороне от революции, посвящая все свои силы технике и производственной организации капиталистических предприятий. Худо ли это было или хорошо, но этой большой главы из жизни Красина вычеркнуть нельзя, – уже хотя бы потому, что Красин не мог бы, вернувшись в партию, внести в нее свои исключительные технические познания и административно-хозяйственные навыки, если бы в прошлом не посвятил значительный период своей жизни организации капиталистических предприятий. У нас и в отношении покойника все больше входит в систему трафарет; своеобразная и отнюдь не привлекательная иконография: замолчать одно, преувеличить другое, подрисовать третье, – чтобы дать возможность умершему революционеру предстать с надлежащим формуляром на страницах партийной печати. Революционной партии такие приемы совершенно не к лицу. Так бюрократизированное христианство писало свои жития святых, устраняя из их биографий все, что связывало их с действительной жизнью. Красин слишком большой человек и слишком большой революционер, чтобы нуждаться после смерти в чьей-либо снисходительной скидке. Если профессор-анатом, преданный своей науке, завещает предать свой труп студентам для исследования, то каждый серьезный революционер может и должен претендовать на то, чтобы его биография, поскольку ею будут заниматься после его смерти, передана была молодым поколениям без фальши и без прикрас, как, разумеется, и без клеветы. В биографии Красина личное воплощение нашел большой период в развитии революционной России. Воспитательная задача совсем не в том, чтобы изображать больших покойников сплошными партийными праведничками, кое-где подмалевывая, а кое-где и прямо подделывая. Задача в том, чтобы сблизить новое поколение с нашим свежим прошлым не только через общие исторические схемы, а и через живые образы. Красин ведь совсем не исключение, а только лучший, наиболее даровитый представитель очень широкой группы интеллигентов-большевиков первого призыва, которых привлекла в большевизм его революционная ударность, которые рассчитывали на непосредственные достижения, а затем, после эпохи первых двух Дум, все больше и больше отходили от революции, находя применение своим силам в разных областях хозяйственной, культурной, литературной работы легальной третьеиюньской России. Эти элементы, представляющие собою определенную историческую формацию, играют и сейчас крупную роль. Среди них не найти, однако, никого, равного Красину по общему размаху личности, по блеску дарований. Уважение к памяти Красина, с одной стороны, к истории партии – с другой требуют, чтобы в партийном билете Красина не делалось задним числом подчисток и поправок в духе казенного благочиния. Пусть Красин войдет в историю партии таким, каким жил и боролся.

17 декабря 1926 года