МИШЕНЬ — ЗАТЫЛОК ИЛЬИЧА
МИШЕНЬ — ЗАТЫЛОК ИЛЬИЧА
Заговор с целью убийства Ленина созрел сразу после Октябрьского переворота. Когда по призыву большевиков солдаты начали брататься с немцами, а пытавшихся их остановить офицеров поднимали на штыки, нашлись люди, которые сразу поняли, откуда дует ветер и кто виноват в этом неслыханном позоре. Да и петроградские газеты, которые все чаще доходили до окопов, не оставляли никаких сомнений. Ленин — вот кто во всем виноват! Ясно, что он германский шпион, что революция сделана на немецкие деньги, что великую Россию он хочет сделать германской провинцией, что большевистские вожди — это русские евреи немецкого происхождения, находящиеся на содержании у Германии.
Начитавшись всего этого и насмотревшись на творившиеся на фронте безобразия, многие офицеры оставили позиции и двинулись на Петроград. То, что они там увидели, укрепило их решимость убить Ленина. Они были убеждены, что, лишившись своего главаря, большевики долго не продержатся и выкурить их из Смольного будет проще простого.
Шестеро фронтовиков нашли друг друга без особого труда, тем более что воевали на одном участке и хорошо знали друг друга. Выяснив, что их цели совпадают; они решили создать террористическую организацию, назвав ее «Охотничья бригада». Для начала нашли конспиративную квартиру, куда свезли оружие, боеприпасы, бомбы и снаряды. Потом, вспомнив прочитанные в гимназические годы детективы, придумали себе клички. Так появились: Старый Эсер, Капитан, Технолог, Моряк, Макс и Сема. На самом деле это были подпоручик Ушаков, капитан Зинкевич, военный врач Некрасов, вольноопределяющийся Мартьянов, еще один Некрасов и женщина по фамилии Салова. Несколько позже они привлекли в свои ряды сбежавшего из окопов солдата Спиридонова, что было очень большой, можно сказать, роковой ошибкой.
(Так случилось, что чудом уцелевший после всей этой катавасии подпоручик Ушаков написал нечто вроде воспоминаний, правда, под псевдонимом Г. Решетов. Мне удалось ознакомиться с этой рукописью, поэтому, рассказывая о событиях той январской ночи, я буду не только ссылаться на документы, но и время от времени цитировать Григория Решетова.)
Теперь дело было за малым: выследить Ленина и либо бросить в него бомбу, либо расстрелять. Но выследить Ильича было не так-то просто, он то не выходил из Смольного, то совершенно неожиданно выступал на каком-нибудь митинге. В Смольный не проникнуть — это ясно, а вот подкараулить на митинге вполне возможное дело. Теперь вся надежда была на Технолога, который работал в канцелярии Смольного.
Шли дни, а от Технолога ни единой весточки... У «партизан», как они себя называли, все чаще сдавали нервы, они все чаще ссорились и без всякой меры глушили коньяк. Бог знает, чем бы все это кончилось, если бы однажды вечером в квартиру не ворвался Технолог.
— Сегодня! — с порога крикнул он. — В восемь вечера. Михайловский манеж.
— Что там, митинг? — уточнил Капитан.
— Митинг. Провожают на фронт отряд Красной Армии.
— Он выступает? Это точно?
— Точно. Сам слышал. Отряд сформирован из рабочих Выборгского района: на радостях, что их будет провожать Ленин, они кричали об этом в коридорах Смольного.
А вот как было на самом деле. Николай Подвойский, который в то время был народным комиссаром по военным делам, рассказывает о событиях того рокового вечера несколько иначе:
«1 января 1918 года, под вечер, я вхожу в маленькую рабочую комнату Владимира Ильича. Он прерывает беседу с незнакомым мне, по-европейски одетым высоким тридцатилетним человеком. Указывая на меня, Владимир Ильич говорит своему собеседнику:
— Это товарищ Подвойский, наш военный специалист.
Потом, обернувшись ко мне, добавляет:
— Это Фриц Платтен, товарищ, который вывез нас из Швейцарии.
Завязалась беседа. Я сказал, что сегодня мы отправляем первый сформированный батальон Красной Армии для обороны наших границ от возможного нападения Германии и обратился к Владимиру Ильичу с просьбой, чтобы Ильич непременно сам проводил на фронт первый батальон Красной Армии. Владимир Ильич согласился и пригласил с собой также тов. Платтена».
Кто это нашептал Ленину, ангел-хранитель или сам Господь Бог, но если бы он не пригласил Платтена в Михайловский манеж, этот день был бы последним в жизни вождя революции.
А теперь обратимся к записям Ушакова:
«Поздним вечером мы подъехали к зданию манежа. Народу — тьма-тьмущая! Толпа гудит, шумит, скандалит и чего-то ждет.
— Все ясно, они ждут Ленина, — удовлетворенно просипел неожиданно простудившийся Капитал. — Нам надо смешаться с толпой и тоже ждать. Убьем, когда он будет уезжать с митинга. Стараться из револьвера, чтобы не побить народ. Не выйдет — можно и бомбу. Если что не так, живым в руки не даваться! — жестко закончил он.
А вот и автомобиль. Он свернул с какой-то улицы, нырнул в ухабе и двумя огненными пальцами указал на вход.
— Едет!
Толпа шарахнулась, сомкнулась и сдавила. Тем временем трое вышли из автомобиля. Я рванулся за ними и кое-как пробился внутрь. На трибуне, среди каких-то незнакомых людей, стоит человек.
— Он!
Разве мог я не узнать его сразу?! Плотный. Городское пальто. Руки в карманах. Шапка. Он стоит величественно и просто. Он улыбается и терпеливо ждет. А люди в шеренгах кричат и кричат, и не хотят остановиться, и тянут “ура”, и дух величайшего одушевления стоит и над толпой, и над человеком, которого я должен убить.
Когда он кончил выступать и спустился с трибуны, толпа рванула к выходу. Вместе с ней на улице оказался и я.
“Стрелять! Пора стрелять! — думал я. — Но из револьвера можно промахнуться, а кидать бомбу неудобно — напрасно побьем много людей. Мы сделаем иначе: остановим его на мосту и прямо там убьем. Я это сделаю сам. Но надо посоветоваться с Капитаном: за операцию отвечает он”».
Решающие минуты Ушаков описал поразительно эмоционально и, главное, не пытаясь оправдаться:
«Туман. Ночь. Минуты — вечность. Но что легло там огненное через площадь? Это тот автомобиль. Он свернул к мосту. Сюда! Кто-то бежит за ним. Автомобиль у моста. На мосту! Сейчас. Бомбой, только бомбой! Почти касаясь крыла, кидаюсь вперед. Я его вижу, он в автомобиле! Он смотрит, в темноте я вижу его глаза. Бомбу!
Но почему автомобиль уходит, а бомба в руках? Что случилось? Я боюсь? Я струсил? Нет, я ничего не боюсь, но бомбу бросить не могу. Словно кто-то связал по рукам и ногам. Я не могу разжать руки, не могу выйти из оцепенения.
Все кончено! Я сорвал операцию, я подвел товарищей, мне нет прощения. Но что это, что за выстрелы звучат у моста? Ура, это Капитан!
Капитан бьет наверняка. Капитан не отпустит. Я слышу, как пуля ударила в кузов. Одна. Еще одна. Я тоже выхватываю наган и, стреляя, бегу за автомобилем. Я не верю своим глазам — автомобиль остановился. Теперь ничего не стоит догнать и бросить бомбу! Но нет, шофер не остановился. Это просто сообразительный шофер свернул машину в переулок».
А в это время в машине творилось нечто невообразимое.
— Стреляют! — слабо вскрикнула сидевшая рядом с шофером сестра Ленина.
— Надеюсь, не в нас? — проронил еще не отошедший от митинга Ильич.
— То-то и оно, что в нас, — процедил сквозь зубы Тарас Гороховик и до отказа утопил педаль газа.
Машина взревела, но быстрее не поехала.
— A-а, мать твою так! — заорал Тарас. — Я же говорил, что резина совсем лысая, когда-нибудь да подведет! А уж в гололед...
В этот момент машина вскарабкалась на мост. Тарас глянул в зеркало заднего вида и обомлел: какой-то человек бежит почти вровень с ними и на ходу ведет огонь.
— Держитесь крепче! — крикнул Тарас и вильнул вправо.
Дзынь! Пуля пробила заднее стекло, пролетела навылет и разбила переднее. Осколки брызнули в лицо, кровь залила таза, крыло чиркнуло по ограждению моста, но Тарас выровнял машину.
—Что вы делаете?! — взвизгнула Мария Ильинична.—Мы же свалимся в Фонтанку!
—Зато останемся живы! Не боись, Марь Ильинишна. Бог не выдаст, свинья не съест, — неожиданно повеселел Тарас.
— А ведь и правда стреляют, — подал голос Ленин. — И теперь я уверен, что в нас.
Вдруг в моторе что-то чихнуло, крякнуло, машина дернулась и остановилась. Тарас снова глянул в зеркало и не поверил своим глазам: человек с наганом уже у заднего бампера. Вот он поднимает руку. Вот он прицеливается. Вот он...
Оглушительно грохнул выстрел! Зазвенели стекла. Закричала Мария Ильинична. Брызнула кровь — и от безысходного горя завопил Гороховик.
И тут произошло чудо: одновременно с выстрелом голову Ильича прикрыла чья-то рука и резко отвела ее в сторону.
— Что вы делаете? — откуда-то снизу раздался голос Ленина. — Сидеть у вас под мышкой я долго не смогу.
— Жив! — облегченно вздохнул Тарас и ударил по газам.
А Платтен, как будто ничего особенного не произошло, не спеша достал накрахмаленный платок, обмотал им раненую руку и, путая немецкие и русские слова, разъяснил Ленину, что пристанище под мышкой временное, что предоставить его вынудила мировая буржуазия, которая так и норовит устроить большевикам какую-нибудь пакость.
— И он еще шутит, — вытирая слезы, помогала ему остановить кровь Мария Ильинична. — А ты, Володя, так ничего и не понял?
— Еще как понял! — рассердился Ильич. — Что ж тут удивительного, если во время революции начинают стрелять? Недовольных-то тьма-тьмущая. Все это в порядке вещей... А вы не очень пострадали? — обернулся он к Платтену. — Рука? Правая? Как же вы теперь, ведь левая-то у вас давно... Пардон, пардон, — смутился он, заметив недовольную гримасу Платтена. — Я бы пожал вашу руку, дорогой товарищ Платтен, но сперва ее надо показать врачу. И если бы я не был воинствующим атеистом, то непременно бы сказал, что это рука Бога — ведь я был на волосок от смерти. Раз Он вас послал в эту машину, значит, я еще нужен, значит, мы должны завершить великое дело преобразования не только России, но и всего мира.
Когда приехали в Смольный и начали осматривать машину, оказалось, что кузов продырявлен в нескольких местах, пули шли навылет и просто чудо, что пострадал лишь один Платтен.
Весть о покушении на Ленина мгновенно облетела город. Оставлять этот теракт без последствий никто не собирался. Но кто этим сложным делом займется? Только что созданная ВЧК? Но, во-первых, у Дзержинского еще нет толковых сотрудников, и, во-вторых, чекисты с утра до вечера и с вечера до утра гоняются за саботажниками, бандитами, спекулянтами и всякого рода контрреволюционерами. И тогда решили, что расследованием теракта займутся комиссары из 75-го кабинета Смольного.
История этого кабинета и размещавшегося в нем Комитета по борьбе с погромами настолько любопытна и настолько мало известна, что рассказать о ней следует особо. Дело в том, что сразу же после Октябрьского переворота, почувствовав силу и следуя большевистскому призыву «Грабь награбленное!», солдаты, рабочие и красногвардейцы ринулись громить не продовольственные склады, мануфактурные лавки и ювелирные магазины — на это им было наплевать, а винные подвалы. Пьяные погромы приобрели такие гигантские размеры, что в дело вынужден был вмешаться Ленин. Он быстренько набросал гневную статейку, и ее тут же напечатали, выделив жирным шрифтом ключевые слова: «Буржуазия идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества и опустившиеся элементы, спаивая их для целей погромов».
— Эго мы-то отбросы общества?! — возмутились петроградцы. — Как Зимний штурмовать, так мы сознательные революционеры, а как отобрать у буржуев то, что принадлежит народу, так мы опустившиеся элементы?!
Это что же получается, рабочему человеку уже и выпить нельзя? Нельзя по-христиански помянуть павших за правое дело товарищей?
— За что боролись? — ревела собравшаяся у Зимнего дворца толпа. — Бей их! Громи! В подвалах полно вина, коньяка и водки.
В окна полетели камни. Хлестнули выстрелы. Затрещали выбитые двери.
Пришлось вызывать матросов и того самого Антонова-Овсеенко, который накануне руководил штурмом Зимнего дворца и арестовывал Временное правительство. В тот же день он докладывал в Смольном:
— Мы пробовали замуровывать входы — не помогло. Обезумевшая толпа выламывала окна, высаживала двери и грабила царские запасы. Тогда мы вызвали пожарных, потребовав, чтобы они залили погреба водой. Те дико возмутились, не по-божески, мол, губить такое добро, и напились до положения риз.
И тоща Ленин предложил создать специальную комиссию по борьбе с винными погромами во главе с управляющим делами Совнаркома Владимиром Бонч-Бруевичем. Все проголосовали за, постановив, что для придания должного веса комиссию следует назвать Комитетом по борьбе с погромами и наделить чрезвычайными полномочиями. Местом его дислокации будет 75-й кабинет Смольного.
Буквально через день Бонч-Бруевич развернул такую активную деятельность, что погромщики прижали хвосты. Революционные «тройки» отлавливали зачинщиков, тут же их судили и бросали в печально известные Кресты. В Петрограде ввели осадное положение, а в газетах напечатали грозное объявление: «Попытки разгромов винных погребов, складов, лавок, магазинов, частных квартир и проч. и т.п. будут прекращаемы пулеметным огнем без всякого предупреждения».
Так что сила у комиссаров из 75-го кабинета была немалая и возможности практически неограниченные. Созвав своих подчиненных, Бонч-Бруевич приказал прочесать весь город и раскрытие преступления, связанного с покушением на Ленина, считать не только делом чести, но и партийным долгом. Город действительно прочесали, причем под мелкую гребенку, и вычесали немало всякой дряни, но выйти на след террористов так и не смогли.
Помог, как это часто бывает, случай. И какой случай! Дело в том, что террористы вынесли Владимиру Дмитриевичу смертный приговор и убить его должен был тот самый солдат Спиридонов, которого привлекли в свои ряды «партизаны» из «Охотничьей бригады». А Спиридонов, наслушавшись речей Бонч-Бруевича, вместо того, чтобы разрядить в него револьвер, пришел в 75-й кабинет и, как на духу, рассказал про «Охотничью бригаду» и указал адрес конспиративной квартиры.
О том, что было дальше, рассказал в своих воспоминаниях сам Бонч-Бруевич:
«В тот же вечер мы произвели аресты на квартире в Пере-купском переулке: устроили там засаду, и туда, как горох, посыпались люди, которых тут же доставляли в Смольный и чинили немедленный допрос. Через два дня мы добрались до фигур, стоявших ближе к центру заговора, и, наконец, арестовали трех офицеров, которые были непосредственными участниками покушения на Владимира Ильича.
По логике вещей, все главные виновники покушения, конечно, должны были быть немедленно расстреляны. Но в революционное время действительность и логика вещей делают огромные, совершенно неожиданные, казалось бы, ничем не предусмотренные зигзаги.
Когда следствие уже было закончено, вдруг пришла депеша из Пскова, что немцы двинулись в наступление. Псков был взят, немцы стали распространяться дальше, приближаясь к Петрограду. Все наши дела отпали в сторону. Мы принялись за мобилизацию вооруженного пролетариата для отпора немцам.
Как только было опубликовано воззвание “Социалистическое отечество в опасности”, из арестных комнат Смольного пришли письма покушавшихся на жизнь Владимира Ильича и просивших отправить их на фронт для авангардных боев с наседавшим противником.
Я доложил об этих письмах Владимиру Ильичу, и он в мгновенье ока сделал резолюцию: “Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт”».
И что же дальше? Неужели несостоявшихся убийц Ленина комиссары отпустили на волю? Ведь их намерения не вызывали сомнений, и не убили они вождя лишь потому, что в машине оказался Платтен, который отвел в сторону голову Ильича и пулю принял на себя. Трудно в это поверить, но террористов отпустили: таким необъяснимым был «революционный зигзаг».
Сдержали ли слово чести господа офицеры, стали ли они, хотя бы из чувства благодарности за сохраненные жизни, борцами за рабочее дело и горячими сторонниками советской власти? Увы, но честь у них переродилась в выгоду, а благодарность в мстительность.
Капитан Зинкевич удрал в Сибирь и вступил в армию Колчака, где прославился неуемной жестокостью к попавшим в плен красноармейцам.
Боенврач Некрасов переметнулся к Деникину, дошел с белой армией чуть ли не до Москвы, а потом где-то затерялся. Вольноопределяющийся Мартьянов ни винтовки, ни револьвера в руки не брал—его оружием стало перо. Эмигрировав, он стал одним из самых злобных и последовательных врагов советской власти.
А вот подпоручик Ушаков хоть и не стал большевиком, но от белых пострадал: колчаковцы бросили его в тюрьму и едва не расстреляли как коммуниста. Сбежав из тюрьмы, Ушаков, назло бывшим коллегам-офицерам, вступил в Красную Армию и воевал в ней до самого конца Гражданской войны. Впечатлений было так много, что он начал писать. Когда ему предложили написать воспоминания о покушении на Ленина, Ушаков это сделал. Печатать их, конечно, не стали, но рукопись сохранилась, и только благодаря этому появилась возможность рассказать правду о первом покушении на Ленина, когда мишенью был затылок Ильича.
А что же главный герой этой истории — Фриц Платтен? Какова его судьба? Какова судьба человека, которому большевики обязаны всем: и своим появлением в России, ведь это он привез их в якобы опломбированном вагоне, и спасением своего вождя. Ответ на этот вопрос есть. Он настолько отвратительный, дурно пахнущий, печальный и трагичный, что поверить в него не просто трудно, а невозможно. Но все, что я расскажу, правда, беспощадная и неприукрашенная правда.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.