Повозка без кучера, или Езда со слепой лошадью
Повозка без кучера, или Езда со слепой лошадью
«Удивительные события замелькали на наших телеэкранах в последние годы! Совсем недавно там красовался впавший в младенчество Брежнев, которому чуть ли не каждую неделю навешивали очередную награду. Его сменил старый, пораженный многими болячками Андропов — неладный, неловкий и нелюдимый, он так и не успел показаться толком своему народу. Вскоре его сменил новый — рябой, косноязычный, страдающий старческой одышкой. Известно, что маленькие дети-инвалиды не понимают присущих им уродств — хромоты, кривизны, даже частичного паралича — и не страдают от них в общении с детьми здоровыми. Подобно младенцу, Черненко не ощущает своей неловкой внешности и обожает показываться по телевизору, выставляя себя на посмешище всему миру и на огорчение несчастных патриотов нашей страны.
Первые годы после Хрущева были эпохой «семибоярщины», шла подспудная борьба между умеренными сталинистами и сторонниками «разрядки». Последние были много сильнее и с мощными международными связями, и они разумеется, победили. Царство Брежнева, точнее — его подставное правление, началось лишь с начала 70-х. Теперь видно, что при Брежневе у правящей группы сложилось мощное опорное корневище, едва ли не менее крепкое, чем у Сталина. У властвующей верхушки появилась невиданная досель привилегия — «право на воровство». Бесспорно, что и в эпоху «ленинских норм партийной жизни» весьма многие любили хорошо пожить, как Зиновьев, устраивал пышные охоты Троцкий, широко сладострастничал Луначарский, примеры можно продолжить. В хрущевское время приобретательство не расширилось, но сделалось более официальным. Так, но воровство брежневское отличалось тремя новыми свойствами: возможность незаконного обогащение получил громадный круг людей — от Генсека до райкомовс-кого деятеля; приобретательство стало бесстыже явным и появилась возможность передачи уворованных благ по наследству.
«Право на воровство», как эпидемия, в немыслимо короткий срок заполыхало по всей стране. В самые последние годы более или менее вскрылись повальные хищения в Северной Осетии, на Кубани и Дону, в Узбекистане. Пришлось наказывать, снимать и даже сажать буквально «всех», затронув чуть ли не целиком то, что именуется у нас «партийно-хозяйственным активом», и даже шире, захватывая множество их челяди. Спрашивается, кто сможет поручиться, что положение обстоит лучше в других «республиках, краях и областях»?..
Правящая группа Генсека была прекрасно осведомлена об этой вакханалии воровства, не являлось секретом и острое народное недовольство, которое осенью 1981 года вызвало массовые волнения в столице Сев. Осетии городе Орджоникидзе (подавлять пришлось традиционным способом — танками). Почему же не делалось никаких попыток утишить жуткую эпидемию? Не только потому, что всесильные иноземцевы и агентовы воровали сами. Нет, «право на воровство» дало брежневской группе весьма широкую социальную опору.
Не боялась правящая верхушка народа, и события в Орджоникидзе ничуть их в этом не озадачили. Исподволь, в течение долгих уже советских десятилетий власть научилась не только властвовать, но и разделять. Опасно брожение в столице — вот почему Москва снабжается по сравнению о другими городами на порядок лучше («коммунизм в одном городе», острят советские граждане, приезжая в столицу страны за обувью и колбасой). Ленинград — вторая столица, особое положение в стране, — тоже подкармливают. Прибалтику — тоже. Прочее население может жить, как угодно, однако и тут есть подразделения. Рабочих крупнейших предприятий немножко подкармливают, ибо брожение в скученных людских массах довольно опасно. Закармливают верхушку интеллигенции, даже провинциальной, как-никак — выразители, идеологи, а в зачатке — народные трибуны в возможной перспективе.
Престарелый Черненко и черненковское Политбюро решили ничегошеньки не менять. Это полностью соответствовало интересам всех составляющих власти. Половинчатая чистка, предпринятая Андроповым, вызвала сильное, хоть и очень прикровенное, раздражение на всех уровнях правящего сословия — понятно отчего. Теперь особо беззастенчивое хапание вроде бы не допускается, но почти все ворюги, благополучно пережившие февраль 84-го, могут спать спокойно. Это «почти» — очень характерное уточнение. После смерти Рашидова началась чистка в Узбекистане, ибо рок унес верховного заступника узбекских казнокрадов. Смерть Шолохова неминуемо повлекла за собой падение ростовского Бондаренко: автор «Поднятой целины» находился в последние годы в полнейшей слабости, но кто его знает, вдруг он там вступился бы как-то за своего земляка, лучше уж не спешить; со смертью его Бондаренко лишился даже этой призрачной защиты. Итак, в двух уездах чистка продолжилась только в силу исключительных обстоятельств. Хорошо известно, что сосед Узбекистана — громадный Казахстан — прямо-таки погряз в лихоимстве, причем тамошний шеф, его бездетная супруга и их родня задают тому пример; если вдруг в обозримое время шеф преставится, всех его присных ждет дурная судьба, пока же они могут не беспокоиться и продолжать свои дела.
Черненко и возглавляемая им власть прочно оседлали страну, никаких неприятностей для них в обозримом будущем не предвидится. Какова же программа этой власти, чего они хотят, куда ведут великую империю? Оказывается, никуда. У власти есть только одна цель — царствовать вечно. А для этого прежде всего не надо проводить никаких перемен, это вызовет общественное, а то и народное движение, последствия же понятны всем.
Окостеневшая, бессмысленная марксистская догма остается по-прежнему гипсовой повязкой, сковывающей тело великой России и десятка подвластных Москве стран. При сохранении верности этой догме нельзя провести никаких, даже самых простейших и насущных преобразований. Идейная бесплодность власти бросается в глаза в дурацких документах, принятых недавно и пышно озаглавленных, как «программы», — продовольственная и энергетическая. Убогость и полная практическая бессмысленность этих текстов настолько очевидны, что их не стоит даже разбирать всерьез. К 2000 году следует увеличить производство тракторов на столько-то, выработку киловатт — на столько-то. Зачем? Может быть, надо сделать хотя бы так, чтобы трактора не ломались на другой день, а киловатты не прогорали бы напрасно? Но даже краешком эти простейшие вопросы не затрагиваются в названных «программах». Помимо прочего, бессмыслие при современной индустрии грозит опаснейшими последствиями: предполагается развивать атомную энергетику, меж тем уже в ФРГ и в Скандинавских странах все они закрыты и не будут строиться, на очереди то же в иных развитых странах. Задуматься бы хоть над чужим опытом, но…
Слепая, высохшая кляча тащит громадную телегу, заваленную самоновейшими ракетами. На облучке дремлет бессмысленный кучер — его как бы и нет, вожжи давно выпали из одряхлевших рук. Куда же тащится неуправляемая повозка? Никто не сможет предсказать этого. Положение трагическое, ибо грохот опрокинутой клади грозит сотрясти весь мир.
Ноябрь 1984».
Вот примерно так оценивали Черненко и его недолгое правление тогдашние русские патриоты. Правильна ли эта оценка? Да, если рассматривать действительность с помощью четырех правил арифметики. Но ведь есть еще и алгебра и высшая математика, с помощью коих можно проверить даже гармонию… Как же с этой точки зрения?
Теперь, усилиями многих очевидцев, и прежде всего сообщениями Александра Байгушева, о закрытом Константине Устиновиче, стало известно многое. Он не показывался публично, не общался с журналистами, мемуаров не оставил, архив его пока не разобран. Однако уже при нынешнем состоянии источников, можно уверенно заключить, что был Черненко твердый государственник-патриот и поддерживал Брежнева именно в этом настроении. Более того, сибиряк, глубоко русский человек и гражданин, получивший гуманитарное образование, хоть и не очень уж блестящее, он неплохо разбирался в так называемых ныне «русско-еврейских разборках». Следует даже прямо сказать: сочувствовал Русской партии и осторожно помогал ей.
Черненко несет ту же историческую вину, что и Брежнев, что все их русские сотоварищи по Политбюро. Об этом уже достаточно сказано выше. Однако та резко отрицательная оценка, которая дана в наших двадцатилетней давности записях, очевидно пристрастна и лично в отношении Черненко явно несправедлива. Подтверждается тут давняя истина: «лицом к лицу лица не увидать»…
…Господь даровал Леониду Ильичу легкую кончину, дома в своей постели, среди близких ему людей он тихо отошел во сне. Подробности последних часов его жизни очень хорошо известны, написано о том много, серьезных противоречий в различных источниках нет. Мы приведем тут лишь три важнейших свидетельства — преданного ему зятя, вдовы и лейб-обермедика Чазова. Вспоминает Ю. Чурбанов:
«10 ноября 1982 года, утром, в начале девятого, мне на работу позвонила Витуся, дочь Галины Леонидовны, и сказала: «Срочно приезжайте на дачу». На мой вопрос: «Что случилось?» — ответа не последовало. Я заехал за женой в МИД, и в скором времени мы уже были на даче. Поднялись в спальню, на кровати лежал мертвый Леонид Ильич, рядом с ним находились Виктория Петровна и сотрудники охраны. Юрий Владимирович Андропов уже был там. Позже подъехал Чазов.
Смерть наступила внезапно, ночью. Все произошло настолько быстро и тихо, что спавшая рядом Виктория Петровна просто ничего не слышала. Вскрытие показало, у Леонида Ильича оторвался тромб, попавший прямо в сердце.
Врачей рядом не было. Леонид Ильич по вечерам всегда отпускал врачей домой; он еще думал о том, что врач — тоже человек и ему, наверное, хочется провести вечернее время дома вместе со своей семьей. Девятого, накануне, Леонид Ильич приехал с охоты. Он был в очень хорошем настроении, поужинал, посмотрел программу «Время», несколько документальных фильмов, передал начальнику охраны, чтобы его разбудили в восемь часов утра, и пошел отдыхать. Утром он собирался поехать на работу, чтобы еще раз посмотреть материалы к Пленуму ЦК по научно-техническому прогрессу, который должен был состояться в Москве 15 ноября. Врач померил давление — это мне уже рассказывала Виктория Петровна — давление было 120 на 80. Смерть наступила где-то под утро.
Леонид Ильич еще собирался пожить. В последнее время, кстати говоря, он чувствовал себя гораздо лучше, чем прежде. А накануне Леонид Ильич был просто в великолепном настроении, много шутил, читая газеты. Вот такая внезапная смерть».
Кратко, но очень точно. Подчеркнем тут одно: кончина пожилого Брежнева была и в самом деле неожиданной (давление 120/80, это же для молодых физкультурников!). И еще отметим: Андропов прибыл к месту событий первым, опередив даже врача… А ведь он не был уже главой Лубянки и официальным преемником покойного Генсека…
Теперь приведем позднейший рассказ вдовы в беседе ее с писателем В. Карповым. Рассказ подробный, со множеством частностей бытового свойства, вполне искренний, ему можно доверять:
«Машина-реанимация за ним последние годы постоянно следовала. У него все-таки два инфаркта было. Первый перед маем в 1952 году в Кишиневе. Проснулся: "Витя, не могу, разрывает грудь!" Вызвали Ревенку, опытного врача. Много уколов сделал. Позднее из Москвы прислали профессора-сердечника. Месяц не разрешали подниматься. Потом еще полтора месяца Леня был в Барвихе и вернулся страшно похудевшим. Говорит, лежал и ничего не ел. Но чувствовал себя хорошо.
А второй инфаркт случился уже в Москве. Почему случился? Кто знает… Леня не любил жаловаться. Редко, когда признавался в служебных неприятностях.
— Вы начали рассказывать, что было после того приема в 1982 году (имеется в виду 7 ноября. — С. С.).
— Вернулся на дачу рано — там в четыре часа закончилось торжество. Отдохнул, а в семь часов приехали товарищи. Посидели недолго: до девяти — половины десятого, отметили праздник и разъехались. А на другой день, 8 ноября, он говорит: "Я, Вить, поеду в Завидово. Там, на воздухе, лучше отдыхается". И впрямь — в лесу все время, в охотничьем хозяйстве. Ездил туда и просто поохотиться, и поработать, готовясь к съезду или к пленуму. Тогда не только он — все помощники ездили.
В Завидове два больших дома, Московское море, утки дикие, рыбалка… Привозил мне карасей. Отправились в Завидово. 8-го вечером и 9-го охотились. 9-го же вернулись в Москву. Позвонил мне, что домой не заедет — что-то нужно сделать по работе. Даже переодеться не захотел. Там, в Завидове, правда, костюмы и рубашки, и галстуки на всякий случай, если внезапно понадобятся, в специальном чемодане были: его всегда с собой брали.
Леня попросил на вечер пожарить налима, привезенного из Завидова. Он любил жареного налима. За столом Леня говорит: «Что-то мне много три кусочка». А повар: «Ну что вы, Леонид Ильич, кусочки такие маленькие. Скушайте, если вам нравится!» Скушал. И пошел спать. Прикрепленные помогли ему раздеться, дали снотворное, положили добавочное — вдруг еще понадобится.
— «Прикрепленные» — кто такие? Помогать — входило в их обязанность?
— Нет. Дежурные из охраны делали это из уважения. Все уже так привыкли. Если кто дежурит — Медведев, или Собаченков, или Давыдов — пойдут, помогут ему переодеться, уложат, а потом и кличут: «Виктория Петровна, идите, уже зовет». Спальня у нас была на втором этаже, а телевизор — на первом. Если он видит, что я не иду, кричит: «Витя, ты что там делаешь? Я не сплю!» В тот последний вечер, когда пришла, он лежал, потушив свет.
— Может, предчувствия были какие?
— Нет. Ничего не говорил. Только я сказала: «Лень, ты включаешь вентилятор, и мне холодно…»
Это был маленький вентилятор, но он очень любил, чтобы в лицо дуло. И он его выключил. Я хорошо спала. И вдруг Леня тянет одеяло, а я ворчу: «То тебе жарко, и вентиляцию включаешь, а то одеяло с меня тянешь, и я раскрытой остаюсь». Я полежала. Вижу; между шторами полосочка светится чуть-чуть. Думаю: «Надо вставать!» Встала. Его одеяло на полу. Подняла одеяло. Он лежал на правом боку, и вентилятор был включен. Я одеялом Леню прикрыла. Дежурила Зина Павловна. Она как раз заглянула и говорит: «Виктория Петровна, уже пришли уколы делать». В полдевятого я обычно завтракала, после того как укол сделают. И тут Зина Павловна говорит: «Ой, как-то странно Леонид Ильич лежит на спине — с подушки спустился и одеяло руками смял…» Я отвечаю: «Не видела, чтобы странно лежал и одеяло как-то держал…» Завтракаю. Слышу — бегают. Думаю, ну опять, наверное, Володя что-то забыл — а дежурил Медведев — и бегает туда-сюда. Оказывается, уже все случилось… Вызвали Чазова. А я ничего не знаю, завтракаю в столовой. Дверь прикрыта была.
Потом пришел Михаил Титыч, врач лечащий. Смотрю — без галстука, рубашка расстегнута. Говорит: «Виктория Петровна, Леониду Ильичу что-то не особенно хорошо». Я туда, к спальне, открываю дверь, но меня не пустили. И тут же Юрий Владимирович Андропов приехал. Успокаивают: ничего, надежда есть! Чазов объясняет, что сделали укол длинной иглой, давление вроде поднимается… А потом резко опустилось… Кровь к голове прилила, а потом обратно ушла. И все. Но они не говорили мне.
Я позвонила Вере Ильиничне, своей сестре, детям, конечно, Юрию Михайловичу. А в тот день — праздник милиции. Галя в парикмахерской сидела. Дежурные передали Юрию Михайловичу. Он за ней примчался в парикмахерскую, потом рассказывал: «Я срываю с нее бигуди и думаю: «Господи, кто? Папа? Мама? Мама болеет все время…» Они за меня боялись. И Леня все повторял: «Я так боюсь за Витю! Я так боюсь за Витю!» А Витя до сих пор, вот видите, жива!
Дали посидеть с ним, а затем говорят: «Больше нельзя, пока не совсем застыл, надо анализы сделать». Потом врач тихо сказал мне на ухо, что лопнул сосуд. Спрашиваю: «Михаил Титыч, почему же не сказали раньше?» Он: «А кто бы согласился операцию делать?» Говорю: «Это другое дело. Но мы обязаны были спросить — может, он и согласился бы… Делают же такие операции!..» Уже десять лет, как нет Лени…
В этом году я не ездила к нему на могилу — не пропускают. Галя пошла с паспортом, попросила, чтобы пропустили, — отказ. Дежурный сказал, что нужно в комендатуре запрашивать разрешение. Хотели цветы положить. На День Красной Армии не была, и на 9 Мая. Машину не пускают, а далеко идти — нет сил. Раньше комендант договаривался и провожал меня в Кремль, а там подъемник, который поднимает правительство, — через маленькую дверь выходишь прямо к елкам. А сейчас новый комендант. Теперь, конечно, они меня не пустят.
В прошлый раз очередь была, когда внуки ходили. Им сказали, чтобы, как все, стояли в очереди.
Мемориальную доску тут, на доме, сняли. Под ней была полочка, на которую мы цветы ставили. Сначала предупредили: вазу уберите, неприлично вазу или корзинку с цветами… Мы стали просто так цветы класть, привязывая проволочкой, чтобы не упали. А раз пришли — нету! Нам отвечают: дворничиха думала, что цветы старые, и убрала. А вскоре и полочку, и доску сняли».
Рассказ В. Чазова точен, сух и никаких чувств не выражает. По сути, лейб-лекарь Брежнева давно уже поставил свою карьерную карту не на августейшего пациента, а на главу Лубянки Андропова, которому подчинялся не только по должности в 4-м управлении Минздрава…
«10 ноября, после трех праздничных дней, я, как всегда, в 8 утра приехал на работу. Не успел я войти в кабинет, как раздался звонок правительственной связи, и я услышал срывающийся голос Володи Собаченкова из охраны Брежнева, дежурившего в этот день. «Евгений Иванович, Леониду Ильичу нужна срочно реанимация», — только и сказал он по телефону. Бросив на ходу секретарю, чтобы «скорая помощь» срочно выехала на дачу Брежнева, я вскочил в ожидавшую меня машину и под вой сирены, проскочив Кутузовский проспект и Минское шоссе, через 12 минут (раньше, чем приехала «скорая помощь») был на даче Брежнева в Заречье.
В спальне я застал Собаченкова, проводившего, как мы его учили, массаж сердца. Одного взгляда мне было достаточно, чтобы увидеть, что Брежнев скончался уже несколько часов назад. Из рассказа Собаченкова я узнал, что жена Брежнева, которая страдала сахарным диабетом, встала в 8 часов утра, так как в это время медицинская сестра вводила ей инсулин. Брежнев лежал на боку, и, считая, что он спит, она вышла из спальни. Как только она вышла, к Брежневу пришел В. Собаченков, чтобы его разбудить и помочь одеться. Он-то и застал мертвого Брежнева. Вслед за мной приехали врачи «скорой помощи», которые начали проводить в полном объеме реанимационные мероприятия. Для меня было ясно, что все кончено, и эта активность носит больше формальный характер.
Две проблемы встали передо мной — как сказать о смерти Брежнева его жене, которая только 30 минут назад вышла из спальни, где несколько часов лежала рядом с умершим мужем, и второе — кого и как информировать о сложившейся ситуации. Я не исключал, что телефоны прослушиваются, и все, что я скажу, станет через несколько минут достоянием либо Федорчука, либо Щелокова. Я прекрасно понимал, что прежде всего о случившемся надо информировать Андропова. Он должен, как второй человек в партии и государстве, взять в свои руки дальнейший ход событий. На работе его еще не было, он находился в пути. Я попросил его секретаря, чтобы Андропов срочно позвонил на дачу Брежнева. Буквально через несколько минут раздался звонок. Ничего не объясняя, я попросил Андропова срочно приехать.
Тяжело было сообщать о смерти Брежнева его жене. Виктория Петровна мужественно перенесла известие о кончине мужа. Возможно, внутренне она была готова к такому исходу. «Неисповедимы пути Господни» — говорят в России. В 1972 году, когда Брежнев был еще полон сил, активно работал, мы боялись за жизнь его жены, у которой произошло обострение тяжелого диабета и развилась сердечная недостаточность. Давно нет Брежнева, в далекое прошлое уходят годы его руководства страной, а его жена, которую мы чуть было не похоронили в начале 70-х годов, еще жива.
Появился взволнованный и растерянный Андропов, который сказал, что сразу после моего звонка догадался, что речь идет о смерти Брежнева. Он искренне переживал случившееся, почему-то суетился и вдруг стал просить, чтобы мы пригласили Черненко. Жена Брежнева резонно заметила, что Черненко ей мужа не вернет и ему нечего делать на даче. Я знал, что она считает Черненко одним из тех друзей, которые снабжали Брежнева успокаивающими средствами, прием которых был ему запрещен врачами. Может быть, это сыграло роль в тоне отрицательного ответа на предложение Андропова. Андропов попросил меня зайти вместе с ним в спальню, где лежал Брежнев, чтобы попрощаться с ним.
Медицинский персонал уже уехал, и в спальне никого не было. На кровати лежал мертвый лидер великой страны, 18 лет стоявший у руля правления. Спокойное, как будто во сне, лицо, лишь слегка одутловатое и покрытое бледно-синей маской смерти. Андропов вздрогнул и побледнел, когда увидел мертвого Брежнева. Мне трудно было догадаться, о чем он в этот момент думал — о том, что все мы смертны, какое бы положение ни занимали (а тем более он, тяжелобольной), или о том, что близок момент, о котором он всегда мечтал — встать во главе партии и государства. Он вдруг заспешил, пообещал Виктории Петровне поддержку и заботу, быстро попрощался с ней и уехал».
Таков обстоятельный, и в общем-то весьма бесстрастный, равнодушный даже, рассказ о кончине Брежнева его номенклатурного лечащего врача, подчинявшегося к тому же чекисту Андропову. Тут придется добавить, что по сей день гуляют пересуды, сперва устные, ныне печатные, что Леонида Ильича, мол, отравили. Называются имена «отравителей» — Андропов с помощью Чазова.
Юридически эти сплетни безусловно несостоятельны, «убийцами» оба они не были. Однако, обозревая все данные о недомоганиях Брежнева, можно ясно заключить, что Чазов и вся его команда кремлевских врачей не лечила Брежнева, а залечивала. Генсеку нехорошо — дадим лекарство. Мало? Дадим двойное. Эти таблетки мало помогают? Ничего, резиденты КГБ тут же достанут за рубежом другие, еще более сильные. Даже на уровне советской районной медицины (которая, как сейчас видно, была довольно добросовестна), даже по этой простой мерке лечили Брежнева плохо, и по сути говоря, — небрежно, по-казенному о нем заботились.
У Леонида Ильича был один лишь верный помощник — Виктор Андреевич Голиков, проработавший с ним почти всю жизнь, и Генсек доверял ему полностью. Формально он был помощником по сельскому хозяйству, но по сути много занимался вопросами идеологии. Он почитал Сталина, не скрывая этого, и был стойким русским патриотом, помогавшим — осторожно и негласно — «Русской партии».
Голиков рассказал о «кремлевской медицине»: «Чазов — фигура зловещая, не врач он, а Бог знает кто еще, иначе не допустил бы такого лечения и смерти Леонида Ильича… Какие он давал ему лекарства? Я могу сказать. Это были сильнодействующие средства. Они его и доконали… Чазов всю информацию тащил в КГБ. И там решали, как лечить больного, что рекомендовать».
Грустно узнавать об этом, но так было. Леонид Ильич был добр, но ответной доброты в своем холодном окружении не нашел.