ЕЗДА ВО ПСКОВ И ПРИБЫТИЕ В ДЕРЕВНЮ ОПАНКИНО ПИСЬМО 19-е

ЕЗДА ВО ПСКОВ И ПРИБЫТИЕ В ДЕРЕВНЮ ОПАНКИНО

ПИСЬМО 19-е

Любезный приятель! Таким образом, сделавшись над поступками совершенным властелином и отправившись в путь, продолжал я путешествие свое не без скуки, а особливо по причине тогдашней осенней погоды и наступающей уже стужи, ибо было сие уже в начале октября месяца. Привыкнув уже некоторым образом ко многолюдству, скучно мне было тогда одному, и потому препровождал я время свое в распевании и тананакании[99] любовных песенок, выученных и затверженных мною в Петербурге и в питании печатной трагедии «Аристоны»,[100] которая, не помню по какому случаю, мне досталась и была первая, которую я в жизнь мою читывал. Впрочем, ехал я с наполненною самолюбием головою. Я уже упоминал, что, живучи в Петербурге, навык я несколько светскому обхождению и лишился многих деревенских грубостей. Сие исправление было мне сведомо, но я увеличивал оное уже слишком много в моих мыслях и почитал себя уже совершенно светским и обхождение знающим человеком, и думал тем удивить весь сестрин около док. Однако в самом деле я слишком много обманывался и был еще не что иное, как застенчивый и стыдливый ребенок, имеющий о светском обхождении первейшие только понятия. Но как бы то ни было, чрез несколько дней приехал я благополучно в Новгород, а оттуда — во Псков, а потом, 12 октября, и в дом к моему зятю, господину Неклюдову, отстоящему от Пскова верст за 80.

Хотя приезда моего тут и ожидали и он был не нечаянным, однако радость была не меньше, как при неожидаемом: сестра и зять мой приняли меня чрезвычайно приятно, а особливо первая была очень рада. Я могу сказать, что сия сестра любила меня во всю жизнь очень горячо и по смерти моей матери была мне вместо оной. Она, увидев меня тогда впервые по кончине наших родителей, не могла без слез меня встретить. Мужем ее, а моим зятем, был я не менее доволен; он был совсем отменного сложения, нежели меньшой мой зять, и, имея несравненно лучший нрав, почитался всеми тихим, смирным, добронравным и дружелюбным человеком. Он, любя сестру мою и живучи с нею в совершеннейшем согласии, принимал и меня всегда так, как надобно толь близкого родственника.

Я нашел их прямо благополучную деревенскую жизнь препровождающих; все у них было хорошо и все порядочно: домик изрядный, соседство довольное и их любящее, достаток хороший, всем они были довольны и всем изобильны. Одного только им недоставало, а именно детей; все бывшие до того помирали еще в самом младенчестве, и судьбе не угодно было утешить их сим даром. Правда, в тогдашнее время был у них один мальчик, но сестра моя никак не думала, чтоб и сей остался в живых; она родила его за несколько времени перед моим приездом, и его звали Михаилом.

По свойственному всем женщинам суеверию, чего и чего она ни делала для мнимого сохранения детей в живых: и образа-то по мерке с рожденного писывала, и четыре-то рождества на одной иконе изображала, и крестить-то заставляла первых встретившихся и прочее тому подобное, но все не помогало. Наконец сказали ей, что надобно в отцы и матери крестные таких людей сыскать, которые бы точно таких имен были, как отец и мать родные, и точно тех ангелов. Сие постаралась она сделать при крещении сего сына, и потому крестили его один из их лакеев, который по случаю имел точное имя зятя моего, а в кумы насилу отыскали одну маленькую крестьянскую девчонку. Вот до каких глупостей доводит нас иногда суеверие и какими вздорами хотим мы власно как насильно приневолить творца сделать то, что нам хочется! Со всем тем мальчик сей остался жив и сделался потом единым их наследником — обстоятельство, происшедшее, верно, не от того, а от воли небес, но могущее многих женщин утвердить в сем суеверии.

Не успел я, приехавши к ним, еще осмотреться, как принужден был вместе с ними готовиться к одному знаменитому торжеству. Случилось так, что чрез день после того была сестра моя именинницею. Зять мой, будучи по тамошнему месту неубогий дворянин, имел обыкновение все такие дни праздновать отличным образом, и потому застал я их делающих к тому все нужные приуготовления. Как мне сказали, что у них в сей день множество гостей будет, то, мечтая в уме своем, что мне при сем случае можно будет себя показать, велел и я разбираться и приготовил для себя наилучшее мое платье. Дядя приказал сшить мне оное пред самым почти моим отъездом, и оно было тогда самое модное и довольно богатое. О! если б ныне убрать кого-нибудь в таковое, каким бы шутом он нам показался! Было оно синее, суконное, с белыми большими разрезными обшлагами и белым суконным же камзолом и исподним платьем. Пуговицы повсюду гладкие, золотые, а петли по всем местам обшиты широкими золотыми битными балетами. Зять и сестра расхвалили оное в прах, и последняя была в особливости рада, что ей не стыдно будет показать меня гостям своим.

Торжество было и в самою деле нарочито великое. Сколько ни было в ближнем соседстве дворян, все присутствовали на оном, и пробыли не только весь день, но и другого половину. Наизнаменитейший из всех гостей был некто г. Сумороцкий, по имени Петр Михайлович. Господин сей был богатый дворянин по городу Пскову и имел полковничий чин. Настоящий его дом был неподалеку от города, а тут имел он другой, куда пред недавним временем он на осень приехал. Зять мой имел к нему особливое почтение и считал его себе хорошим другом, чего он по разуму и добродушию своему был и достоин; впрочем, был он человек ласковый, благоприятный и в компаниях веселый. Он был тогда у нас с женою своею, также боярынею весьма разумною и почтения достойною и меньшою своею дочерью, которая одна при нем тогда и была, девочкою моих почти лет, весьма разумною и воспитанною весьма порядочно.

Другим гостем был самый ближайший сосед зятя моего, по фамилии также Сумороцкий, а по имени Василий Степанович, дворянин не весьма богатый, мужичоночка маленький, тоненький, черненький, с навислыми над глазами превеликими бровями, и имеющий жену претолстую и предородную и превеликое семейство, состоящее из одних дочерей, из коих иные были уже нарочито велики, а иные еще малы. С ним было тогда три. Впрочем же был он человек ласковый и предобрый.

Третий гость был некто г. Брылкин, дворянин, имеющий довольной достаток и имеющий жену, боярыню бойкую и небольшую еще дочь. Сам же был он из простаков, любивший отменно курить табак и выпить иногда лишнюю рюмку вина; впрочем в обхождении довольно изрядный и ласковый.

Кроме сих трех фамилий, которые были мне всех прочих памятнее, было еще несколько других, но которых я уже и позабыл. Зять мой и сестра старались всех их угостить наивозможнейшим образом. Все они ласкались ко мне, как к новоприезжему, и всякий рекомендовал себя в любовь и знакомство. Но ни чьими ласками я так доволен не был, как г. Сумороцкаго П. М. Он тотчас ко мне адресовался, сказан мне, что он весьма знаком был моему родителю и считал его себе другом; просил, чтоб я его любил…; потом расспрашивал о Петербурге и о том, где я, у кого и долго ли и чему учился, и был всеми моими ответами доволен; словом, я имел счастие как ему, так и всем гостям полюбиться; а сверх того и для сестры моей, которую они все любили, изъявляли они мне напрерыв друг пред другом свои ласки.

Обед был подлинно праздничный, и хоть бы и не в деревне, и продолжался несколько часов. Псковские дворяне любили тогда быть веселы и заставливать в компаниях нередко разносить рюмки. Понабравшись немного за столом, захотелось им после оного повеселиться еще далее. У г. Сумороцкаго была своя музыка; зять мой постарался о том, чтоб он привез ее с собою. Музыки не были тогда такие огромные, как ныне; ежели скрипички две-три и умели играть польские и миноветы и контратанцы, так и довольно. Немногие сии инструменты можно было возить с собою в колясках, а музыкантам отправлять должность лакеев. Такового рода музыка была и у г. Сумороцкаго; ее заставили тотчас после обеда играть и господа затеяли деревенские танцы. Я, увидев сие, трепетал, чтоб не заставили меня открывать бал, и чего я опасался, то и сделалось. Как из всех я был моложе, то хотели, чтоб я начал танцы. К вящему моему нестроению, не было никаких иных мне сверстников и товарищей, а я еще в первый день сестре проболтался, что я танцевать умею. Горе на меня тогда было превеликое. Танцевать я в Петербурге хотя и танцовывал, но, не учась никогда порядочно сему искусству, не имел о порядочном танцевании ни малейшего еще понятия, а тут надлежало танцевать одному, пред всем обществом и власно как на театре, и притом еще миновет. Как можно было на сие отважиться и пуститься, а особливо в таком обществе, которому светское обхождение не менее было знакомо, как и петербургским жителям? Все мое высокое мнение о себе исчезло в единый миг, как скоро я всех наших гостей увидел; но сего было еще не довольно. Я одурачил даже себя пред всеми гостями, начав сперва отнекиваться от танцев и извиняться неумением, а потом так заартачившись, что не могли произвесть ничего все просьбы и убеждения моей сестры и зятя, и доведя наконец до того, что г. Сумороцкий заставил дочь свою подойтить ко мне и звать танцевать с собою.

Я сгорел тогда от стыда, а особливо увидя, как послушлива была дочь г. Сумороцкаго. Одного шепнутого отцом ей слова довольно было к тому, чтоб ей пойтить, а меня не могли убедить все просьбы и ласковые уговаривания. Нечего тогда мне было делать, я принужден был иттить и, не помня сам себя, танцовать миновет первый. Совсем тем меня похвалили, а сие меня так ободрило, что я с того часа сделался смелее и во весь день и вечер протанцевал со всеми барышнями, без всякого приневоливания; ибо могу сказать, что сие упражнение было мне всегда приятно, и я во всю мою жизнь был охотник до танцев.

Между тем, как мы сим образом упражнялись в танцах, боярыни занимались карточною игрою; любимая у всех и лучшая игра была тут «памфел». Что ж касается до господ, то сии упражнялись, держа в руках то и дело подносимые рюмки, в разговорах, а как подгуляли, то захотели и они танцами повеселиться. Музыка должна была играть то, что им было угодно, и по большей части русские плясовые песни, дабы под них плясать было можно. Не успели сего начать, как принуждены были и боярыни покинуть свои карты и делать им компанию. К музыке присовокуплены были потом и девки со своими песнями, а на смену им, наконец, созваны умеющие песни петь лакеи; и так попеременно, то те, то другие утешали подгулявших господ до самого ужина. Но никто из гостей так мне в сей вечер не надоел, как помянутый Брылкин. Человек он был самый неуклюжий, но шутливый, во весь вечер все сватал мне и рекомендовал невест и советовал жениться у них во Псковщине; а как ничем меня, как застенчивого ребенка, так скоро в стыд и смущение привесть было не можно, как сим пунктом, то надоел он мне, как горькая редька, и я принужден был от него даже бегать и скрываться.

Гости все у нас ночевали и на другой день обедали и не прежде разъехались как уже перед вечером. Для меня торжества сего рода были до того времени совсем необыкновенны, ибо в наших местах подобных тому я никогда еще не видывал, и они мне полюбились.

Через день после того званы мы на такой же обед к маленькому г. Сумороцкому, живущему от зятя моего версты только четыре. Я охотно поехал туда вместе с сестрою и зятем. Тут были все те же гости, которые были у нас, и была опять музыка и танцованье. А через несколько дней после того звал нас всех г. Брылкин, и как он жил несколько подалее, то мы у него не только обедали, но также и ночевали. А не успело несколько дней пройтить, как приехали звать также от старика г. Сумороцкого; сей хотел также всех соседей угостить, и можно сказать, что удовольствовал всех до избытка.

В сих торжествах, съездах и увеселениях нечувствительно протекло недели две времени; я столько занят был оными, что не видал, как они прошли. Наконец вспомнил я, что мне время помышлять уже и об отъезде в дом. Но не успел я упомянуть о сем, как сестра мне и говорить не дала.

— И статошное ли дело, братец, чтоб я тебя прежде зимы домой отпустила? И не говори-таки мне о том!

А зять подхватил:

— Поживи, братец, у нас и повеселись с нами; что тебе одному дома делать, а у нас не скучно. Вот на сих днях начнется у нас звериная ловля тенегами; ты не видывал оной, и тебе забава сия полюбится. Мы условились уже, чтоб съезжаться нам послезавтрева для начала. Ну, как не быть тебе с нами? Пожалуй, сударь, погости у нас. Мы тебе очень рады, а и все соседи наши тебя полюбили.

Что мне тогда было делать, и как можно было не согласиться? Помянутое увеселение в самом деле началось вскоре и мне столько полюбилось, что я никогда не скучал езжать с ними вместе на сию охоту.

Производится она там особливым образом. Поелику места там наиболее лесистые, то охотники выбирают некоторую часть леса, о которой надеются, что в ней зверей довольно, окидывают оную с одной стороны премножеством тенет полуциркулем или дугою, а потом главный ловчий набирает колико можно более людей и ребятишек с трещотками и обстанавливает ими все прочие стороны назначенной части леса, становя их не на далекое друг от друга расстояние и так, чтобы все они с тенетами составили превеликий и обширный круг и захватили множество леса. Все сие производит он с превеликим молчанием и без всякого шума, и всякому человеку дает наставление, в которую сторону ему потом иттить, сам же становится посредине оных. Между тем другой расстанавливает таким же образом господ за тенетами внутри охваченного круга и сажен на пять от тенет, а сажен на двадцать друг от друга. Каждого становит он лицом к тенетам и для каждого выбирает такое место, чтоб он сзади прикрыт был каким-нибудь кустарником. Потом дает каждому наставление, что ему делать, а именно — чтобы стоять тихо и смирно и отнюдь не шуметь, и увидев зверя, прежде не кричать, покуда он его не пробежит уже мимо и между им и тенетами находиться будет. По учинении сего всего, подает главный ловчий сигнал, и тогда вдруг все расстановленные с трещотками люди поднимают превеликий вопль и крик и трещат в свои трещотки и, выпугивая зверей из всех кустов и трущоб, мало-помалу начинают иттить в сторону к тенетам и между собою сближаться так, чтоб всем им вдруг приттить к тенетам. Звери, услышав вдруг такой крик и шум, натурально перетревоживаются и бегут в ту сторону, где нет крика, не зная, что там дожидаются их тенета и самые ловцы. Они бегут без всякого опасения и столь спокойно, что иногда меньше нежели на сажень пробегают мимо стоящих за кустами охотников. Но тогда сии вдруг на них ухают и кричат и тем так их перепугивают, что они без памяти бросаются прямо в тенета и запутываются в оных; тут прибегает к ним охотник и берет его либо живьем, либо прикалывает.

Мне случалось самому стаивать сим образом позадь тенет и нередко иметь удовольствие видеть пробегающих мимо себя зайцев и вгонять их в тенета. С каким удовольствием слушаешь, бывало, начавшийся вдали и вдруг, и в разных сторонах, и час от часу ближе приближающийся крик и трещание трещоток! Вся величина обхваченного круга и части леса сделается тогда ощутительна для всякого; но каким нежным трепетом начинает у каждого трепетать сердце, когда трещотки начнут приближаться и приходит время зверям бежать! Стоишь, бывало, не кукнешь и, сжав сердце, смотришь на бегущих иногда подле самого тебя зверей и, завидев тенета, употребляющих иногда всякие хитрости к спасению себя от них. И какое удовольствие бывало тогда, как вдруг криком испугаешь зверя и выгонишь в тенета! Никогда не случалось того, чтоб мы, выехав на сию ловлю, не наловили и не привезли с собою к боярыням множество зверей.

Сии съезжались обыкновенно к вечеру в тот дом, который случался ближе к тем местам, где у нас производилась ловля, и тогда тут и препровождали мы тот вечер в разных увеселениях и ужинывали.

В сих и подобных сему и беспрерывных увеселениях прошла у нас неприметно вся достальная осень; а что было далее, упомяну в письме последующем, сказав вам между тем, что я есмь, и прочая.