Возрождение и восхождение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Возрождение и восхождение

После окончания войны Брежневу, как и всему его поколению — из числа тех, конечно, кто остался в живых, — сама судьба подарила счастливую карту в виде превосходных жизненных возможностей. Большая половина ровесников Брежнева войну не пережили, многие стали калеками, с младшим поколением мужчин еще хуже — здоровыми их осталось меньшинство. Не забудем и о многих тысячах тех, кто оказался по тем или иным причинам на Западе и остался там (а причины к невозвращению бывали самые разные, о чем теперь хорошо известно). Наконец, в сталинские времена в анкетах имелся неприятный пункт о пребывании «на временно оккупированной территории». Даже несовершеннолетним такого рода факт порой вменялся в недостаток для любой более или менее значительной служебной деятельности или даже обучения в престижных институтах или на факультетах.

Итак, летом победного сорок пятого года молодой, здоровый и деятельный генерал-майор Брежнев был, что называется, нарасхват. Стране позарез нужны были работники — и простые труженики, и руководители всех степеней в равной мере.

18-я армия была расформирована, а 4-й Украинский фронт преобразовался в Прикарпатский военный округ. Брежнева назначили в том же звании начальником политотдела округа. Занимался он на том посту делами прежде всего организационными, все службы только формировались и обустраивались. И проходила обычная политработа в ее суете и рутине: собрания, заседания, протоколы… Однако жизнь тогда протекала бурно. Уже в мае 1946 года Министерство обороны приняло решение объединить Прикарпатский и Львовский округа со штабом во Львове. Вначале Брежнева двинули туда, но армия сокращалась, поэтому он разделил участь многих своих сотоварищей в довольно высоких чинах: в Вооруженных Силах для них вакансий не оставалось, их отзывали для партийной, государственной и всякой иной руководящей работы. Занималось этим ответственным делом Управление кадров ЦК ВКП(б) совместно с Главпуром Вооруженных Сил. Там же решилась и судьба Брежнева.

Он вспоминал о том кратко:

«Шло жаркое лето 1946 года. В тот год партия направила меня в Запорожье. Мне поначалу было поручено ознакомиться со всеми делами области, обратив особое внимание на строительство и сельское хозяйство. ЦК партии выдал мне соответствующий мандат, и я, не теряя времени, выехал в область…

На XI пленуме Запорожского областного комитета КП(б)У, в котором я после предварительного ознакомления со стройками принимал участие… по рекомендации Центрального Комитета ВКП(б) меня избрали первым секретарем Запорожского обкома партии. Это было 30 августа 1946 года».

Время для всей Украины, но особенно для Запорожской области, было исключительно тяжелым, страшная засуха погубила урожай. Разоренная страна не могла оказать заметной помощи, население хлебородной местности голодало. Население области было относительно небольшое, около миллиона человек, в основном селяне, в столице области — менее трехсот тысяч, но промышленность там была сосредоточена очень важная. А работники — преимущественно женщины, немалая часть которых — вдовы.

Брежнев к тому времени был уже достаточно опытным руководителем, чтобы отличить главное звено в своих многочисленных обязанностях. Ясно, что истощенным от недоедания колхозникам нужно помочь, но за промахи в работе тогда не слишком-то ругали, страна и ее народ привыкли к бедствиям. А вот за промышленное развитие — тут спрос был особый. Тем более что в Запорожье часть этой самой промышленности была напрямую связана с оборонкой. А с такими делами в сталинское время не шутили.

Вот на эту сторону дела новый первый секретарь и налегал с особой силой. Осторожный и осмотрительный, он прислушивался к мнению не только высшего начальства — Сталин все-таки далеко и высоко, — но и своего непосредственного, которое находилось в Киеве. Хрущев был крут и скор на расправу, о чем знала вся Украина. Вот почему, выступая с официальной статьей в областной газете «Большевик Запорожья», Брежнев велел своим помощникам вставить следующую предупредительную фразу: «Великая поддержка оказана области со стороны ЦК КП(б) и правительства Советской Украины во главе с верным соратником великого Сталина Никитой Сергеевичем Хрущевым. Повседневную заботу и помощь ощущают трудящиеся в своей работе со стороны ЦК ВКП(б), нашего Советского правительства и лично товарища Сталина».

Как постоянны характеры людей! «Наш Никита Сергеевич» лесть любил всегда, задолго до 13 октября 1946 года, когда эта простоватая и провинциальная даже по киевским меркам почтительная реприза была ему преподнесена. Ясно, что ему О том доложили, и ясно, что это ему пришлось по душе. Но Брежнев был тут не прост: Хрущев Хрущевым, но и Сталина, верховного вождя, он тоже тут своевременно и скромно-почтительно помянул.

Как вскоре выяснилось, и не зря. Три десятка лет спустя, находясь уже не только на вершине, но и на исходе своей неописуемой политической карьеры, Брежнев вдруг вспомнил один незначительный вроде бы, но крайне характерный для описываемой эпохи эпизод. Нет ни малейших сомнений, что то были именно его личные воспоминания, а не старания литзаписчиков, ибо подобное свидетельство может быть только сугубо личным. Или не сохраниться в памяти вовсе. Брежнев ВДРУГ вспомнил весну 1947 года:

«Во время сева, помню, возвращался из Бердянска… заехал в Пологовский район. Беседуя с секретарем райкома Шерстюком, спросил, как идет сев, что с техникой, а он, смотрю, как-то мнется.

— Ты что, Александр Саввич? Говори прямо, что у тебя?

— У меня порядок… Вы радио слышали утром?

— Нет, а что?

— В «Правде», понимаете, в передовой разделали нас. За низкий темп восстановления «Запорожстали». Формулировки очень резкие.

Помолчали.

— Так… — говорю. — Значит, будет звонить Сталин. Надо ехать.

Ночью мне действительно позвонил И.В. Сталин, и разговор был серьезный. То, чего мы успели добиться, что еще недавно считалось успехом, обернулось вдруг едва ли не поражением. Изменились обстоятельства — не у нас в области, а в стране и в мире. Сроки ввода всего комплекса, который должен был производить стальной лист, нам перенесли на ближайшую осень, темпы строительства предписали форсировать. Я уже говорил, что это связано было с «холодной войной».

Да, эти времена давно уже кажутся странными! Сталин, великий вождь великой всемирной державы, лично интересуется у секретаря провинциального обкома о работе какого-то прокатного стана! Но так было в тогдашней повседневности, и постоянно. Звонок Председателя правительства вовсе не означал извещение о награде, но и тем паче не был приговором, речь шла о деле, и только о нем. Увы, когда за Брежнева эти мемуары составлялись, он уже слабо знал и понимал в заводских делах того же Запорожья, Челябинска или Омска. А уж представить себе в таком положении Горбачева или Ельцина, это… Вот продать завод за малую пачку баксов, вот это еще туда-сюда.

Отсюда и сам сорокалетний Брежнев, и все его сотоварищи на любых постах, отвечая перед верховной властью строго и по-деловому, и с многочисленными подчиненными вели себя примерно так же. Хотя и по-разному. Хрущев, например, стучал кулаком по столу или кричал в телефонную трубку. А Брежнев, напротив, щадил людей и доверял им. Такие вещи делаются известными всем, кому надо, и не только в огромной Украине. Добрая слава о Брежневе росла.

Характерные бытовые подробности о тогдашней жизни секретаря Запорожского обкома напомнила его вдова:

«Когда в его обширном хозяйстве возникали затруднения, он неделями ходил сосредоточенный, окаменевший какой-то. А при удачах оттаивал, улыбался. И когда первый прокатный лист дали, впервые за год отоспался — лег и до утра, без телефонных звонков, спал как младенец. И даже во сне улыбался.

Но долго ему улыбаться не пришлось. У нас ведь как заведено — на того, кто везет воз, на того и нагружают! Вскоре вызвали Леню в Москву. Оказывается, в соседней, Днепропетровской, области, где промышленность, и особенно оборонная, была до войны еще мощнее, чем в Запорожье, и разрушения тоже страшнее, чем в Запорожье, восстановление идет медленно. «Не тянет», как у нас говорят, секретарь обкома. А Брежнев показал, что он «тянет» хорошо и мощно. Вот и решили его перевести в Днепропетровск, тоже на должность первого секретаря обкома. Взвалить на него и здесь ликвидацию разрухи. Опять мотивы вроде бы убедительные — вы в Днепропетровске работали, все там знаете, вам и на вхождение в курс дел времени тратить не надо. Так что пленум вас, несомненно, изберет первым секретарем. И приступайте.

Ну а со мной разговор короткий — плащ на руку бросил, взял портфель и: «Я поехал, а ты собирайся. Подготовлю жилье, приедешь». Так в ноябре 1947 года мы переехали в Днепропетровск.

…Смена школы — своеобразная психологическая травма для детей, тем более что отец, при своей предельной занятости, не мог как-то смягчить, помочь преодолеть эти новые обстоятельства. Все ложилось на мои плечи. Но время шло, дети росли… Уже в Днепропетровске Галя поступила в университет, на исторический факультет, а Юра пошел в восьмой класс. Я опять обживала новое домашнее гнездо. Опять почти каждый день на рынок ходила за продуктами.

В те годы еще никакого особого снабжения, пайков продовольственных не было. Это позднее появились так называемые «привилегии», которые чуть не ежедневно так поносятся в нынешних газетах. А тогда ничего подобного не существовало. И еще на рынок я ходила почти ежедневно потому, что не было холодильников, продукты хранить долго негде, вот и приходилось покупать свежие овощи, фрукты, мясо, молоко».

Итоги недолгой деятельности Брежнева в Запорожье были внешне весьма впечатляющими. Вот только два важнейших события, которые тогда отмечала вся страна: дал первый ток восстановленный из руин Днепрогэс и пошла первая плавка на знаменитой «Запорожстали». Ну, каков тут был личный вклад первого секретаря области, история пока не установила. Видимо, он, как обычно, в конкретные дела не влезал, но и к работникам с лишними претензиями тоже не приставал. Как говорится, и на том спасибо, в те времена многие руководители вели себя как раз наоборот, до арестов включительно. Что ни говори, а брежневский стиль был предпочтительнее.

В том же Запорожье произошло одно весьма важное для Брежнева знакомство, оказавшееся не только продолжительным, но и весьма важным в деловом смысле. Когда Брежнева назначили в область первым, то вторым секретарем там уже находился Андрей Павлович Кириленко. Они хорошо сработались, никаких трений между ними не возникало. Нет сомнений, что и расстались они при новом назначении Брежнева тоже хорошо. О Кириленко позже не раз у нас пойдет речь, а тогда оба они почти одновременно разъехались в разные стороны с большим повышением: Брежнев — первым в Днепропетровск, а Кириленко — тоже первым, но в менее крупную Николаевскую область. 22 ноября 1947 года скучная областная газета «Днепропетровская правда» поместила краткое сообщение, которое всегда с большим интересом воспринималось гражданами области:

«21 ноября 1947 года состоялся пленум Днепропетровского обкома КП(б)У.

Пленум освободил тов. Найденова П.А. от обязанностей первого секретаря обкома КП(б)У. Первым секретарем Днепропетровского областного комитета партии и членом бюро обкома пленум избрал тов. Брежнева Леонида Ильича.

В работе пленума принял участие секретарь ЦК КП(б)У тов. Мельников Л.Г.»

Обратим внимание на последнюю строчку краткого, но весьма серьезного уведомления. Леонид Георгиевич Мельников был тогда вторым секретарем компартии Украины. Ровесник Брежнева, он обошел его в карьерном росте, ибо еще до войны работал некоторое время в аппарате ЦК ВКП(б) в столице. В 1949 году, когда Хрущева опять перевели в Москву, он стал первым секретарем ЦК Украины, а позже и членом Президиума (Политбюро) ЦК КПСС. С Брежневым у него всегда сохранялись хорошие отношения, но дальнейшую карьеру Мельникова оборвали антисталинские кадровые перемещения Хрущева, его вывели из Президиума и отправили в «почетную ссылку» — послом в Румынию.

Да, партийно-государственный пост Брежнева был исключительно высоким. Днепропетровская область была не только одной из крупнейших в республике, но уже тогда стала общесоюзным центром машиностроительной промышленности, в том числе и самых передовых оборонных предприятий. Добавим, что и сельское хозяйство области было также высокопроизводительным.

Опять-таки придется повторить: каких-либо достоверных подробностей о личном участии Брежнева в деятельности Днепропетровского обкома почти не известно, местные архивы не разобраны, достоверных мемуаров не опубликовано. Однако историк Р. Медведев еще в начале 90-х годов опубликовал обстоятельную биографическую работу о Брежневе, там он привел очень интересный документ.

Цитируем:

«В письме ко мне бывший первый секретарь Днепродзержинского горкома партии И.И. Соболев свидетельствует, что Брежнев был мягким и добрым руководителем, склонным к шутке, доступным для подчиненных. «На протяжении двух с половиной лет, — писал И.И. Соболев, — я имел возможность оценить качества Брежнева как человека и партийного деятеля. Заменил его в Днепропетровском обкоме А.П. Кириленко. Это были очень разные во всех отношениях люди. На смену обаянию, доброте, общительности, открытости, дружелюбию пришли надменность, отчужденность, замкнутость, сухость. Кириленко был неплохим руководителем, но его стиль и методы руководства отличались большей приверженностью к команде, администрированию». Соболев свидетельствует о том, что Хрущев неизменно покровительствовал Брежневу, а однажды избавил его от крупных неприятностей, когда в Днепропетровске в 1948 году была сооружена чрезмерно дорогая и помпезная выставка достижений промышленности и сельского хозяйства области. Для проверки поступивших в Москву сигналов в город прибыла бригада ЦК ВКП(б) во главе с Маленковым. Хрущев позвонил Сталину и сказал, что выставка проводилась по его, Хрущева, указанию, приняв таким образом вину на себя».

Хрущев и впредь оказывал покровительство своему выдвиженцу в Днепропетровске. Им пришлось долго работать совместно, пока младший полностью не предал старшего… Но о том в своем месте. А в конце 1949 года Хрущев опять вернулся в Москву, но уже с повышением, он вновь занял пост главы столичной парторганизации, но и одновременно стал секретарем ЦК КПСС. Был он тогда в фаворе у Сталина, очень дружен (политически, разумеется) с Маленковым и Берией. Но интерес к Украине не утратил, известно, что и к Брежневу его внимание с годами не ослабевало. Итак, Брежневу покровительствовали как руководитель Украины в Киеве, так и высокие чины в Москве. Его ожидали хорошие карьерные перспективы.

Впоследствии днепропетровские кадры Леонида Ильича потоком перетекли в столицу нашей Родины Москву. И стала ходить из уст в уста по всей огромной стране острота: была в России эпоха допетровская, потом — петровская, а теперь — днепропетровская… Немного позже и ненадолго острота чуть удлинилась. Напомним, что следующий за Брежневым Генсек Андропов свою карьеру поначалу сделал в Петрозаводске. И люди тогда шутили: а теперь у нас эпоха — петрозаводская…

Но и в днепропетровском «хозяйстве» дела у Брежнева шли успешно, само же «хозяйство» было огромно. О столице области как общесоюзном центре высокотехнологичной промышленности уже говорилось. Следует добавить в этом контексте и такие индустриальные центры, как Кривой Рог, Никополь, тот же бурно развивавшийся Днепродзержинск. На новом посту Брежнев вел себя как обычно: не любил круто командовать и тем паче расправляться с людьми, острых и новаторских действий осторожно избегал, с начальством умел ладить, подчиненных не угнетал. В сталинское время среди руководителей высокого ранга таких было немного, они обращали на себя внимание.

Брежнев и тут оставался верен своей манере, внимательно присматривался к окружающим его работникам, отмечая и запоминая тех, кто обращал на себя его внимание. В те времена ему пришлось столкнуться по делам с Владимиром Васильевичем Щербицким, в 1948–1952 годах он был вторым секретарем Днепродзержинского горкома, а затем до 1954-го — первым секретарем там же. Впоследствии он стал во главе ЦК Компартии Украины и членом Политбюро, до последнего дня оставаясь верным соратником Брежнева, хоть был много младше его и личной привязанности между ними не было. Щербицкий во все времена пользовался доброй славой на Украине, перед кончиной Брежнев имел на него особые виды, но планов своих осуществить не успел — к великому несчастью для нашей страны и народа. Но об этом далее.

Уже тогда о Брежневе сложилось мнение как о руководителе демократичном. Позже он сам об этом высказался, причем вполне искренне:

«Скажу, что насчет твердой руки у меня были свои соображения, и существенных изменений они с той поры не претерпели. Командовать в партийной, да и в любой другой работе не стремился и не стремлюсь. Отмечаю это потому, что, к сожалению, и в моей практике приходилось сталкиваться с руководителями, которые, не вникнув в суть, видя только внешнюю сторону фактов и явлений, скользя, как говорят, по поверхности, по их внешней оболочке, спешили поскорее приказать, указать, сделать оргвыводы. Признак ли это силы? Нет, не думаю…»

Весной 1950 года Брежнев неожиданно для всех, и прежде всего для себя самого, был направлен первым секретарем ЦК компартии Молдавской Республики. Это было значительным повышением, и решалось оно непосредственно Сталиным, тот всегда держал важные кадровые назначения и перемещения под своим неусыпным наблюдением («кадры решают все» — этот сталинский принцип Брежнев усвоил на всю свою долгую жизнь руководителя и непременно следовал ему).

Вот как вспоминала о том в своем простодушном рассказе вдова Брежнева (несомненно — со слов самого супруга):

«Его вызвал в Москву Сталин. Это было в 1950 году. Вот теперь о Сталине пишут, что он тиран, истреблял хороших людей. Да, это было. Но не только это. Совсем забыли, что победу над сильнейшей гитлеровской армией одержали под руководством Сталина. Восстановили народное хозяйство тоже при нем. В 1948 году, на третий год после такой великой разрухи в стране, карточки отменили! А у нас при полной сохранности промышленности и бескрайних плодородных землях на пятом году перестройки вводят талоны, карточки, по которым почти ничего нельзя получить. Народ голодает. Сталин же умел ценить тех, кто проявил себя в трудной работе. Вот и Леню приметил. Вызвал и сказал: "Хорошо работаете. Партия считает — можете руководить уже не областью, а целой республикой. Поезжайте в Молдавию, там ваш опыт восстановления хозяйства очень пригодится. Познакомьтесь с делами. Думаю, коммунисты Молдавии знают о вашем умении вести дело и выберут вас первым секретарем".

Тут надо честно сказать, что не только личные качества, опыт и заслуги Лени имели значение для избрания его на самый высокий пост в республике. Главный аргумент, конечно же, слово Сталина».

В ту пору новая должность Брежнева считалась очень высоким повышением, нынешнему читателю это уже необходимо пояснять. Внешне это повышение действительно выглядит странным: Днепропетровская область и по населению, а в особенности по хозяйственной мощи неизмеримо больше отсталой сельскохозяйственной Молдавии, где в ту пору и промышленности-то крупной не существовало. Однако тут имелся политический подтекст огромной важности: то была союзная республика, а это по тогдашним партийно-государственным принципам представляло собой нечто весьма более значительное, чем просто область, даже очень большая и мощная. Совершенно очевидно, и это понимали все, что место члена ЦК теперь Брежневу явно светит. Так позже и произошло, но не сразу.

О своем назначении на новую партийную должность Брежнев рассказывал, как обычно, в общих чертах, но кое-что примечательное там можно заметить:

«Работая в Молдавии, я много читал о прошлом этого края. Молдавский летописец Григорий Уреке с горечью назвал свою родину «страной на пути всех бед». Веками народ, населявший землю между Прутом и Днестром, вынужден был вести жестокую борьбу за право на существование. Его стремление к достойному человека укладу жизни, к свободе и независимости всегда находило понимание и живой отклик в умах и сердцах передовых людей России…

Как и всюду, война принесла Молдавии неисчислимые беды. В Кишинев я приехал через пять лет после нашей победы, но застал еще разрушенные кварталы, которые предстояло восстановить. В руинах лежали Тирасполь, Бельцы, Бендеры, Оргеев и многие районные центры. Я видел немало разоренных деревень, выжженных садов и виноградников.

Сколько же жизненных соков забрала война, сколько людских судеб поковеркала. Трудно, глядя на сегодняшнюю Молдавию, представить себе, какие бои здесь гремели в военную годину. Молдавия не только не отстала в своем развитии, но преображалась буквально на глазах. Все это и на моей памяти».

Суть в том, что еще в недавнем прошлом основная часть Молдавской Советской Социалистической Республики входила в состав буржуазной Румынии. После 1944 года, когда вся территория Молдавии была освобождена от немцев и румын, начались, как во всех западных районах страны, «социалистические преобразования»: коллективизация и связанное с ней раскулачивание, конфискация крупной частной собственности, аресты и высылка «буржуазных элементов» и все такое прочее и подобное. И хотя в Молдавии не было открытого вооруженного сопротивления, как в Западной Украине и в Прибалтике, процесс этот проходил очень тяжело и с многочисленными жертвами.

Сталин всегда внимательно следил за кадрами и мало-мальски крупные назначения и перемещения решал сам. Он знал, что Брежнев обходителен с людьми, достаточно мягок (для того сурового времени!), умеет ладить с кадрами. Такой человек и нужен теперь для маленькой республики, только что пережившей социальные потрясения и многочисленные репрессии. Сталин перед назначением Брежнева в Кишинев его не принимал (пожилая вдова тут явно ошиблась). Но в Москве он не мог не побывать, принимал его, видимо, Маленков, тогда член Политбюро и Секретарь ЦК по кадрам, он же считался тогда неофициальным наследником самого вождя. Ясно, что без согласования со Сталиным такие вопросы решаться не могли. Никогда.

Брежнев начал заниматься на новом месте своими обычными делами: восстанавливал разрушенное войной хозяйство, разбирался с промышленностью и сельским хозяйством, решал все соответствующие вопросы с центральными ведомствами в Москве. Все эти проблемы были ему давно и хорошо знакомы, с подчиненными и начальниками он ладить, как всегда, умел. Никакими революциями и преобразованиями не занимался, так что дела у него пошли вполне благополучно.

О его тогдашних семейных делах рассказала вдова:

«На этот раз мне хлопот прибавилось, потому что семье пришлось разделиться, а мне обустраивать два дома. Дело в том, что осенью Юра окончил школу и поступил в металлургический институт — ему надо было оставаться в Днепропетровске. Устроила я его на жительство у двоюродной сестры Риты. Мы свою квартиру сдали. А Рита училась в медицинском институте, вот с ней и остался Юра. Я из Кишинева вскоре вернулась посмотреть, как они живут. И, конечно, очень расстроилась. Рита сама студентка, ей домашними делами заниматься нет времени, да и не умеет она готовить, девушка в этом неопытная. Вот и пришлось мне из Кишинева приезжать в Днепропетровск регулярно. Приеду, наведу порядок, наготовлю им на неделю — и назад, в Кишинев.

В Молдавии мы поселились в небольшом отдельном доме. Кроме Гали с нами приехала племянница Лepa. Они с Галей в одной комнате разместились».

Однако Брежневу впервые за свою партийную карьеру пришлось столкнуться вплотную с вопросами сугубо идеологическими, да еще какими! Здесь необходимо сделать небольшое отступление.

…В ноябре 1948 года было арестовано несколько столичных деятелей из «Антифашистского еврейского комитета», не без оснований заподозренных в связях с зарубежными сионистами. А 28 января следующего года в «Правде» была опубликована нашумевшая статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», где предъявлялись идеологические обвинения ряду еврейских литераторов, тоже сплошь московских. Статья была без подписи, то есть «редакционная», что означало: газета выступает прямо от имени партийного руководства.

Вряд ли провинциальный партработник Брежнев, занятый сугубо хозяйственными вопросами, тогда понимал всю подоплеку дела. В театры он по своей воле никогда в жизни не заглядывал, исключая, разумеется, парадные выходы с разного рода зарубежными деятелями. О «театральной критике» понятия не имел, а сущность слова «космополит» ему, должно быть, долго растолковывали. Но как опытный политик-практик он без труда сообразил, что дело идет о некотором ограничении влияния еврейских кадров в идеологии, что видели тогда, разумеется, многие. В маленькой республике Молдавия никаких «антипатриотических критиков» не водилось, но… В ту пору в республике евреи составляли около четырех процентов населения, причем более половины их говорили на еврейском жаргоне идиш. Доля еврейского населения была тут выше, чем в любой иной республике.

Первому секретарю Брежневу было о чем задуматься, хотя глубины вопроса он безусловно не понимал (не понял и никогда не хотел понимать). Суть тут, кратко говоря, в том, как это теперь описано в многочисленных и серьезных работах, что после Октября у власти в стране оказалось непомерно большое количество евреев. Более того, они проводили определенную политику вражды к корневой русской культуре, историческим ценностям, Православию и традициям.

Сталин быстро понял, что создавать великую державу с такими руководящими кадрами невозможно, да еще накануне неминуемой войны. В конце тридцатых годов эта русофобская верхушка была срезана в партийных и правоохранительных органах, однако в культуре положение осталось примерно таким же, как и ранее. И почти то же самое в науке, а также в учебных заведениях, особенно гуманитарных.

Война прервала очистительные преобразования в кадрах. А после победы начали происходить любопытные процессы. Далее все факты будут приведены из новейшей научной книги профессора Г. Костырченко «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм». Работа выполнялась по заказу «Библиотеки Российского еврейского конгресса», так что самого автора заподозрить в пресловутом «антисемитизме» совершенно невозможно. Однако ученый объективно привел данные, почерпнутые им из архивов, и предал их гласности впервые за нашу историю. Оценки его опустим, а факты приведем.

Война для нашего народа началась уже в 1939 году — Халхин-Гол, Польша, Финляндия. Начались первые серьезные потери и первые мобилизации. На этом фоне следует присмотреться к данным о выпускниках физического факультета МГУ, крупнейшего в этой области. В 1938 году его закончили (в процентах) 54 русских и 46 евреев, в 1939-м — 50 и 50, в 1940-м — 42 и 58, в 1941-м — 26 и 74, а в 1942 году соотношение оказалось уже совершенно невероятным — 2 и 98. Это неопровержимые факты, и ясно, о чем они свидетельствуют.

С 1948 года национальным соотношением в сфере идеологии начали интересоваться, и картина открылась прелюбопытнейшая. Оказалось, например, что среди 823 работников ТАСС — важнейшего информационного источника той поры! — евреи составляли 73 человека, то есть более 22 процентов. В высшем образовании страны на кафедрах истории, философии, экономики и других общественных наук русские составляли 50 процентов всех научных работников, евреи — 20, все прочие — 30. В Московском юридическом институте, тоже крупнейшем в данной важной области, в августе 1949 года среди преподавателей оказалось 74 русских, 56 евреев и 12 всех прочих национальностей. Неудивительно, что в том же институте четверть студентов составляли тогда евреи.

Примеры такого рода можно приводить бесконечно. Отсюда надо сделать только два вывода: либо евреи обладают совершенно выдающимися способностями в областях гуманитарной деятельности, либо среди всех советских народов они пользовались до той поры несомненными преимуществами. Последнее обстоятельство очевидно, сколь бы ни пытались тут вопить сионистские агитаторы (тогда и сейчас).

В конце сороковых — начале пятидесятых годов дела тут были изменены — по обычаям тех лет сурово, но время было такое: страна, поднимавшаяся из руин, противостоящая американскому атомному монополисту, должна была опираться на патриотически настроенные, истинно народные кадры, не обремененные возможным двойным гражданством.

Секретарь ЦК Компартии Молдавии Брежнев, как и другие руководители его уровня, были безусловно в той или иной форме осведомлены о результатах проверок по кадровым вопросам в центральных и некоторых местных учреждениях. Картина несомненно преувеличенной доли евреев в кадрах идейно-культурных учреждений предстала перед ними впечатляющей и убедительной. И не могла не произвести соответствующего впечатления. То же можно предположить и о реакции Никиты Хрущева. Прямых данных нет, но есть вполне убедительные косвенные.

Уже в самом начале пятидесятых годов для советских граждан еврейского происхождения были введены определенные препятствия при поступлении на работу или учебу. Делалось это сугубо негласно, полвека прошло, в последние годы историки весь архив Политбюро перелопатили, а ни одной постановляющей бумажки по этому пикантному вопросу не обнаружили. Значит, и не было их. Тем не менее на протяжении четырех десятилетий прием евреев на руководящие должности в партгосаппарат, Вооруженные Силы, органы госбезопасности был строго ограничен. Имена вроде крупного хозяйственника Дымшица или генерал-полковника Драгунского встречались в высших сферах относительно редко. А с другой стороны, снизу, еврейскую молодежь ограничивали в приеме в институты, связанные с оборонной промышленностью, а также на ряд гуманитарных факультетов.

Повторим, ничем этот порядок не регламентировался, но соблюдался неуклонно сорок лет. Хрущеву, истерически ненавидевшему Сталина, вроде бы полагалось и эти, им принятые, меры изменить, но нет, даже не попытался. И Брежнев, супруга которого, по нашим данным, все-таки происходит из выкрестов (а Рой Медведев, сам полуеврей, прямо называет ее еврейкой), так вот, и Брежнев до самого своего последнего дня все оставил, как было при Иосифе Виссарионовиче. Видимо, и тот и другой хорошо запомнили Ягоду и Мехлиса. А также те кадры, которые они вокруг себя насаждали.

В качестве партийного вожака маленькой республики Брежнев вел себя точно так же, как и ранее в мощном Днепропетровске, и, забегая вперед, скажем, как и на всех своих будущих постах, вплоть до наивысшего, — осторожно, осмотрительно, избегая каких-либо резких отклонений от общепринятого в той среде, на которую он опирался и к которой сам принадлежал.

Вот осенью 1950 года он выступает на республиканском совещании секретарей райкомов партии. Общие слова, как всегда. Молдавия была еще совсем недавно буржуазной? Значит, надо последние остатки этой самой буржуазности окончательно преодолеть (но, отметим, к крутым мерам не призывает): «Дальнейшее организационно-хозяйственное укрепление колхозов требует еще более решительной борьбы с остатками кулачества и буржуазных националистов путем улучшения работы наших органов (имеются в виду органы госбезопасности и внутренних дел. — С.С.). Надо еще сильнее возбудить ненависть трудящихся против злейших врагов народа — кулачества и буржуазных националистов».

Все тогда поминали в речах товарища Сталина, к месту и по большей части не очень, и Брежнев тут же, в другой речи: «Укрупнение колхозов рекомендует товарищ Сталин. Колхозники знают, что раз товарищ Сталин рекомендует, значит, это дело важное и полезное». И так далее, и тому подобное. Содержания нет, но и не придерешься! Однако главные достижения Брежнева в Молдавии — кадровые.

Прежде всего именно здесь он встретил и подружился на всю жизнь с Константином Ивановичем Черненко, Костей, как он именовал его в узком кругу. Когда Брежнев прибыл в Кишинев, тот занимал пост заведующего Отделом пропаганды ЦК, был на пяток лет помладше, не отличался совершенно никакими способностями, кроме железного сибирского здоровья и личной преданности своему новому начальнику. Это и только это позволило ему в дальнейшем совершить головокружительное восхождение на самый верх великой державы.

Другое кадровое приобретение — Семен Кузьмич Цвигун, тогда зампред госбезопасности Молдавской ССР, их близкое сотрудничество в дальнейшем скрепляло то, что Цвигун женился на сестре (родной или двоюродной) Виктории. Ну еще помельче — Сергей Павлович Трапезников. Мелкий партаппаратчик, он в 1948 году окончил Академию общественных наук при ЦК ВКП(б), этот своеобразный и совершенно нелепый инкубатор идеологических чиновников, наследник печально знаменитого Института красной профессуры (в свое время этот рассадник местечковых идеологических надсмотрщиков Сталин прикрыл вместе со всеми так называемыми «профессорами»). Трапезников был выпущен «в чине» кандидата исторических наук, потому всю долгую жизнь числился ученым-историком, немало навредив подлинной исторической науке. Но Брежнева его преданная серость вполне устраивала, позже он поставил Трапезникова во главе Отдела науки ЦК КПСС.

Ну а старого знакомого Щелокова в Кишинев перетянул уже сам Брежнев, в 1951 году назначив его зампредом крошечного Совета Министров своей республики. На этом кадровый очерк придется закончить. Брежнев вскоре перебрался в столицу страны, и ему еще предстояло перетянуть их всех туда за собой. Что он и сделал. Он был верным товарищем, и товарищи платили ему тем же. Все остались ему верны до конца. Кроме одного, который и кончил плохо. Но о нем будет рассказано ниже. Безусловно, верность есть отличное человеческое качество, в том числе и в политике. Жаль лишь, трагически жаль, что и сам Брежнев, и все его товарищи оказались людьми весьма ограниченными. Позже это принесло нашей стране великое горе…

Карьерное положение Брежнева постепенно укреплялось, и не только в провинциальном Кишиневе. Он стал бывать в Москве, завязывая и закрепляя полезные знакомства среди столичной номенклатуры. Летом 1950 года он впервые был избран (ну правильнее надо бы тут выразиться — назначен) депутатом Верховного Совета Союза, так полагалось ему по тогдашней должности (с тех пор в течение трети века он был постоянно депутатом!). Личное обаяние тут ему очень пригодилось.

Между тем приближалось громаднейшее событие в политической жизни страны — XIX партийный съезд. Сделаем краткое пояснение.

Это нынешние российские граждане утомлены до раздражения бесконечными съездами, которые мельтешат повсюду и чуть ли не ежедневно. Тогда — совсем другое дело! За редкими и скупыми газетными сообщениями об итогах какой-нибудь сессии совета или тем более партийного органа внимательнейшим образом следили все заинтересованные граждане. А тут — съезд всей партии, которого — в нарушение Устава! — не собирали целых тринадцать лет, с 1939-го по октябрь 1952 года. И не объясняли причину задержки, и спрашивать о том не полагалось. А теми простофилями, которые спрашивали об этом, интересовались. По-разному…

Итак, долгожданный съезд открылся в Кремле. Телевидение у нас тогда только появилось, было маломощным, да и стояли те малюсенькие и тусклые черно-белые экраны лишь в немногих городских домах. Но радио разнесло на всю страну главную новость: Сталин присутствует на съезде, но с отчетным докладом выступил Г.М. Маленков. Брежнев, естественно, был делегатом с решающим голосом среди 1192 своих коллег (167 — с совещательным, от немногочисленных тогда кандидатов в члены партии, прием в то время был чрезвычайно затруднен).

Выступления шли скучной чередой, ораторы были расписаны заранее. 8 октября, на четвертый день работы «партийного форума», слово предоставили Брежневу. Он прочитал, волнуясь, заранее заготовленную речь. Перечитывать ее сейчас нет ни малейшего смысла, общие слова о расцвете социалистической Молдавии и клятвы в любви и верности великому вождю товарищу Сталину. Как у всех прочих.

Не место тут оценивать ход и содержание съезда в целом. Кстати, ни одной серьезной работы на эту тему до сих пор нет, не любили и не любят у нас сталинское наследие. Меж тем он опять стал на съезде самой приметной личностью. Все ждали, выступит он или нет. Казалось, один пример уже был, три года назад, на праздновании своего семидесятилетия, Сталин — вопреки всем традициям и обычаям! — промолчал и на приветствия не ответил. Может быть, и тут смолчит, думали все, и в частности Брежнев. Но в заключительный день работы съезда Сталин выступил. Вот главнейшее в его речи:

«Раньше буржуазия позволяла себе либеральничать, отстаивала буржуазно-демократические свободы и тем создавала себе популярность в народе. Теперь от либерализма не осталось и следа. Нет больше так называемой «свободы личности», права личности признаются теперь только за теми, у которых есть капитал, а все прочие граждане считаются сырым человеческим материалом, пригодным лишь для эксплуатации. Растоптан принцип равноправия людей и наций, он заменен принципом полноправия эксплуататорского меньшинства и бесправия эксплуатируемого большинства граждан. Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. Я думаю, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести вперед, если хотите собрать вокруг себя большинство народа. Больше некому его поднять. (Бурные аплодисменты.)

Раньше буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, ставя их «превыше всего». Теперь не осталось и следа от «национального принципа». Теперь буржуазия продает права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Нет сомнения, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперед, если хотите быть патриотами своей страны, если хотите стать руководящей силой нации. Его некому больше поднять. (Бурные аплодисменты.)

Так обстоит дело в настоящее время».

…Так и хочется с горечью добавить тут: именно в нашей любимой России дело сегодня обстоит именно таким образом. Криминальная буржуазия, захватившая власть над нами, выбрасывает за борт независимость страны. Сталин предупреждал о том полвека тому назад, но его никто не понял. За что и расплачиваемся.

Простодушный Брежнев, восторженно и искренне хлопавший Сталину, не понял в его мыслях ровным счетом ничего, ни тогда, ни потом. Но Сталина глубоко почитал до конца жизни, хоть и приходилось это глубоко скрывать, сил переломить поток событий у него не было. Кстати уж, память Сталина чтили все брежневские выдвиженцы: Алиев, Громыко, Романов, Устинов, Черненко, Трапезников. Чтили, но про себя. И эта их общая нерешительность стала их главной политической слабостью.

И вот наступает последний важный час съезда — выборы в ЦК. Ну, тут в душе Брежнева сомнений явно не было, главе республики, даже такой маленькой, место в ЦК вроде бы полагалось, и вот в притихшем зале Брежнев слушает приятный, очень грамотно выговаривающий слова голос Маленкова: «В состав членов Центрального Комитета предлагаются следующие товарищи…» Вот перечислены все на букву «а», теперь идут имена на букву «б»: Бенедиктов, Берия, Бещев, Бойцов, Борков, Брежнев… Сердце Брежнева забилось так сильно, что следующего имени — Булганин — он даже не услышал.

И вот новоизбранные члены ЦК остались в опустевшем зале. Теперь предстояло избрать членов Политбюро, или, как с того же дня принято было именовать, — Президиума ЦК КПСС. Радостно успокоившийся Брежнев приготовился узнать имена тех, кто будет им, рядовым членом ЦК, руководить.

Поднялся Сталин, в одиночестве оставшийся в президиуме. Он неловким старческим движением достал из нагрудного кармана бумажку, не спеша развернул, тихим голосом, который едва усиливал микрофон, начал читать. Список немалый, 25 человек, гораздо более, чем Политбюро последнего состава. Окончив, Сталин переходит к кандидатам. И по алфавиту первым именем он называет Брежнева… Тот потрясен и почти оглушен услышанным. Но затем Сталин зачитывает список новых десяти секретарей ЦК. И вторым он опять услышал свое имя…