Кризисный 1923 год. Офицер канцелярии Шлейхера
Кризисный 1923 год. Офицер канцелярии Шлейхера
Через несколько дней я прибыл в Берлин. Я еще не знал, что представляет собой отдел (T-I–III) в Министерстве рейхсвера на Бендлерштрассе. Первые сведения о нем мне сообщил майор фон Эйнем из Управления кадров сухопутных сил.
— Вы назначаетесь на доверительный пост к майору фон Шлейхеру, который в настоящее время ведает военными вопросами чрезвычайного положения, — сказал мне фон Эйнем.
Еще до приема у Шлейхера я узнал, что он является политическим советником начальника Главного управления сухопутных сил генерала фон Секта и референтом министра рейхсвера по политическим вопросам. Отдел T-I–III (ранее группа T-I Войскового управления) теперь стал самостоятельной ячейкой. Его начальник майор фон Шлейхер подчинялся непосредственно начальнику Войскового управления генерал-майору Эрнсту Хассе. В отделе было немного сотрудников: капитаны фон Фитингоф, Маркс, Отт, Винцер, Циглер. Кроме того, в отдел входил офицер связи с имперской канцелярией ротмистр Планк, сын известного физика Макса Планка.
Майор фон Шлейхер принял меня сердечно и непринужденно.
— Мы уже ждем вас, так как канцелярской работы накопилось по горло, — сказал он. — Надеюсь, что вы воспользовались все же несколькими днями отпуска?
— Да, я заезжал к невесте, которая живет в Деггендор, фе, в Баварском Лесу, — ответил я майору.
— Как, вы уже помолвлены? Хорошо ли вы подумали? Ну, ничего. Это, конечно, шутка. Вам придется привыкнуть к замечаниям такого рода. Дел у нас очень много. Это из-за того, что введено чрезвычайное положение. Вы будете работать в моей приемной в качестве офицера канцелярии. Правда, это звучит не слишком вдохновляюще, но и я когда-то занимался тем же. В канцелярии, конечно, должен быть полный порядок, даже если я не буду придирчив. Если канцелярская техника будет в порядке, то не будет и повода для придирок. Вас введут в курс дела. Сотрудники управления помогут вам сориентироваться. Да, кстати, что вы знаете о нас?
— Мне говорили о вас в штабе командования Пограничной стражи «Север» весной 1919 года. Это вы являетесь отцом фрейкора и добровольческих частей, созданных в 1918–1919 годах взамен распадавшихся войсковых частей. Осенью 1922 года в Графенвере один баварский артиллерийский капитан рассказывал, что генерал фон Сект проявляет понимание и интерес к их устремлениям в Баварии, но что в Министерстве рейхсвера есть некий майор фон Шлейхер, который все время сдерживает его. Я знаю также, что распоряжения политического характера всегда шли под шифром T-I–III. Однако я знаю об этих распоряжениях только понаслышке и почта не читал их в подлинниках.
Шлейхер спросил, не удивлен ли я переводом в Министерство рейхсвера.
— Я не думал, что подобное возможно, — ответил я. — В начале лета на полевых учениях мне сказали, что я слишком молод для третьего года обучения на курсах помощников командиров в Берлине и поэтому должен дожидаться своей очереди на повышение в войсках.
— Я приказал дать мне характеристики на трех офицеров вашего возраста, — сказал Шлейхер. — Мне понравилась именно ваша. Кроме того, из документов я узнал, что вы, по-видимому, не имеете здесь, в Берлине, каких-либо связей. Это как раз подходит для нашего отдела.
Я заметил, что мой фронтовой товарищ обер-лейтенант в отставке Вальтер Беймельбург работает в Берлине в секретариате Станнеса под началом бывшего майора Озиуса.
— Ну, — заметил Шлейхер, — Стиннес как раз не наш человек. Но об этом ни слова. Держите язык за зубами! В остальном дружите себе спокойно с товарищами по фронту. Расскажите теперь, как, собственно, обстояли дела в Ульме во время мюнхенских событий.
— Что-либо определенное я могу сказать только о своем 5-м саперном батальоне. Никто особенно не волновался даже после того, когда мы были подняты по тревоге в ночь с 8 на 9 ноября. Присяга 7-й дивизии правительству Баварии была воспринята крайне отрицательно. О настроении офицеров других ульмских частей я ничего не знал, ибо с лета 1923 года редко встречался с ними, поскольку в гарнизонном Офицерском собрании столовая была закрыта из-за экономических затруднений.
Разговор со Шлейхером мне понравился. В течение трех лет, до осени 1926 года, мне пришлось работать офицером канцелярии сначала майора, потом подполковника фон Шлейхера. Он постепенно становился ведущей политической фигурой рейхсвера и перед закатом Веймарской республики стал министром рейхсвера и рейхсканцлером. То, что я наблюдал и чему научился за время работы у Шлейхера, оказало на меня глубокое влияние.
Мое происхождение и воспитание, а также мой тогдашний опыт привели к тому, что после некоторых колебаний я стал относиться к новой обстановке в Германии с открытой душой. Я чувствовал себя свободным от груза прошлого — «старого доброго времени», как часто говорили, и в противоположность многим другим офицерам не имел связей с монархией ни по военной, ни по какой-либо другой линии. Я не особенно симпатизировал республиканским кругам, и мои взгляды в общем и целом отвечали политическому направлению Немецкой демократической партии. К экстремистским правым силам я относился отрицательно.
Скоро я полюбил свою новую службу. Я охотно работал под руководством Шлейхера, так как мне нравились атмосфера откровенности в его отделе, его решительность и то, как он обращается со своими сотрудниками. Мне казалось, что он в противоположность взглядам и требованиям других офицеров трезво оценивает внутри- и внешнеполитическое положение Германии, а тем самым и возможности рейхсвера. Я полагаю, что Шлейхер стремился провести рейхсвер через смутное время по возможности без потерь и обеспечить его командованию политическое влияние. Он выступал против всех тех, кто внутри и вне рейхсвера затруднял осуществление этих намерений. Вскоре я заметил, что он был более искусным политиком, чем многие другие ведущие деятели рейхсвера.
Я довольно быстро «вработался» в свою новую должность. Сначала пришлось познакомиться с довольно сложным служебным распорядком Министерства рейхсвера. Работники отдела T-I–III с самого начала отнеслись ко мне очень доброжелательно, что отвечало духу сотрудничества под началом Шлейхера. Через несколько дней мне стало ясно, что в отделе царит твердая спаянность, что Шлейхер умело руководит отделом и приучает своих работников к самостоятельности.
Начав работать в министерстве рейхсвера, я сразу же поинтересовался, как обстоит дело в Саксонии и Тюрингии. В конце октября 1923 года в Саксонию под руководством командующего войсками IV военного округа генерал-лейтенанта Мюллера был направлен рейхсвер с задачей распустить левое правительство Цейгнера и рабочие дружины. Аналогичная задача была поставлена в начале ноября в Тюрингии 3-й кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта Отто Хассе. Здесь положение осложнялось еще тем, что в связи с гитлеровским путчем в Мюнхене на баварско-тюрингской границе в конце октября скопилось с целью идти маршем на Берлин большое количество членов экстремистских правых союзов, например, союза «Викинг», «Младогерманского ордена», «Стального шлема», а также военнослужащих «черного рейхсвера», которые после провала путча в Кюстрине намеревались активизироваться в Баварии.
Я помню, что между Шлейхером и подполковником Ливониусом, начальником штаба 3-й кавалерийской дивизии, произошел резкий спор, когда в связи с каким-то случаем выяснилось, что Ливониус связан с этими союзами. Шлейхер (очевидно, с согласия Гесслера и Секта) пресек эти связи, так как они могли скомпрометировать рейхсвер. Вскоре после отмены чрезвычайного положения Ливониус был уволен в отставку.
В то время как в Тюрингии не дошло до открытого сотрудничества между путчистскими правыми союзами и рейхсвером, в Мюнхене пехотное училище участвовало в гитлеровском путче. Это был тяжелый удар для командования рейхсвера, которое неоднократно запрещало военнослужащим рейхсвера партийно-политическую деятельность. Происшествие приняло тем более скверный оборот, что пехотное училище по тогдашним порядкам являлось центральным училищем рейхсвера. Все кандидаты в офицеры, прежде чем направиться в другие военные школы, должны были пройти пехотное училище. В тот период при училище действовали курсы повышения квалификации для офицеров, произведенных в офицерский чин во время войны, но не имевших специальной военной подготовки. Следует, впрочем, заметить, что Верховное командование, министр рейхсвера д-р Гесслер, а также генерал фон Сект своей непоследовательной линией по крайней мере допустили, если не поддержали такое развитие событий в Мюнхене, которое помогло подготовить почву для восстания этого центрального офицерского училища.
После гитлеровского путча командование рейхсвера перевело училище в Ордруф, учебный лагерь близ Готы, уволило начальника училища и его заместителя и подвергло дисциплинарным взысканиям часть офицеров. После прихода Гитлера к власти все эти люди были награждены «орденами крови». Увольнение командующего войсками VII военного округа и командира 7-й (баварской) дивизии генерал-лейтенанта фон JIоссова было на некоторое время отложено.
В кругах общественности обсуждался в связи с этим вопрос, почему рейхсвер выступил именно против Саксонии и Тюрингии, тогда как в отношении Баварии, где уже давно наблюдался сдвиг вправо и где откровенно требовали свергнуть имперское правительство, Берлин терпеливо дожидался, пока путчисты не выступили открыто.
Министр рейхсвера Гесслер, выступая 23 ноября 1923 года в рейхстаге, назвал события в Мюнхене «открытым правонарушением», а действия саксонского и тюрингского правительств «игнорированием права с сохранением правовой формы». Последнее якобы хуже первого, так как является лицемерием. Разумеется, разный подход к Саксонии и Тюрингии, с одной стороны, и Баварии — с другой, объясняется другими причинами. В Саксонии и Тюрингии действовали левые силы, в Баварии — националистические. И, конечно, последние были ближе рейхсверу, чем первые. События в Баварии явились начальной стадией того развития, которое через десять лет привело к приходу нацистов к власти и стало роковым для немецкого народа. В 1923 году поначалу казалось, будто бы дело заключалось в том, чтобы ликвидировать длившийся уже почти три года фашистский балаган в Мюнхене, являвшийся следствием военного поражения, Версальского мирного договора и нищеты. Крикуны и бунтовшики вначале были разбиты, и на некоторое время их заставили замолчать. Однако стоявшие за ними круги продолжали действовать. К пониманию этого я, как, вероятно, и многие, пришел значительно позже. Но уже и тогда офицер канцелярии обер-лейтенант Мюллер в процессе работы подметил ряд фактов, которые позволяли ему все яснее различать взаимосвязь событий.
В конце ноября 1923 года в отдел T-I–III был переведен баварский капитан Риттер фон Шпек. Ему были поручены правовые вопросы. Он должен был также содействовать укреплению сотрудничества между Министерством рейхсвера и земельными баварскими учреждениями.
Сначала предстояло решить важный вопрос, где вести судебный процесс против мюнхенских путчистов: в имперской судебной палате по охране республики, которая, собственно, обладала необходимой компетенцией, так как дело о мюнхенском путче было делом о государственной измене, или в баварском Чрезвычайном суде, поскольку Бавария в 1922 году сделала оговорки против применения закона об охране республики и в сентябре 1923 года не признала объявленного президентом на территории всего рейха чрезвычайного положения, а ввела на своей территории чрезвычайное положение и чрезвычайные суды. С участием президента, рейхсканцлера, имперских министров юстиции, внутренних дел и рейхсвера, а также начальника Главного управления сухопутных сил было принято решение в пользу баварского требования: провести процесс против Гитлера и его соучастников в баварском Чрезвычайном суде. Тем самым весь процесс перешел в руки баварского правительства, на которое падала особая ответственность за столь большое обострение обстановки в Мюнхене, что стала возможней организация гитлеровского путча.
Кроме того, помнится, имперское Министерство юстиции и баварское правительство приняли еще одно важное решение: судебный процесс против Гитлера и его соучастников будет открытым только частично. Заседания, на которых рассмотрят важные вопросы, состоятся при закрытых дверях. Я читал опубликованные впоследствии протоколы открытых заседаний. Имевшиеся в Министерстве рейхсвера протоколы закрытых заседаний известны мне не были. Помню только несколько ироническое замечание, сделанное Шлейхером весной 1942 года.
— Некоторым повезло, — сказал он, — что процесс ведется в Мюнхене и главные вопросы рассматриваются при закрытых дверях.
Сопоставив это замечание с известными мне фактами, я понял, что такого же мнения придерживается начальник Главного управления сухопутных сил генерал фон Сект.
Судебный процесс против Гитлера, Людендорфа, Рема, Фрика, Крибеля, д-ра Вебера и других, обвиненных в государственной измене, длился с 20 февраля по 1 апреля 1924 года в Народной судебной палате в Мюнхене под председательством директора земельного суда Нейтхардта. В качестве наблюдателя от Министерства рейхсвера на процессе присутствовал капитан Риттер фон Шпек.
На открытых заседаниях Гитлер заявил, что он до тех пор не признает за собой никакой вины, пока на скамью подсудимых не сядут все участники путча, в том числе бывший баварский государственный комиссар фон Кар, генерал в отставке фон Лоссов и начальник баварской земельной полиции Зейссер, которые 8 ноября вечером в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер» участвовали в провозглашении Гитлером нового «национального» правительства и которые даже должны были войти в его состав, но внезапно отказались.
Больше всего меня интересовали планы создания директории, о которых говорилось и на открытых заседаниях суда. На вопрос Гитлера, вправе ли генеральный директор концерна Стиннеса Мину оказывать на президента противоречащее конституции давление, свидетель Кар заявил: «На это я отвечать не буду». Свидетель, генерал в отставке фон Лоссов, на вопрос Гитлера, кто, собственно, является автором плана создания директории, заявил: «На этот вопрос я отвечать отказываюсь. Сведения об этом я получил в доверительных беседах и не имею права говорить здесь об этом». Из показаний свидетелей и обвиняемых вытекало, что Кар поддерживал связь с советником юстиции Глассом, руководителем Пангерманского союза в Берлине, что Кар обсуждал вопрос о директории не только с Мину, но и с гросс-адмиралом Тирпицем, адмиралом в отставке Шеером и неким господином Кнебелем и что Мину изложил им экономическую программу Стиннеса, которая очень понравилась Людендорфу. Подробности о планах создания директории я узнал в отделе T-I–III. Позже я еще вернусь к ним.
Имя Секта на открытых судебных заседаниях упомянуто не было. Не говорилось и о финансировании НСДАП предпринимателями, главным образом баварскими. В последнем слове Гитлер сказал, между прочим:
— Большой успех 8 ноября состоит в том, что оно не вызвало подавленности, а содействовало тому, чтобы в высшей степени воодушевить народ. Я верю, что придет час, когда массы, которые стоят сейчас на улицах с нашими крестовыми знаменами, объединятся с теми, кто стрелял в нас 9 ноября.
Гитлер и его главные соучастники были приговорены к пяти годам заключения в крепости с зачетом предварительного заключения. Остальные получили меньшие наказания. Людендорф был оправдан. В приговоре подчеркивалось, что обвиняемые действовали якобы из «национальных побуждений». Уже в декабре 1924 года Гитлер был амнистирован и выпущен на свободу.
В течение многих лет левые партии высказывали в рейхстаге и в печати подозрения и утверждения, что между мюнхенскими нацистами и генералом фон Сектом поддерживались связи. Но эти факты скрыли. Как молодой офицер, я считал, что рейхсвер вышел из этого процесса незапятнанным. О том, что нацисты из Мюнхена были связаны с Сектой, я узнал в отделе Шлейхера. Ниже я расскажу об этом.
Примерно в 1926 году мой отец как-то заговорил со мной на эту тему.
— А ведь господин фон Сект, — сказал он, — играл весьма сомнительную роль в связи с гитлеровским путчем. Я знаю это от коллег по фракции моей партии (Баварской народной партии), которые участвовали в работе комиссии ландтага, расследовавшей обстоятельства гитлеровского путча.
— Я тоже терпеть не могу Секта, — возразил я отцу, — но и у вашей партии рыльце в пушку. Ваше правительство Книллинга и ваш Кар замалчивали действия нацистов в Мюнхене и даже содействовали им. Вам всем нравился лозунг «Бавария — ячейка порядка». Скорей всего, и ты знаешь не обо всех проделках ваших высокопоставленных деятелей.
В 1933 году в газетах появилось сообщение, что баварский министр юстиции Франк, будущий «генерал-губернатор» Польши, 15 сентября 1933 года при введении директора земельного суда Нейтхардта, в свое время председательствовавшего на процессе против Гитлера, в должность председателя Верховного земельного суда в Мюнхене сказал следующее:
«Вы были ему [Гитлеру. — В. М.] справедливым судьей. Вы проявили и отстояли человеческое достоинство, несмотря на попытки заставить вас отойти от объективности при исполнении своих обязанностей».
Чрезвычайное положение основывалось на статье 48 имперской конституции. Эта статья устанавливала, что на время чрезвычайного положения могут быть полностью или частично отменены основные гражданские свободы: неприкосновенность жилища каждого германского гражданина, тайна почтовой переписки, свобода слова, свобода собраний, свобода союзов и коалиций, право распоряжаться личной собственностью. Другие же меры, которыми разрешалось пользоваться «для восстановления общественной безопасности и порядка», в случае необходимости даже с помощью вооруженной силы, статьей 48 точно определены не были. Согласно статье 48, порядок ее применения должен был определяться специальным имперским законом. Однако ни до 1923 года, ни позднее такой закон не был издан.
Я хорошо помню также, что в конце ноября и особенно в декабре 1923 года в Министерство рейхсвера из правых кругов, от политических деятелей, представителей промышленности и бывших офицеров поступило большое количество писем, в которых содержалось требование, чтобы министр рейхсвера или генерал фон Сект использовали предоставленные им полномочия и осуществили изменение конституции, «чтобы раз и навсегда навести порядок» в Германии. Эти крути считали, что время и обстановка благоприятствуют тому, чтобы нанести удар кинжалом в спину демократической парламентской системе. Видные представители этого направления, как это вытекало из случайных высказываний Шлейхера, во многих случаях лично обращались по этому поводу к генералу фон Секту.
В период чрезвычайного положения сотрудники отдела T-I–III были весьма перегружены работой. Ошибочно думать, будто при этом непрерывно издавались приказы и распоряжения о порядке осуществления чрезвычайного положения. Во многих случаях командующие войсками действовали на свою ответственность. Они же отдавали приказы об аресте лиц, которые своим поведением могли бы вызвать нарушение безопасности и порядка. Аресты проводились и без соответствующего юридического оформления. Насколько мне помнится, фон Сект лично распорядился произвести один арест: по его указанию был арестован сотрудник пацифистского журнала «Ди вельтбюне» Карл фон Оссецкий.
Огромный объем работы отдела T-I–III был обусловлен службой связи, отчетами и их обработкой, а также многочисленными жалобами, переговорами с центральными гражданскими учреждениями и тому подобными задачами. Что касается правительственных учреждений, то конфликты возникали с прусским министром внутренних дел Зеверингом, который неоднократно выдвигал обвинения против рейхсвера. Правда, тот или иной командующий войсками не раз давал повод для таких конфликтов. Вместо того чтобы дать указание соответствующим гражданским властям, командующие сами вмешивались в дела и тем самым усиливали возмущение рабочих. В ноябре-декабре 1923 года Зеверинг, учитывая царившее среди рабочих возмущение, предложил отменить чрезвычайное положение на территории Пруссии. Однако фон Сект решительно отверг это предложение.
В качестве носителя исполнительной власти Сект на основе наблюдений и донесений командующих войсками давал указания компетентным правительственным органам, а также делал им представления по экономическим и социальным проблемам. В период чрезвычайного положения соответствующие бумаги по указаниям Шлейхера подготавливались обычно капитаном Оттом.
Во время чрезвычайного положения была введена новая валюта. После отставки правительства Штреземана 23 ноября 1923 года рейхстаг принял внесенный правительством Маркса (Центр) закон о чрезвычайных полномочиях по введению твердой марки (Rentenmark).
В начале декабря я впервые подметил, что между Шлейхером и Сектом возникают разногласия. По поводу принятия закона о чрезвычайных полномочиях Шлейхер говорил: «Мы, солдаты, не имеем к этому вопросу никакого отношения. Другое дело, если будут нарушены общественная безопасность и порядок — тогда мы вмешаемся». Я понял, что Сект, по-видимому, придерживается на сей счет другого мнения.
Вскоре после Нового года Шлейхер заявил, что настало время подумать об отмене чрезвычайного военного положения. Он понимал, что экономические задачи отныне имеют первостепенное значение. По его мнению, вмешательство командующих военными округами в экономические вопросы могло бы только повредить репутации рейхсвера в служебном и политическом отношении. Сект, наоборот, выступал за сохранение чрезвычайного положения.
То, что командованию рейхсвера пора было прекратить открытое вмешательство в политику, чтобы не дискредитировать себя, видно из одного характерного происшествия. В середине января 1924 года на съезде Вестфальского крестьянского союза в Мюнстере его председатель, помещик барон фон Керкеринк цур Борг, обрушился на имперское правительство. Командующий войсками VI военного округа генерал-лейтанант фон Лосберг поддержал эти нападки и даже пошел дальше, заявив:
— Я ведь и сам пытался, поскольку я знаю положение в сельском хозяйстве и разбираюсь в нем, использовать свою власть и обратить внимание Берлина на то, что с требованиями, которые взваливают на сельского хозяина, дело дальше не пойдет… Когда-нибудь придет время и мы рассчитаемся с теми, кто теперь притесняет нас. Я не пацифист. Если бы я был пацифистом, то меня надо было бы вздернуть на фонарный столб. Я человек простой и выступаю за то, чтобы дать отпор людям, которые нас притесняют, и нам нечего бояться, даже если начнется отчаянная драка. Если вы поняли, чего я добиваюсь, то самое лучшее, если вы поддержите мою просьбу и дадите мне молодежь для рейхсвера.
Случай этот вызвал много шуму. Мне неизвестно, чем все кончилось. Дело было улажено между Сектом и Лосбергом с глазу на глаз.
Во второй половине одного из первых февральских дней 1924 года Шлейхер возвратился от Секта после доклада, длившегося пять или шесть часов. Когда он вошел в мою комнату, я сообщил ему, что особа, у которой он жил на Маттеикирхштрассе, знакомая мне вдова коммерции советника Шульц-
Энгельгардта, звонила уже несколько раз и спрашивала, почему он не идет обедать. Однако мысли Шлейхера были заняты совершенно другим.
— Сегодня снова был спор с Сектом, — сказал он. — Хоть Хассе и поддерживал меня [он имел в виду начальника Войскового управления. — В. М.], Сект не хотел примириться с мыслью, что пришло время по собственной инициативе возвратить президенту исполнительную власть. В конце концов мне почти удалось уговорить его; будем надеяться, что он согласится с нами. Ведь он должен радоваться, что я уберег его от глупейшего намерения установить директорию.
— Мне о директории ничего не известно, по этому вопросу я читал лишь отдельные сообщения, — заметил я.
— Так пусть Маркс расскажет вам о директории, — посоветовал Шлейхер.
Капитан Маркс был референтом по делам прессы в отделе T-I–III и являлся одним из старейших сотрудников Шлейхера. Они знали друг друга еще по службе в Верховном командовании.
В один из ближайших вечеров, когда Маркс вернулся от Шлейхера, которому докладывал о сообщениях прессы, он сухо сказал мне:
— Я должен объяснить вам кое-что.
Из многословного сообщения Маркса я изложу лишь самое главное.
— В наиболее интересное время вас еще не было в нашей лавке, — начал Маркс. — Но об этом периоде я готов рассказать вам несколько позже. А сейчас мы поговорим о наиболее актуальных вопросах — о Секте и директории. Не следует думать, что в этом доме все идет совершенно гладко, как это можно предположить, читая распоряжения и приказы или присутствуя на совещаниях. Хотя Шлейхер в хороших отношениях с Сектом и может говорить с ним совершенно откровенно, но ему не всегда удается добиться своего. Другие тоже влияют на Секта. Так, например, в начале 1923 года я узнал, что Сект уже с осени 1922 года поддерживает связи с мюнхенскими деятелями, главным образом с Каром. Когда французы в январе прошлого года вступили в Рейнскую область, нам было совершенно ясно, что, учитывая настроения рабочих, нельзя пойти на открытое военное сопротивление. Мы начали на оккупированной территории малую войну, например, взрывали мосты и разрушали другие сооружения. Вот почему французы расстреляли Шлагетера. Он принадлежал к фрейкору, которому мы поручили осуществление саботажа. Рейхсвер якобы стоял в стороне от этого дела. Право подымать шум намеренно было предоставлено национальным союзам, что они эффективно и делали не только в Мюнхене, но и у нас на Севере. Сект же собирался оказать сопротивление, если только французы продвинутся восточнее Рурской области. Свои расчеты он строил на том, что англичане не присоединились к акции против Рурской области и поэтому, вероятно, неодобрительно отнесутся и к новым военным выступлениям против Германии.
С этими планами Секта, — продолжал Маркс, — было связано и злополучное дело с «черным рейхсвером» на территории III, а также II военного округа, а в конечном счете, и путч Бухруккера. После роспуска верхнесилезской самообороны ее военнослужащие остались в пределах II и III военных округов и были устроены главным образом на сельскохозяйственных работах в помещичьих имениях или использовались в самом рейхсвере в качестве рабочих команд по сбору большого количества еще находившегося на руках оружия, уходу за ним, хранению и сокрытию его от союзнического контроля. Эти фрейкоровцы были умышленно частью задержаны, а частью учтены поименно на тот случай, если бы французы вышли за пределы Рурской области и дело дошло бы до вооруженного столкновения. Командованию III военного округа, а затем и нам стало ясно, что «черный рейхсвер» все более угрожает политической жизни страны. Эта опасность еще больше возросла, когда летом выяснилось, что пассивное сопротивление в Руре обречено на провал. Таким образом, отпала и вероятность вооруженного столкновения с французами, а тем самым исчезла надобность в особых резервах для пополнения рейхсвера. Роспуск рабочих команд был назначен на конец августа — начало сентября. Путч Бухруккера был попыткой помешать роспуску. Нам надо было освободиться от этих людей, тем более что осенью внутриполитическое положение и без того сильно обострилось. Вот почему мы были очень заинтересованы в проведении процесса Бухруккера уже в первой половине октября 1923 года, чтобы как можно быстрее развязаться с «черным рейхсвером», который нас связывал.
Примерно с августа прошлого года, после отставки правительства Куно, у нас возникли серьезные опасения в связи с обострением внутренних противоречий. Чрезвычайное военное положение должно было предотвратить переворот и создать предпосылки, чтобы в какой-то степени наладить экономическую и государственную жизнь. Каким должно быть будущее Германии — этого никто не представлял себе толком. Уже в начале августа возник план заменить ответственное перед парламентом правительство директорией, которая независимо от рейхстага и его большинства решила бы самые важные и неотложные задачи. Практически это означало бы установление в Германии военной диктатуры.
Планы создания директории, — продолжал Маркс, — исходили главным образом от Гугенберга, Гласса, Стиннеса и других представителей тяжелой промышленности. Назывались и другие заинтересованные лица, например, бывший крупповский директор, а ныне германский посол в США Видтфельд, обер-бургомистр Любека Нейман и другие. Однако наибольший интерес к этому вопросу проявлял Сект. Любопытно, что мюнхенцы (Кар, Зейссер, Лоссов) преследовали те же цели, причем до сих пор не ясно, шли ли они в том же направлении, что и Сект, или, скорее, по пути сотрудничества с нацистами. Во всяком случае, сторонниками планов создания директории были видные правые деятели и, как правило, представители промышленных кругов. При этом Стиннес старался угодить и нашим и вашим: его генеральный директор Мину не только финансировал боевые отряды Гитлера и Людендорфа и поддерживал отношения с Каром, но был связан и с берлинцами, с Сектом. Эти планы вовсе не были секретными. О них говорили совершенно открыто. Ведь предполагали, что такая директория будет назначена самим Президентом Германии, поскольку других возможностей создать ее не было. Из-за того, что в октябре 1923 года обстановка складывалась неблагоприятно и ни у кого не было большой охоты участвовать в такой директории, Сект в начале ноября 1923 года списал со счета Кара и предостерег его от авантюр. Быть может, это и послужило решающей причиной того, что Кар отказался принять участие в новом правительстве, когда оно было провозглашено нацистами.
В одном только, — говорил Маркс, — нет никакого сомнения: до начала ноября Сект не занял по отношению к мюнхенцам ясной позиции, хотя и резко осуждал то, что 7-я дивизия присягнула баварскому правительству. Очевидно, он хотел идти своим собственным путем. Но в любом случае он намеревался сохранить целостность рейхсвера. Своей всегда неясной и двусмысленной позицией Сект дезориентировал других. Нам просто повезло, что судебный процесс по поводу гитлеровского путча состоялся в Мюнхене и что не в интересах баварцев было открыто обсуждать все эти дела и взаимосвязи. Из сказанного видно, почему Секту так трудно сейчас согласиться с отменой чрезвычайного положения, поскольку его поддерживают некоторые старые генералы, в руках которых находится исполнительная власть.
Должен вам сказать еще кое-что о Стиннесе, — продолжал Маркс. — Шлейхер настроен против него. Во-первых, по причинам, которые относятся к военному периоду. В июле 1917 года тогдашний начальник Шлейхера Тренер, возглавлявший Управление военной промышленности, направил рейхсканцлеру памятную записку с очень важными данными о социальных последствиях экономической политики правительства и, главное, о непомерных военных прибылях промышленности.
Именно Стиннес пожаловался в связи с этим на Тренера Людендорфу и добился того, что Управление военной промышленности было распущено, Тренера назначили командиром дивизии, а Шлейхера — начальником оперативного отдела штаба пехотной дивизии. Это был принципиальный конфликт по вопросу о роли экономики в войне. Во-вторых, Шлейхер разозлился на Стиннеса за то, что тот самостоятельно вел с французскими промышленниками переговоры по поводу репараций, причем имперское правительство не было должным образом информировано о содержании этих переговоров. Неумеренные требования Стиннеса дискредитируют Германию.
Рассказ Маркса подтвердил мое предположение, что между руководящими деятелями рейхсвера имеются разногласия по ряду вопросов и что особенно в отношениях между Сектом и Гесслером не все ладно. Они никогда не встречались друг с другом, хотя положение в стране было напряженным. Посредником между обоими служил Шлейхер. Я обратил внимание на тот факт, что между начальником Войскового управления генералом Хассе и Шлейхером были прекрасные отношения. Шлейхер подолгу бывал у Хассе и вместе с ним ходил к Секту, а Хассе, по крайней мере в этот период, в основном, разделял политические взгляды Шлейхера.
Самым важным в рассказе Маркса было сообщение о планах Секта по созданию директории и о его прежних связях с мюнхенцами. Начальник Главного управления сухопутных сил, следовательно, двурушничал и выжидал, какие возможности представятся для осуществления его плана заполучить руководящее влияние на политику Германии. Маркс говорил, что в начале ноября Сект «списал» баварского государственного комиссара фон Кара в Мюнхене. Этим Маркс дал понять, что до той поры Сект и Кар, который в Мюнхене поддерживал враждебные рейху и конституции течения, действовали заодно. Вот почему я считаю весьма важным документом письмо, которое Сект, по данным его биографа Рабенау, написал Кару 5 ноября 1923 года. Оно проливает свет на политику, которую Сект проводил, будучи начальником Главного управления сухопутных сил. В этом письме, между прочим, говорится:
«Положение рейха заставляет в этот час отбросить любое сомнение и осторожность. Поэтому я позволю себе обратиться к вам сегодня и ссылаюсь на разговор между нами, на который вы столь любезно согласились. У меня осталось убеждение, что по многим принципиальным вопросам мы едины, наши расхождения лишь касаются путей, по которым надо идти к цели, и темпов. Я позволю себе не останавливаться на этих вопросах, так как стремлюсь подчеркнуть общность наших взглядов и целей.
Когда я имел честь беседовать с вами последний раз, у власти находился кабинет Вирта, с которым ввиду его социал-демократического уклона вы считали нужным вести борьбу; я предвидел, что этот кабинет падет, и полагал, что надо просто выждать. После того как к власти пришел кабинет Куно без социал-демократов, я надеялся на достижение взаимопонимания между рейхсвером и политикой кабинета. Относясь с большой симпатией к хорошо знакомому мне канцлеру, я влиял на его внутреннюю политику лишь в той мере, чтобы обеспечить себе его поддержку по всем вопросам, касавшимся вооруженных сил и вооружений. За это время в этой области сделано больше, чем я могу вам рассказать… Одобрял я или не одобрял политику имперского правительства — такой вопрос не возникал, так как я не считал себя вправе открыто высказывать свое мнение. Несмотря на это, я не забываю, что я и рейхсвер должны выглядеть как сильнейшая опора правительства, с политикой которого я по важным вопросам внутренне не согласен…
Веймарская конституция не является для меня nolime l?ngere, я не участвовал в ее создании, и ее основные положения противоречат моему политическому мышлению. Поэтому я с пониманием отношусь к тому, что вы объявляете ей войну, как это стало ясно во время нашей последней беседы. Я полагал, что развитие событий приблизит изменение конституции, и надеялся помочь осуществлению этой цели, но таким путем, который лишь в случае необходимости ведет через гражданскую войну…
Выносить приговор избранной вами политике — это не моя задача и не мое намерение… Я считаю кабинет Штреземана даже после его реорганизации нежизнеспособным. Это я высказал самому канцлеру и президенту, заявив им, что не могу долго ручаться за поведение рейхсвера при правительстве, к которому он не питает доверия. Более того, если в имперском правительстве не будет изменений, я с уверенностью предвижу гражданскую войну. Чем она кончится — неизвестно; во всяком случае, если ее не будут вести сплоченным единым фронтом все патриотически настроенные немцы, ее исход будет для нас гибельным».
Письмо это доказывает, что Сект влиял на внутреннюю политику и что он как начальник рейхсвера отвергал веймарскую конституцию, основу республики, защищать которую был призван рейхсвер. Если Маркс говорил, что Сект в начале ноября «списал» Кара, то это, следовательно, означает, что Сект отошел от мюнхенской группы, чтобы самостоятельно добиваться создания директории. Из важных показаний, данных на процессе против Гитлера, ясно, что мюнхенские заговорщики, как Кар, так и нацисты, преследовали одинаковые цели. Так, например, в обосновании судебного приговора по делу о гитлеровском путче от 1 апреля 1924 года говорится:
«Своей главной задачей Кар [как и фашистский Немецкий союз борьбы. — В. М.] считал борьбу против марксизма и создание надпартийной директории, ориентированной вправо и свободной от давления и изменчивых влияний парламента».
Гитлер на процессе подчеркивал общность целей Кара, JIоссова и Зейссера. А Сект заявил о беседе с Гитлером: «Наши цели были едины, только шли мы к ним разными путями». Разница же состояла в том, что мюнхенцы хотели прийти к власти с помощью насилия, посредством «марша на Берлин», на манер марша Муссолини и итальянских фашистов на Рим, тогда как Сект хотел добиться того же легальным путем, то есть через посредство президента. Когда возникла такая возможность, Сект не использовал ее, так как считал, что время для диктатуры еще не пришло, и он действовал так главным образом потому, что учитывал противодействие диктатуре со стороны рабочих и других слоев населения.
«От солдат я требую повиновения!» — за этот принцип Секта хвалили, им восхищались, а сам принцип истолковывали как свидетельство того, что рейхсвер стоит вне политики. Однако этим словам давали и другое толкование: солдаты и офицеры должны выполнять только приказы своих начальников и воздерживаться от собственных мнений и решений. Среди офицеров постепенно возник своего рода миф о подлинных и мнимых высказываниях Секта. Когда 13 марта 1920 года ожидалось вступление морской бригады Эрхардта в Берлин и Эберт спросил, как относится к этому рейхсвер, Сект якобы ответил: «Рейхсвер не стреляет в рейхсвер». Месяц спустя Сект был назначен начальником Главного управления сухопутных сил. В другой раз Сект на вопрос, надежен ли рейхсвер, ответил: «Надежен ли он, я не знаю, но мне он подчиняется». В связи с обсуждением опасности путча в Баварии в 1922 году Сект якобы заявил на заседании кабинета: «Господа, в Германии никто не может организовать путч, кроме меня. Я же заявляю, что не собираюсь устраивать его». Наконец, на заседании правительства 26 ноября 1923 года, непосредственно перед введением чрезвычайного положения, Сект на вопрос, кому подчиняется рейхсвер, якобы ответил Эберту: «Рейхсвер подчиняется мне».
О подобного рода высказываниях Секта я с ноября 1923 года слышал немало разговоров в Министерстве рейхсвера. Но никогда на эту тему не говорили Шлейхер или сотрудники его отдела. Все, кто распространял заявление Секта, в большей или меньшей степени выражали удовлетворение тем, что в них содержатся оговорки в отношении республики, правительства, а также президента Эберта. Собственно говоря, безразлично, действительно ли каждое высказывание Секта по содержанию и по обстановке, в какой оно было сделано, отвечает истине. Имеет значение другое: Сект, как особенно хорошо видно на примере событий 1923 года, поддерживал связи с антиреспубликанскими кругами и преследовал цели, направленные против республики. В рейхсвере, например, в Мюнхене, он с 1921 года терпел такие порядки, которые если не вызвали, то по крайней мере обострили политический кризис осенью 1923 года. Притворяясь, что он симпатизирует баварским националистам, Сект поддерживал в рейхсвере, особенно в его баварских частях, известные надежды. Если Гесслер в 1923 году считал, что рейхсвер слишком слаб, чтобы предупредить выступление мюнхенских путчистов, то можно констатировать, что у Секта не было никакого повода для вмешательства рейхсвера, так как он собирался использовать путчистов для своих целей. Восторженные поклонники и сторонники Секта внутри и вне рейхсвера называли его сфинксом, выражая этим ему признание и одобряя его непроницаемость. Они выражали надежду, что, когда настанет час, республике будет нанесен удар. Свое желание изменить государственный строй эти круги связывали с новыми надеждами на создание предпосылок для осуществления более жесткой внешней политики. Они мечтали о реванше за проигранную войну и Версальский договор.
В середине февраля 1924 года Сект, учитывая недовольство широких слоев населения, перестал сопротивляться отмене чрезвычайных полномочий, возложенных на него 8 ноября 1923 года. В соответствии со статьей 48 имперской конституции он ходатайствовал перед президентом Эбертом об их отмене. Чрезвычайные полномочия были отменены 1 марта 1924 года. В Баварии же чрезвычайное положение сохранялось до февраля 1925 года.
Среди офицеров Министерства рейхсвера высказывались разные мнения о событиях 1923 года, особенно о чрезвычайном военном положении. Одни были довольны ходом событий, в частности, тем, что рейхсвер играл в них значительную роль. Другие критиковали Секта и упрекали его за то, что в 1923 году он упустил шанс захватить всю власть, что позволило бы ему осуществить «национальную» политику дальнего прицела, и называли Секта «стареющим монархом».
В то же время офицеры основательно ругали Шлейхера, который своей склонностью к сотрудничеству с социал-демократами и главным образом благодаря хорошим отношениям с президентом Эбертом удерживал Секта от решительных действий. Поддерживал ли Шлейхер вначале планы Секта по созданию директории, мне неизвестно. Шлейхера упрекали также в оторванности от войск и в отсутствии понимания того, что войска требуют «национальной» политики. В действительности же Шлейхер был не более оторван от войск, чем большинство других офицеров, служивших во время войны в штабе Главного командования сухопутных сил и в других высших штабах, а после войны — в Министерстве рейхсвера.