Военное поражение 1918 года
Военное поражение 1918 года
Прибыв в Германию, я явился в свой 13-й запасный саперный батальон в Ульме. Главной темой разговоров и здесь было предстоящее наступление во Франции, которое должно было решить исход войны. Фронтовые части, обслуживавшиеся запасным батальоном, не требовали у нас пополнения.
Настроение в Германии ухудшилось еще больше. Только что закончилась крупная забастовка. Стачки были также в Англии и Франции. Об этом я узнавал главным образом из швейцарских газет, поступавших в Музейное общество в Ульме, членами которого были все офицеры саперного батальона. Кроме того, в здании общества размещалось наше офицерское собрание. Казалось, однако, что имеется немало шансов на успех германского наступления на Западе. Осенью 1917 года сравнительно небольшое число немецких дивизий опрокинули итальянский фронт на Изонцо. У Камбрэ, в Северной Франции, была отбита английская танковая атака. Главное же заключалось в том, что война с Россией, казалось, вот-вот окончится и благодаря этому высвободится больше сил для военных действий на Западе.
Новое, большевистское правительство в России обратилось к германскому правительству с предложением начать мирные переговоры, которые и велись теперь в Брест-Литовске. С представителями богатой зерном и ископаемыми Украины, враждовавшей с большевиками, уже был заключен весьма важный для немецкого командования договор с целью, как писали газеты, подавить большевизм и получить оттуда хлеб и сырье. Поэтому уже в марте началось наступление немецких войск на Украину. Операции развивались вдоль железных дорог, и продвижение в глубь Украины было очень быстрым. Руководил этой акцией сначала генерал-фельдмаршал фон Эйхгорн, а затем его начальник штаба генерал-лейтенант Тренер. В начале марта 1918 года в Брест-Литовске был заключен мир с Россией, которая оказалась вынужденной подчиниться германскому диктату. Этим диктатом от России в пользу Германии отрезались обширные территории.
После разногласий 1917 года в среде буржуазии снова воцарилось почти полное согласие, что явилось результатом страха перед «большевистской опасностью», о которой писали почти все газеты. Особенно страшной считалась она для Германии, и без того изнуренной затянувшейся войной. Я сам России не знал. Газеты писали, что большевики все перевернули вверх дном, что они экспроприировали имущество у буржуазии и хотят осуществить в том же духе мировую революцию. Я был против этого.
Однако улучшения военного положения Германии в начале 1918 года в связи с предполагавшимся высвобождением войск на Востоке так и не произошло. Там были скованы крупные силы, главным образом солдаты ландвера. Хотя большей частью они не были пригодны для использования в боях на Западе, все же их можно было бы в широких масштабах привлечь к строительству укреплений или уволить из армии, поскольку недостаток рабочей силы в промышленности и тем более в сельском хозяйстве вызывал серьезную тревогу. Не оправдались и надежды на крупные поставки из Украины зерна и стратегического сырья.
Людендорф в своей уже упоминавшейся книге «Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг.» подтверждает беспросветное экономическое положение Германии и ее союзников. Уже несколько лет как физические, так и духовные силы немецкого народа подтачивались изнутри. Это противоречило мечтам о конечной победе на Западе. Однако стратегия генерала Людендорфа, его друзей и сторонников шла значительно дальше решения стоявшей на очереди трудной задачи на Западе. В своих воспоминаниях Людендорф пишет, что захватом Украины он преследовал также цель свергнуть новый политический строй в России и создать там другой порядок. Мировая война была еще в полном разгаре, победа на Западе, о которой так много говорили, была еще далека, а правящие круги Германии уже собрались идти войной на нового противника. Но далеко идущие планы — это еще не реальная политика, хотя твердая воля и уверенные действия могли создать обманчивое впечатление.
Разрыв между внешнеполитическими и военными целями Германии, с одной стороны, и ее возможностями осуществить эти цели вопреки все усиливавшемуся количественному перевесу сил противника — с другой, был неустраним. Наоборот, это противоречие чрезвычайно обострилось именно благодаря немецким мероприятиям и требованиям, и прежде всего германским целям войны, характер которых ярко проявился в Брест-Литовском мирном договоре, который мог считаться как бы образчиком германских мирных условий и для всех других стран. Как же могло случиться, что Германия, несмотря на свое совершенно очевидное безнадежное военное положение, продолжала ставить перед собой так далеко идущие цели и даже расширяла их за счет новых претензий на Востоке?
Наиболее яркими выразителями этих экспансионистских устремлений были Гинденбург и Людендорф — типичные представители немецкой военной касты, считавшие, что решать все спорные международные вопросы можно только силой оружия. Не обращая внимания на соотношение сил и без реальной оценки политических, экономических и военных возможностей Германии, они взялись за оружие ради захватнических устремлений немецкой тяжелой промышленности, ради крупных немецких банков, мечтавших о новых капиталовложениях за границей, и ради интересов помещиков, которые господствовали тогда в прусском государстве в результате трехстепенного избирательного права. Пангерманцы, пропагандисты этих кругов, осенью
1917 года образовали Отечественную партию, чтобы под этим безобидным названием преследовать старые цели. Тогда же для соответствующей обработки войск и противодействия все возраставшей военной усталости в армии было введено «патриотическое преподавание».
Такой экскурс в прошлое важен для понимания исхода Первой мировой войны. Он тем более полезен, что поражение Германии в Первой мировой войне явилось одной из причин Второй мировой войны. Этот вывод относится, правда, скорее к внешней стороне дела. Но, в конце концов, Вторая мировая война могла возникнуть только потому, что после 1918 года одержали верх сторонники войны до победного конца в 1914–1918 годах, то есть те же круги, которые вызвали Первую мировую войну.
В июне 1918 года мне присвоили звание обер-лейтенанта. Еще с конца февраля того же года я дожидался победы в вюртембергском запасном саперном батальоне в Ульме. За это время я снова несколько недель проболел малярией. И вот 21 марта 1918 года на Западе началось большое немецкое наступление. 23 марта я был в Придворном театре в Мюнхене и слушал оперу «Кармен», как вдруг в антракте на просцениуме появился человек и зачитал оперативную сводку главного командования: «Под водительством его величества кайзера и короля уже два дня идет наступательное сражение против фронта англичан в районе Арраса, Камбрэ и Сен-Кантена». Почти никто не аплодировал, если не считать присутствовавших примерно ста офицеров. Разумеется, аплодировал и я. Публика же, видимо, не слишком верила в победу.
К таким неверующим принадлежал и мой отец, как это показали мои неоднократные беседы с ним. Он рассказывал о забастовке в Баварии, о недовольстве рабочих, которые хоть и зарабатывали больше прежнего, но на свою высокую зарплату ничего не могли купить. Особенно большое недовольство проявляли крестьяне. Долго на «бабском хозяйстве» деревня не продержится, указывал отец, хотя теперь в качестве рабочей силы пригнали военнопленных. Прошлой зимой отца вместе с другими депутатами дважды посылали в Ингольштадт вести работу среди солдат пополнения, отказавшихся отправиться на фронт. Война ведется просто через силу. Люди больше не хотят воевать. Особенно возмущает солдат то, что некоторые газеты пишут о целях войны. Самое печальное, что офицеры баварского военного министерства, к которым отец часто вынужден обращаться по поводу жалоб, совершенно не понимают настроения народа. Один из них сказал отцу: «Все эти неприятности уладятся сами собой, как только мы одержим на Западе большую победу». Но ведь на Западе уже была одержана крупная победа: немецкие войска продвинулись в районе Амьена, хотя им и не удалось прорвать фронт.
С фронта все еще не поступали в мой запасный батальон в Ульме заявки на командиров рот. Фронтовые войсковые части чаще всего предпочитали сами выбирать командиров рот из зарекомендовавших себя командиров взводов. Кроме того, саперов теперь старались беречь для специальных заданий.
В новом наступлении в конце мая 1918 года немецким войскам не удалось добиться решающего успеха, хотя они и продвинулись через Эну до Марны. Оперативная сводка главного командования упоминала теперь всякий раз, что Париж находится под обстрелом. Однако для этого имелось одно-единственное орудие! Вскоре я подал рапорт о переводе в качестве командира роты в пехоту, и меня переместили во 2-й гвардейский запасный саперный батальон в Берлине, который обеспечивал пополнением находившийся на Западном фронте гвардейский резервный инженерно-саперный полк, единственный огнеметный полк германской армии. Мне объяснили мой перевод тем, что в будущей, послевоенной армии предусмотрены огнеметные части. Поэтому кадровых офицеров для приобретения боевого опыта переводят со всего рейха в огнеметный полк. Кроме того, учитывая поставленные перед инженерными войсками большие задачи, кадровые офицеры-саперы должны во время войны быть сконцентрированы в одном месте.
Прибыв в новый полк, я сначала был оставлен при штабе, размещавшемся далеко позади линии фронта, в районе Шарлевиля. Штабы батальонов и отдельные роты были распределены по важнейшим участкам Западного фронта. Их задача состояла в поддержке пехоты во время наступления или обороны. Из некоторых доступных мне донесений штабов батальонов я вскоре убедился, что огнеметы оказались довольно бесполезным оружием. Это было типичное порождение позиционной войны. Для маневренных боевых действий аппаратура была слишком тяжелой. Однако унтер-офицеры и саперы-огнеметчики оказались на привилегированном положении, ибо их было мало.
Служба в тыловом штабе полка меня не удовлетворяла. Впрочем, она имела свое преимущество, ибо я получил более широкое представление об общей оперативной обстановке на Западе, поскольку командир полка майор резерва Реттеман имел хорошие связи со штабом Войсковой группы германского кронпринца в Шарлевиле.
Немецкое наступление в июле 1918 года на Марне и в районе Реймса сразу же провалилось. Ответом на него были сильные французские контратаки из района северо-восточнее Парижа. Наступило 8 августа 1918 года, этот, как позднее назвал его Людендорф, «самый черный день германской армии». Успешное англо-французское наступление принесло нам большие потери и ущерб и свело на нет все, что было достигнуто мартовским немецким наступлением. С этого дня англичане и французы продвигались на различных участках Западного фронта частично со значительным успехом. В апреле 1917 года США объявили войну Германии. Несмотря на подводную войну, американские войска были переброшены через океан и уже ранней осенью 1917 года введены в действие сначала на сравнительно тихих участках фронта, чтобы высвободить испытанные в боях войска.
Неудачи на фронте, тяжелое положение на родине привели к тому, что надежды на победу над Францией растаяли. Настроение армии резко ухудшилось. В результате проведенных наступательных операций и последовавших затем контрударов противника боевой состав дивизий сильно поредел. Существенного пополнения не поступало. Тяжело сказалась танкобоязнь, оттого что англичане и французы, а затем и американцы вводили в бой большое число танков, тогда как германская армия располагала лишь минимальным количество этих машин, да к тому же ограниченно годных для боевого применения. В войсках Западного фронта стали заметны признаки разложения. В тыловых районах появилось много солдат, отбившихся от своих частей. Они бродили поодиночке и группами, иногда передвигались на военных автомашинах. Это были солдаты из дивизий и полков, разбитых или сильно потрепанных в тяжелых боях на фронте.
В середине сентября 1918 года в итоге моих настойчивых просьб мне поручили командование 9-й ротой. Ее прежний командир заболел. Рота находилась в составе 7-й армии на фронте близ Эны и дислоцировалась в местечке, где был большой красивый замок князя Монакского. В этом замке размещался штаб немецкого корпуса. Изредка моя рота несла караульную службу и выполняла другие второстепенные задания. По специальности нас не использовали. Когда в начале октября штаб корпуса отошел дальше на север, мою роту, которая явно только путалась под ногами, отвели далеко назад и оставили в деревне в пятидесяти километрах северо-западнее Шарлевиля. Здесь все выглядело иначе. Казалось, пушки на западе гремели очень близко, хотя до фронта было сорок-пятьдесят километров. Все время повозки везли главным образом легкораненых, а иногда передвигались транспортные колонны, сопровождаемые небольшой охраной. Это были, как я выяснил, остатки дивизий и полков, к которым нередко присоединялись солдаты, отбившиеся от своих частей, и солдаты с передвижными средствами.
Как-то я сидел возле крестьянского домика, в котором жил вместе с тремя офицерами, и искал в кителе вшей. Вдруг перед палисадником остановилась машина, и кто-то крикнул: «Подойдите-ка сюда, молодой человек!»
Я надел китель и хотя обиделся, но подошел к автомобилю. Из машины вышел полковник инженерной службы Биндернагель, которого я знал раньше. Полковник очень тепло поздоровался со мной. Сидевший в автомобиле подполковник Генерального штаба, не поздоровавшись, спросил у меня, где здесь находится оборудованная позиция. Я ответил, что знаю местность, но никакой позиции не видел и вообще не думаю, чтобы кому-нибудь пришло в голову оборудовать здесь такую позицию, когда вокруг лишь одни обозы и прочие тыловые части армии. Подполковник Генерального штаба ответил: «Я вас не спрашиваю, кто мог оборудовать здесь позицию!» Полковник инженерной службы на прощание пожелал мне всего доброго, а офицер Генерального штаба даже не взглянул в мою сторону Я рассказал об этом эпизоде офицерам, и с этого времени мы стали называть людей с красными галунами «затягивателями войны». Это выражение на Западном фронте было весьма распространено — так называли офицеров из вышестоящих штабов. Для нас же, фронтовиков, употребление этого прозвища было горькой шуткой. Оно, конечно, не свидетельствовало о том, что мы не хотим больше воевать.
Я продолжал изредка получать фронтовое издание «Франкфуртер цейтунг». Нам стало известно, что в начале октября в Берлине образовано новое, парламентское правительство во главе с принцем Максом Баденским, которого считали либералом. Правительство должно было предпринять шаги для прекращения войны. Нам стало известно и то, что в конце сентября Верховное командование потребовало, чтобы противнику было сделано предложение о перемирии. До фронта докатились слухи, что Болгария порвала с Германией, а Турция находится накануне разгрома. На австрийском фронте в Италии появились явственные признаки разложения. В связи с такой ситуацией мы острили: «Мы будем стоять здесь, на Западе, до тех пор, пока противник не огреет нас с тыла».
В те дни одна сильно потрепанная на фронте дивизия расположилась на окраине нашей деревни. Я связался с начальником штаба дивизии неким майором Хазе и добился того, чтобы мою роту передали в его распоряжение.
Теперь мы не были одинокими в этом неспокойном районе. Майор Хазе был полной противоположностью офицеру Генерального штаба — надутому подполковнику, который так разозлил меня. Хазе основательно заботился о своей дивизии, а также о моей роте. Из уважения к нему я не посылал туда связного-велосипедиста, а отправлялся за распоряжениями сам. Хазе очень удручало положение на фронте. Он был по меньшей мере на пятнадцать лет старше меня, обладал обширными военными познаниями и опытом. Меня глубоко взволновал тот факт, что Хазе считал положение значительно более серьезным и чреватым тяжелыми последствиями, чем я себе это представлял.
Когда в конце октября стало известно об отставке Людендорфа, Хазе сказал мне наедине: «Теперь конец». Правда, ему было известно, что предстоит попытка образовать на Западе новый фронт — от Антверпена вдоль Шельды до Мааса. Однако вскоре он рассказал мне, что сомнительно, удастся ли удерживать позиции от Антверпена до Мааса. К тому же и дальше к югу, в районе юго-восточнее Шарлевиля, дела плохи. Когда в начале ноября узнали о возможном отречении германского кайзера, майор Генерального штаба Хазе совсем пал духом.
Дивизия, или, лучше сказать, ее остатки, была между тем перемещена дальше на северо-запад, в Арденны — сильно лесистую бельгийскую возвышенность. Там мы получили серию сообщений, что германский флот отказался действовать против английского флота. Майор Хазе считал, что такое использование флота было бы все равно бесполезным. При благоприятных условиях флот нарушил бы на один-два дня коммуникации между Англией и континентом, однако сомнительно, чтобы он, учитывая значительное превосходство английских военно-морских сил, смог уцелеть. Затем пришло сообщение, что король Людвиг III Баварский изгнан из Мюнхена. Потом я узнал от майора Хазе, что кайзер бежал в Голландию и что комиссия по перемирию выехала для переговоров с французским маршалом Фошем. На обратном марше через Маас мы узнали, что перемирие вступило в силу 11 ноября 1918 года и немецкая армия должна немедленно сдать большое количество оружия и в короткий срок очистить территорию западнее Рейна. На многих войсковых повозках и автомобилях появились первые красные флаги. Советы солдатских депутатов уже создались во многих местах, и Верховное командование ничего не могло с этим поделать. В моей роте в Совет были избраны фельдфебель, унтер-офицер и солдат — ремесленник из Шлезвиг-Гольштейна.
В 1914 году я был воодушевлен идеей войны до победы и нисколько в ней не сомневался. Война неожиданно затянулась, и все надежды на победу рухнули. Сначала я решил: это было просто выше наших сил. Ведь, в конце концов, вся огромная тяжесть войны лежала на плечах германской армии и немецкого народа. Надо сказать, что я гордился этим даже теперь, после такого исхода войны. Многие офицеры, с которыми я разговаривал на марше или на стоянках во время отхода, считали, что печальный конец войны объясняется отречением кайзера и революцией в Берлине и других крупных городах Германии. Реже утверждали — и я тоже придерживался этого мнения, — что сопротивление немецкого народа было попросту сломлено в результате затяжной войны и неслыханных жертв, лишений и тягот.
Иные офицеры полагали даже, что революция — это лишь внешнее проявление того, что немецкий народ в своей массе хочет покончить с войной, после того как в конце сентября 1918 года Верховное командование заявило о своем банкротстве. Так думали большинство пожилых офицеров резерва и ландвера. Весь комплекс вопросов они рассматривали, в основном, с гражданской точки зрения. Я был согласен с майором Хазе, который признавал, что мы проиграли войну из-за превосходства сил противника, но полагал, что революция ухудшила условия перемирия.
По пути к Рейну я разговорился как-то с командиром одного гвардейского полка, майором с окладистой бородой. Он гордился тем, что его еще достаточно хорошо укомплектованный полк пел песню: «Вот гвардия, что любит кайзера…» Когда же я сказал, что на многих повозках его полкового обоза видны красные флаги, майор, разозлившись, ответил, что это вклинились чужие повозки. Мы поскакали назад, и он удостоверился, что повозки принадлежали его полку. Позднее, в начале января 1918 года, я слышал в Берлине, что и старая кайзеровская гвардия, которую собирались использовать в Берлине для борьбы с революцией, к рождеству «разошлась по домам».
Моя рота (я гордился тем, что ее численность все еще достигала ста человек) перешла через Рейн по новому, построенному саперами мосту близ Мелема. Вскоре мы получили приказ отправиться маршем в деревню Хольцхаузен, в район Хомберг, округ Кассель, — места, известные мне еще по тактическим занятиям во время учебы в Касселе перед войной. Рота была подчинена непосредственно кассельской комендатуре, куда я часто приходил за получением распоряжений.
Благодаря связи с комендатурой я был теперь лучше осведомлен о положении. Находящееся в Касселе Верховное командование поддерживало постоянную связь с председателем Совета народных уполномоченных, социал-демократом Эбертом, чтобы совместно подавить революционных спартаковцев и независимых социал-демократов. Я узнал также подробности относительно соглашения о перемирии. Германский военно-морской флот должен быть сдан. Блокада продолжится. Мы должны были немедленно отпустить домой всех военнопленных, тогда как державы-победительницы задержат всех военнопленных у себя. Речь шла о том, чтобы спасти то, что еще можно было спасти.
Примерно 17–18 декабря 1918 года я, как обычно, прибыл в кассельскую комендатуру за получением распоряжений. Майор, фамилию которого я забыл, сообщил, что моя рота должна отправиться в Берлин, в запасный гвардейский саперный батальон. О цели нашей отправки он ничего не знал, но полагал, что мы будем использованы в боях в Берлине. Рота должна сдать все вооружение, кроме винтовок и легких пулеметов, и 20 или 21 декабря в двух вагонах, которые ожидают на станции, будет отправлена скорым поездом из Касселя в Берлин.
22 декабря вечером мы прибыли в Берлин, на Ангальтский вокзал и строем на глазах у изумленных жителей направились в Кёпеник, в казарму. В отдалении со стороны улиц Унтер-ден-Линден то и дело слышалась винтовочная и пулеметная стрельба. В запасном саперном батальоне нас приветствовал член Совета солдатских депутатов. С его помощью рота была размещена и накормлена. На следующее утро, то есть 23 декабря, меня разбудил ротный фельдфебель.
— Господин обер-лейтенант, рота исчезла, — сообщил он.
Берлинцы разбежались по домам, а остальные тоже уехали на родину; остались только пять или шесть кадровых унтер-офицеров.
Я не удивился происшедшему, так как в роте уже давно только и было разговоров о том, что к Рождеству все хотят быть дома. О случившемся я сообщил уполномоченному Совета солдатских депутатов запасного гвардейского саперного батальона. Он немедленно связался с кем-то по телефону, а затем сказал мне, что я должен явиться в военно-инженерный отдел прусского военного министерства. Он дал мне штатское кожаное пальто и кепку, так как в офицерской форме да еще со всеми знаками различия появляться в городе было опасно.
Этот отдел был мне знаком. В июне 1915 года я встречался с его бывшим начальником майором Августином. Именно ему я обязан был переводом в германскую военную миссию в Турции. Произошло это потому, что меня спутали с сыном генерала. Теперь в отделе сидел другой майор, из восточногерманской саперной части. Сначала он расспросил меня о положении на фронте, затем рассказал о боях в Берлине против спартаковцев и, наконец, предложил добровольно вступить в Пограничную стражу «Восток».
— Какое мне дело до Востока? — ответил я вначале. — Я родом из Баварии и вюртембергский офицер. Предпочитаю вернуться в Южную Германию.
Тогда майор напомнил мне об офицерской чести. Он сказал, что не так уж сложно было служить кадровым офицером, пока на войне дела шли хорошо. Но теперь, после поражения, учитывая революцию и угрожающее положение на восточной границе Германии, офицеры должны стоять друг за друга и выполнять свой долг.
О положении на Востоке майор сообщил весьма скупо: поляки захватили значительную часть провинции Познань. В ноябре распался фронт против большевиков в Прибалтике. Восточной Пруссии грозит опасность.
В итоге этой беседы я согласился после рождественского отпуска поступить на службу в Пограничную стражу «Восток». Договорились, что утром 3 января я прибуду за назначением.